В сентябре 2017 года вступили в силу поправки в образовательное законодательство, которые предписывают каждому российскому вузу создать свою электронную информационно-образовательную среду. На деле реализация этого требования позиционировалась как проявление сразу нескольких звериносущностных факторов электронной среды:
1) ЭИОС должна была в последствии стать заменой традиционной информационной системе для каждого вуза. Уже сейчас ЭИОС активно используется для рассылки информационных сообщений об официальных образовательных мероприятиях, оперативных изменениях в расписании. На следующем этапе планируется, что такая электронная среда станет площадкой для продвижения онлайн-ресурсов и онлайн-курсов, созданным каждым из вузовских преподавателей, что привело бы к разрушению традиционной системы взаимоотношений между преподавателем и студентом, потере морального и духовно-нравственного облика этих бесценных взаимоотношений между преподавателем и студентом. В условиях творческих вузов критерии для формирования онлайн-курсов не были достаточно чётко сформулированы — для практических дисциплин, связанных с преподаванием, например, инструментального исполнительства, композиции (сочинения), факультативных дисциплин по настройке и ремонту музыкального инструмента и иных сопутствующих предметов совершенно необходим ментальный контакт, способствующий выработке комплексной памяти у студента, стремящегося к формированию творческой личности внутри себя — и зрительного компонента, и слухового, и кинетического. Я считаю, что возможное создание онлайн-курсов было бы полезно для развития дополнительных теоретических дисциплин, но это может также помешать дальнейшему развитию системы семинаров, на которых каждый студент способен проявить себя в качестве участника публичного выступления, что также необходимо для сохранения самобытности творческого вуза.
2) Перспектива развития института ЭИОС также несёт в себе риски, которые проявились при внедрении МЭШ, РЭШ и т. п. — создание электронных копий правоустанавливающих документов об обучении студента, о его успеваемости, поощрениях, провинностях, создание творческого портфолио, т. е. установлению системы централизованного хранилища данных об обучении — но при этом, соглашусь, что в несколько раз меньшие, чем в случае со школьниками. Студент вуза чисто по психологическим и возрастным соображениям человек более вольный и самостоятельно мыслящий («Я мыслю, следовательно, существую»), чем школьник. Он уже не будет раболепски подчиняться навязываемым ему требованиями ЭИОС как единственной и безальтернативной среды учебного и внеучебного общения с преподавателями и сокурсниками. Получив очередное задание, он поймёт, что объёмы ресурсов, заложенных в утверждённые для официального электронного доступа образовательные среды, по ряду тематик не достаточны для него или не достаточно совершенны. Большую роль в поиске новых материалов для обучения, например, в музыкальном вуза играет обращение к зарубежным нотным каталогам и нототекам, поиск интересных аудио- и видеозаписей, которые по ссылкам в ЭИОС не найдёшь; дошло даже до того, что купить электронную копию диссертации для скачивания на компьютер или мобильный девайс уже перестаёт быть серьёзной проблемой, где последним ограничением становится лишь финансовый фактор. Нельзя при этом отметить, что студент, которому завели аккаунт в ЭИОС, не будет просто так ею пользоваться на 100% — и не только из-за информационных и социальных недостатков, но и порой из-за наличия близких дружественных отношений с некоторыми преподавателями, которые порой легче поддерживать вживую или через социальные сети. Они же (социальные сети) всё равно останутся альтернативной площадкой для общения студенчества или продвижения научно-творческого продукта, который не подпадает под формальные критерии загрузки в ЭИОС.
3) Введение жёстких дисциплинарных санкций в отношении несвоевременно заполнивших данные в ЭИОС студентов или же отказывающихся подчиниться данной системе. Например, любая творческая работа, созданная студентом, является и показателем достижений, и объектом его интеллектуальной собственности. Как ни парадоксально, но студент вуза как совершеннолетний гражданин имеет право на защиту интеллектуальных прав на созданное им произведение, не передавать их на коллективное управление, а оставить себе. Каждый студент с возрастом желает всё больше вынести свои личные и не очень отношения с педагогом за официальные рамки. Это объяснимо с психологической точки зрения. Поэтому на фоне этого ЭИОС всё больше и больше начинает напоминать построение электронного концлагеря в пределах вузовского образования, особенно с жёсткими и даже абсурдными дисциплинарными санкциями за незаполнение данных — от, например, снятия стипендии, отказа в предоставлении материальной помощи и т. п. вплоть до полного отчисления студента из вуза! Разве такое отношение к образовательному процессу, с его цифровизацией, может положительно сказаться на его развитии? К сожалению, с подобного рода подходами в большинстве российских вузов картина у меня складывается как сомнительная и требующая пересмотра или уточнения ряда положений в пользу достижения общественного баланса.
