Пока на мельнице и на морском берегу творилось всё, описанное выше, во дворце короля Норфолка, которого – как вы уже знаете – звали Нолличек, происходили совсем иные события.
Главным недостатком короля была его натура. Точнее, натуры, поскольку натур у него имелось целых две. И чередовались они в зависимости от того, с какой ноги вставал Нолличек поутру с постели. Если с правой, то бывал он целый день весел, благодушен и полон всяческих добрых начинаний. И не важно, что осуществить их не успевал, главное – королём двигали благие порывы. Зато от Нолличека, вставшего с левой ноги, лучше было держаться подальше. Он ходил по дворцу чернее тучи, хлопал дверями, стучал каблуками, совал нос в чужие дела и устраивал скандалы из-за всякой мелочи. В дни «левой ноги» никому не удавалось угодить Нолличеку, и кончались такие дни одинаково: слуги, все, как один, заявляли, что работать здесь больше не будут, и подавали прошения об увольнении. Однако на следующее утро король совершенно преображался, и слуги, все, как один, забирали свои прошения назад. В чёрные, левоножные, дни с Нолличеком могла сладить только его очень-очень-преочень старая Нянька. Она знала короля ещё с колыбели и легко находила на него управу. Нолличек сносил её окрики и понукания покорно, точно малый ребёнок, а впрочем – не так уж он был и велик, всего-то двадцать один годочек. И он с большим удовольствием держался за Нянькину юбку.
– Беда мне с тобой, Нолличек, – говорила Нянька, вытирая королю заплаканные глаза. – А всё твоя натура двойная, проклятая.
– Но я же не виноват, раз натура такая.
– Ты-то, может, и не виноват, но нам от этого не легче, – строго отвечала Нянька. – Иди уж теперь, грехи замаливай.
– Бегу, Нянюшка, лечу! – И король Нолличек отправлялся прямиком в магазин сладостей и скупал там подчистую все ириски, а потом, вернувшись во дворец, наделял конфеткой каждого обиженного.
Вчера, в правоножный день, Нолличек успел замолить конфетами все прошлые грехи. А сегодня с самого утра по дворцу уже разносилось топанье и хлопанье.
Нянька, разбиравшая бельевой шкаф, недовольно качала головой и прицокивала языком:
– Опять Ноллик разбуянился, ох, беда, беда…
Королевская Нянька была маленькой, тщедушной старушкой, и гнев её казался поэтому ещё гневливее, а сердитость – ещё сердитее. Стоя на верхней ступеньке приставной лестницы, она развернула простыню и опять недовольно покачала головой: ветхая простыня рассыпалась в руках.
– Этак мы скоро на голых матрацах спать будем! – вздохнула старушка.
Тут дверь распахнулась, и в кладовку ворвалась главная горничная Джен с круглыми от ужаса глазами.
– Король требует постелить чистые простыни! – выпалила она.
– Мы же в прошлом месяце перестилали! – возмутилась Нянька.
– Ещё он требует две наволочки.
– Вот ещё! Одной довольно.
– А ещё банное полотенце и два маленьких – для лица и для бритья.
– Для бритья?! Мал он ещё бриться! – фыркнула Нянька.
– А ещё скатерть и салфетку, чтоб салфетка непременно совпадала со скатертью по цвету!
– Господи спаси и помилуй! Это всё? – спросила Нянька.
– Нет! – воскликнула Джен. – Ещё он требует чистый носовой платок!
Хлопанье и топанье, что доносились снизу, из королевских покоев, стали ещё слышней, и в кладовку ввалился дворецкий Джон.
– Госпожа Нянюшка! Госпожа Нянюшка! – задыхаясь, проговорил он.
– Что случилось? – сурово спросила старушка.
– Его Величество проснулись и изволили встать, – сказал дворецкий, – как лошадь на дыбы!
– Рвёт и мечет? – уточнила Нянька.
– Мечет и рвёт.
– Ну да, ну да, – закивала Нянька. – Сегодня у него все кругом виноваты. Такой уж день.
– Хуже ещё не бывало. Он даже в погреба спускался и нашёл изъян в бочонках с сидром, в бочках с пивом, в красном вине, в белом вине, в крыжовенном вине и во мне самом. А все мы – и я, и ви́на – лучшего качества! Воля ваша, госпожа Нянюшка, но я ухожу. Отработаю месяц, и ноги моей больше во дворце не будет!
Прежде чем Нянька успела ответить, в кладовку вперевалку вплыла королевская кухарка Китти.
– Что ж это творится, госпожа Нянюшка?! – запричитала она.
– В чём дело? – строго спросила Нянька.
– В Его Величестве!
– Опять Ноллик? Сунул нос под все крышки, да?
– Не то слово! И в ларь с мукой заглянул, и в мешки с сахаром, и в солонки, и в перечницы, и в банки с вареньем, и в кадки с маслом, и в самую печку чуть не залез. И всё ему не по нраву, хотя моя кухня в идеальном порядке. Хватит, через месяц ноги моей здесь не будет!
Следующей жалобщицей оказалась придворная молочница Мегги.
