Мы прошли в зал, я глубоко вдохнула, представляя, как воздух наполняет мои легкие, придает силы, смелость выстоять против настоящего врага. Мартин опешил при виде Джонса, послал мне вопросительный взгляд, как в тот день в кафетерии, когда мы с Джонсом пришли позже и вместе. Как и Паркер, который склонился и шепнул:
– Он не Пересмешник.
– Как и Дэлани, – ответила шепотом я.
– Да. Но я думал, что она – неофициальный Пересмешник?
– Как маскот? – пошутила я.
Это упрощало общение с Паркером. И было бы еще лучше, если бы он помнил, зачем нам нужны были певцы.
– Чем правдоподобнее мы выглядим, тем менее вероятно, что узнает сенатор Хум, – прошептала я.
Я шагнула вперед, остальные Пересмешники, настоящие и нет, встали в ряд за мной. Я поклонилась взрослым, собравшимся на наше выступление. Там были мисс Дамата, мистер Бауманн, учительница французского мисс Думас, учитель испанского мистер Бандоро, мой бывший учитель по истории мистер Кристи, даже директриса пришла для этого выступления. Наверное, мисс Вартан устроила перерыв в турне по школам мира. Как мило, что она вернулась для шоу.
Некоторые сидели в кожаных креслах с высокими спинками, некоторые стояли у стеллажей высотой во всю стену, где стояли первые издания в кожаной обложке. Ближайший стол был в свежих фруктах и выпечке, хлеб словно вытащили из печи этим утром. Я заметила другой стол – там был джентльмен в белом колпаке и кителе. Он был возле сковороды, резал грибы, сыры и томаты. Мисс Мерритт наняла повара.
После нашего выступления подадут блюда.
Она поддержит иллюзию.
Я смотрела на нее, потому что, если посмотрю на мисс Дамату, которую уважаю, я сломаюсь. Я могла рассмеяться или убежать. Потому я глядела на мисс Мерритт. И заговорила:
– Начнем с благодарности вам, мисс Мерритт, за такую честь – начать выступления клубов в новом учебном году с Пересмешников. Спасибо, мисс Вартан, что тоже присутствуете. Я говорю за всех нас, мы польщены, хоть волнуемся, – я указала на свою группу. Все поклонились. – И, раз это Фемида, и мы тут верим в идеал во всем, мы написали песню. Это как смесь мелодий из детства. Раннего детства. Потому что кто не хочет вспомнить о детстве в старшей школе?
Мисс Дамата с любопытством посмотрела на меня, но я продолжала:
– Полагаю, все слышали «Где ты была сегодня, киска?»?
Многие учителя кивнули, и я указала им присоединиться ко мне:
– У королевы у английской. Что ты видала при дворе? Видала мышку на ковре.
Я замолчала, пока они заканчивали.
– Кратко и мило, как и наша версия. И я дам Дэлани вести нас.
Я отошла, и Дэлани шагнула вперед. Она была сегодня величественной – лиловые волосы были прямыми, челка закрывала лоб, под ее ровной чертой были глаза с синими тенями и черными ресницами. Она была в красных виниловых сапогах, темных джинсах, черной футболке. Она выглядела сексуально.
Мы стали покачиваться, щелкать пальцами и двигать бедрами в такт, напевая – многие не попадали в ноты – «о–о» и «а–а», как бэк–вокалисты, какими мы и были.
Девушка с лиловыми волосами начала сексуальным хриплым голосом, вела свою мелодию:
– Грязные вещи, где же вы были? Чистились в прачечной. Грязные вещи, что вы там делали? Мы болтали с сушилкой.
– А теперь мэшап, – сказала я и кивнула Джонсу, тот присоединился к Дэлани впереди. Мы продолжили поддерживать их, пели измененные версии «Играет кот на скрипке» (учителя прыгали по двору, и ученики смеялись от этого), «У Мэри была овечка» (ученики обзывали ее, и овечка грустила), и моей любимой «Я работал на железной дороге» (мы выбирали колледж весь день).
