Каратэ-До Мой образ жизни

Гичин Фунакоши

 

ВСТУПЛЕНИЕ

 

О великом мастере каратэ Гичине Фунакоши на япон­ском языке написано много. На английский (а теперь и на русский) язык его автобиография переведена впервые. Она у Вас в руках. Автор написал ее незадолго до смер­ти (он умер в 90 лет). Написал сжато, без лишних слов, но очень ёмко и выразительно.

Из этой книги Вы узнаете о детстве и юности Гичина Фунакоши в Окинаве, о том, как он боролся за чисто­ту искусства каратэ, проповедовал его красоту и глубокое духовное начало, соприкоснуться с которыми дано только людям светлой души.

Вам откроется секрет долголетия великого мастера. И, наконец, Вы познакомитесь с ним самим, удивительным, ни на кого не похожим человеком, с его чуть-чуть ста­ромодным взглядом на себя, свой мир, свое мастерство.

Люди, знакомые с Каратэ-до, несомненно найдут в этой книге много: образ жизни и взгляды великого мастера интересны сами по себе. Но главное: через них глубже понимаешь суть искусства самозащиты, в котором, на мой взгляд, Фунакоши и сегодня нет равных. Я от души со­ветую прочитать эту книгу и тем, кто о каратэ знает только понаслышке. Познакомиться с этим боевым ис­кусством стоит, не говоря уже о человеке, для которого в жизни не было ничего важнее каратэ. Автобиография Фунакоши будет интересна тем, кто интересуется исто­рией, культурой, менталитетом Востока.

Как возникло каратэ? Вопрос сложный. Вокруг - много тайн и легенд, часто противоречащих друг другу. Вот, что известно наверняка. Колыбель этого боевого искус­ства - Восточная Азия. Оно зародилось и развивалось у народов, исповедующих Буддизм, Ислам, Индуизм, Брах­манизм и Таоизм. Со временем некоторые виды само­защиты начали развиваться по-своему и, в конце концов, стали самостоятельными категориями спортивной и во­енной борьбы. Но сходство между ними очевидно, и ка­ратэ так или иначе родственно другим формам самообо­роны Востока. Но - думаю, что это справедливо, - сегод­ня именно каратэ привлекает мастеров и любителей спортивного боя больше, чем его предки и потомки.

Родственные корни тех и других видны сразу, стоит лишь сравнить современную философию боевого искус­ства с классической. Первая строится на математическом расчете, вторая - на физическом движении, технике. На Востоке многие концепции и теории, языки и образ мышления формировались с ориентацией на физические данные и способности. Слова, как и мысли, в ходе исто­рии могли менять значение и смысл, но их корни време­ни не подчиняются: колыбель у них та же - физиология, ее особенности.

Существует древнее Буддистское изречение, на первый взгляд само себе противоречащее. Каратист же видит в нем особый смысл, важный для совершенствования фи­зического мастерства. Звучит оно так: “Движение - это покой, покой - есть движение”. В современной Японии эта мудрость старины в ходу у педагогов, философов. Да и в европейских языках она уже не звучит странно и инородно.

Стремление к самообразованию, жажда самосовершен­ствования - национальная черта японского характера. Сами мы называем эту свою особенность “тренингом желудка” (хара во неру). Смысл здесь, конечно, шире бук­вального. Но дословно это выражение имеет своё значе­ние: укреплять мускулатуру желудка - без этого кара­тисту не обойтись. Доведя мускулы желудка до совер­шенства, он полностью владеет движениями тела и абсо­лютно контролирует дыхание.

Видимо каратэ - ровесник человеческого рода. Оно родилось тогда, когда люди осознали необходимость сра­жаться. И сражаться без оружия. Противостоять стихи­ям, враждебным силам природы, вступать в бой со зве­рем, с человеком, наконец. Человек быстро уяснил, что с силами природы разумнее не сражаться, а приспосабли­ваться к ним. Но с равным по силе противником, в не­избежных конфликтах и войнах с себе подобными, ему пришлось научиться защищаться и побеждать. А для это­го нужно иметь крепкое и здоровое тело. Так, навыки, которые человек приобретал и развивал, позже стали элементами и приёмами каратэ. В этом искусстве боя есть всё - от приёмов первобытной, жестокой, безжало­стной схватки до необходимых и доступных каждому про­стых способов самозащиты.

Слово “сумо” встречается уже в самом древнем сбор­нике японской поэзии Маньёши. Тогда - а речь идёт о восьмом веке - в сумо присутствовала техника боя, ко­торая знакома нам сегодня, есть в ней элементы и дзю­до, и каратэ. Потом каратэ пошло своим путём, развива­лось под влиянием Буддизма: лама трактовал каратэ как один из способов самосовершенствования. В VII-VIII ве­ках японские буддисты бывали при дворах Суй и Тан. Там они познакомились с китайской версией боевого ис­кусства и некоторые его тонкости привнесли в японский вид борьбы. Долгие годы в Японии каратэ не выходило за стены храмов Дзен-Буддизма. Оно было недоступно всем остальным до тех пор, пока самураи не расширили территорию занятий и не стали проводить их в других местах.

