Конец ознакомительного фрагмента.




Глеб Шульпяков

Письма Якубу

 

Поэтическая библиотека (Время) –

 

 

Текст предоставлен правообладателем https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=4976772

«Письма Якубу: Третья книга стихотворений.»: Время; Москва; 2012

ISBN 978‑5‑9691‑0725‑0

Аннотация

 

«Письма Якубу» – третья книга поэта. Короткие, уводящие читателя в лабиринты сознания, стихи соседствуют с крупными лирическими высказываниями, чей сюжет разворачивается на фоне Марракеша и Рима, Стамбула и Москвы. Перед читателем поэтический взгляд на «вечного» человека в сиюминутном, современном мире, примирить которых друг с другом может только «Искусство поэзии». Глубина этого взгляда прирастает вторжением поэзии на территорию прозы – и успешным присвоением этой территории. «Письма Якубу» – новая книга одного из лучших поэтов, состоявшихся в своем поколении.

 

Глеб Шульпяков

Письма Якубу: Третья книга стихотворений

 

«прозрачен как печатный лист…»

 

 

прозрачен, как печатный лист,

замысловат и неказист,

живет пейзаж в моём окне,

но то, что кажется вовне,

давно живёт внутри меня –

в саду белеет простыня,

кипит похлёбка на огне,

который тоже есть во мне,

и тридцать три окна в дому

открыто на меня – во тьму

души, где тот же сад, и в нём

горит, горит сухим огнём

что было на моём веку

(кукушка делает «ку‑ку»)

– и вырастает из огня

пейзаж, в котором нет меня

 

 

«человек на экране снимает пальто…»

 

 

человек на экране снимает пальто

и бинты на лице, под которыми то,

что незримо для глаза и разумом не,

и становится частью пейзажа в окне, –

я похож на него, я такой же, как он

и моя пустота с миллиона сторон

проницаема той, что не терпит во мне

пустоты – как вода – заполняя во тьме

эти поры и трещины, их сухостой –

и под кожей бежит, и становится мной

 

 

«гуляет синий огонёк…»

 

 

гуляет синий огонёк

в аллее дачного квартала

– не близок он и не далёк,

горит неярко, вполнакала,

как маячок среди стропил

того, кто прошлой ночью эти

на землю сосны опустил

и звёзды по небу разметил, –

стучит его больной мелок,

летит в небесное корыто,

он – это маленький глазок

за дверь, которая закрыта

 

 

В деревне

 

 

человек остаётся с самим собой –

постепенно дымок над его трубой

поднимается ровным, густым столбом,

но – перед тем как выйти с пустым ведром,

чтобы элементарно набрать воды,

человек зажигает в деревне свет,

развешивает облака, расставляет лес,

а потом устраивает метель или гром

(в зависимости от времени года) –

в сущности, этот человек с ведром

просто переходит из одного дома в другой –

и остаётся собой

 

 

«в моём углу – бревенчатом, глухом…»

 

 

в моём углу – бревенчатом, глухом –

такая тишина, что слышны крови

толкание по тесным капиллярам

да мерная работа древоточцев –

ни шеи, ни руки не разгибая,

в моём углу я словно гулливер –

то с этой стороны трубы подзорной

смотрю вокруг, то с этой

(меняя мир по прихоти моей),

но слышу только равномерный скрежет,

– пройдёт ещё каких‑нибудь полвека,

изъеденный, дырявый – угол мой

обрушится под тяжестью себя

и только скобы новый гулливер –

изогнутые временем, стальные –

поднимет из травы на свет и скажет:

умели строить

 

 

Искусство поэзии

 

 

Я жил в деревне

и ждал друга.

А он не ехал,

он всё не ехал.

Распутица! И я

бродил один.

В жухлой траве

– в тишине, когда

слышно реку

и как летит птица,

я не сомневался:

всему вокруг

– облакам и соснам,

валунам и даже

голубым лужам

(не говоря обо мне)

есть причина.

Что мир кем‑то

вызван к жизни.

Но, как иной отец,

уходя из семьи,

забывает детей

– так этот кто‑то

забыл про нас.

Не помнит.

 

Забытыми

они и выглядели.

Дуб, несущий крону

в пустое небо.