Мы закончили, и мисс Мерритт захлопала. Ей нужно было играть для учителей. Ей нужно было показать им, что она рада, и они должны радоваться, следовать ее примеру. Они так и сделали. И я знала, что она поняла, кем мы были, что делали, что наш выбор в музыке был не шуткой, а игрой за власть.
Она улыбнулась так широко, что уголки рта почти задели косу, напоминая нам, что ей все равно. Потому что для нее было важно, что мы выполнили приказ, как ее близнецы–псы.
– Хотите на бис? – спросил Джонс.
Песен больше не было, и я не знала, что он задумал.
Но одобрение было, и он включил гитару в портативный усилитель, который принес, и шепнул что–то Дэлани. Она кивнула и улыбнулась ему, подмигнула мне. Джонс посмотрел на меня и сказал:
– Можете начинать свою линию, а мы обо всем позаботимся.
И они заиграли громкую и пылкую версию «I Shot the Sheriff» Боба Марли.
Песня была невероятно подходящей.
* * *
– Они были поразительны, да? – сказала я Мартину в пятнадцатый раз, мы покидали кафетерий после ланча и шли в мою комнату.
– Ага, – сказал Мартин.
– И Джонс был крутым. Он умеет петь, – сказала я, прыгая по ступенькам, Мартин был на две ниже меня. – И он может играть. Я еще не слышала гитариста лучше.
– Ага, будто сам Джими Хендрикс пришел на собрание, – сказал Мартин, но я игнорировала его голос, потому что в моем мире Джонс был как бог гитары.
– Именно, – сказала я. – Он станет рок–звездой, – и я поняла, что стоило рассказать Мартину о выступлении с Джонсом в Нью–Йорке. Особенно, раз Мартин не мог там быть. Он собирался уехать с братом на выходные – последняя поездка на горных велосипедах, пока Саммерсы не переключатся на сноуборды. – Эй, я хотела рассказать кое–что еще о Джонсе…
– Дай угадаю. Он соблазнил тебя музыкальными пальцами и серебряной гитарой, и ты убежишь с ним, чтобы вы стали дуэтом гитариста и пианиста в Бруклине.
Может, не стоило сейчас говорить о выходном.
– Я не ухожу от тебя, – сказала я.
– Хорошо. Так и оставим, – он обвил рукой мои плечи. Мне это нравилось. Это придавало ощущение безопасности.
Мы дошли до моей комнаты, там была Майя в наушниках, где гремели «Duran Duran». Ее любовь к британским группам была сильной. Она подняла голову, холодно посмотрела на меня и сняла наушники.
– Видимо, это официальная проверка, – сказала она холодно. – Мартин, хочешь тоже порыться в моих вещах? Может, проверишь, есть ли у меня список тех слабаков и анонимных источников, которых вы хотите защитить?
Мартин поднял руки.
– Эй, остынь, Майя.
Майя продолжала:
– Что? Ты не знал, что Алекс следила за мной и рылась в моих вещах?
Я покраснела, Мартин повернулся ко мне. Мартин не должен был знать, что я проверяла Майю. Как и Паркер, он думал, что это делала Анжали. Я заставила их поверить в это.
Майя рассмеялась и указала на меня.
– О, это мило! Он не знает, что ты рылась в моих вещах.
– Думаю, мы посидим в другом месте, – сказала я, взяла Мартина за руку и потащила из своей комнаты.
Мы пошли по коридору, Мартин спросил, что происходит.
– Я думал, Анжали занимается ею, Алекс.
– Нет. Я, – призналась я.
– Почему?
– Потому что она – моя соседка, подруга, и она не виновна, понятно?
– Но что ты нашла в ее вещах? – осторожно сказал он.