То каратэ, которое сегодня знает весь мир, последние полвека развивал и совершенствовал Гичин Фунакоши.

Его жизнь богата забавными, интересными случаями и событиями, иногда почти анекдотичными. Многие из них он рассказывает сам. Вы прочтете о них на страни­цах этой книги. Некоторые уже превратились в легенды, есть и такие, которые автор предпочитает не предавать, огласке, считая их очень личными, сокровенными. Он никогда не отступал от пути истинного самурая. Япон­цам, родившимся после Второй Мировой войны, а особенно европейцам, мастер Фунакоши может показаться несколько эксцентричной, экзотической фигурой. Это не так. Просто он жил по моральному и этическому кодексу предков, который сложился и существовал задолго до появления истории Окинавы, запечатленной в письмен­ных документах.

Он строго соблюдал древние табу. Например, для че­ловека его сословия и образа жизни помещение кухни из­давна считалось запретной зоной. Насколько мне извес­тно, Фунакоши ни разу не переступил ее порога. Я никогда не слышал, чтобы он вслух произнес названия столь обыденных предметов, как носки или туалетная бу­мага - в кодексе, которому следовал мастер, подобное рассматривалось как верх неприличия.

Для нас, его учеников, Фунакоши был великим, почи­таемым мастером, наставником. Но, боюсь, что в глазах его младшего внука Исиро (сейчас он полковник Воздушных Сил Самообороны Японии) он просто старый упрямец. Помню, однажды Фунакоши обнаружил пару носков на полу в комнате внука и произнес: “Убери это!” “Не пони­маю, что ты называешь “это”? - невинно спросил юноша. “Это. Это.” - твердил дед. “Это! Это!” - передразнивал Исиро. - “Ты что, не знаешь, как “это” называется?” - “Я сказал убрать это немедленно!” - повторил мастер таким тоном, что младшему Фунакоши ничего не оставалось де­лать, как признать очередное поражение и подчиниться. Его “ловушка” не сработала. Дед остался верен себе: произ­носить слово “носки” самураю не пристало.

Из книги Фунакоши вы узнаете о его повседневных привычках, скорее, даже ритуалах. Правда, не обо всех. Некоторые автор не упоминает. То ли память подвела, что в его возрасте естественно, то ли не счел их важными. Скажем, первое, что он делал, проснувшись, - расчесывал и укладывал волосы. Иногда эта процедура длилась целый час. Он часто говаривал, что внешность самурая должна быть безупречной. После утреннего туалета ма­стер поворачивался лицом в сторону императорского дворца и низко кланялся. Затем обращался в сторону Окинавы и снова кланялся. Только потом он позволял себе глоток утреннего чая.

Впрочем, рассказывать о Фунакоши вместо него - не моя задача. Мое дело - представить его читателю. Что доставляет мне огромную радость и дает почувствовать гордость. Итак, честь имею представить. Мастер Фуна­коши - достойнейший носитель имени самурая, родив­шийся в самом начале реформ Мэйдзи. Сегодня в Япо­нии таких, как Фунакоши, мало. Увы, мало осталось тех, кто чтит и соблюдает законы своей веры, того образа жизни, который исповедовал и проповедовал Гичин Фу­накоши.

Я благодарю судьбу за то, что она даровала мне тако­го наставника и воспитателя. Жалею лишь о том, что ве­ликого мастера среди нас нет больше.

Геншин Хирониши Президент Катара-до Шотокай Японии.

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Почти сорок лет назад я поставил перед собой - лишь сейчас понимаю - амбициозную и честолюбивую зада­чу: познакомить Японию с прекрасным искусством или спортом, родившимся в Окинаве. Называют его Каратэ-до или “Путь каратэ”. Эти сорок лет я прожил напряжен­но и бурно. Дорога, которую я избрал, оказалась не из легких. Сейчас мне и самому странно, как я сумел добить­ся в этом деле самых скромных успехов.

Сегодня каратэ - международный спорт, признанный во всем мире. Это заслуга моих учителей и наставников, моих друзей и единомышленников, моих учеников и пос­ледователей. Они отдали себя целиком - свое время и силы - высокой цели: совершенствованию и проповедо­ванию искусства самозащиты. Что касается меня, моя роль, думается, сродни роли законодателя мод: я знаток церемоний, ритуалов, обрядов. Тот, кого провидение яви­ло миру в нужный момент и в нужное время.