Нельзя при этом отметить, что наш проректор по учебно-методической работе, проф. Николай Иванович Тарасевич, совместно с ректором, проф. А. С. Соколовым, приложили немало усилий с целью добиться:
1) Создания более объективной системы оценки и видовых критериев творческих достижений для музыкальных и не только творческих вузов, чтобы позволить оценивать ряд подобного рода достижений по максимально близким к тому или иному виду искусства условиям. Благодаря этому, в качестве достижения может быть представлена не только курсовая работа, но и любой доклад на конференции, вышедшая научная публикация, видеозаписи исполнения произведений; даже письменные экзаменационные работы, требующие навыка сочинения по заданным условиям, могут быть использованы для подтверждения успеваемости и иных достижений.
2) Смягчение режима использования ЭИОС для творческих вузов и для МГК им. П. И. Чайковского в частности, отказ от слишком жёстких мер, что нельзя расценивать как важный шаг навстречу каждому студенту. Это особенно важно, так как, например, не всякое успешное творческое достижение можно родить за короткие сроки, поэтому был установлен максимально удобный минимальный порог загрузки — от 2 работ минимум за каждый учебный год в течение трёх последних учебных лет.
3) Смягчение режима рецензирования работ — многие наши преподаватели пошли на беспрецендентный шаг и согласись отдать вёрстку рецензентских текстов на откуп студентов. То есть, теперь мнение рецензирующего преподавателя может быть изложено студенту, тот наберёт текст на компьютере, а затем преподаватель подпишет текст рецензии для загрузки в ЭИОС.
Таким образом, несмотря на то, что студентов МГК им. П. И. Чайковского порой называют «либероидной тусовкой», которая уже отметилась непринятием методик преподавания некоторых дисциплин отдельными преподавателями (хотя некоторая патриотически настроенная часть студентов считает подобное либеральное отношение несправедливым), существующая уже 152,5 года Московская консерватория была и остаётся всероссийским гарантом не только высокого качества музыкального образования, но и преданности духу профессии музыканта.
Вопрос 2. О кризисе духовно-нравственного отношения современных преподавателей русской церковной музыки к современным апокалиптическим проявлениям (как в духовной и мирской жизни, так и в профессиональном плане музыкального-литургического анализа).
История русского православия XX века, а также то, что происходит с ним в XXI веке, ставит перед нами, если мы считаем себя людьми православными, ряд духовно-нравственных вопросов. Они касаются не только отношения нас с вами к Богу, православной вере, традиционным устоям, но и к тем историческим событиям, которые сотрясли русское православие за последние чуть более ста лет и привели его к почти полному уничтожению. Мы прекрасно знаем, что в этот исторический промежуток уместилось немало важнейших вопросов, до сих пор на которые нет однозначного ответа в обществе. Эти вопросы можно сгруппировать по следующим группам:
1) Какова степень духовной и нравственной катастрофы, постигшей нашу веру в Бога и отношение к православию в 1917 году?
2) Считаем ли мы сергианство (историю РПЦ после декларации митр. Сергия 1927 года), обновленчество «первой волны», экуменизм значительными ересеобразующими факторами, подорвавшими ценность РПЦ как института поместной церкви, первоочерёдная задача которой — нести дух Единой, Святой, Соборной и Апостольской церкви?
3) Знаем ли мы, что современная Московская Патриархия была учреждена в 1943 году при соучастии высшего руководства СССР (т.е. с грубейшим нарушением Апостольских и Вселенских Соборов правил)?
