Из картины
Не дрожит на деревьях листва,
Не щебечет на зорьке птица,
Не блестит от росы трава
И пустые прохожих лица.
Дай мне, Бог, не бывать в том краю,
Где излишни глаза и уши,
Потому что я жизнь люблю
И мятежные наши души.
Весеннее
Отгуляли своё уж метели,
Отсвистела лихая пурга,
Под мелодию звонкой капели
Потемневшие тают снега.
А в душе пробуждаются чувства
После долгой, суровой зимы,
И доводят они до безумства
В эти дни возбуждённой весны.
Воробей ли аккорды затеет,
Разомлевший ли кот на крыльце, -
Всё нам сердце остывшее греет,
Всё нам в радость на этой земле.
Вот и я спозаранку навстречу
Ясноокой весне тороплюсь,
Как желанную гостью привечу
И в любви к ней в стихах объяснюсь.
* * *
Когда весенний луч ласкает
У тропок первые цветы
И сердце страстью наполняет –
Как птицы песнями сады –
Любовь к цветущей орхидее
И к милым взглядам чёрных глаз,
Что может быть ещё милее
Того, что так волнует нас!
И под восторженное чувство
Играет «Белый вальс» кларнет.
Как наивысшее искусство,
Он дарит радость юных лет.
И, как влюблённый в жизнь поэт,
Дарю я этот вам сонет.
* * *
Посидели, выпили, поговорили…
Говорили, в общем, ни о чём.
Просто мы друг друга убедили,
Что мы тоже лапти не плетём.
Мы проблемы архисложные решали
(Руководство скудоумным объявив),
А бутылки мы зубами открывали,
Заурядную способность проявив.
Мы вопросы все за всех решить сумели,
Мы готовы были к подвигам уже…
А наутро очень головы болели
И некстати было гадко на душе.
* * *
Сквозь чистое стекло
весенний луч мерцает,
оранжевую нить стянув на мне узлом.
Пора уже… Пора!..
Скворец благословляет
День новый на земле за запертым окном.
Пой, пташка! Я тебя
давно уже не слышал, -
в квадрате стен глухих я сам к себе стал глух,
и если из тебя
дух творчества не вышел, -
порадуй звонкой трелью и мой немного слух.
Я так же, как и ты,
всё пел самозабвенно
под марш патриотически настроенных людей,
но голос мой охрип
и я, попеременно,
то водку пью теперь, а то воюю с ней.
Вот встану и пойду
С весенним днём встречаться
и, выйдя на луга, скажу ему: «Гряди!»
Но что ж так тяжело
сегодня мне подняться
и почему так пусто в моей больной груди?
* * *
Мне часто снятся корабли,
Ветрами по морю гонимы,
И будто я – дитя земли –
Бегу, как посуху, за ними.
На счастье или на беду
Бегу в надежде на удачу, -
И вот уже я на борту…
Смеюсь от радости и плачу.
А волны брызгами меня –
Как дьякон в церкви – окропляют
И, цепью якорной звеня,
В далёкий путь благословляют.
Уже мне грезятся моря,
Досель невиданные мною,
И голубые острова
Над расступившейся водою.
Но стало сумеречно вдруг.
Вода внезапно почернела…
И каждый здесь рождённый звук
Звучал тревожно и несмело.
И вот уж боцман подаёт
Своим свистком сигнал тревоги,
И кто-то в рынду нервно бьёт,
Прося у Господа подмоги.
Сказал матросам капитан:
- Побьём мы вражью силу силой!
На этом месте океан
Им будет братскою могилой.
Готовься к бою, экипаж!
Нам эту ночь бы продержаться. –
И бросил клич: - На абордаж!
А мне не хочется сражаться.
А мне б к далёким островам,
А мне бы волны океана…
Не верю громким я словам
И в добрый замысел тирана.
Зачем нужна мне их война
И боль вселенского страданья?
Ведь наша жизнь тем и ценна,
Что создана для созиданья.
Я понял: где-то второпях,
От чувств и сладкого волненья,
Ошибся в мачтовых снастях
Совсем другого назначенья.
Но пушки грянули! В толпе
В единый рёв проклятье слилось,
И чувство стадное во мне
Всей полнотою проявилось.
Неведом был мне смысл войны,
В герои бранные не рвался,
И безо всякой в том нужды
Зачем-то с кем-то я там дрался.
Корабль в отчаянье хрипел
Своей оснасткой такелажной,
А мне казалось: ветер пел
О нашей участи сермяжной.
