– Она хотела купить «Яву»!
Я выглянул из зелени. Дюшка, кто еще. С утра мне вручили топор и отправили вырубать черемуху. Само дерево давно спилили, но вокруг пня разросся трехметровый куст, а теперь его поверху жрала тля. Выглядело ужасно, велели мне вырубать.
– Она хотела купить «Яву»! – Дюшка был взволнован.
Не то что взволнован, а взорван как-то. Волосы в разные стороны, глаза безумные и красные, точно у костра сидел всю ночь, руки исцарапаны, видимо, хорошенько побродил по терновым кустам.
– Она хотела купить «Яву»! Представляешь?!
Я сразу догадался, кто пытался купить «Яву». Она. Девушка с ножом и братом.
– Я как увидел, чуть не провалился!
Дюшка принялся рассказывать про это выдающееся событие. У нас начальник товарной базы себе «Яву» купить не может, а уж, кажется, человек не бедный, а тут девчонка в драном свитере…
– Я гулял. То есть за хлебом послали, но его не было. Смотрю – опять они. Только теперь куртка на девчонке, а не на пацане. Они что-то ели, но я не увидел издали…
– Ты следил, что ли?
– Я?! – возмутился Дюшка. – Что мне, делать нечего? Нет, я гулял, а они опять попались. Нам по дороге было. А что мне, на другую улицу переходить?
Я пожал плечами.
– Они как-то медленно шагали, – рассказывал Дюшка. – И прямо по центру улицы, хорошо, что машин не попалось. Мне или обгонять…
– Или в кусты, – перебил я.
– Там акации много. Но это неважно. Они возле «Хозтоваров» остановились, посовещались и внутрь заглянули. А мне как раз…
Дюшке как раз давно требовался клин для педали, и он зашел в магазин. Пацан и девчонка купили что-то там для рыбалки, леску и крючки, а потом увидели «Яву». Стояли, смотрели, как будто там не «Ява», а космолет продавался. А потом девчонка раз – и на мотоцикл уселась.
– Что? – не поверил я.
– Да! – Дюшка выпучил глаза. – Взяла – и села!
Садиться на «Яву» не позволял себе в нашем городе никто. Из пацанов точно. Хотя многие рассказывали, как они запрыгивали на мотоцикл, а некоторые похвалялись, что им удавалось дернуть заводягу. Конечно же, это было неправдой. В «Хозтоварах» работали такие свирепые продавщицы, что даже подойти к «Яве» слишком близко мало кто осмеливался. А тут… да еще девчонка…
– Знаешь, что самое странное? – спросил Дюшка.
– Что?
– Продавщицы не орали.
– Как?
– Так. Ты же знаешь, какие они дурновые. А тут… – Дюшка с уважением помотал головой. – Там продавщица такая с фиолетовыми волосами, самая злобная которая. Так вот, она подошла к мотику и спросила, просто так сидят или покупать собираются? А девчонка в полный серьез брякнула, что покупать. И деньги достала!
Так. Деньги. «Ява» стоит тысячу с лишним.
– Я сам видел! – с гордостью сообщил Дюшка. – Пацан снял рюкзак и достал вот такую пачку! – Дюшка показал пальцами, какой толщины. – Продавщица позеленела! А пацан деньги ей вручил! И они давай с девчонкой «Яву» выкатывать!
Дюшка рассмеялся так счастливо, словно это он вручал в «Хозтоварах» пачку денег и выкатывал мотоцикл.
– Тут продавщица в себя пришла!
Понятно. Мотоцикл с восемнадцати лет покупать можно, хотя ездить с шестнадцати разрешают.
– Деньги пацану вернула и стала уговаривать девчонку с мотоцикла слезть. Не орала на нее, руками не размахивала, а уговаривала! Девушка, вам лучше слезть, вам ведь нет восемнадцати. Пожалуйста, мы не имеем вам права продать мотоцикл, приходите, пожалуйста, с родителями… – Дюшка хлопнул по коленям. – Первый раз такое видел, – сказал он. – Первый раз… Я потом все-таки решил клин купить, дайте, говорю, клин за пятнадцать копеек – так она на меня как заорет!
– А деньги куда? – зачем-то спросил я.
Что-то я не верил. Одно дело горсть мятых рублевок, другое дело – тысяча.
– Деньги он обратно в рюкзак бросил. Но это еще не все, эта Анна…
– Кто? – перебил я.
– Анна. Девчонка эта.
– Ее Анной зовут?
– Ну да, – кивнул Дюшка. – Я услышал, что пацан ее называл Аней. Анна, значит.
Значит, Анна.
– Так вот, Анна тогда стала злиться… – Дюшка прикрыл глаза, точно вспоминая, как это было. – Она слезла с «Явы» и стала злиться. Она ничего не говорила, но было ясно, что очень сердится. А потом она расстегнула куртку и полезла за пазуху.
– И что?
– У нее там пистолет, – сообщил Дюшка. – Она потеряла контроль и хотела запугать продавщицу пистолетом. А пацан у нее на руке так и повис.