Я прекрасно знаю, что эти вопросы уже много лет вызывают полемику по обе стороны сторонников РПЦ МП и её противников, и этих вопросов на самом деле гораздо больше, однако в своём заявлении я хотел бы обратить на одну из составляющих изучения этой многоспорной страницы истории — отношение современных преподавателей русской церковной музыки к современным вызовам апокалиптического характера, усиливающимся не просто с каждым годом, а уже с каждым месяцем или даже днём. В связи с этим я обращаюсь с глубочайшим призывом к этой категории исследователей, и вот почему:
1) Для меня лично преподаватель русской церковной музыки, коих я встретил в жизни немало, и у части которых даже учился и продолжаю учиться, представляет собой образ своего рода исповедника, которому должны быть небезразличны не только вопросы истории русской духовной музыки, но и окружающей её духовной жизни. В современных условиях, когда накопилось и продолжает являться научному миру большое количество новых научных фактов из этой среды, образ преподавателя—исповедника начинает играть всё большую роль. Я полагаю, что такой преподаватель или исследователь уже положил душу на анализ православных песнопений, знает контекст не только евангельский и литургический, но и прочий исторический. Поэтому я считаю, что задача современного преподавателя—церковника — не только донесение не только качественных знаний, но и передача духа исповедничества, заключающаяся в передаче ученику истинного значения окружающих то или иное песнопение или богослужебный круг факторов, умения трезво оценивать с точки зрения каноничности то или иное духовное произведение.
2) Вместе с тем, у меня возникает и следующий вопрос. Если преподаватель русской церковной музыки кладёт душу на алтарь её изучения, то почему у ряда таковых не находится сил сохранять этот дух и в обычной жизни? Почему вы не можете или пока не считаете необходимым приучать неверующих или маловерных студентов с самого начала изучения этого рода музыки? Я знаю, что ряд преподавателей уже это делает (например, руководитель моего диплома доц. В. П. Павлинова), то почему это не становится массовым явлением? Неужели сергианство, а также грехи мирские, сделали своё дело, и ряд преподавателей уже почти безразлично относится к современным вызовам как чрезмерное увлечение цифровизацией, биометрический контроль, проявление ереси в толковании музыкального языка или литургического содержания песнопения студентом, а также элементарное проявление простых грехов в их обычной жизни? Я понимаю, что вы не относитесь к категории служителей клироса (певчих и регентов), но вы же сами выбрали свой путь, который стал для вас близким. И у вас есть шанс проявить себя хотя бы как добропорядочные и верные Христу миряне-исповедники.
3) До сих пор среди преподавателей русской церковной музыки нет единого мнения о том, как относиться к событиям истории православия XX—XXI веков, начиная от воцарения сергианства и экуменизма вплоть до апостасии даже среди церковных композиторов. А ведь это тоже серьёзная проблема отразившаяся на уровне наших российских знаний и освещения церковной музыки этого страшного периода нашей истории. Что касается сергианства и экуменизма, даже в стенах МГК им. П. И. Чайковского, в НТЦРЦМ до сих пор экуменизм воспринимаетсч как спасение мирового христианства (не православной церкви!). А что в истории музыки? Например, мы очень мало знаем о том, что происходило в истории духовной музыки, которую с 1920-х годов приютила РПЦЗ и дала ей путь к звучанию на клиросе. Многие труды, написанные в русской эмигрантской среде о духовной музыки, так и не добрались или крайне редко переиздаются в современной России. Дошло дело до того, что с 1990-х годов в русской духовной музыке стала наблюдаться новая волна обновленчества — и мне очень прискорбно видеть и слышать такие как традиционного толка произведения (например, «От юности моея» Андрея Изборонко), так и экуменического толка (небезызвестные «Страсти по Матфею») Илариона Алфеева. Для меня лично рождественское сочинение Изборонко, прозвучавшее на (лже-)патриашем богослужении на Рождество Христово, стало мощнейшим ударом по моему сознанию — автор сознательно ввёл в хорошую фактуру гемиольные гармонические обороты клезмерского характера, которые воспринимаются современным православным обществом как верх апостасии, предательтства композитором не только церкви, но и всей русской духовно-музыкальной культуры. Наверное, таких примеров больше, но ряд композиторов, пишущих для современного клироса, пока ещё хоть как-то пытаются удержаться от этой пагубы. Неужели после времён С. З. Трубачёва и архим. Матфея (Мормыля) не осталось никого, как из композиторов, так и из преподавателей, кто заступился бы за честь русской духовно-музыкальной культуры, удивительно богатой и, в тоже время, так до конца и не изученной?
На основании вышеизложенного, я предлагаю в экстренном порядке каждому преподавателю русской церковной музыки, обращаясь с искреннейшим уважением к нему, определиться с выбором. Крест или хлеб? Русская традиция или погрязание в экуменизме и иноверчестве? Чистота литургического, евангельского и музыкально-языкового толкования или исход из этой сферы? Помогать студенту правильно понимать смысл богослужения и прививать ценности веры или же легкомвюысленное отношение? Что мы выбираем?