После смерти старушки Яков Степанович перешел на жительство к зятю Афанасию. Сторожил избушку, гусей караулил, кое‑что по дому выполнял и, конечно, рыбачил.
Афанасию за работу в леспромхозе дали в лесу небольшой покосик. Траву Афанасий выкосил, а убрать времени не хватало – в колхозе работы было много.
– Взял бы ты, отец, грабли да вилы, сгреб бы сено на делянке. Думаю, не переломишься, – посоветовал он как‑то тестю.
– Давно бы мне ты в ножки поклонился. Не гнила бы зря травушка, – сказал Яков Степанович и стал собираться на покос. Он набил кисет самосадом, сложил в пестерь сухари, соль, деревянную ложку.
– На неделю, что ли, собираешься? – спросил Афанасий. – Работы на покосе всего часа на два.
– Идешь из дому на день, бери харчей на неделю, – ответил Яков Степанович.
К вилам и граблям старик прикрутил два длинных удилища.
– А это для чего? В лесу ни озера, ни речки.
– На всякий случай…
Наутро Яков Степанович отправился страдовать. Траву, мокрую от росы, грести было еще нельзя. Яков Степанович вынул из пестеря холщовый мешочек и стал искать под мохом червей.
Когда солнце поднялось выше и траву обдуло ветерком, старик принялся за работу. Не торопясь он сгреб траву в валки и сел покурить. В это время из леса вышел сосед Спиридон.
– Помогай бог трудиться.
– Не тружусь, а пока покуриваю, – ответил Яков Степанович. – Садись за компанию.
– Шибко некогда, – ответил Спиридон. – Ребята сказывали, что в Монастырском яру лещи клюют. Я и подался в березничок удилища вырубить. Лещам, говорят, ход. Весь берег рыбаками усеян. Даже с Висиму рыбаки понаехали. Не надо зевать, Яков Степанович.
– Врешь, Спиря, – недоверчиво ответил Яков Степанович. – Теперь щуке жор, а лещу рановато.
– Что рано? Говорят тебе, так ты слушай. Только всем в деревне не сказывай… Будь здоров, а мне некогда. – И Спиридон скрылся среди деревьев.
Яков Степанович бросил недокуренную папироску. Встал, взял зилы, поднял пласт сена, потом опустил его на прежнее место, отбросил вилы в сторону. Надел на плечи пестерь, схватил удилища – и зашагал прочь со своего покоса. Если рыба клюет – хоть трава не расти.
До Монастырского яра верст десять. Пока Яков Степанович ковылял до заветного места, на небе появились тучи, заморосил мелкий дождик.
Вот и знакомый яр, но нигде ни единого удилища. И Спиридона не видно.
– Одному больше рыбы достанется, – проговорил Яков Степанович, скоренько сел на бережок и закинул удочки.
Сидел, сидел, задремал, а клева нет. На воде от дождя пузыри плавают – признак затяжного ненастья.
«Спирька обманул, – догадался, наконец, Яков Степанович. – Рыбаками, говорит, весь берег усеян. Попадешься ты мне, сукин сын».
Посидев еще немножко для порядка, Яков Степанович смотал удочки, выбросил в воду червей и отправился домой, в деревню.
Домой он пришел вечером, мокрый до нитки. В избе никого не было, ворота на замке. Пришлось забираться в дровяник.
По крыше шуршал дождик. Яков Степанович присел на дрова, прислонившись к старому лиственному столбу, задумался. Вот эти четыре столба – все, что осталось от его избушки, в которой целый век прожил Яков Степанович. Когда он перешел на жительство к зятю, старую избушку сломали. Афанасий смог здесь выбрать для своего хозяйства только столбы от ворот, а остальное даже на дрова не годилось – сплошная гниль и труха.
Яков Степанович шершавой рукой ласково погладил столб. Глаза старика заслезились. Ему почудился запах родного дома, казалось, что вот‑вот войдет в дровяник Аграфена Ивановна и спросит: «А где же у тебя рыбка? Опять, старик, пустой пришел».
Кто‑то тронул его за плечо. Старик поднял голову. Над ним стоял зять Афанасий.
– Сметал сено, отец? – спросил Афанасий.
– Не клюет. Обманул Спиря.
– Я не о том спрашиваю. Успел до дождика сено сметать?
– Не… не успел.
– Что же ты делал? Где был? – неотступно спрашивал Афанасий.
– Рыбу удил в Монастырском яру. Не клюет рыба. Да! Погода видишь какая… дожди.
– Сгноишь ведь сено, старый нахлебник.
Старик медленно поднялся на ноги. У него тряслись руки. Он закричал, брызгая слюной:
– Хлебом коришь! Не стыдно твоим глазам, Афонька? Забыл, сколько я тебе принес богатства. Мне одному бы на весь век хватило. Забыл?