– Госпожа Нянюшка! Госпожа Нянюшка! – вопила она.
– Ну а у тебя что за несчастье?
– Король наш моё несчастье!
– И у тебя в коровнике, видать, похозяйничал?
– Похозяйничал! Да он свежее молоко со старым смешал, крынки со сливками опрокинул, бочонки с маслом вдребезги разнёс, сыры перемял, а сыворотку залил обратно в творог. Я этого больше не потерплю! Ноги моей здесь через месяц не будет!
Хлопанье и топанье внизу стали воистину оглушительны. И в бельевую кладовку вошёл садовник Джек. Вошёл молча и остановился молча, говорить он был не горазд. Нянюшка нетерпеливо окликнула:
– Ну, выкладывай!
– Колокольчики, – произнёс садовник.
– Какие колокольчики?
– Сказал же, колокольчики.
– Ну я и слышу – колокольчики. Дальше-то что?
– Вот и правильно, – согласился садовник. – Я говорю «колокольчики», и вы слышите – «колокольчики». И эти самые колокольчики мне надлежит выращивать на моих клумбах отныне и до скончания века.
– Кто это сказал?
– Нолличек.
– Его Величество? – чопорно переспросила Нянька.
– Нолличек, – упрямо повторил садовник.
– Изволь говорить о Его Величестве поуважительней.
– Вы же зовёте его Нолличек, – возразил садовник.
– Я его Нянька. Я его в корыте купала!
– В корыте не в корыте, – встрял вдруг дворецкий, – но я не потерплю, чтобы трогали мои вина!
– Нечего лазить в мои кастрюльки! – подхватила кухарка.
– Нечего портить мои сливки! – подала голос молочница.
– Нечего проверять мои грядки! – в запале сказал садовник.
И все они закричали слаженным хором:
– Ноги моей тут через месяц не будет.
– Вот и отлично! Все через месяц получат расчёт! – прогремел голос с порога. В дверях стоял багровый от гнева Нолличек. Он по очереди тыкал пальцем в дворецкого, кухарку, молочницу и садовника и орал: – Не твои вина! Не твои кастрюльки! Не твои сливки! Не твои грядки! Всё моё!!! Что хочу, то и делаю! Мои вина! Мои кастрюльки! Мои сливки! Мои грядки! – Король топал ножками, как разбушевавшийся трёхлетний ребёнок.
– А ну-ка прекрати! – крикнула Нянюшка с верхней ступеньки лестницы. – Прекрати сию минуту! А не то слезу и наподдам как следует!
Нолличек тут же примолк и надулся. Так и стоял, обиженно почёсывая правой ногой о левую.
– Отправляйся прямиком в угол, – скомандовала Нянька. – Будешь стоять там, покуда не выпущу.
Нолличек понуро побрёл в угол и встал лицом к стенке.
– А вы все идите работайте, – велела Нянька Джону, Китти, Мегги и Джеку.
– Хорошо, госпожа Нянюшка! – послушно сказали слуги и разошлись выполнять свои обязанности.
А Нянька подозвала к себе горничную Джен, у которой зуб на зуб не попадал от страха.
– Иди-ка сюда и получи, зачем послали. Повыше руки-то подними, я уж, милочка, не молода, чтоб к тебе как тростинка гнуться. – И Нянька принялась накладывать на протянутые к ней руки целую гору белья. – Так, пара простыней, две наволочки, скатерть, салфетка; теперь полотенца: банное, для лица, для бритья… В его-то годы! – снова фыркнула Нянька. Будь Нолличек не двадцати одного, а пятидесяти одного года от роду, для Няньки он оставался бы прежним тугощёким несмышлёнышем. – Ну, всё, что ли?
– Ещё носовой платок, – прошептала Джен.
– Платок нам и здесь пригодится, – кивнула Нянька, искоса взглянув в угол на короля. – Уфф, беги теперь, да не задерживайся по дороге.
Джен стремглав бросилась вон, а Нянька выудила из шкафа чистейший, пахнущий лавандой носовой платок и уже не сердито сказала Нолличеку:
– Иди сюда, горе моё.
Нолличек, пристыженно опустив голову, приблизился к лестнице. Был он юноша тощий и длинноногий – он стоял на полу, а Нянюшка на верхней ступеньке, но они были почти одного роста, его подбородок приходился вровень с её плечом.
– Ну, давай вытрем глазки, – сказала Нянька и сама промокнула королю глаза. – А теперь высморкаемся.
Нолличек изо всех сил высморкался в подставленный платок.
– Будешь теперь паинькой? – спросила Нянька.
– Да, Нянюшка, – ответил Нолличек, шмыгнув носом.
– Вот и умница. – Нянька уселась на ступеньку и погрозила воспитаннику пальцем: – Неужели тебе приятно быть плохим?
– А что я могу поделать? Не с той ноги встал. – Нолличек вздохнул. – День на день не приходится. У меня же натура, сама знаешь, переменчивая.
– Не у тебя одного.
– Но такой, как у меня, ни у кого нет, – живо отозвался Нолличек. – Ведь когда я хороший, я очень-очень-очень хороший!
– Зато когда плохой… – начала Нянька.