Дюшка схватил меня за руку выше локтя и в глаза мне посмотрел – вот так вроде этот пацан повис.
– С чего ты решил, что пистолет? – спросил я. – А если ей чихнуть захотелось? Если она за носовым платком полезла?
Я продолжал не верить. Уже так, из упрямства, скорее. Не мог я поверить, чтобы у девчонки пятнадцатилетней пистолет за пазухой. Нож – это ладно, ножи у многих есть. Двустволка – тоже ладно, у нас по дальним кордонам люди в лес без ружья не выходят, с десяти лет каждый стрелять умеет. Но пистолет…
– Да я видел, – продолжал Дюшка. – У нее под мышкой там явно кобура пристегнута для скрытого ношения.
Свихнулся окончательно, подумал я. Вот что бывает, если телевизор много смотреть. Про резидентов особенно. Нервное расстройство. И от книг, наверное, похожее приключается, если их читать не отрываясь, одну за одной.
– Тебе, Дюшка, валерьянку надо пить, – посоветовал я. – Она успокаивает. Вот как у моей бабушки начинают по полу мыши красные бегать, так она сразу на валерьянку налегает. Три дня – и никаких мышей.
– Я точно видел…
– Что ты точно видел? – спросил я. – Ты пистолет видел?
– Нет, но она…
– Кобуру видел?
– Нет…
– Вот и хватит. Тебе что-то там примерещилось, а ты быстренько пистолетов нафантазировал. У нее там кошелек был, вот и все. А потом ты же говорил, что это пришельцы.
– Да… – Дюшка принялся растерянно озираться. – Пришельцы...
– Какой тогда пистолет, если пришельцы?
– Обычный, – тут же ответил Дюшка. – Обычный лазерный пистолет. Бластер то есть.
Даже злиться сил никаких. По нашему городку, где фонари зажигают в конце августа, где асфальт на двух улицах всего, где коровы и гуси у заборов пасутся, ходят пришельцы с бластером за пазухой. Несовершеннолетнего вида. Терпение. Я собираюсь в стрелковую секцию записываться, мне терпение нужно.
– И они тебя не заметили? – поинтересовался я. – Не заметили, что ты за ними следишь? Ты полдня следил за пришельцами, а они тебя не видели?
– Не, – помотал головой Дюшка. – То есть заметили, но внимания не обратили.
– Хорошо, а дальше что?
– Дальше? Дальше интересно…
Мотоцикл Анне не продали, она расстроилась и купила гитару. Самую дорогую выбрала, какую наш завод делает, за двадцать семь рублей. А брат ее маску для подводного плавания купил и на физиономию натянул, как лягушка сделался. А Анна гитару настроила и заиграла печальную музыку.
– Такую хорошую музыку, что продавщицы успокоились и стали слушать. Вот такую примерно… – Дюшка пытался насвистеть, но не получилось.
Анна поиграла и еще взяла два комплекта струн про запас, а ее братан купил пластмассовую губную гармошку, она у всех у нас есть, но играть на ней нельзя, не хватает мощи легких.
Закупились и дальше отправились, а Дюшка опять за ними следить стал. После «Хозтоваров» они в пельменную заглянули и выпили чаю с песочными пирожными, потом опять купили хлеба и консервов, но есть не стали, за город отправились. Дюшка не отстал, шагал от парочки на отдалении, делал вид, что просто так слоняется. Да они не очень-то и сторожились, шли вдоль дороги, ириски грызли, а пацан то и дело дул в губную гармошку, добывая из нее жестяной рев.
За мостом Анна и ее брат повернули и пошлепали вдоль реки вверх по течению. И тут Дюшка проявил находчивость и ум – вместо того чтобы перебираться за мост и тупо брести за Анной по тропке, он остался на берегу правом и продолжил сопровождать своих пришельцев на расстоянии. Река там хоть и широкая, но левый берег чистый, луга да пожни, так что видно хорошо безо всякого бинокля. А правый, наоборот, лесистый, заметить человека на нем сложно.
– Мне тут все понятно стало, – сказал Дюшка. – Что они где-то у воды остановились. Все на берегу останавливаются, у реки удобно. Правда, я думал…
Дюшка думал, что Анна и ее брат недалеко обосновались, в километре-другом от города, но оказалось, что он сильно ошибается. Анна с гитарой и рюкзаком и брат ее в маске и с губной гармошкой все шагали и шагали вдоль реки. Дюшка устал. Тропинки скоро кончились, и ему приходилось пробираться через настоящий лес и настоящий кустарник, что было непросто.
А еще Дюшку покусали слепни.
Он прошел никак не меньше пяти километров, он устал и проголодался, а еще предстояло возвращаться обратно, а возвращаться всегда тяжелее. Поразмыслив, Дюшка решил поворачивать.
И увидел Анну.
Поля на другом берегу кончились, теперь там был лес, подступавший к самому косогору, а под ним пляж. Поперек желтого песка лежало сухое старое дерево. Его смыло где-то выше по течению, принесло сюда и здесь, на прогретом речном отливе, высушило и выбелило до сахарного цвета. В корнях, отвалившись, как в кресле, устроилась Анна с гитарой. Ее брат вытянулся рядом на песке, смотрел в небо сквозь плавательную маску.