Но тонет…. Тонет наш корвет,
Людьми на гибель обречённый,
И бледно-розовый рассвет
Стоит коленопреклонённый.
Умолкли пушки навсегда,
И звон клинков слух не тревожит,
И словно смерти никогда
Здесь не было, и быть не может.
Но над водой ещё сверкал,
Под крик прощальный альбатросов,
Отполированный металл
Руками грубыми матросов….
О Б Р Е Т Е Н И Е
- Кто там лезет в окно
В белом саване гостем непрошенным?
Кто тревожит меня
Среди этой пустой темноты?
И деревьям в саду,
Первым снегом с утра припорошенным,
Дай спокойно уснуть
До желанной их вешней весны.
Никого я не жду,
И я сам никого не обрадую.
Жизни мой интерес
Я оставил за дверью моей,
И теперь я похож
На безликую глупую статую
В окружении стен
И безмолвных, холодных ночей.
- Не печалься, родной!
Я навеки твоё утешение.
Я – в грядущее путь,
Где тебе уготован покой;
Я – забвенье твоё
И второе твоё воскрешение,
Потому что во всём
Установлен порядок такой.
- Неужели ты – Смерть?
Неужели твоё здесь присутствие
Обусловлено тем,
Что пора собираться мне в путь?
Я хочу, что бы ты
Мне в дорогу сказала напутствие,
Чтобы смог я понять,
В чём же жизни моей была суть.
Ты в карете ль меня,
Золотою парчою обитою,
По дороге помчишь,
Безо всякого счёта верстам?
Иль в телеге простой,
Прошлогодней соломой покрытою,
Ты меня повезёшь
По безлюдным и мрачным местам?
Жил я так, как умел,
Не сгибаясь под тяжестью бремени,
Возложа на меня
Своей волей обязанность жить.
А грешить в суете
Этой жизни мне не было времени,
Но покаюсь за тех,
Кто грешил, и кто будет грешить.
Ты полюбишь меня
Всей любовью твоей непритворною,
Как никто не любил
И не будет любить никогда.
Я спокоен с тобой.
С этой жизнью, безнравственно вздорною,
Без печали и слёз
Расстаюсь… расстаюсь навсегда.
Знаю: после меня
Всё таким же, как было, останется –
Так же будет на сад
Литься тихо с небес лунный свет,
Так же будет сирень
У калитки кому-нибудь кланяться,
Но не будет меня…
Отпусти мне ещё пару лет.
Я ещё не сказал
Слов последних своих на прощание.
Я ещё не успел
Дописать всего несколько строк.
И за все те года,
Что ушли на благое желание,
Я прошу – хоть на день
Ты продли в этом мире мне срок.
КТО ЕСМЬ АЗ
Аз есмь Глас,
вопиющий в пустыне,
пожирающий высохшим ртом
своё тело,
в угарном дыме
засыпающий вечным сном;
и сквозь танковых
гусениц грохот,
и сквозь марш обречённых солдат
чей-то слышу
я дикий хохот
и со злобою русский мат.
Аз есмь Страх
неотступный и нервный,
заражающий жидкую кровь
человека,
пред сильным первый
подставляю скулу и бровь;
и всю жизнь свою
гнусную знаю,
что сердца только в пятках живут,
даже рою
могилу с краю,
чтоб никто не нашёл приют.
Аз есмь Боль
червем трупным точащая
плоть и душу измученных лет,
на весь – смердящая, -
заражающий мною, Свет;
и когда уже
нету спасения,
когда скалится рядом Смерть, -
в этом вижу
своё назначение:
заразить всю земную твердь.
Аз есмь Раб
в этом мире скопища
лицемерных и лживых господ,
где оных полчища
разевают в команде рот.
Стережёт мою душу
злой Рок –
видно, спутав её с чем-то спьяну,
посему я –
Великий Порок;
но когда ж Человеком стану?
СЕРГЕЙ СУЩЕНЯ
* * *
Хэлоу, Нью-Йорк! Из славного Бобруйска
Я шлю тебе свой пламенный привет.
Со всех концов, и даже из Годюйска
К тебе летит совковый высший свет.
Как вам живётся, братья эмигранты,
В заокеанской, чуждой нам стране?
Сегодня ваши нам нужны таланты
В колхозах на родимой стороне.
Нам очень вас сегодня не хватает
Под знаменем ударного труда.
Здесь вас Госплан почётный ожидает,
А всё другое просто ерунда.