– Ничего, – я смотрела вперед, пока врала. Я не принимала клятву ставить Пересмешников выше друзей, да? Совету не нужно было знать все, особенно, если я нарушала правила Пересмешников, обнаружив таблетки, потому что лезть в чужую сумку было запрещено. Но, если я хотела защитить людей, я должна была защитить и своих людей – друзей, даже если Майя злилась на меня, даже если не станет говорить со мной. Я должна была сохранять границы, потому что склон под ногами был скользким, как грязь после дождя.
Но я рылась в вещах соседки, врала парню – не Мартину Пересмешнику, а своему Мартину. Потому что я бы такое ему рассказала. Эми предупреждала об этом. Нужно было хранить тайны, защищать людей. И на каждом шагу меня будут тянуть в стороны, проверять мою верность.
– Я просто удивлен, – сказал Мартин.
– Удивлен? Ты думал, это была она? – сказала я, сорвавшись.
– Нет. Удивлен тобой. Я думал, ты играла по правилам.
– Ты спутал меня с Паркером. Есть другие правила, и они говорят, что нельзя позволять другим проверять твоих друзей, – сказала я. Но я уже знала, что провалилась по обоим вариантам правил.
Оправдывала ли цель средства? Защита Майи была правильной?
– Но если друзья поступают неправильно? – спросил Майя.
Я замерла на площадке и посмотрела на него, мои глаза пылали.
– Мои друзья не поступают неправильно.
Мы спускались в тишине. Я поняла, что дрожала, словно перепила кофе. Мне нужно было сейчас только одно, и это не Мартин.
Глава пятнадцатая
Восторг
Пианино ждало меня в актовом зале. Оно было как потертое одеяло, и я хотела укутаться в него, уткнуться в него лицом.
Я закрыла за собой дверь и прошла к красивому и любимому пианино, бросила рюкзак на пол. Я провела руками по черному лаку, гладкому, как стекло, под моей кожей. Я закрыла глаза, вытянула руки в стороны, насколько получалось, прижимая ладони к инструменту, пока глубоко вдыхала. Тут не было ничего сложного. И ничто не путало. Тут не было друзей против друзей, лжи парню, завуча, который только улыбался и махал.
Пианино не задавало вопросов. Не врало.
Я опустилась на скамейку, тут же успокоилась. Это было мое убежище, и сегодня я разделяла его только с французским композитором Морис Равель. Я могла сыграть его знаменитое произведение «Болеро» для прослушивания в Джулиард. Но все будут играть «Болеро». Оно была не зря известным. Это был секс в музыке. Прелюдия. Долгая. Потому все выбирали это произведение. Они думали, что в Джулиарде все от этого пустят слюни.
Да, это была самая чувственная музыка из написанной. Но ее нужно было играть оркестром, чтобы эффект сработал. Все инструменты играли роль, мелодия перетекала от флейты к кларнету, к фаготу и так далее. А потом начинал вкусный ритм малый барабан, вызывая желание, которое не останавливалось, пока… не заканчивалось с взрывом звука.
Пусть остальные пытаются покорить Джулиард «Болеро».
Я соблазню их умением, потому что я выбрала произведение, которое играли одной рукой – концерт Равеля для левой руки. Он сочинил его для пианиста, который потерял правую руку в Первой мировой войне. Цель Равеля? Создать произведение для одной руки, которое было сложным, для которого требовались все десять пальцев. Было безумно сложно, ведь нужно было нажимать на несколько клавиш сразу и менять скорость без пауз. Я овладела ею технически. Я могла играть ноту за нотой, выжимать из нее роскошь пальцами одной руки. Но порой казалось, что чего–то не хватало, но не еще одной руки. Нужно было найти тайну на глубине.
Я начала раскопки.
Я играла и играла. Не прерываясь, не думая. Приятная пустота этого мира не требовала от меня больше ничего.
Когда я остановилась часы спустя, я не знала, нашла ли то, что искала, но обрела временное спокойствие. Я размяла шею, ощутила гудение в кармане, вытащила телефон и заметила, что уже почти девять, а я играла с середины вечера.
