О возвращении зрения ослепшим
Четверть века тому назад меня впервые пригласили прочесть курс и провести семинары по русской поэзии для американских студентов. Я стал учить Америку стихам «Мороз и солнце; день чудесный!» — Америка меня, встречно, себе. Постоянно казалось, что неравноценно: я рассыпал перед классом драгоценные камешки — повседневность делилась со мной частными мнениями по частным случаям. Не всегда членораздельно и необязательно всеохватно. Единственное, что тешило мое самолюбие, — «персоналити», личностность: «Мы, американцы, высоко ценим персоналити, профэссор».
Между тем я начинал каждую неделю с убежденности, что на сегодня знаю про их замечательную страну почти все, что можно, во всяком случае, не меньше их; что прочел побольше их же книг, причем из самых существенных. А что я не ориентируюсь в истории «Кока-Колы», то… Назавтра мое незнание еще чего-то «того» упятерялось, к четвергу их жизнь и миропонимание становились для меня темным лесом. Требовалась неделя и еще неделя, чтобы я начал кое-как кое в чем заново разбираться.
— Вы в галерее Барнса-то были? — спросил меня глава департамента, а потом и президентша колледжа. — Мы же, считайте, в одном графстве…
А у меня уже шли сессии промежуточных экзаменов, я уже купил битый «Шевроле» и мотался по соседним штатам — а мог ли я пропустить уолденский пруд Генри Торо, идеям которого был предан через Толстого мой отец? А «дом над водопадом», начатый Райтом в год моего рождения?.. Но, конечно, в галерею я поехал: 10 километров от колледжа, на моем двухдверном гигантском сундуке «Ш. Монте-Карло», выпущенном в 1970‑х для техасских нефтяников, — тоже мне путешествие!
Это было невероятно! В большом длинном двухэтажном особняке на территории просторного поместья на стенах, обитых грубой холстиной, в несколько рядов висели, касаясь краями, в подавляющем большинстве без рам, шедевры живописи конца XIX — первой половины XX столетий, прежде виденные мной только как репродукции в художественных альбомах. Когда в следующий приезд я стал складывать число экспонатов по именам художников, у меня вышло за тысячу. Сезаннов было 69, Матиссов 59, 46 Пикассо, 11 Модильяни. Можно было назвать любое имя этой живописной эпохи — его холсты были там, и не в единственном числе. Сверх того Тициан, Рубенс, Эль Греко, Гойя — были! Я уставлялся в «Картежников» Сезанна, и они затмевали в моем сознании свои версии, виденные мной в Париже и Лондоне.
Альберт Барнс родился в 1872 году в филадельфийской семье, испытывавшей материальную нужду, но уже в школе поставив целью получить медицинское образование, в конце концов добился своего: получил диплом врача, защитил диссертацию. К 30 годам он с партнером изобрел глазные капли — какие, я понятия не имел. Сейчас я перенес четыре операции на глазах, а тогда, 25 лет назад, в предмете не разбирался, знал только, что у Барнса патент на «глазные капли», а «глазные капли, они ведь всегда нужны»: в мире миллионы аптек, и они должны быть полны глазных капель. И что он страшно разбогател. Двое одноклассников, с которыми он дружил в школе, стали пусть не знаменитыми, но хорошо разбиравшимися в искусстве живописи художниками, особенно после поездок в Париж. У них, как у тертых европейских штучек, Барнс у первых спросил совета, как распорядиться свалившимися на него доходами от лекарств. Их ответ не допускал сомнений: покупать современные картины.
Еще я знал, что персоналити у него была о‑го-го, что он был своенравен и насаждал жесткие принципы ведения музейного дела. Очередной скандал, уже из посмертных, разворачивался в мой бринморский семестр. Завещание Барнса ставило недвусмысленные ограничения ценам на билеты: не помню точно, доллар или полтора, ни центом выше. А во впускные дни приезжали толпы мечтающих попасть в галерею — из недальних поселков США, где есть школа, со всех материков земного шара. Адвокатские битвы за входную плату велись круглый год, и беспощадные.