Дюшка решил понаблюдать. Но немного не получилось, смотрел почти час. А они так и сидели. Анна перебирала струны, а парень валялся в маске, вроде бы спал.
– А потом они дальше пошли, – поморщился Дюшка. – А я дальше не стал смотреть. Мне кажется, они от пляжа недалеко остановились.
– Почему?
– Все туристы располагаются недалеко от пляжа. Но не на самом пляже – чтобы песок не лез. Так что они там рядом.
– Рядом, дальше что? Если «Яву» исключить, что-нибудь подозрительное видел?
– Загорали в одежде, – тут же ответил Дюшка. – И Анна… Анна на гитаре играла. Снова странно.
Кажется, это серьезно, подумал я. Зацепился Дюшка за эту девчонку. Влюбился, что ли?
А вообще Дюшка прав, странное это дело. Пришли в магазин, купили леску, купили поплавки, крючки, а потом раз – и решили купить «Яву». Заодно, чтобы два раза не заходить. И деньги на «Яву» есть в рюкзаке.
– И еще кое-что… – Дюшка огляделся. – Я тут посмотрел… – Дюшка достал из кармана карту, развернул. – Вот смотри. – Дюшка стал показывать. – Вот тут подрывное поле, где мы были, вот где эта точка. А здесь крестиком пляж. Тут всего…
По карте между точкой и крестиком бежала тонкая пунктирная линия.
– Семь километров! – со значением произнес Дюшка.
– О, семь километров! Это да…
– Та черная яма на подрывном поле – это место высадки, – сказал Дюшка.
– Да. Место высадки. Как я раньше не догадался.
– Может, они и не пришельцы, не знаю. Но они тут явно высадились. Ты заметил там срезанные пеньки? Вокруг, по периметру?
– Да-да, пеньки по периметру…
Пеньки на самом деле по периметру ямы были. Сама яма неглубокая, не яма, а впадина, словно с высоты грохнулся огроменный такой каменный шар, отскочил, а след остался. И обгорел немного еще. Или вымерз. Не понять.
– Пеньки – это очень важно, – стал рассказывать Дюшка. – Понимаешь, при подпространственном переходе есть некоторый шанс оказаться внутри массы материи, поэтому, прежде чем завершить переброску, надо расчистить точку назначения. Обычно это делают с помощью плазмы, она похожа на шаровую молнию…
Я стал демонстративно не слушать, но Дюшку это не смутило, и он мне еще долго и вкрадчиво рассказывал. Про особенности нуль-транспортировки, искажения пространства, про глубинные сканеры материи, и квантовые эффекты, и какой-то миноносец американский, про который в «Уральском следопыте» писали, не хотел ведь слушать, про одну старушку из Коткишева, которая пошла по грибы, а вернулась через тридцать лет ни на день не постаревшей, а нейтрино вообще на своем пути ничего не замечает.
– Что делать-то будем? – спросил Дюшка.
– То есть?
– Они не туристы, они здесь уже живут. И ситуация не очень хорошая.
Тут я не спорил, Дюшка прав. Это не просто странно, это опасно. Конечно, про пистолет Дюшка завирает, про пришельцев я лучше помолчу, но вот «Ява»…
В конце-концов, это опасно. Для этих ребят в первую очередь. Ладно мы знаем, так и продавщицы тоже знают. И вот они наверняка разболтают про «Яву», слух-то пойдет, а у нас на Восьмом заводе две бригады химиков, между прочим. Они вполне могут посчитать эту парочку легкой добычей, прибьют, в старицу бросят, ищи потом.
– Надо все-таки сообщить Кондратьеву, – сказал я.
– Ты же сам говорил, что он нас на учет поставит, – напомнил Дюшка.
– Учет не учет, а положение нехорошее. А если химики их решат ограбить? Сейчас по городу болтовня про мотоцикл пойдет, кто-нибудь да решит их пощупать…
– Точно, – сказал Дюшка. – Это может быть, может. Папка говорил, что Бачурин как раз с зоны откинулся… Да я сам его видел, ходит как волк, зыркает по сторонам, весь в наколках…
– Вот я и говорю, надо Кондратьеву рассказать, пока не поздно.
– Как? Вот так просто прийти… или по телефону? Можно из автомата позвонить, у меня звонилка есть…
– Не знаю как, но сообщить надо.
– Давай так, – начал Дюшка. – Давай мы сообщим Кондратьеву. Но не завтра, а послезавтра?
– Почему послезавтра?
– А завтра мы сами за ними посмотрим. – Дюшка подмигнул.
– Как это? – спросил я.
– Понаблюдаем, – пояснил Дюшка. – Не посмотрим, а понаблюдаем. Пойдем на реку, я возьму бинокль, чего сложного?
– Некрасиво, – возразил я. – Подглядывать.
– Подглядывать – некрасиво. А мы же не подглядывать собираемся, а оберегать их. Защищать.