– Откуда? Что ты принес? Какое богатство? Одни удочки да лапти.
– А столбы! Видишь столбы? Это разве не богатство!
В. Рачков
НАСТ
Была середина марта. Днем припекало солнце, с крыш падала капель, наращивая большие сосульки, а ночью подмораживало. Снег занастился и хорошо выдерживал человека без лыж. В старое время хищники браконьеры гоняли по такому насту лосей; зверь проваливался, в кровь разрезал себе ноги об острые края наста, а человек на лыжах скользил свободно десятки километров. Развязка была короткой – измученный зверь падал и его добивали рогатиной или «жаканом» из ружья. Местами таким вот способом почти всех лосей перебили.
Но не о лосиной охоте хочу я рассказать.
В одно весеннее утро я вышел с ружьем в поле – погонять русака. С вечера плотный наст прикрыла легкая пороша. Лыжи скользили легко, казалось, сами бегут. Недалеко от села стоял большой стог клевера, зимние метели намели около него большой сугроб. На вершину сугроба взбегали свежие заячьи следы. Я начал осторожно подкрадываться, объезжая стог с подветренной стороны. Вот хорошо видна крутая стена сугроба, а в ней чернеет отверстие норы. Начинает колотиться сердце, во рту становится сухо. Выход из норы взят на мушку, каждую минуту может выскочить русак и дать такого стрекача, что только успевай стрелять. До норы остается метров пять; я иду по самому гребню сугроба, затем быстро съезжаю к норе, но заяц не выскакивает. Осматриваю след вокруг норы. Выходного следа нет – значит заяц в сугробе. Нагибаюсь и заглядываю в темное отверстие – нора глубокая, конца не видно: снег под настом рыхлый, зайцу закопаться негде. Ткнул в сугроб палкой – не вылезает косой. «Дай, – думаю, – опять на сугроб заберусь да немного попрыгаю на лыжах. Все равно выскочишь». – Лезу на сугроб немножко боком, нору на мушке держу. Но заяц не выскакивает. Залез я наверх – и все понял, чуть не заревел от досады. Пока я у норы ковырялся, выгоняя зайца, другой стороны сугроба мне не видно было, ну а он прорыл снег и дал тягу. Этот урок я хорошо запомнил: если нора заячья в крутом сугробе вырыта, с сугроба не съезжай, а потопчись на «крыше» – и, как только выскочит косой, тут его твоя дробь и настигнет.
Другой раз, вот в такую же погоду, поехали мы с товарищем русака гонять. Напали на свежий след. Петля за петлей, распутали замысловатые тропки. Вот и концевой след. Он спускается под пологую горку. Здесь обыкновенно заяц идет на хитрость: возвращается по своему следу назад, а потом делает громадный прыжок в сторону и тогда только роет нору. Такой прыжок зовут – «смекалкой». А наш заяц обратного следа не дал. «Ну, – думаем, – значит вперед прыгнул». Но впереди снег чистый. Топчемся мы на месте, охотничье правило нарушили: на след выехали. Я ехал впереди товарища немного сбоку. Оглянулся и хотел что‑то ему сказать. Смотрю, наст под его лыжами как‑то странно зашевелился и… вдруг, словно ядро, разбрасывая снег, выскочил здоровенный русак. Стрелять мне нельзя, а товарищ мой совсем растерялся, о ружье забыл.
Здорово замаскировался косой, ведь даже намека на нору не было. Как он так ловко под наст втиснулся, до сих пор понять не могу. Посмеялись мы тогда от души над своей неудачей. А на след зайца я больше не наезжал.
Шел я однажды по полю на лыжах – и вдруг недалеко от меня с шумом выпорхнула стая куропаток. Ударил по ним дуплетом. Двух штук убил. Отлетела стайка уже метров на двести, – смотрю, – одна из куропаток камнем в снег упала. Подъехал – лежит на снегу, не трепыхнется. Сгоряча, видимо, простреленная, летела. Осмотрел – на боку сквозь перышки маленькая капелька крови проступила: всего одной дробинкой задело. Положил птицу в ягдташ и поехал к тому месту, откуда куропатки вылетели. На снегу множество птичьих следов натоптано. Неожиданно из‑под снега головка высунулась и опять спряталась. Вскинул ружье и… жалко птицу стало, не спустил курок: одно дело свободная в полете, а тут как привязанная. Подошел я поближе, нагнулся над дырочкой в ледяной корке. Наст крепкий, пробить его птица не сможет. Должно быть, забралась вечером в снег, а ночью мороз крепкий прихватил, и стала птица пленницей весны. Отковырнул я прикладом большой кусок наста и… хлопая крыльями, вырвалась из‑под него куропаточка, помчалась за стаей. Проводил я ее глазами. За ружье не взялся. Без меня не освободиться бы ей из снежного плена. Косачи‑тетерева куда сильней, а и то, зароются с вечера в снег, хватит ночью оттепель, под утро опять приморозит – и гибнут птицы целой стаей, не в силах пробить твердый наст.