«Не против гостя?».
Я вспомнила, как расстроился Мартин. Как разозлил меня. Но я будто побывала в спа и несколько часов пролежала под массажем.
«Не против. Но я скоро ухожу…».
Через три минуты он пришел, и я его впустила.
– Эй, – сказал он.
– Эй, – сказала я.
Стало тихо, и тишина была неловкой после ссоры.
– То, что я не всегда с тобой соглашаюсь, не значит, что я не уважаю твою точку зрения, – сказал он, став первым извиняться. И своим извинением он меня потряс, ведь редкие так сказали бы. Многие сказал бы: «То, что я не согласен с тобой, не значит, что я не хочу быть с тобой». Но Мартин знал, что дело было не в том, нравились ли мы друг другу после ссоры. Мартин знал, что я не подумала бы, что он меня не любит, из–за того, что наши мысли не совпали. Мартин тоже так не решил бы.
И из–за того, что он так себя ставил, открывался мне, я была обезоружена. И это мне нравилось.
– Думаю, и я это ощущаю, – призналась я.
– Я просто хочу, чтобы мы, группа, поступали правильно, даже если правильное порой неприятно.
– Да, правильное вечно неприятное.
– Так мы разобрались с разногласиями?
Я улыбнулась.
– А у нас есть выбор?
– Можно устроить армрестлинг.
– Ты победишь.
– Я слышал, у тебя сильные руки, – сказал он.
– Они сильные, – я подняла руки, сжав пальцы, как когти.
– Покажи силу, – он потянулся к моим ладоням, переплел пальцы с моими. Но он не притянул меня к себе, а развернул к пианино. – Ты сыграешь что–нибудь для меня, Алекс?
Он усадил меня на скамейку.
– Что ты хочешь услышать?
– Равеля, – сказал он. – Я уже три месяца слушаю про его произведение для левой руки.
– Ох, ха–ха.
– Но я хочу услышать то, что ты не сыграешь. То, что ты считаешь слишком сексуальным для них.
– Я так не говорила! Я говорила, что оно плохо звучит только на пианино. Нужен весь оркестр, чтобы было сексуально.
– Хмм… – сказал он. – Это дилемма. Но я стану подопытной свинкой и скажу, заводит ли это без других инструментов, – он встал за мной, подвинул меня вперед, его ноги оказались по бокам от меня, грудь прижалась к моей спине. Его ладони скользнули по моим рукам и остановились над запястьями.
– Это немного отвлекает, – тихо сказала я.
– Может, так ты правильно сыграешь, – прошептал он.
– Закрой глаза.
– О, они закрыты, – его дыхание согревало мое ухо.
И я начала. Я скользила по каждой повторяющейся части, называя инструменты, которые мы должны были слышать.
– Тут была бы флейта, – сказала я.
– Флейта, – повторил он и задел губами мою шею.
– Кларнет, – сказала я.
– Кларнет, – повторил он, нашел точку за моим ухом.
– Теперь фагот.
– Мм… фагот.
– Гобой.
– Гобой, – тихо и нежно сказал он.
– Снова кларнет.
– Кларнет.
– Теперь труба.
– Труба, – сказал он, проводя пальцами по моей правой руке.
Я поежилась и сказала:
– Саксофон.
– Саксофон, – повторил он.
Еще саксофон, потом пикколо, потом его ладони. Больше гобоя, кларнета, его губ. Больше инструментов, они играли вместе, становясь все громче, а на моих руках были ладони, на моей шее – губы, в моем ухе – дыхание, и музыка окружала все это.
А потом все закончилось громким финалом.
И тишина.
Ткань моей футболки пылала, почти мокрая от давления его груди. Я ощущала, как билось его сердце, спиной, он медленно дышал между моей шеей и лопаткой.
– Ты права, – тихо сказал он.
– В чем?
– Ты не можешь играть это для них.
– Почему?
– Тогда они захотят тебя так же сильно, как я сейчас.