– Тогда я ужасный. Конечно, так и есть. Но, право же, Нянюшка, у меня из-за каждой мелочи портится настроение.
– Это ещё не причина портить вещи и еду, – возразила Нянька.
– Причина!
– Ну а сегодня ты из-за чего развоевался? Опять не с той ноги встал?
– Я уже не знаю, какая та, какая не та! Даже кровать перед сном и так и эдак верчу, чтоб встать с утра весёлым и добрым, но никакого толку, – пожаловался Нолличек. – Может, у меня кровать не та? И простыни на ней все в дырках, как решето. Вот полюбуйся! – Король вытащил из кармана ветхую-преветхую простыню, и она прямо на глазах рассыпалась в прах.
– Теперь ты полюбуйся! – Нянька запустила руку в бельевой шкаф и вытащила оттуда ещё одну дырчатую простыню – родную сестру первой. – И на это полюбуйся! – Нянька извлекла рваную наволочку. – И на это! И на это! И на это! – Она швыряла сверху полотенца, скатерти, салфетки, и дырок в них было больше, чем звёзд на небе. – Так-то, дорогуша! Меня дырками не удивишь.
– Нянюшка, это же позор! – воскликнул король.
– Конечно, позор!
– Надо немедленно купить новые!
– Где, скажи на милость? Во всей стране полотна не сыщешь.
– Я велю садовнику выращивать вместо колокольчиков лён, – немедленно решил Нолличек.
– Льна-то полным-полно! – сказала Нянька. – Льна предостаточно! Ну-ка сними меня отсюда!
Нолличек бережно опустил маленькую старушку на пол, и она распахнула дверцы огромного шкафа.
– Гляди!
Король увидел, что шкаф до отказа забит льном.
– Так за чем же дело стало? – недоуменно спросил Нолличек.
– Кому прясть-то?
– Девицам, – сказал Нолличек не раздумывая.
– Много ты о девицах понимаешь! – усмехнулась Нянька. – Девицы теперь никудышные стали: крали расфуфыренные да бездельницы криворукие.
– Тогда ты спряди, Нянюшка! Ты же была когда-то лучшей пряхой в округе!
– Была, да сплыла, – печально промолвила Нянька. И вдруг щёки её сморщились, губы задрожали, и Нянюшка, плюхнувшись на выпавшую из буфета кипу льна, горько разрыдалась. – Минули мои золотые денёчки, прошла жизнь…
Нолличек совершенно не выносил женских слёз. Он подхватил свою крошечную Няньку на руки и, усевшись с нею на стул, стал качать и баюкать, как ребёночка:
– Ну, Нянюшка, ну не плачь, ну, милая, дам калач…
– Ещё бы, – горестно всхлипывала Нянька, – постареешь с тобой. Что с маленьким, что с большим – забот полон рот.
– Ну-ну, будет, не плачь, я уже паинька, примерный мальчик…
– Как же! Примерный до завтрашнего утра. Ох, чует моё старое сердце, недолго мне осталось, приму я смерть через твои безобразия!
– Клянусь, я тебе больше никаких забот не доставлю!
– Тебе так кажется, – снова всхлипнула старушка.
– Но, Нянюшка, что же нам делать?
– Женить тебя надо, вот что.
– Женить?
– Точно! Женись-ка ты, голубчик, побыстрее да свали обузу с моих старых плеч.
– Хорошо, Нянюшка, женюсь, честное слово – женюсь! – Нолличек готов был пообещать что угодно, лишь бы старушка перестала плакать.
А она и впрямь перестала: сидит у него на коленях, по обыкновению, бодра и деловита.
– Женишься? Отлично! Только не вздумай сам невесту выбирать – непременно выберешь кралю или криворучку. Знаю я тебя.
– Я, Нянюшка, возьму в жёны лучшую в Норфолке пряху! – воскликнул Нолличек. – Чтоб тебе угодить.
– Очень ты часто думаешь о том, чтоб мне угодить?! Нет у меня в твои слова веры. И жену ты выберешь на свой вкус, а не на мой.
Король Нолличек обвёл рукою ломившийся от льна шкаф.
– Я выберу ту, которая спрядёт этот лён.
Нянька живо соскочила с его острых коленок и вскричала:
– Вперёд! Скорее!
– Куда?
– Искать!
– Кого? Невесту?
– Ту единственную в Норфолке девушку, которая сможет спрясть этот лён.
Глава VI
Мамаша Кодлинг вне себя
«Королева норфолкских беляшей! Королева норфолкских беляшей!» – звенели голоса в Доллечкином сне.
А заснула она даже крепче обычного, поскольку по телу разливалась приятная сонная сытость. Мамаша Кодлинг, вернувшись с дрожжами от пекаря, застала Долл возле печки – дочка спала, свесив голову на грудь. Больше на кухне никого не было, хотя время близилось к обеду. Мамаша Кодлинг положила сумку на стол и громко спросила:
– Мальчики с поля подошли?
– Нет, маманя, – очнулась Доллечка.
– А Полл с рыбой?
– Нет ещё, мамань.
– А беляши в печке подошли?