Барнс хотел, чтобы шедевры видел каждый желающий, включая тех, у кого нет лишнего цента. Но главное… главное — он сбил свое на нынешний счет миллиардное состояние не на пушках и танках, не на ростовщичестве, не на наркотиках, а на возвращении зрения ослепшим! Чтобы они видели. И видели самое прекрасное из того, что можно увидеть, — живопись. Ее искусство, захватывающее дух. Ее лучшие образцы. Красоту. Красивейшую из всех, что содержится в мире.
Практическое занятие 4
Композиция в письменном изложении.
З адание 1. Выделите в тексте Р. Акутагавы микротемы и обоснуйте логику абзацного членения.
МЕЛОЧИ
Чтобы сделать жизнь счастливой, надо любить повседневные мелочи. Блеск облаков, шелест бамбука, чириканье воробьев, лица прохожих – во всех повседневных мелочах надо находить наслаждение.
Чтобы сделать жизнь счастливой? Но любить мелочи – значит и страдать из-за мелочей. Лягушка, прыгнувшая в старый пруд в саду, разбила столетнюю печаль. Но лягушка, выпрыгнувшая из старого пруда, может быть наделена столетней печалью. Жизнь Басе была жизнью, полной наслаждений. Но на любой взгляд – и жизнью, полной страданий. Чтобы, улыбаясь, наслаждаться, надо, улыбаясь, страдать.
Чтобы сделать жизнь счастливой, надо из-за повседневных мелочей страдать. Блеск облаков, шелест бамбука, чириканье воробьев, лица прохожих – во всех повседневных мелочах надо чувствовать муки попавшего в ад.
З адание 2. Прочитайте статью «Грязное благочестие» (https://www.rusrep.ru/article/2014/11/13/gryaznoe-blagochestie/). Какие приемы использует автор, чтобы адаптировать научную тему для непрофессионального читателя? Напишите еще одну часть, подражая стилю статьи, и добавьте заключение ко всему тексту.
З адание 3. Прочитайте эссе Татьяны Толстой «Белые цветы» (https://lenta.ru/articles/2014/10/07/whiteflowers/). Напишите эссе о своем близком или знакомом, где бы переплетались темы личной судьбы и истории.
Практическое занятие 5
Текст в тексте.
Задание 1. Найдите в тексте цитаты и аллюзии, отсылающие к другим произведениям.
В простоте душевной я ни разу не заглянул в вагон все это время, – прямо комедия... Но теперь – «довольно простоты», как сказал драматург Островский. И – финита ля комедиа. Не всякая простота – святая. И не всякая комедия – божественная... Довольно в мутной воде рыбку ловить, – пора ловить человеков!..
В. Ерофеев «Москва-Петушки»
«В общем, мое подсознание меня бережет… Но чего оно тут только не навертело, как говаривала перед смертью Алена Ивановна… А зачем? Правильно, смысла я в тебе ищу. Ну, разумеется, из-за бабы, причем она же тебе и пишет, чего же боле, в тот день мы больше не читали… Ну а глубже? Страх, естественно… Страх, но какой? Не предсмертный – его нет даже у Державина, хотя ода, так сказать, не окончена за смертью. А у Мандельштама если какой и есть, то сугубо грифельный, графический, графологический – звездоносный и хвостатый. А дальше так: какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят? Вот объясненье. Вот что удлиняет (или, наоборот, сокращает? Шекспир – Пастернак – Пушкин, звезда с звездой, могучий стык!) нам опыты быстротекущей жизни… Знакомых мертвецов живые разговоры, знакомый труп лежал в пустыне той. Нет, как труп в пустыне я лежал. В общем, Кавказ был весь как на ладони, был весь как смятая постель, спи, быль, спи жизни ночью длинной, усни, баллада, спи, былина, хр-р… храни меня, мой талис-с… с-с…с-с…»
Профессор спал. Ему снилась идеальная концовка: «С головой зарывшись в бесплотный шелест своего центона, профессор уже наполовину спал, как спят или, лучше, лениво дремлют в раннем детстве, где-нибудь на даче, в четырехстопном ямбе – пока он еще не надоел».
По Александру Жолковскому
Задание 2 Сделайте сопоставительный анализ стихотворения Пушкина «Я вас любил…» и VI сонета к Марии Стюарт Бродского «Я вас любил».