В. Рачков
НАЧИНАЮЩЕМУ РЫБОЛОВУ
Поймать рыбу дело, кажется, не сложное: взял удочку, накопал червей, отыскал реку, забросил леску с крючком и поплавком; увидела рыба червяка, взяла и съела. Теперь все зависит от двух условий: а) от величины рыбы, б) от умения вываживать ее. Но все это лишь робкие шаги к познанию настоящей рыбной ловли. Это букварь рыболовной теории и азбука практики.
Когда вы впервые придете на реку, перед вами встанет вопрос: как и где выбрать место для ужения?
Сделать это очень просто – надо только найти пожилого рыбака. Он‑то наверняка знает самые рыбные места, заветные омутки на этой речке. Желая перенять опыт, вы подсаживаетесь к нему и начинаете задавать вопросы вроде:
– Ну, как дела, папаша?
– Хорошо ли клюет?
«Папаша» отвечает неохотно, жалуется на плохой клев и уверяет, что вон там, за тополем, у яра, клюет куда лучше. Не попадитесь на удочку и не вздумайте пойти к тополю у яра. Почему? Да ясно же почему – если бы у яра клевало хорошо, значит, «папаша» наверняка сидел бы под тополем! Поэтому продолжайте задавать вопросы и, как бы невзначай, спросите его, а почему он сам не идет к тополю? Потом начните восхищаться природой, красотой реки, показывая всем своим видом, что вы не собираетесь никуда уходить. Тогда «папаша» непременно смотает удочки и отправится к яру или куда угодно, чтобы только отвязаться от назойливых вопросов.
Преследовать его дальше я вам не советую. Ушел человек – и хорошо… Человек ушел, а место осталось – места с собой не унесешь! В этом вы убедитесь, когда станете опытным рыболовом. Выбор же хорошего места на рыбалке – это пятьдесят процентов удачи. И чем неохотнее покидает «папаша» насиженное место, тем лучше будет клев.
Есть, правда, и другие способы, они требуют длительного наблюдения, обобщений, углубленного абстрактного мышления. В трудах о рыбной ловле указывается, что если вы хотите быть с рыбой, ищите места, атипичные общему рельефу. На быстрой реке – тихие заводи, на тихой – быстрины, на чистой воде – места заросшие, на заросшей – «окна», на глубоких реках – перекаты, на мелких – омута. Высматривайте на берегу пепелища от костров, рогульки, воткнутые в берег, и прочее, и прочее. Видите, как трудно отыскать хорошее место. К тому же бывают случаи, просидишь на таком «атипичном месте» весь день – и даже самого типичного окунька не выудишь. Значит, первый, предлагаемый нами, способ гораздо надежнее!
Итак, место выбрано. Вы начинаете первую в вашей жизни рыбалку. Заброшены удочки и ваших червей пожирает рыба – мелкий окунек или ерш‑«глаза», прозванный так за свой рост: из‑за глаз рыбы не видно. А клюют эти «глаза» отчаянно.
Крупная рыба вам не попадается, несмотря на то, что в корзине «папаши», только что покинувшего данное место, лежали такие красавцы, о каких вы только во сне мечтали! В чем же дело? Может быть, старичок, ловивший до вас, а потом «освободивший» место, выудил всю крупную рыбу? Это можно проверить. Практически это выполняется так: вы делаете вид, что вам надоело стегать реку своими удочками. Вылезаете на видное место и, напевая веселую песню, направляетесь прочь от реки. Это маневр. Дойдя до кустов, вы тщательно маскируетесь. Минут через пятнадцать‑двадцать на старое место возвращается «папаша». Сначала он что‑то недовольно ворчит, потом забрасывает свои удочки – и через несколько минут вы убеждаетесь, что крупная рыба в этом омуте есть.
Так почему же она не клевала на ваши удочки? Оказывается, дело в наживке. В вашем понятии наживка – только червяк. Но червяк это только печка, от которой начинали плясать все рыболовы. О наживке следует поговорить особо.
Итак, основной наживкой является земляной червь. Кроме него, существует красный – навозный червяк, листовик, выползок, зеленый червь (любимая пища сазана). Помимо червей, существуют насекомые: бабочки, гусеницы, кузнечики, зеленухи, саранча‑кобылка, стрекозы, паденка, мотыль, казара, ручейник, короед, несколько сот разновидностей жуков, их личинки – сальники, мухи и их личинки – опарыши, муравьиные яйца.