Долл поднялась и приоткрыла дверцу:
– Нет ещё, мамань.
– А пора бы, – заметила мамаша Кодлинг, развязывая ленты на подбородке. – Ладно, ещё пять минут подождём.
Мамаша Кодлинг принялась накрывать к обеду.
– Ну а сколько мотков ты спряла? – спросила она. – Небось ни единого.
– Правильно, мамань, – безмятежно зевнув, ответила Долл.
– Вот и неправильно, нельзя с утра до ночи бездельничать, – заворчала мать. – Да тебя, такую лентяйку, никто и в жёны не возьмёт.
– Ну и что… – равнодушно сказала Долл.
– Это тебе «ну и что», а мне не «ну и что». Всю жизнь тебя поить-кормить прикажешь?
Мамаша Кодлинг расставила тарелки: по три с каждой стороны – для детей и одну во главе стола – для себя.
Тут в кухню ворвалась запыхавшаяся Полл.
– Мамань, где у нас птичья клетка?
– Ну наконец-то! – сказала мамаша Кодлинг. – Что, дал тебе Чарли палтусов пожирнее? – Она заглянула в корзинку, всплеснула руками и ахнула: – Господибожемой! Разве это палтусы? Что ты притащила? – Она неодобрительно осматривала серебристую птицу, недвижно лежавшую в траве и водорослях. Перекушенное крыло было аккуратно подвязано.
– Ну, мамань! Ты только послушай! – с жаром начала Полл. – Это Серебристая серпоклювка, а когда-то на Луне была Прекрасная Дама, но она слетела на Землю, взглянуть на башню в Нориче, и ужасное, мерзкое чудище из Ведьмина леса хотело её съесть, и съело бы, только Чарли его прогнал, подвязал серпоклювке крылышко и отдал её мне, чтоб выхаживать. Ты прости, мамань, палтусы в корзинке не поместились, Серебристой серпоклювке было бы тесно. И вообще, палтусов на свете сто тысяч, а моя Серебрянка одна-единственная. Где у нас птичья клетка?
И Полл полезла доставать клетку с крюка под самым потолком.
– Может, в море и плавают сто тыщ палтусов, – возмутилась мамаша Кодлинг, – но я по твоей милости осталась без обеда.
– Я тебе один свой беляш отдам, – сказала Полл, выстилая водорослями дно клетки.
– Ты прекрасно знаешь, что я их не перевариваю! – Мамаша Кодлинг выглянула за порог. – О, вон и мальчики с поля идут, голодные, как настоящие взрослые фермеры. Долл, а беляши-то подошли?
Долл снова приоткрыла печку:
– Нет ещё, мамань.
– Странное дело, – удивилась мамаша Кодлинг. – Ладно, пускай ещё пяток минут посидят. Эй, вы! – закричала она сыновьям. – Эйб! Сид! Дейв! Хэл! А ну побыстрей ногами двигайте!
На кухню друг за дружкой вошли мужчины семейства Кодлингов. Первым шёл самый высокий, Эйб, вторым – самый низенький, Сид, третьим – самый толстый, Дейв, а четвёртым – самый худой, Хэл. Но как бы ни разнились братья с виду, в головах у них была одна и та же мысль и задали они один и тот же вопрос:
– Мамань, что на обед?
– Беляши.
– Вот здорово! – хором сказали Эйб, Сид, Дейв и Хэл.
– Беляши – прекрасная еда! – сказал Эйб.
– Беляши – чудесная еда! – сказал Сид.
– Беляши – самая лучшая еда! – сказал Дейв.
– Беляши – хорошая еда! – сказал Хэл.
– А ещё бывают кренделя, – задумчиво промолвил Эйб.
– И ватрушки, – поддакнул Сид.
– И булочки, – напомнил Дейв.
– И пирожки с потрохами, – произнёс Хэл.
– А ещё оладьи, – мечтательно добавил Дейв.
– А ещё пряники, – вспомнил Хэл.
– Во, точно, пряники! – обрадованно подхватили остальные.
– Беляши лучше! – сказал Эйб. – Беляши – это хорошо!
– А студень? – сказал Сид.
– А окорок? – сказал Дейв.
– А требуха? – сказал Хэл.
– Барбарисовый джем и черничное варенье, – вдруг осенило Эйба.
– Каша с коринкой! – воскликнул Сид.
– Драчёны! – завопил Дейв.
– Пышки и караваи! – заорал Хэл.
– Ягоды со взбитыми сливками, – добавил Эйб.
– Но беляши всё-таки самая лучшая еда на свете! – пропищал Хэл. – Вкуснотища!
– Вкуснотища! – дружно заорали братья в четыре глотки, распустили пояса, расселись вокруг стола и, похватав ножи и вилки, дружно заорали:
– Подавай обед!
– Видишь, Долл, твои братья сейчас друг на дружку с голодухи накинутся. Доставай беляши.
– Не могу, мамань.
– Почему это?
– Не подошли.
– Ни один? – воскликнула мамаша Кодлинг.
– Ни один.
– Обед подавай! Обед! – вопили дюжие парни и дубасили кулачищами об стол.