Без малого все девяносто лет жизни я отдал Каратэ-до. Поверьте, я ничуть не преувеличиваю. Рос я слабым, болезненным ребенком. Вот у родителей и созрело ре­шение: чтобы укрепить здоровье и организм, мне стоит заняться каратэ. Лет мне тогда было совсем еще мало. Но я послушался родительского совета. Правда, сперва без особого интереса. Но к концу учебы в школе, когда здо­ровье мое заметно поправилось, каратэ уже увлекло меня. А вскоре я обнаружил, что оно околдовало меня полнос­тью. Овладеть мастерством каратэ - этому я отдал мысли и тело, сердце и душу. Когда-то я был замкнутым, нере­шительным мальчиком. В зрелости чувствовал себя здо­ровым, полным сил и уверенности в себе мужчиной.

Сейчас я вспоминаю все девять десятилетий своей жизни: детство - юность - зрелость - старость (не люблю этого слова). За все это время я ни разу не об­ращался к врачу, не принимал никаких лекарств: ни таб­леток, ни микстур. Я не знаю, что такое уколы - не де­лал никогда.

В последние годы друзья уже начали в шутку обви­нять меня в бессмертии. Я же отвечаю им вполне се­рьезно: мое тело тренировано так, что хвори и болячки его боятся.

На мой взгляд, существует три вида недомогания, ко­торые выводят человека из строя: болезнь, сопровожда­ющаяся жаром и лихорадкой, сбой в работе системы пи­щеварения и физические травмы или ранения. Причины всех остальных болезней ищите в себе: в образе жиз­ни, несоблюдении обычаев, привычках, неправильном пи­тании, а следовательно, в нарушении обмена веществ. Кстати, каратэ - отличный лекарь. Если человек с высо­кой температурой занимается каратэ “до седьмого пота”, вскоре он почувствует, что жар прошел, и он практичес­ки выздоровел. Если болит желудок, то вы начинаете тре­нировку, ускоряете обмен крови и тем самым облегчае­те боль. Травмы и раны, конечно, другое дело. Но их, во всяком случае, многие, можно прежде всего избежать: хорошо обученное, тренированное тело всегда чувствует опасность. Каратэ-до - это не просто спорт, который учит правильно наносить и отбивать удары. Это способ защи­тить себя от болезней и недомоганий.

Совсем недавно каратэ получило международное при­знание и известность. Эту популярность нужно правиль­но воспринимать. Для меня, например, самой большой наградой было видеть, с каким желанием и радостью приходят в додзо (зал для занятий каратэ) мужчины и женщины, дети и пожилые люди. Не только у меня на родине, во всем мире.

Видимо, это одна из причин, по которой “Jornal of Commerce and Industry” (“Вестник торговли и промыш­ленности”) попросил меня написать о Карате-до. Снача­ла я отказался: дескать, я уже стар, да и сказать мне осо­бо нечего. И отказался, скорее, от неожиданности пред­ложения. Мне как раз есть что сказать. Я посвятил Карате-до всю жизнь. Это сущая правда. Итак, я принял предложение газеты с условием, что мой материал будет автобиографического характера.

Правда, взявшись за дело, я почувствовал, что совсем не готов к такой работе. Поэтому заранее прошу про­стить мне возможную непоследовательность повествова­ния. Буду счастлив, если вы усмотрите в моей книге чуть больше, чем просто стариковские бредни. Со своей сто­роны, я тряхну стариной и с твоей помощью, мой читатель, сконцентрируюсь и постараюсь раскрыть главный закон Небес и Земли во имя грядущих поколений человечества. Поддержите же меня и помогите на пути к этой цели.

Хочу выразить благодарность Хироши Ириката из “Weekly Sankei Magazine” за неоценимую помощь в ре­дактуре книги, Тойёхико Нишимура, художнику того же издания, за верстку и прекрасное оформление (в японс­ком варианте).

Гичин Фунакоши Токио, сентябрь 1956 года.

1. НАЧАЛО ПУТИ

Расставание с вихром

 

Я появился на свет в одно время с японской Рестав­рацией Мэйдзи. В любом справочнике, энциклопедии пе­риод Мэйдзи называют просвещенным обновлением. Итак, год 1868. В стране начинаются важные перемены, и начинается моя жизнь. Я, наверное, последний, кто ви­дел лучшие дни былой столицы сёгунов Идо. Позже она превратилась в Токио. Родился я в районе Йамакава-шо королевской столицы Сури на острове Окинава. Потру­дись кто-то заглянуть в официальные документы, он бы обнаружил, что мое рождение произошло в третий год реформ Мэйдзи (1870). Это не так. Я родился в первый год реформ. Дело в том, что мне пришлось подделать до­кументы. Иначе меня не допустили бы к экзаменам в медицинское училище.