И это еще не все. Существуют хлебные насадки: тесто, хлеб ржаной, пшеничный, сдоба с изюмом и без изюма. Имеются многочисленные кашные насадки – насчитывают сотни рецептов, причем каждый рецепт «лучший». В основном же это распаренные овсяные и пшеничные зерна. Употребляются как насадка горох, вареный картофель. А к насадкам люди придумали сотни пахучих приправ: валериановые, анисовые, мятные и всевозможные другие капли. Некоторые авторы советуют опускать червей в керосин: якобы лучше берет окунь. Иные рыболовы смазывают наживу медом. Основываясь на «законе атипичности» (по аналогии с выбором места), мы почти с уверенностью можем утверждать: где рыба плохо берет на мед, там она лучше будет брать на деготь, ибо всем известно, что ложка дегтя может испортить бочку меда.
Есть насадки гастрономические: колбаса, шпик, сыр. Но они лучше… где‑нибудь у рыбацкого костра, там вы найдете им более рациональное применение.
У опытных рыболовов идут в ход и такие насадки, как мясо – сырое, вареное, копченое, вяленое, с душком, рыбки живые и мертвые, линючие раки или рачье мясо, креветки, омары, саламандры – наиболее пятнистые, лягушки, тритоны. Насчет медуз не знаю, но в море, может быть, на них ловят. Полезно испробовать как насадку куриные кишки, окуневый глаз. За границей ухитряются ловить даже на свернувшуюся кровь.
Кроме многочисленных естественных приманок, изобретены искусственные: медные, серебряные, золотые, стальные, хромированные блесны; мормышки, гробики, клопики, капельки, девоны, пульки с зеркальцем, деревянные, пластмассовые и гуттаперчевые рыбки. Множество искусственных насекомых, сделанных руками умельцев кустарей, служат прекрасной насадкой для рыбы. Динамовские же делаются руками «неумельцев».
Теперь вы видите, что наживку выбрать не так трудно. Но вот какую рыба захочет есть именно в этот день, когда вы рыбачите? Узнать это несколько сложнее, чем отыскать хорошее место для ужения. Здесь нужна ловкость и смекалка опытного разведчика.
Для того чтобы узнать, на что клюет рыба в данный день, в данной реке при определенных барометрических условиях, вы должны опять же разыскать старичка‑удильщика.
– А на что, папаша, ты сегодня рыбачил?
Ответ будет один:
– На червячка, батенька, да вот, вишь, и они к концу пришли.
В доказательство «папаша» покажет туесок, на дне которого между шариками сухой земли лежат несколько вялых червячков. Рыболовы‑старички – народ дошлый, кого хочешь вокруг пальца обведут, а до истины у них не докопаешься. Поэтому, увидев сидящего на берегу старичка‑удильщика, вы подгоняете на себе обмундирование и снаряжение так, чтобы ни одна вещичка не брякнула, вроде как бы в разведку собираетесь. Для проверки качества подгонки следует несколько раз подпрыгнуть, нагнуться, сделать пробежку и даже проползти несколько десятков метров. Хорошая тренировка – залог успеха…
Когда все подогнано, точно наметьте ориентиры и… до первого ивового куста через поляну – короткими перебежками, оттуда до муравьиной кучи – на четвереньках, последние пятнадцать‑двадцать метров лучше ползти по‑пластунски.
Тучным людям, которые, по причине живота, ползти не могут, лучше обзавестись полевым биноклем. В него можно довольно сносно на расстоянии более двадцати метров увидеть, что держит человек в руках.
И вот вы увидели, как дедушка с помощью подсачника выволок большого голавля, любовно опустил его в корзину и насадил на крючок белого червя с темной головкой. Такого червяка вы раньше никогда не видали. Теперь вам приходится ползти назад. Возвратившись на исходный рубеж, где у вас в рюкзаке хранятся книги, вы начинаете рыться в справочниках, отыскивая там описание виденного вами белого червячка.
Оказывается, это короед – личинка жука, живущая в старых пнях и под корой сухих деревьев.
Теперь вы знаете, где добыть этого самого короеда. Ранним утром, опасливо поглядывая на окна, вы начинаете ошкуривать бревна, которые ваш сосед привез для ремонта сарая, хотя не совсем уверены, останется ли он доволен этой помощью.
Через несколько лет у вас появится опыт и вы уже не будете носить с собой тяжелых справочников и других рыболовных пособий. Но вот один важный практический совет: не пытайтесь первое время узнать, на что ловят рыбаки, сидящие в лодке, если не имеете специального скафандра или не владеете способом дышать через камышину.
Кроме насадки, для верного улова, применяются прикорм и привада. Чтобы глубоко осознать теоретический базис их применения, надо детально изучить труд академика И. П. Павлова «О выработке условных рефлексов у собак». Вы удивленно спросите: «Какое отношение имеют собаки к рыбам?» Оказывается, имеют. Как те, так и другие, едят. А приучить животное брать пищу в определенном месте, в определенное время – это и значит выработать условный рефлекс. Подбрасывая приманку в одном и том же месте, вы приучаете рыбу посещать его, а это, в свою очередь, обеспечивает хороший улов.