А чтобы не возникло прецедента,
Был запрещён у нас антисемизм.
Под мудрым руководством Президента
Мы строим свой колхозный коммунизм.
Мы пашем от рассвета до заката,
Мы сеем, и порою даже жнём,
И под мелодию отборнейшего мата
Мы пьём картофельный сивушный самогон.
Даём мы тем – у этих отнимаем,
Чтоб вместе было поровну у всех…
Мы, в свете пятилетки, точно знаем:
Нас ждёт экономический успех.
Не нужно здесь нам Западной культуры,
И царские хоромы не нужны:
Мы – дети пролетарской диктатуры –
В борьбе за урожай закалены.
Мы принципы советские не сдали –
По-ленински их ревностно блюдём.
Как наши благодетели сказали:
«Мы славим свою Родину трудом».
Так приезжайте, братья, к нам за славой
(И бросьте свой гнилой демократизм),
А вместо вас мы, лапотной оравой,
Поедем разрушать капитализм.
---------------------
* * *
Творить добро – не быть спесивым.
Ведь далеко не всем дано
Терпимым быть и не брезгливым,
Чтоб в чьё-то вляпаться….
* * *
Однажды я заметил с удивлением,
Что вдруг я неприлично поумнел.
Но, руководствуясь начальственным решением,
Я осознал свою вину и… поглупел.
-----------------------------------
СЕРГЕЙ СУЩЕНЯ
* * *
Назойливым радетелям нашего бытия
Любезность с вашей стороны
Ко мне проявлена напрасно:
Души серебряной струны
Моей постичь вам не подвластно.
Я горьким опытом учён,
Я вижу ваши намеренья.
И оттого я удручён,
Что нет нигде от вас спасенья.
То мне хамите всякий раз,
То льстите мне до омерзенья….
А я, тем временем, о вас
Своё имею представленье.
От ваших пакостных идей
Смердит по всей стране заблудшей.
И потому нет жизни в ней,
Поскольку нет идеи лучше.
Всему есть нравственный предел
И осмысление поступков.
А ваш презрительный удел –
Плодить послушных лизоблюдков.
И я, Создателя венец,
Гордясь его долготерпеньем,
На ваш логический конец
Плюю с глубоким облегченьем.
---------------------
* * *
Я видел смерть. Она прекрасна!
Она – как первая любовь:
То слишком робкая, то страстна,
Но застывает в жилах кровь.
Она даёт освобожденье
От будней тягостных и дум.
Одно её прикосновенье
Приводит в трепет слабый ум.
И ясно видишь в перспективе
Итог своих мирских потуг,
Где только глупость на активе
Как нескончаемый недуг.
-------------------------
***
А я устал надеется и ждать,
Терпеть, просить, выгадывать моменты,
И время в долг у Жизни занимать
Под тяжкие, кабальные проценты.
Да мне за век долгов тех не отдать,
И нет уже надежды на отсрочку.
И мысль кричит отчаянно: «Бежать!
Укрыться сможешь, если в одиночку».
… Я за моря солёные ходил,
Сжигая в спешке старые вельботы, -
Но мест таких ещё не находил,
Чтоб Жизнь не предъявляла свои счёты.
Она найдёт в земле и под водой,
Возьмёт за горло грубыми руками…
Вот только с тех корысти никакой,
Помечен кто могильными крестами.
Я проклял день далёкий тот и час,
Когда вошёл в сомнительную сделку,
Когда везде выстраивали нас
Колоннами – по росту – на поверку.
И больно мне, и хочется рыдать
От вечного, гнетущего бессилья…
Но – боже мой! – как глупо всё ж страдать
От гнусно охамевшего насилья.
Но мне терпеть уже не привыкать,
И пусть меня судьба в пути ломает. Да, мне за век долгов тех не отдать.
И время Жизнь уже не занимает.
Осенние мотивы
У покинутой рощи стою, как святыня,
Провожаю печальный я клин журавлей,
А в душе у меня – в жёлтых дюнах пустыня,
Только сердце, как птица, всё бьётся сильней.
Мне бы с ними лететь в голубое раздолье,
Где живая трава и поют соловьи…
Нет, не примут меня! На чужое застолье
Приглашаются разве что только свои.
Мой удел – на асфальте, стирая подмётки,
Закалять свои нервы и дух городской.
Мой удел – цепи улиц, гранита колодки,
Да на небо смотреть с безграничной тоской.
Я чужой и для тех, я чужой и для этих,
И никто не окликнет, руку не подаст.