– Защищать? От химиков, что ли? Или от Бачурина?
Дюшка голову почесал, посмотрел на черемуху, на топор.
– Топор возьму, – сказал он. – И винтовку. Ты же хорошо стреляешь.
– Из воздушки? Воздушка, конечно, Бачурина остановит. А ты его топором запугаешь…
Я сам Бачурина не видел, но про его подвиги в нашем городе все знали. Ограбил винно-водочный, потом «запорожец» угнал и с моста свалился, восемь лет отсидел. А в первую ходку еще и избил кого-то до полусмерти. Человек, одним словом, выдающийся.
– В ухо ему стрельнешь, – посоветовал Дюшка. – А я крикну, что следующий раз в глаз пуля уйдет. А потом нас много будет, четверо, куча свидетелей, Бачурин не сунется. Да не бойся ты, Вадь, все продумано.
Вот уж не знал, что Дюшка такой авантюрист. Не, явно книжек перечитал. Я представил, как буду простреливать ухо рецидивисту Бачурину…
– Давай лучше все-таки Кондратьеву расскажем. Прямо сейчас.
Я закинул топор в гущу черемухового куста. Лучше участковому не звонить, а домой сходить, он тут за две улицы живет, на Тенистой, в зеленом доме.
– Погоди, Вадь! – Дюшка схватил меня за руку.
– Что еще?
– Погоди! – Дюшка замотал головой. – Да успеем мы Кондратьеву все рассказать… Давай… Давай так – загадаем. Встанем на перекрестке, и если первый встречный будет наш знакомый, то мы завтра идем на реку. А если незнакомый, то к Кондратьеву.
– Чушь, – сказал я.
– А чего ты боишься? – спросил Дюшка. – У нас в городе десять тысяч человек живет, шанс, что нам встретится именно знакомый, мал. Ты ничем не рискуешь. Соглашайся, Вадь!
Я согласился.
Мы установились на углу Пионерской и Кировской и стали ждать. Долго не пришлось, сегодня ведь был день Дюшки, через три минуты со стороны школы показался Котов.
– Я же говорил! – торжествующе сказал Дюшка. – Завтра с утра на реку.
Подошел Котов, посмотрел на нас со своим обычным пренебрежением, выплюнул:
– Заплесневело выглядите.
– Пойдем завтра на реку, – предложил Дюшка. – Есть одно важное дело.
Это мне в нем тоже не нравится. То есть больше всего не нравится. Я думаю, что это качество – самая отрицательная его черта. Вот мы с ним говорим о каких-то серьезных вещах, спорим, что-то сделать планируем. И вдруг появляется человек, к делу совсем не относящийся, и Дюшка в три секунды выкладывает ему все планы и приглашает идти в экспедицию вместе.
Так же случилось и сейчас. Стоило Котову так чуть-чуть презрительно улыбнуться, как Дюшка вывалил ему все. Про брата с сестрой, про «Яву», про шпионский нож и секретную кобуру, про то, что мы собираемся на реку выслеживать врагов, и про то, что нам остро необходим такой человек, как Котов, и его фотоаппарат «Зенит».
Я моргал и делал знаки лицом, что нам не нужен Котов и что без его фотоаппарата мы как-нибудь перетопчемся, но было поздно – Дюшка все быстро и обстоятельно выболтал.
– Не знаю… – поморщился Котов. – История бредовая… – Тут он поглядел на Дюшку. – Но мне все равно завтра делать нечего, – добавил Котов. – Так что я с вами схожу.
– И фотоаппарат прихвати, – напомнил Дюшка. – Надо их наконец заснять.
Глава 5. Анна
Котов притащил «Зенит» и к нему длинный тяжелый объектив, выглядело это серьезно – не просто пионеры балуются, а камера смотрит в мир. Дюшка вызвался тащить эту тяжесть на себе, но Котов не доверил. Сам Дюшка все-таки захватил воздушку, хотя и спрятал ее в брезентовый чехол для удочек.
От моста двинулись по левому берегу. Всю дорогу Котов смеялся надо мной. Над Дюшкой нет, Дюшка для него не годился даже как объект насмешек.
– А может, это снежные люди? – спрашивал Кот. – Решили выйти к нам, познакомиться… Хотя нет, не снежные – они же не лохматые. Ну, тогда да, американские шпионы. Или снежные люди, или американские шпионы – одно из двух.
Умничал. А я не люблю, когда кто-то умничает слишком нагло. Поэтому с Котовым я стал спорить.
– А почему не шпионы? – спрашивал я в ответ. – Запросто и шпионы могут быть. Дети всегда шпионами были, это же удобно.
– Когда это дети шпионами были?
– Всегда, – уверенно ответил я. – Когда хочешь…
Хотя, если честно, так сразу…
– «Неуловимые мстители», – пришел на помощь Дюшка. – Во второй части они как раз этим и занимались, Валерка у полковника Кудасова карту добывал.
– А в первой Данька у атамана Бурнаша, – напомнил я.
– Так это кино…
– А «Иваново детство»? – Дюшка поправил на плече винтовку. – Там что, тоже вранье?