С выбором привады и прикорма дело обстоит проще. Есть такое твердое рыболовное правило – прикорм должен соответствовать наживке. Ловите на овес – овсом и прикармливайте. Прикармливаете горохом – на горох и ловите. Бывают и отклонения. Учитывая многоядность рыбы, иногда прикармливают ее овсом, а ловят на червя или короеда. Для приманки хищных рыб опускают в реку прозрачную бутыль, внутри которой вода, а в воде плавают мелкие рыбешки. Щуки и окуни собираются посмотреть на такой аквариум, а попутно проглатывают предлагаемых им живцов.
Теперь поговорим о самом процессе ловли.
Поплавок – маленькая пробочка или пластмассовый бочоночек, осокоревый или сделанный из гусиного пера, в конечном счете, просто выструганный из палки – как много говорит он рыболову! Движение поплавка на воде – это балет, это симфония, это непередаваемая музыка, понимать которую дано не всем. А сколько радостных и печальных воспоминаний связано с поплавком у каждого рыболова! О поплавке можно написать целый трактат в несколько томов. На самую прекрасную картину можно любоваться час, ну, два, а потом хочется перевести взор на что‑то иное. На поплавок же рыболовы смотрят многими часами, днями и даже в течение чуть ли не всей жизни. Поплавок связывает рыбака с подводным миром. Изобретение поплавка равносильно изобретению телеграфа. К сожалению, приоритет изобретения поплавка в точности до сих пор не установлен. Интересно все‑таки знать: чей же поплавок первый лег на воду и в какой части света?
Поплавок – это струна рыболовного сердца. Дрогнул поплавок – и словно электрический ток пошел по телу рыболова, часто забилось сердце, глаза заблестели, рука плотнее сжала удилище; в этот момент рыболов забыл все, отвлечь его от созерцания поплавка, идущего под воду, не сможет ничто! Двинулся поплавок – это значит: клюет. А каждая поклевка сулит что‑то необыкновенное! Ни один настоящий рыбак не может быть равнодушным к поклевке. Как следопыта волнует горячий свежий след, по которому он может определить вид зверя и сказать, когда и в каком направлении тот прошел, так и опытный рыбак волнуется, видя движение поплавка, и может почти безошибочно сказать, какая рыба берет насадку, хотя рыба отделена от него несколькими метрами водной прослойки.
Правильно оценить все нюансы в движении поплавка вас научит только практика. Например, вы ловите рыбу. Неожиданно поплавок, спокойно стоявший на воде, накренился и лег. Стоящий рядом с вами рыболов шепчет:
– Тащите – лещ взялся!
– А вы откуда знаете, разве под водой увидишь? – возражаете вы. Но все же делаете подсечку – и, к вашему изумлению, вытаскиваете небольшого подлещика! Оказывается, лещ, взяв со дна насадку, приподнимается с ней и останавливается, смакуя жирного красного червя; вместе с насадкой приподнимается и грузило: неотягощенный поплавок ложится на воду.
Окунь стремительно тянет поплавок на дно. Мелко трясет поплавок сорога, а потом ведет его на погружение. Тихо покачивается поплавок и медленно направляется к кувшинкам: это взял карась или линь.
Но определить, какая рыба «взялась» – еще не значит поймать ее, точно так же, как найти заячий след – не значит убить зайца. Рыбу нужно выудить! Вот тут‑то и сказываются умение рыбака, его опытность, смекалка, талант! Не всякий может сказать: десять поклевок – десять рыб будут у меня в корзине! Первое время всякую рыбу вы будете выхватывать из воды наотмашь, будь то маленький гольян или большой окунь. Но, порвав десятка два лесок и упустив раз в пять больше крупной рыбы, вы начинаете приобретать свой стиль в рыбной ловле. Вырабатываете подсечку, учитесь вываживать крупную рыбу, утомлять ее на кругах. Начинающему рыболову надо твердо помнить правило: подсекай в сторону, противоположную движению рыбы. Подсечка должна быть короткой, но достаточно сильной, чтобы крючок проколол рыбью губу. Нужно научиться соразмерять силу.
Но вот рыба подсечена. С мелкой не церемонятся, ее просто вытаскивают. Сложнее обстоит дело с крупной. Спешить вытаскивать крупную рыбу нельзя. Если позволяет обстановка, рыбу нужно поводить на кругах, при сильном сопротивлении – ослабить леску, а когда оно ослабнет – попытаться подвести рыбу к берегу. Уставшую рыбу берут подсачником, подцепляют багорчиком или захватывают руками под жабры. В общем, как удобней.