Мокрые собаки.

Тропа, ведущая никуда.

Искрящие провода.

Землеройки.

Даже фонарь и тот

по ночам мигал

морзянкой:

точка‑тире, тире –

кого‑то звал.

Но кроме меня

никто фонаря

не видел.

 

…Ночью

было не до сна.

Я выходил.

Вся в вате, луна

лежала на дне

ящика со звёздами –

но разве кто‑то

слышал как

они бренчат?

 

Один в поле, я

смотрел на свой дом.

В темноте мне

казалось, в окне,

кто‑то есть

(и разливает чай)

– но кто? Ведь я

был здесь.

…Наверное, так

я хотел влезть

в чью‑то шкуру.

Но я ошибался,

ведь этот кто‑то

мог и не знать,

что мы существуем.

 

Оставалось – что?

найти слова и

рассказать всё.

Пусть увидит.

Пусть запомнит.

Кто мы? Что у нас?

– вот удивится!

Как щелкают

эти семечки

– словечки.

 

 

«ворона прыгает с одной..»

 

 

ворона прыгает с одной

тяжёлой ветки на другую –

здесь что‑то кончилось со мной,

а я живу и в ус не дую,

небытия сухой снежок

ещё сдувая вместо пыли,

– так по ночам стучит движок,

который вырубить забыли

 

 

«качается домик на белой воде…»

 

 

качается домик

на белой воде

бульварного неба –

а может, нигде

– качается

между бульваров

москва (давно

опустели москвы

рукава) – одна

по привычке

дворняга нужду

справляет в её

позабытом углу

(мелькает как облако

жизнь в голове)

– и дальше бежит

по небесной

москве

 

 

«как лыжник, идущий по снегу во тьму…»

 

 

как лыжник, идущий по снегу во тьму,

держу на уме, что не видно ему –

всё дальше уходит по лесу лыжня,

всё больше того, что в уме у меня;

сосна, как положено древу, скрипит

в ночи на морозе, который сердит;

и лыжник выходит из леса к реке

(я вижу цветные огни вдалеке)

– спускается вниз, и скрипит языка

большая, как память, ночная река

 

 

«поэзия растёт из ничего…»

 

 

поэзия растёт из ничего –

возьмем картину, что

висит против окна,

точнее, момент, когда

на стене появляется тень

от дерева, что растёт

за окном –

 

картина неизменна, хотя

нарисованная река

течет – а тени, наоборот,

то видны, то нет

(в зависимости от облаков)

и мало‑помалу

наплывают на реку

 

неподвижна одна

стена, но поскольку она

никому не видна,

(с тем, что на ней) – стихи

о движении/покое,

объекте/субъекте,

искусстве и жизни

(не говоря об окне)

так и останутся не –

написанными

 

 

джема аль‑фна

 

«Спутник находится в мёртвой зоне…

…………находится в мёртвой зоне…»

 

 

Марракеш!

Розовые десны старого города.

Белые спутниковые тарелки

зря сканируют небо –

ни дождя, ни фильма небо им не покажет.

Погасла черная теле‑кааба.

И город под вечер идет на площадь.

 

Головы. Головы.

Головы. Головы. Головы.

Голос на башне хрипит и стонет.

Все на молитву! но голос никто не слышит.

Сотни рук выстукивают барабаны.

Сотни губ вытягивают флейты.

Сотни ртов выкрикивают слова –

и площадь затягивает меня в воронку.

 

«Что бы вы хотели, мсье?»

слышу возбуждённый шёпот.

«Qu’est‑ce que vous voulez?» –

Я отмахиваюсь:

«Не хочу смотреть гробницы Саадитов».

«Не хочу слушать сказки тысячи и одной ночи».

«Не хочу пробовать печень хамелеона».

«Ни будущее, ни прошлое менять не желаю».

 

«Так что бы вы хотели, мсье?» –

не унимается тип в полосатой джеллабе.

 

«Можешь мне вернуть “я”?» – спрашиваю.

«Нет ничего проще, мсье!»

Он покорно опускает веки –

виден лиловый узор, которым они покрыты.

«Идем до квартала двойников.

Тому, кто твой, положишь руки

на темя – так, смотри».