– Подошли не подошли – вынимай, – велела мамаша Кодлинг. – Нельзя больше ждать. Они и непропечённые живо сметут. Вынимай!
– Но как же их вынимать, если они не подошли? – спросила Долл.
– О чём говорит эта девочка? – Терпение у мамаши Кодлинг кончилось. Она подошла к Долл и заглянула поверх её плеча в печку. – Господибожемой! Да куда ж они подевались? – ахнула она.
– Обед! Обед! Обед! – горланили парни.
Мамаша Кодлинг взяла Долл за плечи и принялась трясти.
– Куда – делись – беляши? – сурово спросила она.
– Я их съела, – ответила Долл.
– Ты… их… съела?.. – оторопела мать.
– Да, мамань.
– Все беляши?
– Да, мамань.
– Целую дюжину?
– Да, мамань.
У мамаши Кодлинг перехватило дыхание. Наконец ей удалось набрать воздуха, и она прорычала:
– Так ты говоришь, что съела дюжину огромных, толстых, круглых, сочных беляшей, и у тебя даже живот не болит?
– Нет, мамань.
– А жаль, – подвела итог мамаша Кодлинг. – Стыд! Позор! Оставила голодных братьев без обеда! Кусок у них изо рта вынула!
– Стыд! – проревел Эйб.
– Позор! Позор! Позор! – проревели Сид, Дейв и Хэл.
– И чего вы раскричались, не понимаю, – пожала плечами Долл. – Что я плохого-то сделала? Вы же, маманя, сами говорили, что беляши подходят каждые полчаса.
– Я вне себя! – сказала мамаша Кодлинг и рухнула на стул как подкошенная. – Моя дочь! – простонала она. – Дюжину беляшей. Моя дочь съела дюжину беляшей. Дюжину беляшей съела моя дочь. За полчаса! Без остановки! Беляш за беляшом. Целую дюжину. Два раза по шесть. Три раза по четыре. Я вне себя. Целую дюжину! За полчаса! Моя дочь! Целую дюжину!
– Дюжину чего? – донёсся с порога голос.
В дверях стоял высокий, тощий молодой человек, а на плече у него восседала маленькая старушка.
– Ой, к нам гости! – Полл вскочила.
Молодой человек пригнулся, чтобы старушка не ударилась о притолоку, и вошёл в кухню. Здесь он повторил свой вопрос:
– Так дюжину чего сделала ваша дочь? Что повергло вас в такую оторопь?
Мамаша Кодлинг осмотрела молодого человека с головы до ног, с золотой короны на макушке до золотых пряжек на туфлях. И принялась грузно приседать в реверансах:
– Силы небесные! Да к нам же сам король пожаловал! Король Норфолка собственной персоной! А ну встаньте! – крикнула она сыновьям. – Встаньте, болваны неотёсанные, поклонитесь Его Величеству.
Эйб, Сид, Дейв и Хэл поднялись и, схватив себя за вихры, потянули головы вниз. Изобразив таким манером поклон, парни тут же уселись обратно за стол.
– Очень приятно, – сказал Нолличек. Он опустил старушку на пол и представил её: – Моя няня, госпожа Нянюшка.
Мамаша Кодлинг снова присела и подтолкнула вперёд младшую дочку, которая вытаращила на гостей огромные, точно блюдца, глазищи.
– Это моя меньшенькая, Полл, – сказала мамаша Кодлинг.
– Очень милая девочка, – произнёс король.
Полл быстренько сделала книксен, а мамаша Кодлинг сказала:
– Очень приятно.
И тогда Нолличек спросил в третий раз:
– Так дюжину чего сделала ваша дочь? О чём вы говорили? Что вас так изумило?
Мамаша Кодлинг покраснела до корней волос и, ухватив Полл за руку, пробормотала:
– Что отвечать-то?
– Скажи уж как есть, мамань, – ответила Полл шёпотом.
– Ни за что! В такой стыдобе королю признаться? Ославить Кодлингов на всю страну? Ни за что! Ты подумай, Полл, – целых двенадцать! Ровным счётом дюжина! – На последних словах голос мамаши Кодлинг снова зазвенел от возмущения.
– Что за дюжина в конце-то концов?! – Нолличек грозно сдвинул брови – он не любил ждать.
Полл шагнула вперёд и бодро провозгласила:
– Двенадцать мотков льна, Ваше Величество.
У мамаши Кодлинг отвисла челюсть. А Полл, широко улыбнувшись, крутанула колесо прялки и продолжила:
– Целую дюжину мотков, и всего за полчаса. Это маманю и изумило. Ясно, Ваше Величество?
«Уж теперь-то он будет доволен», – подумала Полл.
Она, однако, так и не успела понять, доволен король или нет, потому что вперёд выскочила его маленькая Нянька и взволнованно воскликнула:
– Двенадцать мотков льна за полчаса! Неслыханно! Есть от чего оторопеть! И это спряла ваша собственная дочь? – обратилась она к мамаше Кодлинг.
– Д-д-да, госпожа, – еле слышно произнесла та. – Моя самая что ни на есть собственная дочь.