Ничего. Просто осень не в силах согреть их
Жёлтым пламенем души сквозь сумрачный пласт.
Я с рассветом когда- нибудь выйду из дому
И, забыв про людей, всё прочувствую вновь…
Потому что люблю золотую солому,
Потому что кипит азиатская кровь.
Как пустынно кругом, безотрадно!
Понагнал ветер грязную хмарь…
Пронеслось лето в стынь безоглядно,
Опустел щедро дарящий ларь.
Пронеслось, словно тройка лихая,
Гривы рыжие вскинув к заре,
В бесшабашности яркость теряя
По пожухлой, остывшей земле.
Робко пискнул воробушек где-то,
На деревьях кричит вороньё.
Всё, что было хорошее, - спето,
А другим повторить не дано.
Много раз я с метелью встречался
Из листвы, что приносят тоску,
Много раз с журавлями прощался,
Да привыкнуть никак не могу.
***
Зачем ко мне явилась ты без спросу?
Зачем тревожишь душу по ночам?
Я загубил давно уже ту розу,
Что для неё сорвал когда-то сам.
Зачем мне помнить то, что отболело,
И то, чего не надо вспоминать…
Уж много лет со мною пролетело,
И многое пришлось мне испытать.
Сентиментальным был я мальчуганом,
Любил животных, нежностью губим,
И над побитым камнями Тарзаном
Я горько плакал, словно над родным.
Я всех любил. И как бы ни хотелось,
Я слышу песни улицы родной.
А мне уже давно моё отпелось.
И… знаешь, Память, хлопотно с тобой.
Оставь меня на мартовскую стужу
И на апрельский снежный грязный ком,
И не тревожь мою больную душу
Цветущим в хлебном поле васильком.
Нищенка
Старуха, с грязною сумой,
В тени церквушки потускневшей,
Стоит с протянутой рукой,
От тяжкой жизни почерневшей.
Стоит с надеждою в добро,
Взывая робко и тревожно,
Как будто в этом воровство:
- Подайте, люди, сколько можно!
Уже огни рекламных лент
Пленили улицу с разбега…
А впереди старухи – стенд,
Где: «Всё для блага человека!».
А. Куштейну
Какая серая печаль
В цветном многообразии!..
Не манит «розовая» даль
Ни Севера, ни Азии;
И не прельщает лживость слов
В повторном обещании.
И не волнуют больше кровь
Скворцовы щебетании.
Толпа безлика и горда
В своём долготерпении,
И распинает вновь Христа
В угодническом рвении.
Куда бежать мне второпях
От пошлого величия?..
В моих глазах животный страх
Скулит до неприличия.
Мой милый друг! Коль есть ещё
Души моей влечение, -
Так это творчество моё
Да лунное свечение.
И если вдруг придёт пора
Оставить жизнь мятежную, -
Рассыпьте прах мой на луга –
В траву зелено-нежную.
И так скажите между дел
Без слёз и сожаления:
«Он слишком многого хотел,
А вышло удобрение».
***
Митру мрака надену на голову,
Облачусь в саван белых ночей,
Проскользну по небесному олову –
Наберу горсть горящих свечей
И, ступая тяжёлой походкою
По пустынным морским берегам,
Монастырской монахиней кроткою
Освещать буду путь кораблям.
Пусть заходят в знакомые гавани,
Где маячат огни кабаков…
У судьбы они вовсе не баловни,
А источник грядущих веков.
И когда среди моря пустынного
Их укроет зелёной волной, -
Буду голосом ветра унылого
Панихидную петь над водой.
***
Я не люблю большие города
С их мрамором из горного утробья, -
Там серые, тяжёлые дома
Стоят, как исполинские надгробья.
«Здесь Пушкин жил», - читаю на доске, -
«Ахматова», «Есенин», «Окуджава»…
А кажется: «Здесь умерли в тоске,
И вечная за то им будет слава».
Там выжженное небо гарью труб
И шумное движенье на дорогах;
Там пенится, как кровь разбитых губ,
Вода в реке на каменных порогах.
Там жизнь проходит в глупой суете
Как должное ей жертвоприношенье;
Там даже эхо в скучной пустоте
Корыстное имеет назначенье.
Сплошным потоком движется толпа,
Захлёбываясь в собственном величье,
И вам не скажут: «Здравствуй! Как дела?»,
И не протянут руку для приличья.
Я не люблю большие города,
И даже навещать их зарекаюсь.