– Я не говорил, что вранье, просто непонятно, зачем детей посылать? Не война же…
Тут я с Котовым согласен был.
– А пришельцы? Ладно, со шпионами убедили. Они проникли, чтобы следить за Соленым Бором. Но пришельцы-то? Вы ездили на подрывное поле и видели там вымерзшее кольцо?
– Там действительно странная яма, – заметил я.
– Да какая странная?! – Котов даже по лбу себя стукнул. – Обычная дегтярная яма. Аптеку на Советской знаете? Там шиповник принимают. А еще там делают мазь из дегтя.
– Эта яма была слишком ровной, – сказал я. – И гладкой.
– Хорошо. Пришельцам-то что у нас делать?
– Тоже за Соленым Бором наблюдать, – немедленно ответил Дюшка. – Там как раз занимаются ближним космосом…
– С этим все ясно. – Котов кивнул на Дюшку. – Но вот уж не думал, что ты, Вадим, такая деревенщина. Как увидели незнакомых, кто хоть чуть непохож, так сразу и поплыли…
– Зачем тогда сам пошел? – спросил я. – Ну мы понятно, деревенщина, а ты? Ты такой умный и благоразумный…
– Да мне объектив надо испытать, – тут же отоврался Котов. – Отсылали на ремонт, теперь надо проверить на длинных фокусах.
Мы продвигались вдоль берега по тропке, протоптанной козами. За лугами тропка сузилась, но совсем не исчезла и вела до места, где в Соть впадала Номжа.
Номжа речка небольшая, чуть шире Сендеги и тоже из болот течет, и цв е та – как цикорий из банки, черно-красного. Сюда рыбаки часто ходят, через Номжу здесь перекинуты две жерди, по ним и перебрались. А Котов чуть не навернулся.
За устьем Номжи начинался намытый половодьем пляж с красивым сухим деревом, с этого места Котов начал снимать.
– Осторожно дальше надо идти, – напомнил Дюшка. – Они уже тут рядом!
– Они уже тут рядом, смените мне пеленки… – передразнил Котов.
Но мы все равно стали пробираться осторожнее. Берег Соти здесь был волнистый, то задирался, то до самой воды съезжал, шагали от дерева до дерева, Котов высовывался из-за сосен со своим дальнобойным объективом и смотрел в него, иногда фотографировал лес и реку. И, к неудовольствию Дюшки, первым пришельцев заметил он.
– Ага, вижу, – сказал Котов и щелкнул «Зенитом». – Сидят возле костра и… Сидят возле костра.
Анна и ее брат действительно жгли костер и сидели рядом. Недалеко от реки, берег низкий, поросший травкой, почти равномерная круглая поляна. Ничего не готовили, сидели и смотрели в огонь. Слева из кустов торчал угол палатки.
Котов прицелился и щелкнул еще раз.
– И что? – спросил он. – Вот пришли, увидели, что дальше?
– Надо понаблюдать, – предложил Дюшка.
– Давайте лучше познакомимся, – в ответ предложил я. – Сделаем вид, что гуляем…
– Ага, – ухмыльнулся Котов. – С фотоаппаратом и винтовкой.
– Надо занять позицию поудобнее и понаблюдать подольше.
– Да почему не познакомиться? – не понимал я. – Что тут…
Котов снова щелкнул затвором.
– Это глупо, – снова сказал я. – Глупо и некрасиво подсматривать.
– А мы скажем, что мы юннаты. За птицами наблюдали, скажем.
– Исчезли… – прошептал Котов.
– Что? – не понял я.
– Исчезли. – Котов указал пальцем. – Эти… пришельцы…
Я взглянул на поляну. Костер горел, палатка торчала, Анны и ее брата не было.
– Отошли куда-то, – прошептал Дюшка. – К речке за водой…
– Пойдем отсюда, – сказал Котов.
– Зачем? – удивился Дюшка. – Они сейчас вернутся.
– Ты что, не понял? – прошептал Кот. – Они нас заметили. Надо сматываться, пока не поздно.
Котов был умный.
– Как заметили…
– А почему сматываться? – спросил я.
– Как хотите. – Котов стал убирать фотоаппарат в сумку. – Наблюдайте, знакомьтесь, ваше дело…
Лес был негустой, напротив, чистый такой, с воздухом. Деревья – не очень толстые, сосны, спрятаться за такой можно, но это если боком стоять.
Наверное, так они и стояли.
– Можете тут хоть до вечера, а я…
Котов повернулся и сделал несколько шагов. Из-за дерева выступил пацан и преградил ему путь.
– Ой… – шепнул Дюшка.
Как появилась Анна, я не заметил. На границе зрения сдвинулось что-то, я повернулся, а она возникла.
Котов сделал шаг в сторону, а пацан как стоял, так и стоял. Лицо у него было непонятное, никакое выражение, не поймешь, он и на Котова не смотрел, а как бы все вокруг блуждал взглядом, рассеянно так.
– Мы гуляли, – заюлил Дюшка. – Мы ничего не делали…
Он поправил винтовку на плече.