Жар затопил меня, его руки обвили меня. Я никогда еще не хотела его так сильно. Я еще никогда не хотела быть к нему так близко, как сейчас. Меня обнимал парень, которого я любила, и я могла думать только о нем. О себе. О нас вместе.
Во всем.
– Мартин, – сказала я.
– Да?
– В твоей комнате кто–то есть?
– Да, но я могу мигом освободить ее.
– Я была бы рада.
Глава шестнадцатая
Хранитель тайны
Я всегда думала, что сразу расскажу Т.С.
Или Т.С. и Майе.
Но теперь это произошло, и я не хотела никому рассказывать. Я хотела держать это в себе. Мне нравилось, что никто не знал, что я делала прошлой ночью.
Потому что, хоть я не была девственницей, я ощущала это как первый раз. Настоящий первый раз. Каким я его хотела. Нежно, медленно, под одеялами, и лишь полоска света луны падала в окно. Я смотрела в его глаза, видела свои нервы в них, знала, что он стоил ожидания.
Так и было.
Ведь были только мы. Не было жестоких воспоминаний между нами, картинок перед глазами. Может, это означало, что я прогнала их. Сердце пело от мысли, от шанса, что я как–то миновала этот кошмар, и эта часть прошлого года осталась позади, где и должна быть.
Потому все воскресенье я молчала, лишь глупо улыбалась Мартину, когда мы сидели вместе в кафетерии за завтраком, потом за обедом, и когда он пришел вечером, и мы пошли по двору, держась за руки, сжимая их по очереди, словно передавая тайные сигналы.
Так и было. Каждый раз, когда я смотрела на Мартина, он показывал взглядом «У меня есть секрет».
– Хватит! – игриво сказала я, когда мы встали под деревом.
– Я не могу сдержаться, – сказал он и обвил руками мою талию. – Ты соблазнила меня у пианино прошлой ночью. Соблазнила игрой на пианино.
– Я соблазнительница, – сказала я, скользя пальцами по его рубашке, смеясь, потому что я была счастлива, что он считал мою музыку сексуальной.
– И я улыбаюсь, потому что так люблю тебя, – добавил он.
Он говорил это не впервые. И я так говорила. Он не впервые говорил, что так любит меня. Потому что, если любил, то мог ощущать эту силу. Но услышать это сейчас, снова и снова, после произошедшего, было правильно в этом мире, в моем уголке вселенной, идеальной в этот миг.
Я хранила свои тайны при себе. Это была моя новая история, и я ее еще не записала. Так и должно быть между парнем и девушкой. А потом я попрощалась с ним, потому что меня ждал ужин с Джейми. Мы репетировали вместе на днях, а потом договорились об ужине, как наставник и ученица. Я не могла называть ее протеже. Это было слишком.
– Скоро меня ждет первый дуэт! – сообщила Джейми, когда мы сели за столик. – Капитан «Голосов» сказал, что впечатлен моим пением, и он устроит мне дуэт. Я не могу дождаться.
– Круто, – сказала я. Джейми была музыкальным гением – она отлично играла в оркестре, а еще пела и нашла место в «Голосах», настоящей группе а капелла Фемиды.
– Что тебе нравится больше: флейта или пение? – спросила я, попробовав пасту.
– Будут проблемы, если я назову пение? – спросила Джейми с волнением.
– Конечно, нет.
– Я рада, что ты – моя наставница, и я хочу стать лучше в оркестре и игре, но пение – моя первая любовь, понимаешь?
Я кивнула, жуя еду. А потом сказала:
– Понимаю. И я тоже хотела бы уметь петь. Но я не могу зарабатывать таким.
Джейми рассмеялась.
– Вряд ли ты можешь сделать что–то не так в музыке.
– Ха, – сказала я, – насчет пения я не вру.
Палец постучал меня по плечу. Девушка, сидящая рядом со мной. Я повернулась к ней. Ее медового цвета волосы были собраны в свободный хвост.