Нянька пронзила Полл острым взглядом и ткнула в неё пальцем.
– Вот твоя невеста, – сказала она королю.
Нолличек испуганно оглядел девочку и с отчаянием сказал:
– Но, Нянюшка, она же совсем маленькая.
– Ничего, вырастет! – отрезала Нянька и обратилась к Полл: – Подойди поближе, дитя моё.
Полл повиновалась.
– Сколько тебе лет? – спросила Нянька.
– Двенадцать, если позволите.
– Вот видишь, она совсем ребёнок! – снова запротестовал Нолличек.
– Повзрослеет, – твёрдо сказала Нянька. – Если ребёнок в двенадцать лет прядёт за полчаса двенадцать мотков, то сколько же она будет прясть в двадцать?
– Извините, госпожа, – наконец решилась Полл. – Это не я спряла лён. Маманя дивилась не на меня.
– А на кого же? – растерялась Нянька.
– На мою сестру. Вот она.
И она указала на Долл, безмятежно глядевшую в раскрытую дверцу печки. Нянька с Нолличеком разом повернулись и…
– Это твоя сестра? – спросил Нолличек у Полл.
– Это ваша дочь? – спросила Нянька у мамаши Кодлинг.
– Встань, дурёха, – прошептала старшей дочери вдова мельника. – Встань, поклонись.
Долл медленно поднялась, обратив к королю прелестное личико, слегка присела в реверансе и тут же выпрямилась, не сводя с Нолличека сонно-нежного взгляда.
– Она милая, – не сдержался Нолличек и обратился к девушке: – Так, значит, это ты?.. Целую дюжину?
– Я, если позволите. – Доллечка снова поклонилась.
– Она очень милая! – сказал Нолличек Няньке.
– Красота недолговечна, – заявила Нянька. – Подойди ко мне, умелица.
Долл подошла к Няньке вплотную.
– И сколько же тебе лет?
– Восемнадцать будет на Михайлов день, – нежно проворковала Долл.
– Нянюшка, она очень, очень милая!
– Тсс! Тихо ты! – Нянька отодвинула воспитанника в сторону. – Ты порядочная девушка? – снова обратилась она к Долл.
– Да, госпожа, если позволите.
– А жених у тебя есть?
– Нет, госпожа, если позволите.
– Ой, Нянюшка! – снова встрял Нолличек. – Она просто страсть какая милая!
– Да тихо ты! – шикнула Нянька и продолжила допрос: – Милочка, ты и впрямь сделала то, что привело твою мать в такое изумление?
– Да, госпожа. Маманя страшно изумилась. А я… просто не смогла удержаться. Простите.
– Не смогла удержаться! – возопила Нянька. – Не удержалась и спряла двенадцать мотков льна за полчаса?! Не смогла удержаться?
Старушка открывала и закрывала рот, точно рыба, силясь подобрать слова. Наконец, указав на Доллечку перстом, она провозгласила:
– Вот твоя невеста!
– Невеста короля?! Наша Долл?! – воскликнула мамаша Кодлинг.
– Никогда бы не подумал, – подал голос Эйб.
– Во сне не приснится, – сказал Сид.
– Ну и ну, – протянул Дейв.
– Дела… – подытожил Хэл.
– А чему вы удивляетесь? – спросила у братьев Полл, но ответа не получила.
Пока все кругом жевали, глотали и переваривали своё удивление, Нолличек взял Доллечку за нежную, пухлую ручку.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Долл, Ваше Величество. А вас как величать?
– Нолл. Скажи, Долл, ты хочешь стать королевой Норфолка?
– Мне бы чего попроще. Хоть королевой норфолкских беляшей.
– Всё будет по-твоему! Всё – как пожелаешь! Если… – король сжал податливую, мягкую ручку, – если эти прелестные пальчики и вправду умеют то, о чём говорила твоя маменька.
Долл и ртa раскрыть не успела, а мамаша Кодлинг уж тут как тут:
– Конечно, Ваше Величество! Умеют, Ваше Величество! Умеют, вы уж поверьте мне, старой. Господибожемой! Моя Долл – королева Норфолка! И все знатные господа ей кланяются и угождают! – Она даже ослабела от радости и принуждена была опереться о стол, чтобы не упасть. – Ваше Величество, неужто правда?
Нолличек кивнул:
– Объясняю. Я, мамань, хочу жениться. И женюсь на твоей дочери. Объясняю дальше. Триста шестьдесят четыре дня в году она будет наряжаться и украшаться, как ей заблагорассудится, знаться и дружить с кем пожелает, будет есть и пить что душе угодно.
– И беляши можно есть? – спросила Долл.
– С утра до вечера!
– И шёлковое платье по субботам надевать? – уточнила мамаша Кодлинг.
– У Долл будет по шёлковому платью на каждый день недели.
– И мы тоже сможем жить во дворце? – оживилась Полл. – Мы ведь не просто семья, мы её друзья, она хочет с нами знаться и дружить.