Котов же неожиданно сорвался. Шарахнулся в сторону и побежал. Пацан сделал движение вслед, Анна как-то цыкнула языком, пацан остановился. А она на меня посмотрела.
Не скучный темно-желтый, а золотой.
Дюшке родственники из Прибалтики прислали янтарь, посылку целую, у них там кто-то на янтарной фабрике работал. Янтарь неинтересный такой оказался, мутные куски пережженной смолы больше всего напоминали приторные грушевые леденцы. Но среди таких был кусок янтаря, отличавшийся от остальных. Золотистого цвета, размером с терновину, прозрачный, какой бывает весенняя сосновая смола. Хотя янтарь и есть древняя смола, иногда в нем даже застревают первобытные комары и мухи или какая вдруг стрекоза. А в том куске не застрял ни комар, ни другая живность, он был прозрачен и чист, но это на первый взгляд. Стоило поймать в янтарь немного солнца или направить фонарик, и в нем вспыхивала глубина, и становились видны серебряные прожилки, и красноватые пустоты, и черные точки. И если смотреть чуть дольше, то становилось понятно, что серебряные нити – это спирали галактик, в воздушных пузырьках спят планеты, а черные точки – кометы, выбирающие свой путь в золотом огне. В округлый и гладкий кусок янтаря была вплавлена бесконечность. Космос. Вот он, рядом, на расстоянии вдоха, прекрасный и великий, и, когда глядишь в него, понимаешь…
Ничего не понимаешь. Просто смотришь, и можешь часами смотреть.
Такие были глаза у Анны.
Возвращались домой уже после пяти. Молчали. Да и на поляне мы мало разговаривали, сидели у костра и хлеб ели. А если разговаривали, то о какой-то ерунде. Пацан – оказалось, что его Марк зовут, – показывал удочку. Она у него не получалась. Крючки он купил не с петельками, а с лопатками и не знал, как их привязывать, я привязал и грузило под поплавок подстроил, чтобы не тонул. Дюшка рассказывал про то, как он в Херсонесе был и выбил зуб о скалу. Анна бренчала на гитаре, но ничего не пела. Никакие не шпионы. Сначала, конечно, странно, сидят одни на реке, хлеб с консервами едят. А потом нормально. И как-то спокойно. Мне так в жизни редко когда чувствовалось, ну вот в третьем классе, когда буран у нас приключился. Все улицы перемело, снега по крыши навалило, электричество оборвало, папка на работе так и жил, а мы с мамой все три дня сидели дома, топили печку и свечи жгли. Мне тогда очень хорошо было, чай пили с медом, из валенок не вылезали, очень хорошо. Я чувствовал себя на месте.
На той поляне я чувствовал себя на месте.
Анна тренькала по струнам, настраивала гитару, а потом перестраивала заново, делать это в куртке было неудобно, но Анна куртку не снимала.
Марк разглядывал Дюшкину пневматическую винтовку с совершенным непониманием, разламывал, заглядывал в ствол, изучал на ладони пульки.
Я смотрел в огонь, смотрел на Анну.
– Ну и что скажешь? – спросил я Дюшку на обратном пути.
Дюшка промолчал. Как-то он спекся. Ссутулился и отчего-то держался за бок, точно сорвался с педали и наткнулся на руль, я много раз натыкался. Потом все-таки ответил:
– Не знаю… Она… Мне кажется, я ее раньше видел. Не могу объяснить… Как будто я все это уже переживал… Или читал об этом? Или сразу.
– Как это сразу? – не понял я.
– Так, сразу. – Дюшка сцепил пальцы. – Вот вижу, как ты воздушку делаешь, и тут же в голове – раз! Читал об этом! Точно читал, и буквы видел, и предложения, и ощущения те же самые, я гляжу на тебя, а словно кино смотрю. И тут же раз – и наоборот…
– А наоборот-то как? – осторожно спросил я.
– Да так же! Вот с этой твоей воздушкой. Гляжу, как ты ее вырезаешь, и понимаю – когда-нибудь это точно прочитаю. Сам у тебя про насос спрашиваю и знаю, что уже спрашивал про этот насос…
Мне как-то неприятно стало. У меня ведь тоже… Похожие, короче, ощущения.
– А потом увидел ее. – Дюшка поморщился. – Нет, я ее видел где-то…
– Это потому, что ты слишком много читаешь, – объяснил я. – И много фильмов смотришь. Вот и кажется, что ты уже все видел и что все уже случалось. У тебя то, что ты в книжках прочитал, перемешивается с тем, что ты видишь. Путаница в башке.
Я хотел сказать, что он еще и врет напропалую, а когда много врешь, очень часто начинаешь путать собственное вранье с окружающей правдой, по себе замечал сколько раз, вранье вообще очень сильно все вокруг разрушает.
– Может быть, и так, – согласился Дюшка. – Иногда сон приснится, а через два дня я уже и не разбираю, то ли сон, то ли было… Мне кажется, я скоро умру.
Я вздрогнул. Это действительно было неожиданно, от Дюшки то есть, обычно Дюшка собирался жить долго.