Я не люблю большие города…
Но я туда всё время возвращаюсь.
***
Я внемлю голосам бесстрашия и воли,
Иду на вечный зов столетий и эпох…
И мне ни от кого не нужно лучшей доли,
Чем та, что наделил меня вселенский Бог.
Я горы покорял, о лёд ломая ногти
На пике их вершин с их вечной мерзлотой;
В отчаянье кусал свои, бывало, локти,
Когда надоедал мне длительный покой.
Прошёл я через все земные катаклизмы,
Их гибельную суть испробовал сполна.
Сегодня для меня любые в мире «измы»
Не значат ничего, не стоят ни гроша.
В окопах я сырых седел от ожиданья
Мучительной кончины своей или чужой,
И не было у нас минуты для прощанья,
Но вечностью казался для нас короткий бой.
Я в каждом том бою, судьбой приговорённый,
Покорно погибал и снова воскрешал.
Но тот, кто убивал, мной каждый раз прощённый,
Как некогда Христос обидчиков прощал.
Я камнями не раз побит был, как собака,
И милость принимать мне тоже довелось.
… Из прошлого я жду мистического знака,
Чтоб будущее мне увидеть привелось.
***
Мы всё реже и реже встречаемся,
Не ведём задушевных бесед,
Каждый раз оправдаться пытаемся:
«Извини, нынче времени нет!».
И когда мы случайно встречаемся
Через несколько, может быть, лет,
То поспешно друг с другом прощаемся:
«Как дела?» - «Хорошо». - «Ну, привет!».
И опять в буднях дней мы скитаемся
В вечном поиске счастья себе,
И на дружеский зов откликаемся:
«К сожалению, некогда мне».
В наше время, духовностью бедное,
Жизнь похлопает нас по плечу
И устало нам скажет, наверное:
«Я тебя, как-нибудь, навещу».
Отречение
Ничего я не жду, ничего мне не нужно,
Я тихонько уйду, незаметно для вас.
Ваше мнение знать мне уже недосужно, -
Всё подобное мне говорили не раз.
Я не буду мешать вашим принципам шкурным,
Да и вы обо мне не прольёте печаль:
В вашем обществе я слыл никчемным и шумным,
И другою была моей жизни мораль.
Я спокойно уйду навсегда, безвозвратно,
Ничего не возьму в одинокий свой путь:
Мне приемлемо то, что для вас неприятно, -
Такова моей жизни природная суть.
Я не буду жалеть об оставленном доме,
О бесстыдных годах лицемерия, лжи…
Ни о чём сожалеть я не буду, лишь кроме
Только первой любви одинокой души.
Никому не скажу ни единого слова –
И пойду напрямки в направлении глаз.
… Я один, и ничто не мешает мне снова
Быть таким же, как был, но задолго до вас.
Я брожу по земле, обдуваемый ветром,
За плечами несу небогатый свой груз.
Отмечаю года, как шаги, километром,
В окружении вечно мне преданных муз.
То ли крест впереди, то ли это мне мнится?
Нараспев бормочу заклинанье о том,
Чтобы мне, наконец, удалось поклониться
Золотым куполам с православным крестом.
И, быть может, меня там Всевышний заметит,
И коснётся чела своей дланью святой…
Никогда для Него я не числился лишним,
Но всегда для Него был и буду я свой.
Я ему расскажу, чем я жил, во что верил,
И какая живёт в моём сердце мечта…
Много дури людской на себе я измерил,
Много глупостей сам совершил сгоряча.
Я ускорил шаги через годы пространства,
Сокращая свой путь между мной и Христом,
Но не ждал от судьбы я такого коварства –
Оказался тот крест надмогильным крестом.
Холмик чёрной земли у дороги безлюдной,
Ни венков, ни цветов здесь вовек не найти,
Только надпись рукой чьей-то сделана скудной:
«Здесь покоится прах человека пути».
***
Придумал сам, как детскую забаву,
Поставил цель, как вешки вдоль дорог,
И стал искать безоблачную славу,
Ступив однажды в мир через порог.
Тогда я был весьма претенциозным,
А также в меру был самолюбив,
И сам себе казался венценосным,
Иные мысли в корне изменив.
В погожий день, в суровое ненастье
От края в край всю землю обошёл, -
Мечтал найти придуманное счастье,
Но ничего я так и не нашёл.
Прошли года… И всё уже иное,
И жизнь диктует новые права…
И всё моё тщеславие былое
Сменилось на покорность бытия.