В то время существовало правило: только родившие­ся в 1870 и позже могли участвовать в конкурсных экзаменах. Поэтому мне ничего не оставалось делать, как ловко исправит дату рождения в справках и свидетель­ствах. Кстати, это оказалось совсем не сложно. Стран­но, но в те годы к документам относились не так стро­го, как сегодня.

Я подделал свидетельство о рождении, был допущен к экзаменам, выдержал все, но... в училище Токио так и не поступил. Причина этому в те годы ни у кого не выз­вала бы удивления. Сегодня она показалась бы просто дикой. Объясню. Среди многих реформ Реставрации Мэйдзи в первые двадцать лет его существования одна наделала немало шума. Это - состригание вихра на го­лове. Вихор же считался стилем мужской прически, яв­лялся традицией Японии такой древней, что сейчас уже никто и не помнит, когда и как она родилась. В Окинаве вихор почитали особо. Он был не только символом зре­лости, возмужания. Он был символом принадлежности к мужской половине рода человеческого.

Как только уничтожение вихра обрело силу закона, возникла оппозиция. Довольно мощная и географически объемная. Но, думаю, нигде не было такого яростного накала страстей, как у нас, в Окинаве.

Вся Япония, казалось, разделилась на два враждующих лагеря. С одной стороны те, кто видел будущее страны в изменении образа жизни на европейский лад. С дру­гой - неистовые противники этих взглядов. Все рефор­мы, указы становились поводом для конфликтов. А по­водов было много. Но больше других будоражил спокой­ствие вихор, вернее, решение об отказе от него.

У представителей сизоку - высшего сословия - нов­шество вызвало гнев и протест. Средний класс поддер­живал так называемый биль о состриге вихра. Первых на­зывали “Ганко-то” - Партия упрямцев. Вторых - “Каи­ка-то” - Партия просвещения или Прогрессивная партия.

Моя семья просто вставала на дыбы от одной мысли об исчезновении вихра с благородных голов домочадцев и всех остальных соотечественников. Я, признаться, не видел во всем этом большого повода для волнений, тем более конфликтов. Но принял сторону родни. Училище, в которое я хотел поступить, отказывало тем, кто придер­живался традиционного стиля. Вышло так, что пушистый вихор определил мое будущее.

В конечном счете, мне, как и многим другим, пришлось смириться. Но прежде, чем рассказать об этом, я должен вспомнить кое-что из предыстории. Мой отец Гису был чиновником средней руки, а я был его единственным сы­ном. Родился я недоношенным и оттого, наверное, рос сла­бым и хилым. Мои родители, деды и бабки решили, что долго я не протяну, и окружили меня невиданной забо­той, любовью, лаской.

Особенно носились со мной, конечно, два деда и две ба­бушки. А вскоре родители матери вообще забрали меня к себе. Дед учил меня классическому китайскому языку, пяти законам учения Конфуция. Этому обучали детей в семьях высшего сословия.

Я жил у дедушки с бабушкой, когда пошел в школу. Там я сдружился с одним мальчиком: мы вместе учи­лись. Тогда я, конечно, не подозревал, что эта дружба тоже определит мою судьбу. И куда значительнее, чем вся история с вихром. Дело в том, что этот мальчик был сыном Ясутсуне Азато, человека уникального, величайше­го мастера искусства каратэ.

Мастер Азато принадлежал к одному из двух самых именитых и самых знатных кланов Окинавы: Удон, выс­ший класс общества, равный даймё за пределами Окина­вы, и Тоноки - наследственные губернаторы городов и деревень. Азато был из клана Тоноки. Его семья занимала особое положение в деревне Азато, которая находится между Сури и Нахой. Азато почитали не только как вассала губернатора Окинавы. Его уважали как друга старейшины, равного тому по знатности и положению.

Азато был первым в Окинаве и в искусстве каратэ, и в верховой езде, и в японском фехтовании - кендо, и в стрельбе из лука. И, что самое главное, он был педагогом от бога. Моя счастливая звезда обратила его внимание на хилого мальчонку. Первые уроки каратэ я получил - про­стите игру слов - из его добрых и сильных рук.

В то время каратэ было официально запрещено пра­вительством. Занятия проводили тайно. Ученикам стро­го настрого возбранялось даже упоминать о них. Я еще расскажу об этом позже. Пока ограничусь следующим: тогда каратэ можно было заниматься ночью и с больши­ми предосторожностями.

Азато жил довольно далеко от дома моего деда. Но как только я увлекся каратэ по-настоящему, ни длинная дорога, ни поздний час ночи не могли остановить меня. Они просто ничего не значили. Через два года тренировок я почувствовал, что стал намного крепче, сильнее. Я уже не был болезненным и хилым. Каратэ я занимался с удо­вольствием, но больше всего я благодарен этому боево­му искусству за то, что оно подарило мне здоровье, кото­рого при рождении мне не досталось. Тогда я и начал по­думывать о том, чтобы избрать Каратэ-до своим путем жизни.

Впрочем, мысль о том, что каратэ может стать профес­сией, делом жизни, мне и в голову не приходила. Тут как раз подоспела история с вихром, которая сделала невоз­можной для меня медицинскую карьеру, и я начал искать, как теперь говорят, альтернативы.

С раннего детства меня учили китайскому языку. Сна­чала дед, потом мастер Азато. Вот я и решил стать школь­ным учителем, преподавать китайский. Я выдержал атте­стационный экзамен и получил место младшего препода­вателя начальной школы. Впервые я вошел в класс в 1888 году. Шел мне тогда двадцать первый год.

Вихор все еще украшал мою голову. И прежде, чем мне позволили приступить к обязанностям учителя, я получил настоятельный совет избавиться от него. Тогда мне это показалось разумным. Япония переживала период волнений. Перемены повсюду. Они касались всех сторон жизни. Как учитель, я чувствовал ответственность перед детьми, поколением, которому в будущем может выпасть горькая участь заблуждаться по поводу судьбы и пред­назначения своего народа. И я решил строить мост че­рез ту пропасть, которая разделяла старую Японию и но­вую. Я не сумел возразить чиновникам, вынесшим при­говор традиционному вихру: пережиток старого. И в полном смысле слова трепетал от ужаса: что мне скажут на это в семье?

В те годы школьные учителя носили униформу: тем­ный пиджак, наглухо застегнутый до шеи. Медные пуго­вицы с чеканным рельефом цветов вишневого дерева. Форменная фуражка с кокардой, тоже украшенной бля­хой с изображением вишневого цветка. В этом одеянии, с побритой головой я явился в гости к родителям пора­довать их сообщением, что меня приняли на работу в школу.

Отец вытаращил глаза: “Ты что с собой сделал? - воп­рос звучал сердито. - Ты, сын самурая!” Мать разозли­лась еще сильнее: она вообще не пожелала разговаривать со мной. Развернулась, вышла из дома через черный ход и помчалась к дому своих родителей. Весь этот перепо­лох, понятно, нынешней молодежи покажется смешным и нелепым.

Так или иначе, но жребий был брошен. Родительский гнев не вразумил меня: я делал первые шаги в профес­сии, которой буду верен следующие тридцать лет жизни. Но от своей первой и, пожалуй, единственной настоящей любви я, разумеется, не отказался. Днем я трудился в школе. А ночью - гонения на каратэ ужесточились - крался, выбирая места потемнее, к дому мастера Азато. Так, ночь за ночью, я исчезал, домой возвращался на рас­свете. Ясное дело, соседи заволновались: куда хожу, чем занимаюсь? Думали, гадали и додумались до объяснения самого идиотского. Хожу я, оказывается, в бордель. И смех, и грех.

Главное, как же далеки они были от истины. Удоволь­ствий в моих ночных занятиях не было и в помине. Су­дите сами. На заднем дворе дома Азато я разучивал ката (основные упражнения каратэ), повторял, бывало, одно и то же сотни раз за ночь. И так каждую ночь, неделю за неделей, иногда месяц за месяцем. До тех пор, пока мой учитель не говорил: “Хорошо. Довольно”. Бывало очень трудно: у меня ничего не получалось, Азато сердился, наказывал нерадивого, даже унижал. Не раз и не два мне приходилось слизывать землю с заднего двора Азато. Учение было жестким и строгим: никогда учитель не позволял приступить к новому ката, пока я как следует не выполнял предыдущее.

Помню его прямую, стройную фигуру - а ведь Азато был уже не молод. Он сидел на террасе и наблюдал, как я работаю над очередным ката. Перед учителем стоял фонарь. Свет от него был тусклым: соблюдали осторож­ность. Часто я так выматывался, что с трудом различал даже этот фонарь.

Выполнив упражнение, я ждал оценки. Азато никогда не говорил много. Если он не был доволен, слышалось вор­чливое: “Повтори!” или “Еще раз!”. Еще, еще и еще... Вот я уже обливаюсь потом и валюсь с ног от усталости. Так мне давали понять, что есть еще “чуть-чуть”, которое я пока не умею, но которому обязательно научусь. Хвалил меня Азато всегда одинаково, одним словом: “Хорошо!” Как же я этого ждал. Высшей похвалы я не знал всю мою дол­гую жизнь. Но тогда мне нужно было услышать это “хо­рошо” несколько раз. Только тогда я осмеливался спросить, можно ли приступить к новому ката.

Но после тренировок, в первые часы нового дня, Азато превращался в другого учителя - доброго, ласкового, неж­ного. Он говорил о высоком смысле каратэ, как самый за­ботливый отец расспрашивал меня о школе, о том, как мне живется. Начинало светать, и я брел домой, стараясь не попадаться на глаза любопытным соседям.

Не могу не рассказать о друге мастера Азато. Этот че­ловек был тоже из знатного рода Окинавы. Считали, что он не уступает в мастерстве каратэ самому Азато. Иногда моими тренировками руководили оба - Азато и Итосу. Тогда я бывал особенно собран и внимателен. Я не про­пускал ни единого слова, которыми они обменивались меж собой. На занятиях этих двух педагогов я узнал главное о духовном и физическом начале каратэ. Если бы не эти два великих мастера, не знаю даже, что бы из меня по­лучилось. Все слова благодарности звучат слабо и не мо­гут выразить признательности моим учителям, которые указали дорогу, ставшую для меня главным источником радости и полноты жизни целых восемьдесят лет.

 

Чему не стоит верить

 

Чувствую потребность прямо сейчас, в самом начале книги, объяснить, что не имеет с каратэ ничего общего: слишком много ерунды понаписали о нем в последние годы. А дальше по ходу повествования я постараюсь рас­сказать, что ЕСТЬ каратэ на самом деле. Но сначала -долой толкования, которые искажают истинный смысл и природу этого искусства.

Помню, я слышал однажды, как один, кстати, признан­ный авторитет растолковывал удивленным слушателям следующее: “...в каратэ есть ката, которое называют нукитэ. Пятью пальцами руки вы пробиваете грудную клетку противника, хватаете его за позвоночник и выры­ваете его из тела. Научиться этому, конечно, не просто, -продолжал этот якобы знаток. - А тренируются так: в бочонок, плотно набитый бобами, сильно размахнувшись, вбиваете пятерню. И так изо дня в день по тысяче раз. Сначала ранишь пальцы, они кровоточат. Потом кровь свертывается, изменяется и сама форма пальцев. Боль проходит. Тогда бобы в бочонке заменяют песком. Он создает большее сопротивление, пальцы должны к это­му привыкнуть и преодолевать. В конце концов вы до­биваетесь того, что пробив всю гущу песка, достаете до дна бочки. Тогда песок меняют на гальку. И все начина­ется сначала до тех пор, пока пальцы вновь не коснутся дна. И, наконец, бочонок заполняют дробью или свинцом. И опять - все заново. Награда - пальцы, сильные на­столько, что ими без труда разбивается не только толстая деревянная доска, но и хребет лошади”.

Самое грустное, что многие уйдут после этого выступ­ления в полной уверенности, что познали истину. Да что там: даже люди, занимающиеся каратэ, порой дают пищу для подобных баек. Например, человек неискушенный может задать вопрос: “Вы занимаетесь каратэ? Скажи­те, действительно можно одной рукой раскрошить боль­шой камень? А правда, вы способны рукой пробить груд­ную клетку противника?” Тот, кто ответит, что такие “подвиги” неприемлемы для избравшего путь Каратэ-до, будет прав. Но есть каратисты, вернее претендующие на это, кто самодовольно ухмыльнется и небрежно бросит:

“Как сказать, иногда я...”. И все. Собеседник получает совершенно искаженное впечатление об искусстве бла­городного боя. Он испытывает противоречивые чувства. И страх, и ужас, и желание преклониться перед челове­ком, наделенным сверхъестественной силой. Он гадает: “Неужели каратист - сверхчеловек?”

Но хуже всего другое. Есть поклонники каратэ, кото­рые сильно преувеличивают и тем самым искажают природу боевого искусства. Они, как на грех, бывают прекрасными ораторами, красноречивыми и убедительны­ми. Им верят безоговорочно. Верят в то, что каратэ - это нечто, внушающее страх. Наглая ложь. И более того, эти болтуны от каратэ прекрасно об этом знают. Поче­му они лгут? Что ж, вопрос хороший...

Может быть, когда-то, в далеком прошлом, и были люди, способные на такие чудеса. Не могу судить. Могу лишь заверить читателя в том, что лично мне за всю мою долгую жизнь ни разу не встретился каратист, способный выйти за пределы человеческих возможностей. Сколько бы и как бы он не тренировался.

Увы, есть такие, которые утверждают обратное. “В ка­ратэ, - говорят они, - главное - сильная хватка. Ее дос­тигают долгими изнурительными тренировками. Самое действенное - поднять и крутить горизонтально вокруг себя два узких тяжелых ведра, скажем с песком, держа их за кромки кончиками пальцев. Крутить очень долго. Человек с сильной хваткой легко разорвет тело против­ника в клочья”.