Овладеть методикой вываживания рыбы – сложное дело. Успех тут зависит от характера, телосложения рыболова, иногда от занимаемой должности. Когда клевало у начальника одного главка, к нему бросалось несколько человек подчиненных, ставших за короткий период страстными рыболовами, и, пытаясь поддеть именно своим подсачником пойманную начальником рыбу, отталкивали под водой подсачник конкурента. При этом нередко они сбивали рыбу с крючка. Начальник главка страшно сердился и требовал, чтобы незадачливый Сидоров, сбивший в страстном порыве с крючка крупного, как поднос, леща, подал заявление об уходе «по собственному желанию» тут же на берегу. Но, говорят, слава богу, все как‑то уладилось.
Реакция рыболова при вываживании рыбы зависит от типа нервной системы – темперамента. Холерик тянет весело, буйно и даже сход крупной рыбы с крючка встречает воинственно, прыгает в воду, пытаясь схватить рыбу руками. Флегматик – тянет рыбу вяло, без особой надежды на успех. Он заранее предчувствует, что рыба сорвется. А если она сорвалась – долго брюзжит, ругает качество крючков, лесок и забывает вовремя сделать новую подсечку. Разговаривает всегда вслух, делает себе тысячу упреков, клянется не ходить больше на рыбалку, но в следующее воскресенье вы его увидите на том же месте. Флегматики не любят менять места.
Удачнее всех ловит сангвиник: он безболезненно переживает сход с крючка самой большой рыбы. Вываживает с азартом, легко применяется к обстановке. Очень общителен с соседями, может свободно выпросить у вас сатурн, крючки и даже «лишнюю» удочку. Сам тоже готов отдать последнюю рубашку. Усидчивостью сангвиники не обладают, любят ездить на новые места, в поисках необыкновенных поклевок проходят пешком десятки километров. Рыба любит сангвиника, он относится к числу счастливых рыболовов. Скажем, нет клева, поплавки безжизненно торчат на воде, но пришел сангвиник, с шутками, размотал удочку (больше одной он не носит) – и не успели еще разойтись на воде круги от упавшего поплавка, как удильщик уже тянет рыбу под завистливые взгляды флегматиков, с ранней зари не видевших ни одной поклевки. Но как бы хорошо ни клевала рыба, минут через двадцать‑тридцать сангвиник убегает на новое место в поисках какой‑то особо необыкновенной поклевки. Причина удачи сангвиников пока еще не установлена, но факт остается фактом: им всегда очень везет!
А сколько они знают рыболовных рассказов и анекдотов! У ночного костра сангвиник самый желанный гость. Начинают болеть от смеха животы, и ночь пролетает, «как мимолетное виденье». Загорается на востоке заря, рыбаки собирают удочки, расходятся по заветным местам и только у притухшего, покрытого сероватым пеплом кострища раздается сладкий храп несколько утомившегося за ночь сангвиника. Но за него не беспокойтесь: он свое возьмет и даже наверняка обловит вас. Сангвиники имеют отличную память (впрочем, как и все настоящие охотники и рыболовы), рассказы они передают с точностью стенограммы и так убедительно, что сомнения возникают лишь дня через три‑четыре после поездки на рыбалку. Вообще сангвиники народ здоровый, жизнерадостный – настоящие рыболовы!
Как видите, товарищи, рыбная ловля – это целая наука, требующая от человека усидчивости, наблюдательности, страстности, хорошей памяти и… многого, многого другого. Но займитесь ею: не пожалеете!
В. Рачков
ЧЕРТОВО МЕСТО
Эту историю рассказал мне старый рыбак из села Покровки.
– Годков мне тогда около двенадцати было, – начал он, затянувшись и выпуская изо рта клуб махорочного дыма. – А рыбак я в те годы заядлый был, и крепко попадало моим вихрам за недогляд по хозяйству. Бранилась мать, отец не раз парывал, да мне все неймется. Сломают одни удочки, срежу другие. Домой приносить не стал, на реке в кустах прятал. Чуть свободное времечко выдастся – бегом на реку. А там, про все забудешь! Мне не рыбы половить, а хотя бы посмотреть на нее. Дух, бывало, захватывает, когда глядишь с яра, как в прозрачной воде рыбы мельтешатся, а упадет в реку оплошавшее веретено или кузнечик какой прыгнет, сейчас же на воде круг разойдется: голавль, стало быть, похитничал. Очень уж я любил эту рыбу. Да не везло нам, рыбакам, мелкотишку все больше ловили, а о хорошем лобастом черноспиннике только мечтали.
Лучшим рыбаком в селе считался дед Тереха. Хитрый, щупленький старикашка, борода клинышком. Зимой и летом в валенках ходил и в старом полушубке. Уходил на рыбалку околицей, самым ранним утром, и никто не знал Терехиных мест. А ловил он больше голавлей, да каких голавлей! Взглянешь на такого красавца и даже под ложечкой от зависти посасывать начинает! На какую наживку ловил Тереха, тоже никто не знал. Мужики говорили:
– Слово приворотное на голавлей старик знает, вот и везет ему!
