(доклад, дополненный в конце информацией о языке разных героев – см. с. 8-8,5)
Когда говорят о языке писателя, обычно подразумевается, что он использует язык, существовавший до него и независимо от него, перечисляют придуманные им неологизмы, выражения или героев.
«Евгений Онегин» Пушкина – уникальное произведение, в котором была создана новая норма русского литературного языка, т.е. после «Онегина» писать, говорить и думать в России стали по-другому.
Начнем с Онегинской строфы, которую Пушкин специально придумал для романа в стихах «Евгений Онегин». Это 14 строк четырехстопного ямба - одна из самых длинных строф в русской поэтической практике.
В основу строфы был положен сонет — 14-строчное стихотворение с определенной схемой рифм. От сонета «английского» («шекспировского») типа Пушкиным было взято строфическое строение (3 четверостишия (катрена) и заключительное двустишие), от «итальянского» («петраркианского») сонета — принцип упорядоченности рифм. Пушкин упорядочил саму систему рифмовки: в первом четверостишии она перекрёстная, во втором — парная, в третьем — опоясывающая. Рифменная схема AbAb CCdd EffE gg (прописными буквами традиционно обозначается женская рифма, строчными — мужская). НО соединение различно рифмующихся четверостиший не приводило к завершенности строфы. Поэтому Пушкин ввел в заключение двустишие со смежно рифмующимися строками.
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример — другим наука;
Но, Боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!
Такая структура О. С. делает ее "стихотворением в стихотворении". Это обеспечивало большую объемность. Каждая строфа представляет собой самостоятельный рассказ, поэтому автор может рассуждать отдельно на любую тему, свободно высказывая свою точку зрения, переходить от повествования к лирическому размышлению. При этом смысл повествования не теряется, но заметно разнообразится и оживляется.
Пропуски строф становятся у П. в дальнейшем композиционным приемом, создавая многоплановость художественного пространства текста, загадочность и ощущение времени. (Большая часть пропущенных строк обнаруживается в ранних изданиях или в рукописи.)
Белинский удивлялся творческой смелости Пушкина, приступившего к роману в стихах, «когда на русском языке не было ни одного порядочного романа и в прозе». Но роман такого типа, который был задуман и осуществлен Пушкиным, легче было писать в это время в стихах, чем в прозе: стихотворная речь не требовала такой строгой нормативности текста, как проза, сохраняя некоторую зыбкость литературных норм (можно было нарушать порядок слов, частей предложения ради рифмы и ритма, вставлять нужные слова, т.д.). Можно сказать, что стихотворная речь и исторически, и по самой своей природе оказалась более подготовленной для воплощения той свободы соединения книжного и разговорного языков, которую задумал Пушкин.
Немного истории.
Ломоносов был первым реформатором русского языка, заявив, что церковно-книжная речь тормозит развитие литературы, что нужно развивать живой, понятный язык, учиться у народного языка и вносить его элементы в литературу; он предложил 3 стиля: высокий, средний и низкий. Низким стилем должны писаться комедии, эпиграммы, песни, дружеские письма; в такой литературе можно употреблять просторечные слова. (Ломоносов. «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке».)
В 18 в. писались произведения с использованием разных стилей, например «Душечка» Ипполита Богдановича, поэма-сказка на сюжет о любви Амура и Психеи, или комедии и басни Василия Майкова («Елисей», «Повар и портной»). В таких произведениях разные стили используются для создания комического эффекта, для контраста: высоким слогом, характерным для героической поэмы, описываются «низкие» простонародные персонажи и бытовые происшествия; часто просторечье использовалось для выражения пошлости, описания неприличных ситуаций, т.е. простым языком говорили не очень хорошие люди.
Продолжил реформу русского языка Карамзин: он взял за основу не церковнославянский язык, а разговорную речь образованного общества (правда, в образованном обществе разговорным языком был французский!), т.е. устранил архаичные слова, дал новые смыслы ряду церковнославянский понятий, создал много неологизмов на основе иностранных слов, начал использовать чаще просторечие, уделял большое внимание описанию чувств героев, НО стремился к изяществу языка, доходя до вычурности, манерности языка и однородности стиля – и крестьянки, и дворянки говорили одинаково литературно. Т.е. разговорная речь стала использоваться в литературе, но она подвергалась обработке: так можно было писать, но на таком языке не говорили в жизни.
В 1800-1810-х гг. разгорелись споры между учениками Карамзина и шишковистами, видевшими основу развития русского языка в церковном и народном языках. Дело дошло до доносов царю, в которых писали, что Карамзин - якобинец, уничтожающий основы русского языка. С 1816 г. Карамзин летом жил в Царском Селе, недалеко от Лицея. У него на литературно-политических чаепитиях бывали Пушкин, Жуковский, Батюшков, П.А. Вяземский. Пушкин был вовлечен в эти споры и пытался найти свой путь.