Грязные ладони складываются «лодочкой».

«И все?» – «Все». Улыбаясь, он

обнажает кривые белые резцы.

«Combien? – Сколько?» – «Сколько

Аллах подскажет сердцу».

 

Широкая, как жизнь, площадь

стекает в адские трещины улиц.

Утроба города урчит и чавкает.

 

В темноте на прилавках

все сокровища мира. Но где

полосатый балахон?

Еле успеваю за провожатым.

 

«Пришли!»

Под коврами, в шерстяном капюшоне

некто уставился в пустой телевизор –

рядом на ступеньке чай, лепешка.

Он подталкивает: «Пора, друг».

Замирая, складываю руки, и –

…………………………………

…………………………………

«Я – продавец мяты, сижу в малиновой феске!»

«Я – погонщик мула, стоптанные штиблеты!»

«Я – мул, таскаю на спине газовые баллоны!»

«Я – жестянщик, в моих котлах лучший кускус мира!»

«Я – кускус, меня можно есть одними губами!»

«Я – ткач, мои джеллабы легче воздуха!»

«Я – воздух, пахну хлебом и мокрой глиной!»

 

Теперь, когда меня бросили посреди медины,

я с ужасом понял, что я – это они: продавцы

и погонщики, зазывалы и нищие, ремесленники

и бродяги; что я смотрю на мир их чёрными

глазами; вдыхаю дым кифа их гнилыми ртами;

пробую мятный чай их шершавыми губами;

сдираю шкуру с барана их заскорузлыми

руками; что мне передалась тупая поступь

старого мула; то, как зудит лишай на

бездомной кошке. Я хотел найти себя, но стал

всеми! всеми! стою – и не могу сойти

с камня.

………………………………………

В этот момент вспыхивают экраны

– спутник вышел из мёртвой зоны!

и город отворачивается к телевизору.

А я застыл посреди базара

и не понимаю: кто я? что со мной?

«Мсье!» – слышу над ухом голос.

Это говорит офицер, патрульный.

«Ваши документы, мсье!»

 

– Мне кажется, что я не существую…

– Кому кажется, мсье?

 

 

«моя стена молчит внутри…»

 

 

моя стена молчит внутри;

на том конце стены горит

фонарь или окно без штор –

отсюда плохо видно, что

я слышу только скрип камней

прижмись ко мне еще плотней

кирпич бормочет кирпичу

– стена молчит, и я молчу

 

 

«наших мертвецов…»

 

п. а.

 

 

наших мертвецов

продрогшие виолончели

мы вынимаем из футляров

и день за днем, нота за нотой –

трогая слабые, сухие струны

– вспоминаем, как они звучали

 

 

«гуди, гуди – мой чёрный ящик…»

 

 

гуди, гуди – мой чёрный ящик,

на плёнку сматывай, пока

мой привередливый заказчик

не обесточил провода –

пока потрескивает сверху

его алмазная игла

я не закрою эту дверку –

мне по душе его игра,

в которой медленно и тускло,

без препинания и шва,

слова прокладывают русло

реки наверх – а жизнь прошла

 

 

«calem»

 

 

Я Новый год люблю встречать не дома –

 

не по душе мне здешние «забавы»:

мешочники на улицах, торговцы

с дешёвыми гирляндами на пальцах

и пьяные подростки в переходах.

 

Мне нравилось встречать его не здесь,

 

а сесть на Белорусском

в натопленный вагон и долго ехать

– туда, где из фарфоровых напёрстков

старухи тянут кофе на верандах

и пахнут морем свежие газеты –

 

где край земли и дышит горизонт.

 

И вот однажды я в последних числах

года, похожего на чешскую оправу,

оказался в городе на скалах,

где мост великого Эйфеля

висит над пропастью –

и лучший в мире делают напиток.

 

Итак, под Новый год я прибыл в Порто.

 

С утра меня будили крики чаек

и звон соборов. Я шёл в город,

измятый и окаменевший, словно

бельё, внесённое с мороза –

где гжельская посуда колоколен

 

 

Конец ознакомительного фрагмента.

 

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Стоимость полной версии книги 80,00р. (на 28.03.2014).

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картойами или другим удобным Вам способом.

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2022-11-01 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: