Этот монастырь полюбила я с раннего детства, он восхищал своей красотой и потрясал воображение. Словно даже и не руками человеческими созданный, как чудо природы возвышался он над рекой, над городом, на самой вершине горы, так и называемой – Никольская. Проснешься утром, выглянешь из окна, а он розовый в свете зари, посмотришь в семерки – белые стены отдают синевой. Эта колокольня, собор, ворота, стена с бойницами, наверное, самая первая красота, проникшая в душу.
Дом моего детства стоял да и сейчас стоит под самой горой на берегу реки Клязьмы прямо напротив монастыря. Этот дом построил дедушка, а еще ближе к монастырю на одной из улиц, змеящихся по Никольской горе, Средне-Пролетарской, стоит домик, построенный прадедом. Глубоко верующий человек, видимо не случайно выбрал он эту крутую тесную улицу для постройки дома – ни усадьбы нет, ни хорошего огорода, по любой нужде ходи с горы да в гору – сто пятьдесят метров. Но зато монастырь в двух шагах – святое место и красота необыкновенная. В семье говорили, что чай прадед пил на кухне, а в горнице у окна, чтобы смотреть на заречные дали. Был он прихожанином монастыря вместе со всем своим большим семейством, недалеко от обители они и похоронены на старинном городском кладбище. Когда мы ходили сюда вместе с бабушкой, она неизменно останавливалась помолиться перед разоренными церквами, крестилась и плакала. Иногда в пустующий собор Пресвятой Троицы можно было войти, видимо, это было, когда одна организация его освобождала, другая еще не заняла. Двери настежь или вовсе отсутствуют, стаи голубей под сводами, битый кирпич и бутылки под ногами, гнусные надписи на стенах… Но бабушка поднимала глаза вверх, где не сумели до конца сбить фрески и уцелело на невообразимой высоте большое деревянное распятие. Какие-то гаражи, склады долгие годы занимали собор, однако не думаю, что это их работники старательно обтесывали расписанные стены, словно топорами рубили. А вот кинодирекция, сменившая гаражи и склады, была организацией идеологической и не гоже ей было разворачивать свою деятельность под взорами святых. Были срублены со стен их лица, фигуры, остались только обрывки одеяний среди нарисованных колонн, ступеней, горок. Кинооборудование не помещалось в соборных церквях, летней и зимней, тогда сделали страшное дело –перерубили мощные кованные связи (тяги), связывающие и стягивающие толстые стены огромного собора, простоявшего триста лет. Черные зияющие трещины пошли по стенам, дополняя картину разрухи, угрожая самому существованию собора, стоящей рядом колокольне. Она стала клониться в сторону обрыва, кто-то невесело шутил, стоит мол последнюю пятилетку, но вот пятилетки миновали, а колокольня стоит, хотя и накрененная.
Бабушка плакала и молилась. Только сейчас и то, конечно, не до конца, я понимаю, от какой боли разрывалось ее сердце в этом поруганном храме, куда ходила она, ровесница века, с отцом, матерью, братьями, сестрами, мужем… Нас, внуков, настойчиво в религиозном духе бабушка не воспитывала, наверное, родители этого бы и не позволили. - Лишь бы искра Божья была, - говорила она и, как знать, может быть именно в разрушенном монастыре загорелась в нас, бабушкиных питомцах, искра Божья? Почему такой красивый монастырь и разрушен? Почему он разрушен нарочно, специально, от злобы? Почему нам, октябрятам, пионерам и маме с папой в церковь ходить нельзя? Почему нас крестили дома, а не в церкви? Почему мы носим крестики не на груди, а прицепленные за бретельку рубашки? Почему так плачет бабушка в разоренном монастыре? Первые неразрешимые вопросы детства.
Величавый и прекрасный Свято-Троице-Никольский монастырь, похоже, никогда не был большим. Основанный в 1643 году, в начале XX века он числился заштатным. Иноков было немного, и никто из старожилов Гороховца не вспоминал в свое время тягостных историй их выселения, изгнания. Впрочем, и вре-
мя для таких воспоминаний было не подходящее. В старинном поминальнике бабушки вписаны имена игуменов Сергия, Авраама, иеромонахов Герасима, Антония, Илария, Арсения. Может быть, это они, иноки опустошенной обители? Спросить бы теперь бабушку, да нет ее, а в поминальник заглянули только после бабушкиной смерти.
В «Описи церквей Гороховецкого Николаевского монастыря», обнаруженной недавно в Москве, перечислены и подробно описаны иконы, священнические облачения, облачения престолов, жертвенников, кадила, богослужебные сосуды, воздухи, все до мелочей. О людях же, к сожалению, - нигде и ничего. Вот только иеромонах Антоний, о его судьбе наместнику монастыря игумену Петру удалось кое-что узнать. В Гороховецком монастыре иеромонах Антоний был келейником игумена, а после разгона обители оказался в Троице-Сергиевой Лавре. Там он приял на себя редкий подвиг юродства ради Христа, жил не в келье, а в какой-то каморке в крепостной стене. Там старого и больного отца Антония так сильно покалечили крысы, что пришлось положить его в больницу. Здесь и умер иеромонах Антоний в 1956 или 1958 году.
В духовной литературе о Гороховецком Никольском мужском монастыре почти ничего не сказано. Пока нашлось только два упоминания, но зато какие! В Соловецком патерике написано следующее: «…Не мни кто-либо, чтобы ныне не было сподобившихся дара умной молитвы. В Гороховецком Николаевском монастыре жил монах о. Амвросий, бывший учеником Паисия Молдавского. Амвросий недалеко от монастыря в селении имел друга художеством иконописца именем Афанасий. Однажды Амвросий ночевал у Афанасия, расположившись для сна на дворе, Афанасий ночью, выйдя во двор, увидел амвросия стоящим на коленях и молящимся, и лоцо его сияло необыкновенным светом. Афанасий ужаснулся, когда же заметил это Амвросий, закричал: «Не верь, не верь, это прелесть». Потом не велел говорить виденного никому. Это слышал и я от самого Афанасия. У Амвросия в том же монастыре был так же сподвижник и ученик Паисиев имевший не меньшую благодать имеем Афанасий…»
В житии иеромонаха Варнавы (Меркулов), старца Гефсиманского скита (написанном архимандритом Георгием (Тертышниковым), тоже упоминается Гороховецкий монастырь… Современники находили духовную родственность между иеромонахом Варнавой (Гефсиманским) и прп. Серафимом Саровским… оба они жизнью своей славили имя Божие, и можно с уверенностью сказать, были сродни друг другу по Духу подвижнической жизни своей. Один духовный сын старца Варнавы видел знаменательные сон, который потом и рассказал самому старцу Варнаве. «Виделось мне, - говорил он, - будто иду я на богомолье в Никольский монастырь, что близ моей родины в Гороховецком уезде. Во сне дорога показалась мне знакомой и я блуждал по лесу. Вдруг вижу, впереди меня идет старец с сумой за плечами, и в руках топорик. Поравнявшись со старцем, я спросил у него, как пройти в Никольский монастырь. Старец сказал: «Пойдем, проведу тебя, я туда же иду». Вглядываясь в своего спутника, я признал в нем отца Серафима, и сам спросил его: Батюшка, вы будете отец Серафим?» «Да, я Серафим», - отвечал мне старец, и мы продолжали свой путь по лесу. Отец Серафим
остановился подле попавшегося нам большого срубленного пня и сел на него, положив около ног суму и топорик. Сел рядом с ним и я. Вдруг с другой стороны от меня неожиданно явился батюшка Варнава и сел подле меня, так что я оказался среди обоих старцев, которые были очень радостные, облобызались между собой и затем стали что-то говорить. Но что говорили, не мог я понять и проснулся». Батюшка Варнава, выслушав этот рассказ, весело заметил только: «Ну вот, был между нами, а не слыхал, что говорили».
Нет достоверных сведений, когда ушли из Никольского монастыря последние насельники, скорее всего в начале 30-х годов. Летом 1935-го гороховецкие власти начали заселение опустевшей обители. Городская беднота, приезжие специалисты картонной фабрики, бродячие цыгане, кто здесь только не жил. Заселили не только братский корпус, но и церковь и собор и колокольню.
Яркие воспоминания об этой поре сохранил старожил Ф.В. Бабанов. В 1935 году ему было четырнадцать лет, в это время и дали матери Федора Васильевича, вдове, скитавшейся по частным квартирам, комнату – монашескую келью. Никакой церковной утвари в обители не было, часть разграбили, часть, как обнаружилось в 90-х годах, спрятали самоотверженные служащие никогда не закрывавшейся в Гороховце Казанской церкви. Спрятали, сохранили, а через чуть ли не 70 лет вернули возродившемуся монастырю.
Разорение обители в 1935 году, по воспоминаниям Ф.В. Бабанова, было жутким – могилы на монастырском кладбище вскрыты искателями сокровищ, остатки погребенных валялись там и тут на поверхности земли. Цинковый гроб жильцы использовали как корыто. Уборную для семнадцати семей, по свидетельству Ф.В. Бабанова, соорудили поверх склепов, чтобы не рыть выгребную яму. Пользовались ей три года, а потом, чтобы не чистить, просто перенесли в другое место. Воспоминания гороховчанина Ф.В. Бабанова совсем не обличение, он не сгущает краски, просто рассказывает о том, что было.
Гороховец город не обыкновенный. Сейчас, на 16 тысяч жителей в нем 4 действующих церкви, а в 1917 году на четыре тысячи жителей было 8 действующих церквей. Можно сделать предположение, что все жители маленького патриархального Гороховца были верующими. Но как же тогда могло случиться с монастырем то, что случилось?
Чтобы рассказать о состоянии дома № 13 по улице Верхнее-Пролетарской в 60-80-е годы (таков был адрес бывшего монастыря), мне уже не нужны свидетели, сама все видела и помню. Территория обители заросла сараями и сорняками, поленницами дров. В часовне на могиле П.П. Кожина – тайного советника, предводителя Владимирского губернского и Гороховецкого уездного собраний, представителя славного рода, верой и правдой служившего отечеству при нескольких государях, тоже устроили сарай. Именно насельники монастыря и напомнили городу о выдающемся земляке, привели в порядок вскрытую могилу и часовню на ней.
На месте монастырского кладбища в советское время разрослись огороды, монастырский сад стал пришкольным участком, по счастью деревья здесь не вырубили, и школа без всякой борьбы вернула сад возродившемуся монастырю. Вокруг алтаря церкви Иоанна Лествичника несколько десятилетий «красовался» деревянный балкон с развевающимся бельем. Церковь вообще стала не похожа на церковь, купол и барабан сломали, крест сняли, небольшие окна XVII века растесали, увеличили. Наверное, неуютно, неприятно было жить в церкви, совесть тянула за душу, вот и постарались квартиросъемщики, чтобы храм, где они живут, как можно меньше напоминал храм. Высокий церковный свод закрыли потолком, наставили перегородок, понаделали дверей, закутки, трущобы… В последние годы проживали здесь люди одинокие, вернувшиеся из ЛТП, не принятые семьями, двое из них некоторое время так и продолжали соседствовать с иноками и послушниками в действующем монастыре, пока городские власти не подыскали для них квартиры.
Как мог возродиться монастырь из такого пепла, из такой разрухи? До сих пор уму непостижимо! Вот он обновленный, преобразившийся, горят на солнце новые купола, так что смотреть больно, колокола звонят на всю округу, сердце радуется. Но ведь этому чуду четыре года, а разрушенный, погибающий, стоял этот монастырь перед глазами несколько десятилетий. Закроешь глаза – так и стоит. Как-то раз иеромонах Илья в разговоре, к слову, сказал мне «Для Бога, сотворившего небо и землю, ничего не стоит вернуть храм…верующим». Настоящий христианин так мыслит всегда, никогда не забывает о всесилии Бога, а меня, помню, эти слова поразили, были как откровение, я впервые не умом, а всей душой, сердцем, поняла – монастырю помогает Бог. И всю мерзость запустения видел Господь и для чего-то попустил, и возрождение монастырей в Его власти. На все Божия воля.
Красив Гороховец необыкновенно, и возрождение монастыря, наверное, все-таки связано
с этой красотой. В 1919 году художник И.Э Грабарь писал о Гороховце:
«… Казалось, что это не город, а просто два-три десятка церквей, разбросанных по горе в каком-то игрушечном стиле… Пошли бродить по городу, который весь оказался как бы застывшим с XVII века – ну просто как в «Спящей красавице» - до такой степени, что мы не видели даже новых домов. Все церкви белые, все почти без исключения не тронуты с XVII века – не расшиты, как всюду окна, сохранили черепичную чешую главы, старые ворота и ограды и столько старых каменных домов, сколько их нет во всей остальной России. Мы ходили весь вечер и часть ночи как во сне… Другого такого «Китежа» я не знаю». И до сего дня древняя историческая часть города, красивейшая его часть, почти не изменилась. Красив Гороховец!
Говорят, что побывал как-то в городе архиепископ Владимирский и Суздальский Евлогий, понравилось ему здесь, и разоренный монастырь тронул душу. Были уже года «перестройки», во Владимирской епархии бурно, как в ни какой другой, шло восстановление монастырей. В это время и появились в Гороховце благочинный Муромского Благовещенского монастыря иеромонах отец Петр, а с ним послушник Владимир лет двадцати с небольшим, трудник Алексей такого же возраста и трое послушников – Роман, Владимир, Дионисий – 15-16 лет. Вскоре правда, уже здесь, в Гороховецком монастыре, был пострижен в иночество молодой гороховчанин, нарекли его Николаем. На этом и ограничился первоначальный штат возрождающейся обители.
14 декабря 1993 года в самую стужу приехали они в полуразрушенный монастырь, словно никак нельзя было подождать до теплых времен. Гороховчане только головами качали – как зимовать будут? А кроме того было совершенно ясно – такими силами монастырь не восстановить.
Помню как я сотрудник местной газеты, пришла поинтересоваться жизнью, бытом насельников. Была удивлена простотой и общительностью отца Петра, как мне показалось тогда, совсем не монашеской. И все старалась я как-то необидно объяснить ему, что в нашем маленьком и бедном городе с уже развалившейся промышленностью, без всяких шефов восстановить такую громаду – монастырь, не удастся. Я говорила, а отец Петр словно не слышал, ходил широкими шагами по опустевшему общежитию-клоповнику, решительно, без тени сомнения говорил: «Эти перегородки разрушим, постройки к братскому корпусу снесем, починим крышу, на церкви поставим купол, потолок, закрывающий свод, сломаем…». Все это казалось нереальным. Кто построит, кто сломает, трое взрослых и трое подростков? (Трудник Алексей уехал из монастыря недели через три – не выдержал.) Не хотелось спорить, но было ясно, что работы здесь начнутся еще не скоро, тем более службы. И вдруг…Как гром тогда, помню, поразило объявление: 19 декабря состоится освящение монастыря, в день памяти Святителя Николая. Но как можно служить в единственной обжитой церковке Иоанна Лествичника – ведь на храм не похож, разгорожен на каморки, прямо посередине – огромная печка, пол ходит ходуном… И все же служба состоялась, а 5 января уже была литургия, величавая, торжественная, с участием епископа Евлогия, Гороховецкого и Муромского духовенства. Народу пришло – не протолкнешься. Пели приезжие монахини, и все время вспоминались вычитанные где-то слова: «поют как ангелы в раю». Все было необыкновенно в этой службе, в этом храме, пока не похожем на храм, сладкое чувство восторга прямо-таки полыхало в сердце, радость какого-то огромного обретения – вот оно наконец-то!
Говорят, что первые службы в разоренных церквах особенно благодатны потому, что пока не служили люди, в заброшенных храмах служили ангелы. И вот приходят люди, но ангелы еще здесь, служат они вместе, и благодать наполняет неухоженную, ненарядную, бедную, только что открытую церковь. Наверное, так и было в нашем храме Иоанна Лествичника в первые дни и недели служб. Иначе просто нечем объяснить этот восторг и упоение сердца многих, далеких от Бога не знающих и не понимающих службы людей. Часами стояли в такой тесноте и не замечали тесноты, молились.
Быстротой реставрации, быстрому ремонту, раз и навсегда объяснив их помощью Божьей, я перестала удивляться. Помогали местные власти, помогали Муромские монастыри, мужской и женский, помогал наместник Ивановского Свято-Веденского монастыря архимандрит Амвросий, помогал друг отца Петра священник из села Бутылицы Муромского района отец Михаил. Сразу же нашелся среди гороховецких предпринимателей один достаточно побитый жизнью и, как оказалось, верующий человек, активно стал помогать монастырю, причем на первых порах тайно. Потом и другие начинающие гороховецкие богатеи мало-помалу стали поддерживать монастырь. Кто-то делал действительно Христа ради, кто-то отдавал дань неожиданно
появившейся «моде» на религию и духовность. Многие руководители местных предприятий и организаций помогали потому, что понравился отец Петр, вернее удивил, заинтересовал. Целыми днями ходил он по конторам и инстанциям, договариваясь, «выбивая» для монастыря то одно, то другое. Общительный, улыбчивый, умеющий пошутить священник тут же располагал к себе. Казалось даже многим, что батюшка тоже своего рода предприниматель, причем удачливый, а главное очень хитрый, прикрывается рясой, а сам… Потом за разговорами, от суждений отца Петра о Боге, о жизни, смерти и бессмертии собеседники приходили в удивление, начинали задумываться, размышлять, каяться, начинали верить. Кое-кого из местных руководителей отец Петр и крестил, и венчал. Так и шло возрождение монастыря, а вместе с ним и возрождение веры в округе. Теперь «мода» на религию отошла, отошли и помощники многие, но кто-то и остался – жертвуют Богу. Один из таких жертвователей монастыря, нижегородский предприниматель, говорят, никак не может достроить свой дом – денег не хватает, а главное интерес к нему потерял. Начинал строить чуть ли не четырехэтажный особняк, потом решил, что и двух этажей хватит, а потом и под крышу-то свой дом никак не мог подвезти – не до этого стало. Монастырю меж тем пожертвовал срубы двух деревянных домов, один поставили на территории, в корпусе братском уже тесно, а другой увезли на Егорий за 25 километров, в Георгиевский скит, освященный летом 1997 года.
Однажды благотворители финны подарили монастырю большое количество стройматериалов, вспомнили о том, что их народ когда-то был православным. Один инок рассказывал удивительную вещь – помощь монастырю приходит именно тогда, когда особенно нужна. Приятельница моя чуть ли не полгода собиралась отвезти в монастырь излишки своей картошки, никак собраться не могла, но вот рассердилась на себя, машину наняла, привезла картошку. Куда сгружать? Вышел из трапезной послушник, повел на склад – вот наша картошка, сюда и грузите. Посмотрели, таз стоит, в нем несколько картофелин, вот и весь запас. В монастыре в это время группа верующих жила из Сибири чуть ли не 25 человек, да группа православных рабочих с Украины помогали в строительстве, вот и приели все запасы. Выходит картошка подоспела в самый критический момент. Подобных случаев много описано в древних патериках. Но одно дело читать о делах давно минувших дней, другое дело, когда сам становишься свидетелем подобных событий. Удивительно! Чудесами переполнена монастырская жизнь. Помню, в первые же дни насельников предупреждали: «Будьте осторожны, по привычке будут заходить пьяницы, бродяги» - «Нечего бояться, - отвечали они, - у нас такой могучий заступник – Святитель Николай». И правда, весь гуляющий люд как-то быстро отвадился от монастыря. В первую же зиму рухнула под тяжелым снегом крыша на церкви Иоанна Лествичника, аж загудело все, штукатурка посыпалась, хорошо, что никто не пострадал. Начался ремонт церкви, появились во дворе монастыря новые доски, лежат себе без присмотра, а кругом ни ограды, ни запоров.
_ Украдут, - предупреждали наместника прихожане. А он отвечал: «Не украдут, мы их перекрестили». С колорадским жуком в монастырском огороде тоже борются своими методами – кропят святой водой, читают молитвы. В результате жуков нет.
Может быть, не подходит здесь это слово - доверие, но именно доверие и уважение к монастырю вызвало то, что живя без малейших удобств, в холоде и тесноте, насельники первым делом стали приводить в порядок храм. Собственные удобства были явно не первой заботой братии. Значительно позднее появились баня, газ, а поначалу все силы были отданы храму, который с каждой неделей обновлялся и обновлялся: пол починили, застелили линолеумом, соорудили иконостас украсили резьбой, иконам справили красивые рамы, церковь побелили, растесанные жильцами характерные церковные окна 17 века заложили, привели в первоначальный вид. И подсвечники появились новые и нарядное паникадило, чувствовалось, что деньги идут в монастыре на церковь.
А как пережили насельники первую зиму, вообще представить трудно, все – на нарах, вокруг огромной неуклюжей печки, построенной жильцами в центре храма. Приехали тогда, а дров нет, хорошо люди нашлись, выручили, но все равно отапливали храм один раз в сутки, ближе к вечеру.
Службы в обители начались 12 декабря 1993 года, через месяц после приезда первых насельников и почти сразу же по монастырскому уставу – дважды в день. Весной закрыли на ремонт церковь Иоанна Лествичника перешли служить в Троице-Никольский монастырь. Стоял он тогда пустой, гулкий, пол летней церкви на втором этаже выломали, две церкви летняя и зимняя слились в одну, высота необыкновенная. На полу битый кирпич го-
луби летают стаями, совершенно пустые стены с намеренно обитыми фресками. Опять не верилось – как можно здесь служить? И опять с Божьей помощью прекрасно шли службы. А уж как хор звучал, такого и в благолепном храме не услышишь.
Отец Петр единственный священник монастыря, всю зиму буквально разрывался на части между службами, хозяйственными заботами и поездками в Муром, где он исполнял обязанности наместника. В феврале приехал из Мурома второй иеромонах Илья, затем стали священниками два иеродиакона отец Николай и отец Сергий – тоже гороховчанин, принявший постриг в монастыре.
Затем постригли в иноки послушника Владимира, нарекли Евстратием, через некоторое время он стал иеродиаконом, а теперь скитоначальником дальнего Георгиевского скита – настоящей лесной пустыни. В октябре 1996 года тоже из Мурома приехал иеромонах Давид, штат монастыря пополнялся. Легче стало служить, проводить соборония, на которые приходят каждый пост человек триста – четыреста. Легче стало священникам посещать людей на дому, исповедовать, причащать, отпевать. Определенной цены за требы монастырь так и не установил, все время один ответ – сколько дадите. Это ради бедности народной, ведь кому-то действительно дать нечего. Только свечи да книги в монастыре имеют твердую цену.
Книжная лавка здесь богатейшая, даже в обителях иных крупных городов такой нет. Торговля книгами материально совершенно не выгодна монастырю, они так дороги изначально, что почти ничего «накинуть» нельзя люди не купят. А разъезды за литературой съедают и эту мизерную выручку. Кроме того книги верующим продают в долг, бывает, что на несколько месяцев, так что вообще прибыли не остается. Торговля литературой – чистая благотворительность, но зато какие книги можно купить! Все есть -от просветительских брошюр до творений святых отцов.
Книжная лавка обители есть и в городском универмаге. Шум, толкотня, зазывная музыка торговца кассетами и вдруг инок – в облачении за прилавком, на котором крестики, иконы, книги. Первое время на отца Евстратия смотрели мягко говоря с удивлением, потом начали задавать вопросы, покупать книги, беседовать о прочитанном. Для тех, кто еще не дошел до храма, но думает о Боге, сомневается, тревожится, нужен бывает, советчик, а где его взять в миру? Не знаю, скольким людям помог инок Евстратий в качестве продавца, а по сути дела проповедника и просветителя только знаю, что многим.
Трудное дело писать о насельниках, священниках монастыря, об их достоинствах, добродетелях, примерах прозорливости – все это запрещается строго-настрого правилами монашеского делания. Даже просто похвалить какого-нибудь мальчишку-послушника: вот, мол, молодец какой – и то запрещается, нельзя развивать в человеке гордость. А так хотелось бы написать о судьбах этих людей, об их жизни. Прошли ведь варварские времена, но нет ни малейших сведений о тех, кто жил и молился в Николаевском Гороховском монастыре, как прежде его называли. Двое из иеромонахов нашей восстанавливающейся обители были в миру женатыми людьми, ушли в монастыри одновременно с женами: жены – в женские монастыри, мужья – в мужские. Один из священников монастыря отличается образованностью и многими талантами, другой –совсем не имеет духовного образования, мирского образования тоже почти нет, нет и видимых талантов – люди очень разные. Один энергичен, порывист, везде и всюду заметен, другой тих, скромен, молчалив, постоянно обращен как бы внутрь себя. Разные люди, разные судьбы – заводской мастер, моряк, студент авиационного института, выпускник ПТУ, вертолетчик. А сегодня все – иноки, люди иного жития, чем окружающие.
Зимой 1996 года в монастыре вдруг «заплакали» иконы, сначала одна, икона Спасителя в келье иеромонаха, затем сразу несколько икон в храме – Всех Святых, равноапостольных Владимира и Ольги, Святителей Петра и Алексея, большая икона Спасителя на Царских Вратах. Здесь капельки влаги выступили прямо на изображении Евангелия. Все шесть икон источали ее, словно о чем-то говорили людям, о чем-то предупреждали, желали укрепить духовно. Мироточение – явление редкое, каждый такой случай удостоверяется специальными комиссиями, проверяется, подтверждается, делается о нем специальная запись. Все это происходило и в Гороховецком Свято-Троице-Никольском монастыре, только не видимо для прихожан. Видимой, ощутимой для нас была только какая-то трепетная тревога, висевшее в воздухе напряжение, от иноков шло оно и к мирянам. Иногда в храм было просто страшно войти, какая из икон «заплакала» еще? К чему это, не к войне ли? Ведь «плакали» иконы на Руси перед нашествием иноплеменников, в пору междоусобных браней. Мироточение икон в православии – знак тревожный, никто не толкует это явление однозначно, но и без толкований,
по особому, болезненно сжимается сердце, когда стоишь у мироточащей иконы, которая словно оживает и преображается на глазах, и только твердишь про себя – Господи, прости, прости, за все прости… Монастырь жил в напряжении, перед мироточащими иконами днем и ночью горели лампады, перед ними читались акафисты, и продолжалось это несколько месяцев. Может быть, какую-то большую беду отвело тогда от России, нашего города, монастыря? Впрочем монастырская беда была – наместник игумен Петр и иеромонах Илья попали в аварию на зимней дороге, едва не погибли оба, получив тяжелые травмы. Но и здесь молчок, чувствую, что не будет благословения на дальнейший рассказ об этом событии. Знаю одно – таблетки наши иноки не пьют. К лекарственным средствам и помощи медиков прибегают только в крайних случаях, больше уповают на молитву, причастие, соборование, святую воду с просфорой, маслице из святых мест, приложение к мощам.