Ерунда! Однажды ко мне явился такой господин и предложил научить меня превращать тело соперника в кровавое месиво. Я попросил показать на мне, как это делается. Все кончилось, не успев начаться, полным его поражением. “Мастеру” удалось лишь немного ущипнуть меня, не оставив ни синяков, ни других следов борьбы на моем теле. Какие там клочья?

Сильная хватка, что и говорить, важна. Я слышал о че­ловеке, который развернул свой дом в Окинаве, вращая балки. Вот это подвиг. Со мной согласится каждый, кто знает, что из себя представляет дом Окинавы. Своими глазами я видел, как мастер Итосу голой рукой расколол в щепки толстую бамбуковую трость. Это может пока­заться чудом. Я же уверен: сила его рук - от природы, этого не добьешься никакими упражнениями. Другое дело, что тренировки, бесспорно, этот дар укрепляют. Каждый человек, тренируясь всерьез и регулярно, может достичь очень многого. Но может лишь “ОТ” и “ДО”. Существует предел человеческих возможностей. Выйти за него еще никому не удавалось.

Да, опытный каратист разобьет толстую доску и даже многослойную черепичную кладку одним ударом руки. Но это может каждый. Дело в подготовке и только. Ничего сверхъестественного здесь, поверьте мне, нет.

И это не имеет ничего общего с истинным духом ка­ратэ: обычная демонстрация силы, которую набираешь во время тренировок. И вовсе не обязательно - тренировок каратэ. Меня часто спрашивают, зависит ли уровень ма­стерства от количества бревен или кирпичей, которые спортсмен способен разбить одним ударом. Конечно, нет. Это вообще вещи разного порядка. Каратэ - самый чис­тый и благородный вид боевого искусства. Тот, кто хва­стает количеством разбитых досок, кто заявляет, что спо­собен разорвать противника в клочья, очень далек от понимания, что такое каратэ.

 

Учитель

 

Когда я начинал работать в школе, учителя делились на четыре категории. Преподаватели начальной школы, наставники средней школы, лекторы специальных курсов и те, кого называли ассистентами или младшими препо­давателями. Тогда обязательным было лишь четырехлет­нее образование начальной школы. Учителя первой ка­тегории вели занятия первые два года обучения. Более опытные учили детей следующие два года. Самые уважа­емые, учителя высшей квалификации, преподавали специ­альные предметы с пятого по восьмой годы учебы, кото­рые были не для всех обязательными.

Я начинал ассистентом или младшим преподавателем. Но скоро я сдал следующий аттестационный экзамен и стал учителем первых лет обучения. Потом меня пере­вели в Наху, где находилось правительство префектуры Окинава. Этот перевод был явным продвижением по службе. Но в нем меня радовало другое: появилась но­вая возможность уделять больше времени каратэ.

Чуть позже я получил квалификацию учителя следу­ющей категории. Но у меня не было специального обра­зования, а в школах все чаще появлялись выпускники пе­дагогических колледжей. Я понимал, что дальнейшее продвижение по службе не будет скорым и легким. Прошло время. Вдруг мое начальство рекомендует меня на должность преподавателя высшей категории. Я отка­зался. Сейчас объясню, почему. Прими я предложение, мне пришлось бы уехать в дальние районы страны: там не хватало учителей. Это означало длительную разлуку с моими наставниками по каратэ, что для меня было не­приемлемо. Впрочем, на мой отказ могли и не обратить внимания. Этого, к счастью, не случилось. Начальство позволило мне остаться. Как выяснилось, на то были свои резоны. Вновь дело касалось злополучного вихра.

Семьи большинства моих учеников были яростными сторонниками “Партии упрямцев”. Шел уже двадцать пя­тый год (!) реформ Мэйдзи - то ли 1891, то ли 1892 - а запрет на вихор все так же нарушали. Мое семейство тоже поддерживало “Упрямцев”, и я отлично понимаю, что заставляло других сопротивляться и нарушать правитель­ственный указ. С другой стороны, в Японии шли такие важные, коренные реформы, что возня вокруг вихра каза­лась мне несерьезной, чтобы не сказать крепче.

Министерство Образования, увы, моего легкомыслия не разделяло. Устав бороться с упрямством жителей Оки­навы, чиновники издали новый указ. Он гласил: каждый школьник острова должен состричь вихор незамедлитель­но. Легко сказать. В ответ дети семейств, которые чти­ли традиции и не желали обезображивать головы, тяну­ли время и в школу не спешили. Дошло до того, что детьми их уже назвать было нельзя, а они еще ни разу не переступали школьного порога. Рядом с учителями они выглядели, скорее, соперниками, а не смиренными учениками. К тому же многие из них уже по нескольку лет занимались каратэ - теперь в Окинаве это делали почти открыто. Школьные учителя по-всякому пытались подчинить своей воле “детей”. Тщетно. Одна за другой педагогические уловки проваливались.