Не нужно мне ни славы, ни короны,
Но нужен мне весенний шум дождя
И слышать крик восторженный вороны
У только что рождённого ручья.
Обидно мне, что жизнь свою растратил,
Гоняясь за небесным журавлём.
Знать, оттого и веру я утратил
Во всё, чем жил, чем все мы здесь живём.
---------------------------------------------
* * *
Я один по белу свету хожу –
Край неведомого счастья ищу,
Где причин для мыслей горестных нет,
Где живут в любви по тысячу лет.
Наконец меня судьба привела
На задворки небольшого села.
Вижу: бабушка стоит у ведра, -
Стал просить её за ради Христа:
- Напои меня водой… Напои!
Долго брёл я по бескрайней степи,
Долго я плутал по тёмным лесам,
Да послал Бог меня к вашим местам.
Родниковая вода здесь звенит,
В хлебном колосе зерно шелестит
В необъятном поле в цвет янтаря,
Где пролился пот с чела плугаря.
Ты бы хлеба мне краюху дала
С изобильного харчами стола, -
Я не евши много дней и ночей:
Долго шёл я, не смыкая очей.
- Я бы подала воды ключевой,
Только нету здесь нигде таковой;
А что слышишь – наши слёзы звенят,
Под ногами лишь песок солонят.
А воду мы пьём из чёрных болот,
Оттого и вымирает наш род.
Накормила бы я хлебом тебя,
Но едим мы лишь одни отрубя.
То не рожь в том поле глаз веселит,
То ковыль от ветра стонет, шумит…
Никогда не знала эта земля
Ни косца, ни крепких рук плугаря.
- Что же это за такие места,
Где гуляет лишь одна нищета,
Где нельзя своим глазам доверять,
И где истина, где ложь – не узнать?
Всё, что видишь здесь, - всё это мираж,
Здешних мест лишь то бесовский кураж.
Мне ж годов-то тридцать лет с небольшим,
Да с такой-то жизнью станешь другим…
… Я бежал из этих мест сам-не-свой –
Через те же степь и лес – в край родной:
Всё мечтал увидеть рай на земле,
На не смог его найти я нигде.
То ли люди оскудели умом,
То ли я мечтаю всё не о том.
Верю: будет рай на нашей земле,
Только вот когда то будет и где?..
Советским женщинам
Матерь Божья,
ты слышишь
уставшие их голоса,
ты видишь
их хмурый изгиб бровей,
согбенные спины
от непосильной ноши,
сомкнувшиеся уста
в молчаливом крике
над трупами сыновей?
Ты видишь их слёзы
на вымпельных площадях,
седые волосы
от ночей бессонных,
наряд милиции,
обученные бить
только в пах,
чтоб хвастать потом
о делах бескровных?
Ты слышишь их просьбу:
«Виновных – к ответу!» -
к земле обращённые
и к небесам?
Но, видно уж,
правды для слабых
нету,
коль снова пожары
то тут, то там.
И снова на площадь,
где страх и надежда
в изъеденных солью глазах;
фуражки,
дубинки,
платки,
транспаранты
на вытянутых руках
и – многоголосье
о жизни и смерти
в колышущихся рядах.
И в этих жестоких
страстях политики,
где жизнь человека
равна нулю,
без ложно-дежурной
к вождям пиитики
они стоят
между
и на краю.
А вечером,
дочь уложив и мужа
на раскрахмаленных простынях,
тихо на кухне
воет от боли
в красных распухших руках.
Матерь Божья,
услышь
искричавшиеся их сердца,
узри
титанический, рабский их труд,
в котором покорно
и без конца
взваленный крест на себе
волокут.
Ты видишь,
стоят они в очередях
за
суповым набором
и нервно в мозолистых
мнут руках
дензнаки, добытые потом.
Ты слышишь
их голос,
к Тебе взывающий
(да разве ж кому такой голос нужен!),
мысленно дни до зарплаты
считающий
и бесконечно одно
повторяющий:
«Что приготовить на ужин?».
И если не плюнет
в тарелку муж –
она уж и этим
счастлива,
а если хлебнёт
из хмельных он луж –
поплачет над ним
участливо.
А ей бы хотелось
его любить
и видеть себя
любимой,
а ей бы хотелось
счастливой быть
и малость хотя б
красивой;
не жечь слёзно памятью
чётки дней
в преддверье последнего часа,
и суп приготовить
не из костей,
а из свежего,
вкусного мяса.
Матерь Божья,
неужто
так будет для них всегда?