Не знаю, было ли у деда приворотное слово, только голавлей он ловил на зависть людям, а особенно нам, ребятишкам. Молву о приворотном слове сам Тереха поддерживал. Выпьет, бывало, и хвастает:
– Мне все нипочем, хлестну по воде вицей, скажу приворотное слово – и пошла рыба ко мне в ведро!
Мужики только головами покачивали.
Наживу Терехину я разгадал случайно. Собираю как‑то в лесу землянику – ее у нас сила большая на вырубке была, – вдруг слышу: кто‑то по пню топором постукивает. Взглянул я из‑за куста и вижу: дед с пня соснового кору снял, выбирает каких‑то белых червей и в туесок складывает. Тут я и про землянику забыл. Скорее домой за топором – и в лес. Ошкурил несколько пней – белых червей тьма. Набрал я червей этих – и айда на реку.
Клевали на них голавли здорово, а черноспинника мне поймать все‑таки не удавалось. Значит, смекаю, дело не только в червях. Место отыскать надо. Пошел я по берегу – и вот приметил: на одном крутом изгибе река под яр ударяет, а из‑под него толстые стволы старых елей, как частокол, торчат, между ними вода бурунит. Жуткое, глубокое место. Лег я брюхом на яр, смотрю в реку. А день солнечный был, вода прозрачная, но из‑за крутяков да быстрины глубоко не увидишь. Только нет‑нет да и сверкнет под водой белое рыбье брюхо. Отошел я на луг, поймал несколько кузнечиков, бросил одного в воду. Понесло его течением и вдруг… только плеск раздался и круг большой на воде разошелся. Мелькнула черная спина и красные плавники.
Бросил я целую горсть; плывут кузнечики, ногами дрыгают, а потом, как волна прошла, всплеснулись несколько бурунов – и не стало кобылок.
На другое утро, чуть свет, я уже был на берегу. Слез под яр, спрятался за небольшой ивовый куст, наживил на крючок белого подкожурного червя, закинул удочку, а у самого сердце так и прыгает. Только поплавок до буруна доплыл, как рванет кто‑то. У меня чуть удочка из рук не вылетела. Вываживать я тогда рыбу еще не умел. Я тяну ее, а она меня тянет, и такая досада, хоть плачь, ну с места рыбу сдвинуть не могу и даже чувствую, что она меня одолевать начинает! Руки затекать стали, а она, проклятая, так и рвет, так и рвет… удилище колесом, леска аж звенит от натуги. Тянет рыбина под яр в коряги. Ну, и меня тут злость взяла: уперся босыми пятками в глину, зажал удилище, аж руки побелели, а бросать не бросаю. Вдруг ослабела леска. Сердце у меня захолонуло – оборвал наверняка или крючок сломал. Потянул сильнее – опять тяжесть: значит, не порвалась леска.
Только теперь смотрю, моя берет. Иду по берегу и голавлина, как конь на узде, идет за удочкой. Увидел я его на перекате и даже страшно стало.
Такого голавля теперь и увидеть редко удастся, а не то, что поймать: ну, как чурка, спина черная, голова большая, лобастая, плавники на груди красные‑красные, чешуя крупная. Вывел я его на мелкое место, схватил под жабры и еле удержал: так он хвостом бить по воде начал. Совладал я с ним все‑таки, вылез на яр, положил в траву, смотрю на него, а на сердце такая радость, что танцевать и прыгать по поляне начал, кувыркаюсь, как чертенок. Потом нарвал травы, смочил ее водой, прикрыл голавля, и опять под яр. Закинул удочку, а на крючок сразу двух червяков нацепил. Через какую‑нибудь минуту так рвануло, что леска в воздухе запела, вытащил я только обрывок. Должно, первый надорвал ее слегка, вот и не выдержала теперь леска, хотя была прочно свита из десяти волосков. Запасной лески и крючка у меня не было, пришлось бежать домой.
Только на порог – отец на меня обрушился:
– Ах ты, постреленок такой, где это ты ни свет, ни заря шляешься? Матери помочь в огороде надо, а ты…
Тут он увидел моего голавля – и куда гнев делся?
– Мать, – кричит, – посмотри, Пашка какую рыбину принес.
Мать обрадовалась.
– Вот, – говорит, – славный пирог будет.
Потом пришла соседка, увидела голавля, спросила:
– Не у Терехи ли, Петр Максимович, вы рыбу купили?
Отец улыбнулся:
– Нет, у нас свой Тереха есть. Пашка вон сегодня утром выудил.
А часа через два уже почти вся деревня про моего голавля знала. Смотрели, диву давались, как мальчишка сумел такую рыбину выудить. Пришел и Тереха. Недобрыми глазами посмотрел он на рыбу.