Мощи святыня великая. Во вновь открытый, долгие годы оскверненный монастырь их поначалу не привозили. А теперь только в кресте мощевике частицы тридцати святых, есть мощи в иконах Муромских князей Константина, Михаила и Феодора, Святителя Николая, Иоанна Лествичника, Серафима Саровского.
Интересно, что великий святой, проживая в Сарове, формально был приписан к Гороховецкому Николаевскому монастырю, такое допускалось, чтобы уравновесить штаты малолюдных и перенаселенных монастырей. Преподобный Серафим Саровский никогда не был в Гороховце, но чудесная его икона украшает Царские Врата монастырской церкви, иноки считают святого одним из небесных покровителей монастыря.
Самый главный заступник и покровитель обители – Святитель Николай, его имя второе в названии монастыря – Свято-Троице Никольский. Каждое воскресенье вечерняя служба здесь становится дивным праздником для прихожан, на ней поют акафист Святителю Николаю. Красивый и трогательный, поражающий удивительным слиянием трепетно-величавой мелодии и проникнутых любовью слов – Радуйся, саде земли обетования; радуйся цвете Божественного саждения. Радуйся, лозо добродетельная винограда Христова; радуйся древо чудоточное рая Иисусова.
Мир вне церкви не знает таких мелодий и таких слов, он не знает такой красоты чувств, такой любви, благоговения и благодарности. В IV веке жил на земле греческий архиепископ Николай, святой человек, безмерно любивший Бога и свою паству, а после смерти и весь мир. 16 столетий прошло и все это время православная церковь не перестает воздавать ему хвалу и честь, приносить благодарность. Кого из великих так любит мир? Правителей, героев, артистов? Нет у него такой любви и такой памяти, как у Церкви Святителя Николая – в самом центре монастырского храма и акафист иноки поют, выстустроившись перед ней полукругом. Мы, прихожане – за их спинами, поодаль и все равно рядом. Это единственная служба, где нам разрешается негромко подпевать хору. Многие миряне держат в руках акафистники, принесенные из дома. На эти воскресные службы приходят и те, кто в иные дни совсем не ходит в храм. Акафист святителю Николаю звучащий в монастыре, - это чудо, чудо слияния человеческих душ в молитве, в едином порыве, благодарности, вере. Мы поодаль от иноков все равно рядом, как одна семья перед ликом Святого.
Монастырь - на горе, а под горой клуб имени Ленина, в тот же самый час, звучит акафист, там дискотека, грохот музыки, световые эффекты, пьяная молодежь сигаретный дым. Монастырь и клуб, ад и рай. Изредка из этого ада вырываются несколько юных душ, придут на акафист, потом - опятьна дискотеку. Что-то одно пересиливает, ад или рай.
Всего четыре года прошло с тех пор, как возродился монастырь в Гороховце, совсем немного. С чудесной быстротой идет его реставрация, ширится хозяйство. Но разве это главное? Каждый, кто хоть как-то соприкасался с истинной, духовной, молитвенной жизнью монастыря, знает, дело не только в наружном, видимом глазу восстановлении.
Помню, после самой первой службы в монастыре несколько вопросов для районной газеты задавала я владыки Евлогию и опять о том же, о трудностях реставрации. Он же говорил удивительные вещи – реставрация не главная цель, любые стены старятся, ветшают и рассыпаются в прах, возрождать нужно молитву, дух монастыря, а это гораздо сложнее.
Дух монастыря почувствовался сразу. Эти люди, иноки, ушедшие от мира, поражали воображение. Они не были странными, несчастными, не было среди них калек, …никак не подходило здесь привычное в миру объяснение, что в монастырь, дескать, уходят от горя, прячутся от жизни и так далее. Молодые и совсем юные, красивые, одаренные талантами и умом, расторопные и сметливые, из тех у кого в руках все горит, почему они здесь, в
этом полуразрушенном братском корпусе, без воды, отопления, телевизора? Однако недоумение длилось недолго, все стало ясно и понятно – они очень верующие. Не такие, как я и другие – верующие чуть-чуть, а верующие всей душой, всем сердцем, так, что вера в Бога стала главным смыслом, главным испытанием и главной радостью их жизни.