– Что такое? – спросила я.
Она огляделась и спросила:
– Уже поздно завести разговор? Насчет Пересмешников? Ты же их лидер?
Я кивнула.
– Я.
– Я видела плакаты до этого, хотела попробовать попасть в Новую Девятку, – сказала она, используя наш тайный код.
– Это круто, но мы уже набрали Новую Девятку. Ты была гонцом в прошлом году. Я спрашиваю, потому что знаю имена гонцов, но не их лица.
Она помрачнела и покачала головой.
– Нет, – сказала она.
– Ничего! Сможешь быть гонцом в следующем семестре. Начнешь с этого, – объяснила я. – Пересмешники начинают как гонцы, потом переходят в Девятку, а некоторые – в совет.
– Ты в совете?
Я гордо кивнула. Я хотела, чтобы она гордилась, что станет Пересмешником, если все–таки решит попробовать.
– Тогда ты была гонцом? И в Девятке?
Я вспомнила комнату Эми, решение завладеть своим прошлым. Я расправила плечи и ответила:
– Со мной было по–другому. Лидер – тот, кому помогли. Пересмешники помогли мне в прошлом году, когда меня изнасиловал другой ученик, – сказала я. Казалось, я разделась и стояла голой перед девушкой. Но я не стыдилась своего тела или прошлого. Я стояла без одежды, но не пряталась, не прикрывалась. Я была уязвима, но решила, что сейчас это нормально.
– Блин, – сказала девушка, прикрыв рот ладонью. – Ты в порядке?
– Да, – кивнула я. – Спасибо, что спросила.
Она покачала головой, словно отгоняла шок.
– Я не знала, – ответила она. – Но это смело.
– Спасибо. Надеюсь, ты попробуешь стать гонцом в следующем семестре.
– Попробую.
Я повернулась к Джейми, она застыла с вилкой в воздухе, рот был раскрытым. Когда я встретила ее взгляд, она сказала:
– Это было самым смелым поступком из всех, что я видела.
А потом Маккенна села рядом с нами.
– Ура! – захлопала она. – Я так рада, что все получилось, и ты – наставница Джейми.
– И я, – сказала я Маккенна.
– И–и–и, – Маккенна приподняла брови, глядя на сестру. – Все круто?
Джейми кивнула и сказала «да», но ее голос звучал пусто. Они переглянулись, что–то мелькнуло между ними. Может, тайна сестер. Я и сама хранила свои тайны.
* * *
На следующий день я была отвлечена на всех занятиях. Я повторяла в голове ночь субботы с Мартином – желудок трепетал каждый раз, когда я думала об этом и о том, как хотела повторить это – но я пыталась при этом придумать, как доказать, что Майя невиновна.
Я хотела доказать это совету. Мне нужно было, чтобы Паркер и Мартин знали, что она не была дилером. И мне нужно было сделать это так, чтобы не раскрыть ее тайну – что у нее был рецепт по логичной причине. И я хотела, чтобы это дело оказалось в прошлом. Я хотела вернуть дружбу. Я хотела вернуться во время, когда Т.С., Майя и я могли говорить о глупых кличках питомцев, смеяться над учителями и говорить о парнях, поцелуях и сексе. Я хотела рассказать им о своем настоящем первом разе, и как у меня появились новые воспоминания, хорошие, от которых поджимались пальцы ног, которые заменили плохие.
Но я не могла.
На уроке истории я изучала список клуба дебатов. Я узнавала некоторые имена, и одно выделялось: Ванесса Ватерман. Она была рассеянной, всегда роняла учебники, оставляла за собой листы бумаги, но, насколько я слышала от Майи, она была одной из лучших в команде. Она сидела в двух партах от меня. Мы с Ванессой каждый год были на истории с самого начала. Мы были в парах для проектов первые три года.
Я надеялась, что это поможет мне.
После занятия я остановилась у ее парты.