– Уж не у крутяка ли рыбачил?
– У крутяка, дедушка…
– То‑то, – говорит дед, – смотри, парень, место это нечистое… сам я там уже сколько лет не рыбачу, был грех, на таких вот красавцев позарился, да чуть жив остался.
Все в избе притихли.
– Дернула меня нечистая сила, – продолжал дед, – заночевал у яра. Закинул два наподольника, донку поставил. Костерок разжег. Сижу да на небо поглядываю, а вода под яром журчит, словно человеческими голосами разговаривает. И вдруг на меня такая жуть напала, хоть с реки убегай. Посмотрел я на воду, а по ней туман клубами ходит, и вижу я сквозь него: на самом быстряке, посреди бурунов, где старый ствол чуть из воды выглядывает, – сидит в воде баба и длинные волосы гребнем чешет. Откуда, думаю, ночью баба забрела в крутяк купаться, ведь здесь и днем никто не решится в воду залезть?
И тут вдруг меня осенило. Даже мороз по коже пробежал, волосы на голове ершом встали. Да ведь это лешачиха! А она, как будто мои мысли прочла, поднялась на воде, глаза, как угли, сверкнули, и манит меня к себе, а я как дите малое стал: страшно, а иду, и вот уже совсем на край яра подошел. В воде какие‑то рожи кривляются, а тут еще филин пролетел, над самым лицом сверкнул глазами, как свечками, и захохотал. Меня с того смеха как протрезвило: осенил себя крестным знамением и дал тягу. Бегу, как ветер, да все слышу: бегут за мной! «Отче наш» про себя читаю…
И вот, когда дед Тереха дошел до самого страшного места, в избе грохнуло что‑то тяжелое. Дед подскочил на лавке, сосед Степан побелел как полотно, отец вздрогнул. Оказывается, кто‑то нечаянно уронил с шестка чугун. Когда разобрались, в чем дело, отец взглянул кверху – а с полатей безжизненно рука свисает. Сняли с полатей мужики бабку Лукерью. Слушала она дедов рассказ, а как чугун на пол сверзился, так у нее от страха сердечный удар сделался – и отдала бабка богу душу. В избе сразу переполох поднялся: мать заголосила, соседи стали набожно креститься, а дед Тереха опять слово ввернул:
– Вот она лешачихина месть началась. Будешь ходить на яр рыбачить – она всю вашу семью изведет. Попомните мое слово!
Через три дня бабку похоронили, помянули пирогом, в котором нечистого голавля запекли, и жизнь пошла своим чередом.
Бояться люди стали «чертова места», а меня, как кто‑то подмывает, хочется сходить к крутяку поудить. Только боязно: вдруг мамка или отец умрет! Да и тятька мне тоже строго‑настрого запретил ходить под яр рыбачить.
И все‑таки я не утерпел, удрал рано утром к яру. А утро такое светлое, радостное выдалось. Солнышко из‑за горы чуть подниматься начало, и сразу все дедовы рассказы мне сказкой показались. Спустился к реке – вода в самом деле между колодинами что‑то говорит, только такое радостное, не страшное. Сел я за знакомый куст, забросил удочку и почти сразу вытащил трехфунтового голавля. Потом еще двух. Пришел домой, отец ругаться начал, а я рассказал ему, как хорошо сегодня на омуте было. Подумал он и говорит:
– Пойдем‑ка вместе, Паша, сходим к омуту.
Подходим мы к яру и видим: над водой удочки торчат. Бог ты мой, дед Тереха сидит рыбачит! Отец возьми и крикни грозным голосом:
– Смертный час твой пришел, Тереха! Кайся, раб божий, перед смертью!
Тереха от неожиданности чуть не на аршин подпрыгнул, потом плюх в воду – и, не оглядываясь, тягу к деревне дал. Отец так и покатился со смеху:
– Своей брехни старик испугался! А место это, видно, его заветное, вот он тебя, несмышленыша, сказкой и хотел запугать, чтобы носа твоего тут не было.
С тех пор мы часто приходили с отцом к «чертову месту» на рыбалку, и всегда уловы были хорошие. Но такого голавля, как мой первый, больше ни мне, ни отцу выудить не удалось. А Тереха после купанья и испуга две недели на люди не показывался. Отец раза два его навестил, принес пирог голавлиный. Старик благодарил, но о причине своей болезни – ни слова.
Потом, уже через месяц, отец, подвыпив, рассказал мужикам, как он напугал Тереху. Перестали мужики бояться «чертова места», а рыболовов в деревне стало хоть пруд пруди. Только Тереха, который ничего не знал про то, какая нечистая сила его съесть собиралась, побаивался чертова омута и отыскал где‑то выше другое голавлиное местечко.
В. Рачков
<