Помню первое удивление от суровости монастырского распорядка дня – пробуждение в пять утра, молитва, утренняя служба, обязательное послушания, всегда постная трапеза дважды в день, вечерняя служба, опять молитва. Суровости монастырских порядков отец Петр никогда от мирян не скрывал, что ни спросишь – ответит, да и вообще, если регулярно ходить на службу, вся внешняя жизнь монастыря на виду. Тяжелая жизнь. Помню, нарочно я просыпалась в пять утра, посмотреть, светятся окошки монастыря или нет. Конечно светятся! И так делалось тепло на душе от того, что он ожил, этот прекрасный, погибающий монастырь. Я и не подозревала тогда, что в обители молятся день и ночь за весь наш город, за всю страну, за весь мир, за живых и мертвых, но душа, наверное, это чувствовала, вот и становилось тепло. Посмотрю на монастырские окна, удостоверюсь, что светятся и пять – спать, а на душе хорошо, радостно.
И все-таки часто вместе с радостью стала закрадываться тревожная мысль – а может быть, только так, как иноки, и нужно верить в Бога, отдаваться этой вере целиком, посвящая Ему всего себя без остатка? Может быть, моя маленькая умеренная вера и не вера вовсе?
- Нет, нет, - спорила я сама с собой, - монашество – крайность, удел немногих, путь избранных. Сказал же Господь в Евангелии – могущий вместить да вместит. Сколько людей прожили жизнь и живут сейчас, веруя, ходя в церковь от случая к случаю, по мере сил. Они что, все были и есть неправы? Не может быть! Но почему же так горит сердце рядом с этими людьми, иноками, почему такой силой, таким светлым покоем веет от них? Насколько они духовно богаче и счастливее всех, кого приходится встречать в миру, тех, кто живет как все! Может быть, это потому, что у них истина? Посмотришь в пять утра на светящиеся окна монастыря, и сон не идет. Я не успеваю прочитать перед выходом из дома несколько коротких утренних молитв, а они молятся ночью и встают ни свет ни заря. Я соблюдаю без особого рвения первую и последнюю неделю Великого поста, а у них строжайщий, суровый и, чувствуется, радостный пост, обновляющий душу и тело… Неужели исполнение воли Божьей дает такие силы. Я, что ни день, говорю и говорю лишние и ненужные, вредные себе и людям слова, а от них только и слышишь – да, нет, спаси Господи, во Славу Божью (это вместо наших «спасибо» и «пожалуйста»). А если объясняют что-нибудь – такая ясность в мыслях, такая мудрость и духовная и житейская. Лица ясные, кроткие, глаза спокойные, добрые. Для прихожан священники готовы сделать все – сходить домой, причастить, дать совет, ответить на вопрос, выслушать неумелую, сбивчивую, длинную-предлинную исповедь, всей душой вникнуть в чужие дела, дела ближнего.
Однажды такая «исповедь» моя чуть не вся целиком посвящалась жалобам на начальника, раздражение, возмущение лишали сна и покоя.
-А как его зовут, твоего начальника? – неожиданно спросил священник. Я чуть было не выпалила – да за чем вам его имя? И осеклась, поняла, что священник, чужой для меня, едва знакомый человек, хочет за моего обидчика помолиться и за меня тоже! Это теперь, уже не смущаясь, словно так и надо, прошу – помолитесь мама болеет, у сына экзамен… В монастыре молятся за гороховецких мальчишек – призывников, проводят для них молебны. Однажды во время такого молебна отец Петр спросил: «У кого сын в Чечне, подойдите». Подошла сгорбленная горем женщина, и он утешил: «Молиться будем». За нас молятся, за всех, грешных и чистых, ленивых и тружеников, за тех, кто сил не жалеет, помогая монастырю, и за тех, кому все недосуг. Нас не делят на плохих и хороших, окрепших в вере и новоначальных. Нас ведут за собой к добру, свету, спасению. Нас вырывают из рук заезжих шаманов, «Свидетелей Иеговы», экстрасенсов, колдунов и магов. Есть люди, которых священники монастыря буквально спасли от петли, есть избавившиеся от пьянства, курения, оставившие разврат, воровство, месть, зависть, злобу. Такое чувство, что каждого из нас, прилепившихся душой прильнувших к монастырю, взяли за руку и ведут к истине, доброте, любви, радости и отдохновению. Потом отпускают руку и учат ходить без опоры. Уже нет беготни к священнику с каждым вопросом, с каждой жалобой, подумаешь и сам понимаешь, что скажет батюшка – Молись! И все же сердце знает, что ты никогда не забыт, не оставлен, тебя любят, как нигде в мире, в миру, но ты уже стал взрослее, и стоит перед тобой не только добрый земной пастырь – сам Господь.