Шишковисты, использующие просторечие и разговорность, это и Крылов в баснях, Грибоедов в комедиях, Катенин в балладах, Кюхельбекер, но оно уже «более прилично», чем в старой классической басне и комедии. Шутливую поэзию культивировали и младшие карамзинисты, напр. басни Ивана Дмитриева:
Всё ли, милая пастушка,
Всё ли бабочкой порхать?
Узы сердца не игрушка:
Тяжело их разрывать!
Т.е. в использовании разных стилей не было ничего нового, но просторечье и разговорный язык не были естественной нормой литературного языка.
Разговорность в I и II главах «Евгения Онегина», светско-шутливая тональность повествования связывает стиль этих глав с традициями шутливой поэзии и шишковистов, и младшего поколения карамзинистов.
В 1856 г. литературный критик Михаил Катков скажет, что «у Пушкина впервые легко и непринужденно сошлись в одну речь и церковно-славянская форма, и народное речение...», т.е. суть пушкинской языковой реформы – это синтез разных стилей в повествовании.
Белинский писал, что Пушкин «умеет схватывать резкие оттенки» и «грубой простонародной жизни», и «более тонкие и сложные оттенки образованной жизни», поэтому он «великий поэт».
Т.е. использование разговорного и народного языка в изображение быта Лариных и вообще деревенских помещиков, гостей на балу, разговора няни – достаточно традиционно, т.к. создает комический эффект или звучит из уст «низкого», простого персонажа. Например, «И запищит она (бог мой)» - про певицу в опере, «Пришла худая череда», «А то, бывало, я востра», «Сосед сопит перед соседом», «в гостиной Храпит тяжелый Пустяков С своей тяжелой половиной», «Как зюзя пьяный», «Пристроить девушку, ей-ей Пора...», «Я думала: пойдет авось; Куда! и снова дело врозь» и т.д.
Пушкин смог и о смешном, и о серьезном, даже трагическом сказать простым разговорным языком. Например, заключительные строки в описании убитого Ленского в строфе XXXII шестой главы:
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь:
Теперь, как в доме опустелом,
Все в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окны мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, бог весть. Пропал и след.
Короткие простые фразы, образы: сердце как заброшенный дом, закрытые ставни, разговорная фраза «А где, бог весть», фразеологизм «пропал и след» не разрушают трагического тона описания, даже углубляют его, придают более близкий, личностный характер.
Чтобы увидеть развитие пушкинского языка можно сравнить описание смерти Ленского с описанием кончины брата в «Братьях-разбойниках» - поэме, написанной чуть раньше начала работы над «Онегиным» (1821-1822 и 1823):
И труд, и волн осенний хлад
Недавних сил его лишили:
Опять недуг его сломил,
И злые грезы посетили.
Три дня больной не говорил
И не смыкал очей дремотой;
В четвертый грустною заботой,
Казалось, он исполнен был;
Позвал меня, пожал мне руку,
Потухший взор изобразил
Одолевающую муку;
Рука задрогла, он вздохнул
И на груди моей уснул.
Над хладным телом я остался...
Как говорят в Одессе, «две большие разницы». В «Разбойниках» словосочетания «осенний хлад, злые грезы, не смыкал очей, потухший взор, одолевающая мука, хладное тело» – это типичные романтические клише, которые создают ситуацию отстраненности читателя, какой-то театральности происходящего, а все знают, что в театре – не по-настоящему. В «Онегине» такого уже нет; в нем - разговорность, стилистическая раскованность и свобода. Такое впечатление, что поэт «рассказывает вам роман первыми словами, которые срываются у него с языка» (как выразился рецензент «Московского Вестника»).
Еще один пример: XXXI и XXXII строфы 8-й главы, предшествующие письму Онегина. Разговорность этих строф очевидна, но читатель не смеется, а просто на себе ощущает состояние смятенности Онегина и стойкости Татьяны: «Она его не замечает, Как он ни бейся, хоть умри»; «Но, знать, сердечное страданье Уже пришло ему невмочь».
А он не едет; он заране
Писать ко прадедам готов
О скорой встрече; а Татьяне
И дела нет (их пол таков);
А он упрям, отстать не хочет,
Еще надеется, хлопочет...
Простые, но полные драматизма строки письма Онегина:
для вас
Тащусь повсюду наудачу;
Мне дорог день, мне дорог час,
А я в напрасной скуке трачу
Судьбой отсчитанные дни.
И так уж тягостны они.
Я знаю: век уж мой измерен...