Пошли на крайнюю меру: учителям, знающим каратэ, предписывалось любым путем “ставить на место” вели­ковозрастных первоклассников, упорно носящих вихор. Ужас. Эти мальчики до сих пор стоят у меня перед гла­зами. Одолеть их было не так уж просто. Сопротивлялись они отчаянно. Но их неизменно хватали и насильно стригли. Смотреть на них не было сил: кулаки сжаты от ярости, в глазах - слезы и ненависть к нам, посягнувшим на символ мужественности. Но недалек был счастливый день, когда все наши “дети” обрились наголо. Безумие вокруг вихра, наконец, кануло в Лету.

Все это время я занимался каратэ, как одержимый. Тре­нировался у многих больших мастеров. Вот их имена. Мастер Каюна, он голой рукой в считанные секунды мог содрать кору с живого дерева. Мастер Тэйоно, один из лучших знатоков кон-фу. Мастер Найигаки, он запомнил­ся мне своей мудростью, глубиной здравого смысла. Ма­стер Матсумура, величайший каратист. О нем я еще рас­скажу подробнее. Только не подумайте, что я отошел от своих первых наставников. Нет! Я проводил с ними все свободное время. У них я учился не только каратэ.

Мастер Азато, скажем, следил за всеми политическими событиями и давал им удивительно точные оценки. По­мню, он как-то сказал: “Фунакоши, попомни мое слово. Как только закончат строительство Транссибирской Магист­рали, над Россией и Японией нависнет угроза войны”. Сказал он это за несколько лет до 1904 года, когда враждебность двух стран уже ни у кого не вызывала сомнений.

Политические прогнозы Азато сбывались всегда, каки­ми бы фантастическими и маловероятными они ни казались вначале. Когда сформировалось и приступило к действиям правительство Реставраций Мэйдзи, именно он посоветовал губернатору Окинавы не лезть на рожон, а, сотрудничать с новой властью. Когда вышел указ насчет вихра, Азато был одним из первых, кто подчинился.

Он был прекрасным мастером школы кендо. Хваст­ливость была абсолютно чужда Азато. Но он очень трезво оценивал свою сноровку и технику боя. Я слышал от него однажды: “Если дело дойдет до смертельной схват­ки, вряд ли в этой стране кто-то сумеет одолеть меня”. Это была спокойная констатация факта, подтвердившегося в дальнейшем, в поединке Азато с Ясумори Канна, зна­менитым в Окинаве мастером боя на мечах.

Канна был огромным человеком с мощной мускула­турой. Его плечи и руки играли бицепсами. Шутили даже, что мускулы плеч у него в два этажа. Человек он был отважный, отчаянный, не знающий страха. Канна очень дорожил своей репутацией мастера боевых искусств. Славился он и богатой эрудицией. Сам изучил класси­ков Японии и Китая. Об исходе их поединка с Азато заключали пари. И многие ставили на Канна.

Наконец, день схватки двух великих мастеров настал. Первым атаковал Канна. Азато, совершенно безоружный, не только ушел от удара, он поставил противника на ко­лени. Все просто ахнули. Потом я спросил у своего учи­теля, как ему удалось такое. Вот, что он ответил. У бес­страшного, неукротимого Канна был свой расчет боя:

главное нагнать страха на противника в самом начале поединка. Страх победе не попутчик. Но если соперник сохраняет хладнокровие, ждет неизбежного промаха в рисунке боя Канна, тот долго не продержится. Так оно и случилось в поединке с моим наставником. Этот урок, как и другие советы Азато, я не пропустил мимо ушей. Со временем он сослужил мне добрую службу.

Вот еще одно из его наставлений: “Представь, что вме­сто рук и ног у тебя лезвия меча”. Сам Азато во время боя вел себя именно так. Как-то его спросили, как пра­вильно понимать и наносить удар иппон-кен - сокруши­тельный удар кулаком. Мастер объяснил, показал и ска­зал: “Теперь попробуй на мне”. Ученик сделал, как было ведено. В доли секунды его удар был отражен, а кулак Азато уже летел к солнечному сплетению юноши и резко остановился на расстоянии не больше толщины бумаж­ного листа от тела. Стремительность движений была потрясающей. Парень не успел и глазом моргнуть преж­де, чем осознал: удар Азато стал бы смертельным, не остановись мастер вовремя.

Азато внимательно следил за всеми мастерами кара­тэ тех лет и знал о них практически все. Не только имя и адрес. Образование, эрудиция, сильные и слабые сторо­ны техники боя - все это он мог рассказать о каждом из них. Азато любил и часто повторял старинную китай­скую мудрость: “Залог победы в том, насколько хорошо ты знаешь себя и своего проти