Неужто
и вправду с горем повенчаны?
Увидят ли счастье
они когда
наши
СОВЕТСКИЕ ЖЕНЩИНЫ?
Кошмарный сон
… С хрустом вывернули руки,
Проломили грудь.
Я кричу им: «Дайте, суки,
Мне хоть раз вздохнуть!»
А в ответ – лишь хохот пьяный:
«Не уйдёшь от нас!»
Кто-то мне, уж очень рьяный,
Кулаком меж глаз.
Сорвались глаза с орбиты,
Укатили прочь –
Не стерпев такой обиды –
В голубую ночь.
Ни черта уже не вижу,
Мрак мне свет застлал,
Только смутно ещё слышу
Как гудит хорал.
Не меня ли отпевают?
Нет, не может быть!
Пусть же все они там знают,
Что я буду жить!
Я всех дел не переделал,
Я ещё не жил…
Что же я плохого сделал?
Я ведь кротким был.
Вот мне зубы выбивают,
Но кричать не смей!
Вместо сердца в грудь вселяют
Ядовитых змей.
Холодят мне грудь паскуды
Холоднее льда.
Слышу! Слышу смех Иуды
Позади меня.
Ну, а после меня кто-то
Попирал ногой,
Приговаривая что-то,
И орал: «Изгой!».
…Вот они, мои убийцы,
За одним столом.
Пейте водку, кровопийцы,
Разоряйте дом!
Я, как гнида, перед ними
Извиваюсь весь,
Улыбаюсь вместе с ними,
Пью вино в их честь.
Я по полной наливаю
И сквозь пьяный вой
Лицемерно уверяю,
Что для них я – свой.
Снисходительно похлопав
По худой спине,
Они нож между лопаток
Саданули мне.
К сестре Ирине
Давай, сестра, присядем рядом,
Без слов с тобой поговорим
О том, что жизнь каким-то лядом
Мы кое-как с тобой творим.
Я – здесь, ты – там без принуждений
Свою пытаемся постичь
Премудрость сложных отношений
С глаголом праведным «любить».
Ты как-то мне напоминала
О нашей юности былой,
Когда в саду со мной гуляла
Погожей летнею порой, -
Тебе стихи читал фальцетом,
А ты смеялась от души,
Что возомнил себя поэтом
В далёкой, лапотной глуши.
Я помню сад тот за дорогой,
Где запах яблонь целовал,
И помню пруд в траве высокой,
Где корм для рыбок добывал.
Уже ты дама, я – мужчина,
И нет ни сада, ни пруда…
Но знаешь, милая Ирина,
До слёз мне хочется туда.
***
Грустно в дождливую осень
Видеть в стекло окна
Серое небо в просинь,
Чёрные в поле стога.
Ветки деревьев терзает
Ветер холодный, злой…
Песня его пугает,
Словно собачий вой.
Холодно. Слякотно. Мерзко.
Ткётся на лужах вязь.
Ветер швыряет дерзко
Листья в разбухшую грязь.
Мне бы сегодня у печки
Дремлющим быть котом
Или звенеть в запечке
Благочестивым сверчком.
Мне бы в такую погоду
Слушать мелодию строф –
Не выходя из дому –
В книге чужих стихов.
Мёртвая ночь
Брызнул кровью закат в лицо мне,
Как с отрубленной головы, -
И скатилось немое солнце
За нескошенные холмы.
Всё живое спешит укрыться –
Шёпот криком из-за углов, -
Было б впору перекреститься –
Не видать золотых крестов.
Стал чужим лес угрюмый птице,
В поле, вместо хлебов, - полынь.
Лишь слепой нипочём клушице –
Всё ей кажется небо в синь.
И за всех – как в церкви монашка, -
Что родятся и рождены,
«Алли-луйяяя!..» выводит пташка
Средь пугающей тишины.
Дышит холодом жизни древо,
И не видно уже ни зги…
Эта ночь – как огромное чрево,
Поглотившее полземли.
Век за веком проходит слепо
По мятежной моей земле,
И летят наши души в небо,
Отягчённые злом во зле.
Видел я, как народ, стеная,
Топчет душу свою и плоть.
И неправда, что Русь святая,
Коль её наказал Господь.
В. Беляеву
Пей, Витёк! Нам с тобой отмеряно
В этой жизни тянуть свой срок,
И теперь вот часы размеренно
Отбивают наш каждый глоток.
Дни унылые спиртом скрашивай
И не думай, что ждёт в конце:
Рая нет, про святых не спрашивай,
Потому что грешны мы все.