– Чушь несешь, – зевнул я. – Ты будешь жить вечно. Как и я. Могу поспорить.
На следующий день я заглянул к Котову.
Котовы жили и вправду хорошо. Дом у них на Коммунальной, тоже за мостом, хороший домик, с мансардой и балконом. Участок большой с грядками, гараж с ямой, синие «жигули» четвертой модели, георгины желтые, георгины красные, летний душ, долгий вид на реку, беседка и самовар.
Сам Котов сидел дома и обедал, ел рыбные пельмени. Увидев меня, он ничуть не смутился вчерашней и внезапной своей трусости, и объясняться не стал, словно ничего позорного не случилось.
– Привет, – сказал он.
Я – приличное знакомство, поэтому меня мама Котова пригласила за стол. Отказываться не стал, у Котовых всегда интересно готовят, то макароны длинные с укропом, то картошка, в масле жаренная, то пирожки с мясом. В этот раз были обычные рыбные магазинные пельмени, но не со сметаной, а с настоящим баночным майонезом.
Стали мы есть. То есть я ел, а Котов вилкой по тарелке скрипел. А меня не раздражает. Что там дальше вчера случилось, не спрашивал, вроде как неинтересно ему.
– И что? – спросил я, зачерпнул майонез чайной ложкой и съел. – Получилось? Фотографии то есть?
– Как сказать… – уклончиво ответил Котов. – Не все. Сейчас пойдем, посмотрим.
– Не получилось?
Котов задумчиво раздавил пельмень и размазал его по тарелке.
– А вы как? – все-таки спросил он. – Познакомились?
– Ага. Немного. Анна и Марк, они с Алтая. У них отец лесник, а сами они на каникулах.
– Ну да, сейчас же каникулы…
Ладно, мы доели пельмени, не сумели отвертеться от шарлотки и уже после шарлотки побежали в мансарду.
У Котова своя комната, то есть даже свой маленький этажик, мансарда, правда, сейчас напополам с дедом. А по бокам мансарды такие треугольные чуланы, в одном кладовка, в другом фотолаборатория. Котов, кстати, хороший фотограф, его часто в газете печатают в местной. Он портретист, фотографирует городских знаменитостей, комбайнеров, машинистов, ударников труда.
– Вот, вчера вечером проявил. Не знаю…
Котов вручил мне тоненькую пачку фотографий.
– Фотография – это не лобзиком выпиливать, – сказал Котов задумчиво. – Фотография – это стихия…
На первой фотографии как раз стихия. Река. Тот самый пляж с сухим деревом. Все очень четко, красиво, сразу видно – не хоть бы кто снимал.
– И что?
– Дальше смотри, – продолжал Котов.
Я стал смотреть дальше.
Хотя дальше смотреть особо и нечего было, на всех следующих снимках ни реки, ни Анны с братом – ничего, только размазанные сияющие пятна, такие получаются, если падающие снежинки камерой ловить.
– Непонятная такая штука, – сказал Котов. – Пленка словно частично засвечена. Но она не может таким образом засветиться. То есть может, но для этого ее надо в рентген-установку засунуть.
– И что ты думаешь?
– А ничего не думаю, – ответил Котов. – Если бы я на «Агфу» снимал, то тогда можно было бы думать. А это же «Свема», что с нее взять? Она в одном месте снимает, в другом не снимает, в третьем брак. А может, проявитель паршивый. – Котов пожал плечами. – Сейчас нормального проявителя и в Москве не найти… Вот, смотри, тут интересный кадр. – Он показал фотографию.
Самый краешек берега, река с изгибом, деревья. Левая часть снимка съедена белизной, а на правой над рекой висит яркий шар. А на некотором расстоянии от него еще один, поменьше
– И что этозначит? – не понял я.
– Похоже на гало, – пояснил Котов. – Природное явление. Это когда вокруг солнца круги. Иногда это совпадает с повышенной влажностью и объектив это ловит. Тогда образуется как бы световой купол, и создается впечатление, что на небе не одно солнце, а несколько…
– И что? Ты же сам говоришь – природное явление. Если природное явление, то чего удивительного?
– Природное, это да… – Котов проморгался. – Я про него в журнале читал, вживую никогда не видел. Как-то со льдом в атмосфере связано. Причем, кажется, оно крестообразное…
Котов достал лупу и стал разглядывать фотографию.
– Смотри. – Котов сунул фото мне под нос.
Много света, это точно. И при желании можно увидеть крестообразность – между маленьким и большим пятном вроде как протянута тоненькая световая жилка. А можно и не увидеть.
– Раньше считалось, что гало – это знак беды, – сказал Котов.
Еще один, подумал я. Знаковидец и предчувствователь. Я вот ни в чем никаких знаков не вижу, пусть хоть черная кошка через дорогу перебегает, я не сворачиваю. И на люки водосточные без опаски наступаю. И по дереву не стучу.
– Гало предвещает наступление тяжелых времен, – заметил Котов мрачно. – Это и в «Слове о полку Игореве» сказано.