– Привет, Ванесса, – сказала я. Ее парта была как шведский стол. Всюду были вещи – тетради, бумаги, учебники, даже пара беретов. Она запихивала все в рюкзак, ее кудрявые каштановые волосы были собраны высоко на голове.
– Привет, Алекс.
– Можем поговорить минутку? – сказала я ровным тоном.
Она напряглась, склонила голову.
– О чем? – она затолкала бумаги на дно рюкзака.
Остальные ушли, как и учитель, и мы остались одни.
Я присела возле нее.
– Послушай. Я хотела кое о чем спросить. Это точно будет конфиденциально. Но мы слышали, что в клубе дебатов кое–что происходит и…
– Что происходит?
– Что там обширно используют Андерин, делятся им, продают его.
Ванесса хрипло рассмеялась.
– О, только это? – с сарказмом спросила она.
– Да. Я понимаю, это безумно. Потому я и хотела узнать, слышала ли ты об этом, потому что нас попросили проверить. Пересмешников.
– Ты хочешь знать, кто вовлечен? – заговорщически спросила она, словно я пришла к правильному человеку. Очко, Алекс!
– Точно, – мои глаза сияли, я ждала хорошее.
– Я. Не. Знаю.
И она ушла, а меня словно ударили по лицу. Я прижала ладонь к щеке, словно лицо еще жгло от пощечины. Может, она была красной.
Но я посмотрела на пол, увидела, что Ванесса оставила кучу вещей: заколки для волос, блокнот и кое–что еще. Кое–что лучше. Мобильный телефон. Я смотрела на него секунду, словно у него билось сердце, громко, соблазняя, прося меня поднять его, обхватить ладонями, коснуться, посмотреть содержимое. Я огляделась. Никого не было.
То, как она ответила, показывало, что она что–то знала.
Может, что–то было в ее телефоне.
В комнате было так тихо, что тишина ощущалась живой, словно другой человек стоял рядом со мной, просил посмотреть. Я пылала изнутри, горячее чувство опасности било меня. И я сделала это. Схватила телефон, провела пальцем по экрану, открыла сообщения и электронную почту.
Я задержала дыхание, листая ее сообщения. Там должно что–то быть.
И я увидела. Запись от Тео. Рассылка. Хорошо, что мои руки были сильными, потому что я дрожала от нервов, они могли вылететь из моего тела и проскакать по комнате.
«Получил больше этого. Я распространю любовь как обычно. В то же время, в том же месте».
Я услышала шаги, что приближались. Я вытащила телефон из заднего кармана, сделала фотографию ее экрана, а потом вернула все на место. Я опустила телефон на ее блокноты рядом с красным беретом.
Я вышла из комнаты, сжимая свой телефон в руках, словно была увлечена перепиской, глупо улыбалась, ведь сообщение от Т.С. было таким похабным, что я чуть не врезалась в плечо возвращающейся Ванессы.
Остаток дня я смотрела на фотографию, как на записку от любимого.
Но веселье пропало, когда я показала фотографию Мартину и Паркеру в прачечной. Они спросили, как я ее получила, и я была уверена, что они не одобрят то, что я рылась в чьем–то телефоне, проверяла сообщения, ведь это не было наблюдением.
И я укуталась в еще один слой серого, рассказав, что телефон Ванессы был как блестящая купюра в двадцать долларов, найденная у дороги, и я подняла его, а сообщение в тот миг возникло на экране. И я решила сделать фотографию.
Я рассказывала, и казалось, что я проглотила плохо приготовленное рагу бабушки, делая вид, что мне вкусно. Я придерживалась истории, ведь цель оправдывала средства. И я была на шаг ближе к очищению имени Майи и возвращению прежнего состояния.
Мы согласились, что Паркеру нужно тщательнее проверить Тео, попытаться понять, где и когда проходят эти сделки. Эми сказала по телефону до этого, что нужно быть осторожнее в выслеживании учеников. Но у нас был повод приглядеться к нему.