– Ну конечно, Полл, – улыбнулся Нолличек. – Можете проводить с ней весь год напролёт – одиннадцать месяцев и тридцать дней. Но на тридцать первый… – Тут голос у короля внезапно посуровел. – На тридцать первый день двенадцатого месяца Долл запрут в комнате, полной льна, и она спрядёт все кипы, чтоб соткать полотно и сшить из него простыни, полотенца и носовые платки для короля. То есть для меня.
– Ой, – выдохнула мамаша Кодлинг.
– Ой, – хором сказали четверо её сыновей.
– А не спрядёт, – воодушевившись, продолжал Нолличек, – я велю отрубить ей голову.
– Ой, – выдохнула мамаша Кодлинг.
– Ой, – хором сказали четверо сыновей.
– Мне это не понравится, – сказала Долл.
– Разумеется, чему ж тут нравиться? Поэтому ты не допустишь казни и всё спрядёшь в срок. С головой ты куда красивее.
Долл задумалась.
– Тогда зачем её отрубать? – спросила она.
– Потому что у меня двойная, переменчивая натура. Верно, Нянюшка?
– Верно-верно. – Нянька со значением поглядела на мамашу Кодлинг.
– В мои плохие дни я бываю ох какой сердитый, – доверительно сообщил Нолличек. – Верно, Нянюшка?
– Верно. – И Нянька опять многозначительно глянула на мамашу Кодлинг.
– Я в такие дни делаюсь совершенно непредсказуем, – продолжал Нолличек. – Верно, Нянюшка?
– Что угодно сотворить может, – кивнула Нянька, снова посмотрев на мамашу Кодлинг.
– Вот так обстоят дела, – сказал Нолличек. – Ты, Долл, удержаться не можешь, когда прядёшь, а я – когда не с той ноги встаю. Ладно, хватит разговоров. Надо тебя проверить, не откладывая в долгий ящик.
– Я в ящик и не помещусь.
– Прекрасно, я рад, что наши мысли сходятся. Итак, сейчас проверим.
– Что проверять-то? – спросила Полл.
– Правду ли говорят Долл и маманя, – ответил Нолличек.
Он громко хлопнул в ладоши, дверь растворилась, и за ней оказалась тьма-тьмущая народу. А главное, у самого порога стояли три огромные телеги со льном, который высился до неба, – так возят обычно сено в сенокосную пору.
По знаку короля слуги принялись выгружать лён прямо на кухню: сперва вдоль стен, на стол, на стулья, а потом – куда ни попадя. Мамаша Кодлинг с детьми онемели, и глаза у них вылезли на затылок.
– Ну вот, дорогая моя Долл, – сказал Нолличек, довольно потирая руки. – Настоящий праздник для истинной пряхи, верно? Теперь мы тебя запрём тут, вместе с этим чудесным льном, и вернёмся через полчаса.
Долл взглянула на горы льна, на прялку, на часы, на мать и снова на короля.
– Вы – вернётесь – через – полчаса? – тупо повторила она.
– Секунда в секунду, – заверил Нолличек. – И если этот чудесный лён окажется спрядённым в длинную-предлинную сверкающую нить, мы тут же поженимся. А если нет…
– Вот именно, если нет? – вмешалась Полл.
– Твоей сестре отрубят голову. – Нолличек улыбнулся.
– Но, господин король, Ваше Величество! – закричала Полл, цепляясь за его руки. – Ну, пожалуйста, не рубите. Это всё не…
Однако мамаша Кодлинг оттащила Полл прежде, чем она успела сказать правду.
– Цыц, глупая, – пробормотала она. – Хочешь, чтоб нам всем головы поотрубали?
– Что с ребёнком? Она что-то сказала? – спросила Нянька.
– Нет-нет, – поспешно ответила мамаша Кодлинг. – Она просто малость ошалела, как представила свою будущую красивую жизнь.
– Теперь все вон! – повелел Нолличек слугам. – Отвезите телеги за угол и хорошенько вычистите, будем туда пряжу складывать.
Слуги повиновались.
– И вы выходите! – окликнул король четырёх парней, и Эйб, Сид, Дейв и Хэл один за другим покинули кухню. – Нянюшка, на выход! Маманя, на выход! Полл, на выход!
Круглые голубые глаза Долл беспомощно и отчаянно следили за матерью и сестрой. И вот все скрылись.
Король выходил последним. У двери он остановился, вынул из замочной скважины ключ и с улыбкой обернулся к Доллечке.
– О Долл, моя Долл, я вернусь ровно через полчаса, – нежно произнёс он и ступил за порог. Замок щёлкнул, Долл осталась одна.
Глава VII
Прядильный бес
Кухня была забита льном до самого потолка, и солнечный свет даже не проникал в окна. Лишь красные отсветы огня из печки плясали на кипах льна, на прялке и на пухленьких неумелых руках Долл. Что же делать? Даже лучшей в мире пряхе не спрясть столько льна – ни за полчаса, ни зa целый месяц. А Долл вовсе не лучшая. Наоборот, она худшая пряха во всём Норфолке. И ей дали всего полчаса! И часы на стене неумолимо отсчитывают секунды, которые уносятся прочь.
– Ох, бедная я, бедная! – простонала Долл. – Как же мне спасти свою головушку? Король вернётся через полчаса, а мне и показать-то нечего. Ладно, чему быть, того не миновать. Не умею я прясть и пробовать не стану. Коли отпущены мне последние полчаса, лучше побездельничать напоследок, порадоваться жизни.
Но сегодня даже для лентяйки Долл безделье было не в радость. И, приклонив голову на колесо прялки, она всхлипнула и тяжело вздохнула.
Вдруг в печи затрещали поленья, полетели искры, и что-то выкатилось оттуда к ногам Долл. Уверенная, что это горящий уголёк, Долл занесла уже ногу, чтоб его затоптать, но – под ногою оказался не уголёк, а самый настоящий бесёнок, маленький, чернющий, длиннохвостый. Глядит на неё снизу и ухмыляется.
– Почему плачешь? – спросил бес.
– Тебе какое дело? – вместо ответа спросила Долл.
– Спрашиваю, значит, надо. Так почему плачешь?
– Какой мне прок докладывать? – не уступала Долл.
– Прок-то есть, да тебе его знать не дано, – заявил бес, подкручивая завитой хвостик.
– Вот и объясни, – сказала Долл.
– А ты мне объясни, почему плачешь, – настаивал бесёнок.
– Ладно уж, проку рассказывать никакого, но и вреда не будет. Слушай. Маманя моя слепила к обеду дюжину беляшей и сунула в печку.
– И сказала небось, что они каждые полчаса подходят, – хихикнул бес, неутомимо подкручивая хвостик.
– Точно. Так и сказала, – удивлённо протянула Долл.
– А ты небось все беляши подчистую съела, – хихикнул бес.
– Точно. Съела. Маманя аж рот от удивления разинула. И тут, как на грех, заходит король Норфолка и спрашивает, чему, мол, она так разудивлялась.
– Хи-хи-хи! Она небось не сказала ему, что ты зараз дюжину беляшей уплела.
– Точно. Не сказала. Она сказала, что я зараз спряла дюжину мотков льна.
Услышав такие слова, бесёнок так и покатился со смеху. А потом, залихватски подкрутив хвост, воскликнул:
– Ты?! Да ты и одного-то мотка спрясть не можешь! У тебя руки не тем концом вставлены. И мозоли специальной на большом пальце нет. Вот гляди, какие руки нужны для прядения. – И он сунул обе чёрные лапы с оттопыренными большими пальцами прямо ей под нос. – Хороши мозоли? – хвастливо спросил он.
– Ты умеешь прясть? – изумилась Долл.
– Ещё бы! – Бесёнок гордо прошёлся по кухне.
– И весь этот лён спрясть можешь?
– Ещё бы!
– Да тебе его в жизни не спрясть!
– Ещё как спрясть!
– Ну, уж за полчаса точно не спрясть!
– Запросто! Весь этот лён и ещё столько же! – Бесёнок выкатил грудь колесом и так напыжился – вот-вот лопнет. – Я же Прядильный бес!
И он веретеном закрутился вокруг своего хвоста – замелькал, замелькал, – не поймёшь, где голова, где руки.
– Стой! – закричала Долл. – Если спрясть этот лён за полчаса, я сделаюсь королевой Норфолка!
– А если нет?
– Если нет, мне отрубят голову.
– Такую хорошенькую? Мне было бы жаль расстаться с такой головкой. А тебе? Жаль тебе своей головы, Долл Кодлинг?
– Конечно, жаль.
– Знаешь что, Долл, – задумчиво начал бесёнок, – давай заключим сделку. Я берусь спрясть этот лён вместо тебя…
– За полчаса? – всплеснула руками Долл.
– За один миг. Но ты мне за это заплатишь.
– У меня сейчас есть только четыре пенса, – растерялась Долл. – Но, когда я стану королевой, у меня, уж наверное, будет побольше.
– Я тебе дам отсрочку, – сказал бесёнок.
– Длинную?
– Ровно год начиная с этого дня.
– И много придётся платить? – спросила Долл.
– Может, и вовсе должок скощу, а может, и много потребую.
– Ну сколько всё-таки? Скажи уж, бес, или как там тебя звать-величать?
Бесёнок завертелся волчком.
– Как меня звать-величать?! Хи-хи-хи! Не знаешь?! Не знаешь моего имени? Да, Долл Кодлинг?
– Ты скажешь, я и узнаю.
– А я не скажу, ни за что, никогда! – хихикал бес. – А через год, день в день, приду, и ты моё имя отгадаешь. Дам тебе девять попыток. Отгадаешь – твоя взяла. Уберусь восвояси, и больше ты меня не увидишь.
– А если не отгадаю?
– Не отгадаешь, к себе утащу. Моя будешь.
– Мне это не понравится, – сказала Долл.
– Зато мне понравится. Даже очень понравится. Такая уж сделка, Долл Кодлинг. Другой платы мне не надобно.
– Значит, девять попыток? – уточнила Долл.
– Не больше и не меньше. А не скажешь, кто есть я, станешь ты моя! Моя! – И прядильный бес, встав на голову, снова закрутился веретеном.
– Перестань, – попросила Долл. – Голова от тебя кружится.