Нам ли каяться в ночь убогую
Перед образом на стене…
Жизнь ушедшую, жизнь далёкую
Воскресишь разве только во сне.
Было время, когда мы верили
В непорочность чужих идей,
И теперь вот с лихвой измеряли
Глубину тех пустых речей.
Было время, когда мы нравились
Юным девочкам школьных лет,
А теперь уже разонравились,
Как две пары избитых штиблет.
Пей, Витёк! Пока есть что – радуйся,
Только душу не рви тоской,
На кривую судьбу не жалуйся –
Мы ещё поживём с тобой!
Письмо к женщине
Здравствуй, моя хорошая!
Путь к тебе бесконечно долог.
Нынче звёздами растревожило
Голубой над землёю полог.
Здравствуй, моя хорошая!
Я пишу тебе ночью лунной, -
В ночи лунные мне не спится:
Слышу голос твой лирой чудной,
Снег февральский в полях искрится…
Я пишу тебе ночью лунной.
Как же мне написать умело,
Что я буду из мая родом,
И что в сердце моём созрело
Чувство сладким, пьянящим плодом?
Как же мне написать умело?
Целовал я жену чужую,
Скорой встречи не обещая.
Но тогда почему ревную
Даже к этой луне тебя я?
Целовал я жену чужую.
Я приеду к тебе с рассветом,
Когда шепчет листвой любимо,
С кучерявым ласкаясь ветром,
Молодая в саду рябина.
Я приеду к тебе с рассветом.
Про тебя я так мало знаю,
Только слышу в ночи твой голос,
Но по-прежнему я мечтаю
Вновь увидеть желанный образ.
Про тебя я так мало знаю.
Где-то бродит по белу свету
Долгожданное наше лето…
Я приеду к тебе, приеду,
Только ты разреши мне это.
***
Страна тюремных лагерей…
Страна безмозглых бюрократов…
Одни в бараках кормят вшей,
Другие – кормят супостатов.
«Разгул» амбиций и страстей
Чиновьи души не приемлют,
И вот слышны уж крики: «Бей!
Враги Отечества не дремлют».
И бьют жестоко свой народ,
Чтоб страшно было загранице…
И Мира стендовый оплот
Ещё оплотней стал крепиться.
Страна бессовестных лжецов…
Страна безнравственной опалы…
Доколе будут подлецов
Здесь поднимать на пьедесталы?
Доколе будет жировать
Толпа развратных карьеристов
И повсеместно обвинять
«Врагов народа», «экстремистов»?
Страна обманутых надежд…
Страна несбывшегося счастья…
Гони всё скопище невежд –
Не будет их к тебе участья.
Неужто будешь вековать
В своей послушнической роли,
И плакать сдавленно, и лгать,
И с криком корчиться от боли?
На распутье
Стою на распутье с распятьем Христа
И думаю думу: идти мне куда?
Направо пойдёшь – ни за что пропадёшь;
Налево свернёшь – в никуда попадёшь.
Там сырость и холод, и нечего есть,
И не на что путнику даже присесть.
Там плачут детишки – зовут матерей,
Которые пьяных таскают мужей.
Там держится в страхе всяк мыслящий люд,
И этих несчастных «крамолой» зовут.
Там Время расстреляно жаром свинца,
Поэтому нет этой жизни конца.
Налево, где царство теней, не пойду –
Помочь там уже никому не смогу.
Направо – там сытые люди живут,
Но больно устои свои берегут.
Там ходят во фраках, пьют виски и ром,
И каждый имеет свой собственный дом.
Там умные речи друг с другом ведут,
Но руку для помощи не подадут.
Там подло хитрят, беззастенчиво лгут…
Я им бы помог, но, боюсь, не поймут.
Стоял я так долго, и думал о том,
Куда же идти мне с распятым Христом.
Да кто же раскаялся в грешный наш век?
Ты слышишь меня? – отзовись, человек!
Кого мне утешить? Кого излечить?
Несчастных так много, что хочется выть.
И вот показалась, спускаясь с холмов,
Усталая группа из божьих рабов.
Их лица угрюмы, их платья в пыли –
Знать, долго, бедняги, по свету брели.
И вот ко мне молча они подошли,
Побили меня и Христа унесли.
И старший детина сказал мне: - Прощай!
Жизнь – хитрая штука, как хошь понимай.
И понял тогда я, куда мне идти,
Чтоб больше не встретить развилок в пути.