Мы с Мартином будем следить за остальными в рассылке.
Тем вечером в библиотеке, пока Мартин читал неорганическую химию, я думала о словах Анжали – вовлечены первогодки. Может, стоило провести время в общежитиях первогодок, может, походить среди них с Анжали. Мартин задел губами мою шею. Я поежилась и прошептала:
– Еще, – он придвинулся ближе, задержался губами, оставляя теплый след на моей коже. Я вдруг оказалась смелее, чем когда–либо на публике, хоть мы сидели в тихом уголке, где нас не видели. Я придвинулась к нему, прижала ладонь к его футболке, ощущая гладкие линии его живота сквозь серую ткань. Он тихо выдохнул, и я прижала ладонь к его футболке сильнее, ощущая, как меня пронзают эмоции от прикосновения.
Его голос тихо сказал мне на ухо:
– Я проведу еще час с Джонсом Хопкинсом и Стэнфордом, а потом хочу отвести тебя в научную лабораторию, – он вытащил ключ из кармана джинсов, покачал им передо мной. – У меня ключ.
– Нам стоит провести эксперимент.
Мы собрали книги через час, Мартин рассказывал о кенгуру.
– Ты знала, что они не из Австралии?
– Я этого не знала, мистер Саммерс, – сказала я, улыбаясь, потому что это была еще причина, по которой я сходила по нему с ума. Он был восхищен биологией, любил делиться тем, что узнал. Он смотрел с восхищением, так было всегда, когда он говорил о биологии и поведении животных. Это было музыкой для него, это был его Бетховен или Шопен.
– Эти хитрецы всех обманывали. Есть доказательства, что они из Южной Америки, – сказал он и стал рассказывать мне о генах и ДНК, но потом я получила сообщение, которое не могла игнорировать. От Джонса. Я открыла телефон и прочла его, пока Мартин говорил.
«Папа позвонил. Злился. Можешь прийти?».
Я повернулась к Мартину, он уже не говорил, снова смотрел так, словно отступал. Может, думал, что я была из тех девушек, которые говорили, что любят футбол, когда встречались с нападающим, но лишь изображали страсть к матчам.
– Прости, – сказала я, ведь не хотела быть такой. Я не была такой. Я не изображала. Я не притворялась с Мартином.
– Ничего страшного, – сказал он и отвел взгляд, запихивая книгу в рюкзак.
– Встретимся в другой раз? – спросила я.
Мартин посмотрел на меня с любопытством.
– Это Джонс, – объяснила я, мои щеки покраснели.
– Будете репетировать?
– Нет, – сказала я.
– Ладно, – медленно сказал он, ожидая объяснений, почему я меняла его на другого.
– Просто… мне нужно его увидеть, – сказала я. Сейчас тоже не стоило говорить о поездке в Нью–Йорк.
– Тебе нужно его увидеть, – повторил Мартин, и важны были не слова, а удивление в его голосе, он знал, что я рассказала ему не все. Но я не могла. Я поклялась Джонсу, что не расскажу о его папе никому, даже Мартину. – Я думал, мы…
– Знаю. Поверь, я хочу. Я лучше провела бы время с тобой. Но у него сложное время, понимаешь?
Мартин поднял руки, отошел.
– Это, конечно, важнее. Особенно, если это будущая рок–звезда.
– Мартин, – возмутилась я, – так не честно.
– Я не буду извиняться за желание быть с тобой, – сказал он. – Особенно после той ночи.
Меня снова тянули и рвали. Но в этот раз меня рвали пополам, и было ужасно больно.
* * *
Джонс был один в комнате, потому что он жил один. Он попросил это, сказав, что не хотел мешать соседям игрой на скрипке поздно ночью. Теперь он был одним из нескольких старшеклассников, живших без соседей, хоть играл он ночью на гитаре, а не на скрипке.
– Входите, – сказал он после моего стука.
Его ладони сжимали серебряную гитару, он отклонился на кровати.