– Ты что, туда же? – испугался я. – Читателем стал? «Слово о полку Игореве» осилил?
Котов усмехнулся:
– Нет, не читал, что я, Дюшка какой? Журнал «Советское фото», там про это заметка печаталась. Так вот, перед набегом половцев в небе целых четыре солнца сияли. Четыре. Во как.
Котов указал пальцем в потолок, точно там эти солнца крутились.
– Ты еще про грибы расскажи, – хмыкнул я. – Что грибы к войне лезут, а сова к гусеницам кричит.
– Сова не к гусеницам, – возразил Котов. – Сова к колорадским жукам. Если долго ухает, значит, жуков много вылупится.
Котов снова стал разглядывать фото.
– А ты что думаешь? Про Анну и ее брата?
– Ничего не думаю, – ответил Котов. – Они же вам сказали – отец их сюда на каникулы отправил, сам за ними скоро приедет. Вот и все объяснения. Слушай, Вадим, вот что я сейчас сделаю… – Котов почесал себя фотографией по носу. – Я сейчас к Геннадий Иванычу схожу, – сказал он. – У него увеличитель помощнее моего, может, еще чего из пленки вытянем… Хотя зачем? – Котов поглядел на меня.
– То есть как зачем? Узнать…
– Что узнать? – щурился Кот. – Ну, Дюшка понятно, он «Трех мушкетеров» перечитанный, но ты же нормальный человек. Ты-то что хочешь узнать? Что вы ко всем лезете, а? Живут люди, не трогают никого, а вы…
Котов умный. У него отец инженер, мама бухгалтер, и сам Котов считать умеет. И думать.
– Нечего узнавать, – повторил Котов. – Дайте людям покоя.
Котов умный, Котов прав. Чего мы взбесились, на самом деле, не надо лезть, пусть отдыхают, не деревенщина мы, точно.
– Хорошо, – сказал я. – Ты к Геннадию Ивановичу тогда, а я тоже побегу, мы встретиться договорились…
– С кем?
– С ними. С Анной и братом ее.
– А, понятно…
Я вернул фотографии Котову, направился к лестнице.
– Вадим, – позвал Котов.
– Что? – обернулся я.
– Не знаю… – Котов поморщился. – Ты думаешь, я вчера струсил?
Он подошел поближе. Я не ответил. Потому что именно так я и думал.
– Я не струсил, – сказал Котов негромко. – Понимаешь, я не струсил, я вдруг увидел…
Котов обернулся, но за спиной у него не было никого.
– Этот пацан… – Котов совсем зашептал: – Этот… Марк его зовут, значит… Он был готов меня убить. Точно тебе говорю.
Глава 6. Тени
Марк сидел на широких перилах, рядом стояла трехлитровая банка с томатным соком. Банка открытая, и сока в ней болталось на две трети, а лицо у Марка было красное и сонное, видимо, сока напился.
Анна сидела на несущем мостовом брусе и ела сухие печенья из газетного пакета. Я ненавидел такие печенья, пухлые, квадратные, не сладкие и не соленые, никакие, но в нашем магазине только такие и продавались, да еще «Чайное» иногда. Но Анна эти печенья ела с удовольствием. Сидела и ела, соком томатным иногда запивала.
Интересно, они что, всегда едят? Я одного такого человека знаю, Ленюшку Зотова. Он тоже всегда ест, а когда съедает все у себя дома, идет по соседям, но соседям он давным-давно надоел, они его не пускают. Ленюшка пьяница, денег у него нет, и он приучился питаться всем подряд: иргой, клевером, щавелем, горошком из акации, ворованной морковью. Как его ни увидишь, он все время жрет, а при этом худой.
Анна и Марк тоже тощие, но не как Ленюшка. Ленюшка гнилой, видно, что ткни и посыплется, а эти другие. Собранные. Тот же Марк тощий, а из стеклянной банки пьет, как из стакана. То есть он ее одной рукой за горлышко берет и пьет. А внутри сока три литра. Фехтованием, наверное, занимается. У нас в классе Тельнов на фехтование ходит, так его на руках никто положить не может, пусть хоть старшеклассники пробуют, – кисти железные.
– Много томатного сока пить вредно, – сказал я Марку. – Может живот заболеть.
– Да мы чуть, – ответил Марк. – Банку. Вчера сливового выпили, очень-очень, пока голова не заболела. А березовый? Ан, березовый, да?
– Как бы да, – кивнула Анна. – Мне виноградный еще.
– Виноградный и мне еще, – согласился Марк.
– Ты с виноградного уснул, как ежик.
– Да с виноградного любой уснет. – Марк отхлебнул томатного. – Скажите? – Он посмотрел на Дюшку.
– Я от меда засыпаю, – сообщил Дюшка. – А от сока не засыпаю.
– А я от сметаны сплю, – сказал я. – И от сгущенки, если сразу полбанки навернуть.
– А можно сгущенку найти? – Марк поставил на перила банку. – Можно?!
У нас три банки в погребе за солеными огурцами спрятаны, но это на Новый год – мама их сварит и сделает «Мураве