знала что и подумать!- зачем он был?! Конечно, за тем чтобы отдать ей её вещи, и только… Она бы бросила их в канал сейчас же!.. И, если бы еще пришлось ей мучиться так, как она мучилась, она и сама не ушла бы от канала!..
Никогда раньше и никогда после не слышал Набросков от Зиночки столько речей, как в этот вечер! -Её оживленное красноречие равнялось её счастью… Но минуты этого счастья были уже сочтены.
Молодые люди не думали о необходимости расстаться. Посидевши, они пошли рука об руку, полные друг другом, не замечавшие ни времени, ни дурной погоды; походивши, снова садились, и снова вставали, чтобы пройти сотню-другую шагов. Невский заметно опустел; дождь разогнал франтов, холод вернул домой праздношатаев; попадались только те, кто ни в какую погоду не имеет возможности предпочитать домашнее тепло холоду улиц: выездные лакеи, рассыльные, почтальон, городовой, полузамерзший бедняк в изношенном цилиндре, просящий кельк-шоз пур манже и – вечные, непримиренные тени… На безлюдье их стало гораздо больше, чем было заметно в толпе. Они реяли тут и там, ища заработка. Но молодые люди, не замечавшие ничего и никого, не обращали внимания конечно, и на этих несчастных женщин.
Зиночка уже облегчила душу, высказав все о своих страданиях и шла молча, а Набросков разговорился и увлекал ее и самого себя восторженными поэмами в прозе, мечтая о родстве душ, о счастье разделенной любви, о блаженстве жизни для двух сердец, взаимно согретых огнем высокого и могучего чувства… Девушка слушала его внимательно, не поднимая головы, выражая свое согласие с ним и удовольствие лишь рукопожатием. Вдруг сзади них послышался женский оклик:
- Варя! – Пару слов!
Зиночка вышла из приятной задумчивости, в недоумении оглянулась, приостановившись и тотчас же нажала сильнее на локоть спутника, точно желая уйти с ним поскорее от этого места. Но оглянулся и Набросокв. Он увидел за собой одну из теней, женщину в желтой шляпке, которую встречал тут много раз, от которой неоднократно слышал торопливое: «Ципынька» … Она улыбалась неуверенно – фамильярно, глядя на него, не зная на что решиться, - подойти или отойти. Он почувствовал, что дыхание остановилось у него в горле, вместе с недосказанными высокими словами, что заныло сердце от обиды, похолодели ноги от ужасного соображения, в момент напомнившего ему многое, - перегородки, шепот, частое появление на Невском девушки, шедшей с ним об руку.. Вплоть до сутулого мужчины в меховом картузе. Он уронил руки и встал лицом к лицу со своей спутницей.
-Боже мой!.. Что это значит?.. Зиночка… - Зина!.. застонал он испуганно.
Она стояла перед ним поникшая, жалкая в намокшем дипломатике и смотрела на него с жесткой улыбкой, кривившей губы, мучительной как судорога агонии; в её черных, упорно глядевших глазах не было уже ни гордости, ни счастливого блеска; в них была скорбь, тьма, отчаяние.
-Кто это? – указал он ей на уходившую в даль желтую шляпку. – Кого она позвала? Кто Варя?
- Я.. Меня, - ответила Зиночка тихо, но твердо.
-Ты! – вскрикнул он, нагибаясь над ней с вытянутыми руками. – Да… Разве ты… Зиночка! – разве ты…
Он не имел силы закончить свой вопрос ужасным словом, конвульсивно бившимся у него в горевшем мозгу. Но она услышала это слово и не слыша его.
-Вася! – крикнула она испуганно, - разве же ты не знал этого?!
XI
Его рвануло прочь, он широко зашагал, не выбирая направления, грубо толкая встречных и попутных, - ему хотел уйти подальше от яркого света магазинов и фонарей, зарыться где-нибудь в ночной темноте, в безлюдном месте… Захотелось как-нибудь развеять жгучую обиду души, грубо оскорблено в её лучших, чистейших упованиях, сбросить, как загрязненное платье, стыд, давящий горло, или же скрыть его от людей, которые как будто заметили что-то, смотрели изумленно, оглядывались на него. Но человек, из-за которого так бурно вскипела душа, Зиночка,- этот бедный человек с загадочными глазами не хотел или не мог разлучиться с убегавшим: ее поникшая фигура, взгляд, полный отчаяния и муки снова мелькнули как взмах зарницы, ярче, мучительнее, чем живые; плачущий голос, которым она крикнула свой испуганный вопрос, сжал сердце… «Довольно! Баста! - приказывал себе молодой человек.- Хорошо, что ничего еще не случилось меж нами!.. Теперь кончено!»
Он принудил себя не думать о случившемся, и тотчас же достиг в этом полного успеха, ободрившего его: шагая как по спешному делу без выбора направления, он замечал на окнах перчатки о шести пуговицах и зеленоватые чешуйки оранжевого ананаса, и название книги, только что выпущенной Альфонсом Додэ и выставленной у Шмицдорфа. И если он, подмечая так отчетливо подробности оконных выставок, не отдавал им большого внимания, то это потому лишь, что не хотел останавливаться у светлых окон магазинов, даже обходил особенно яркие из них, перебираясь на другую сторону. Широким и легким шагом он быстро достиг конца проспекта, хотя и шел зигзагами, и повернул направо. У арки, мимо которой он уже проходил на безлюдную Миллионную, его внимание поглотилось сценкой, которой он живо заинтересовался, радуясь собственному ротозейству. – Низенький старичок в пальто с барашковым воротником, плохо выбритый, но очень манерный, семенил на тротуар, отвешивал поклоны, жестикулировал обеими руками и что-то бормотал, а против него, сойдя с тротуара, стояла тоненькая, изящная дамочка, одетая без вычур, но с заметным вкусом, грациозная как терракотовая статуэтка. Музыкальным, чуточку гортанным голосом, чуточку в нос, эта живая статуэтка, грациозно откидываясь, чтобы придержать пажиком подол, лепетала манерному старичку о чем-то, по-видимому необыкновенном. Он казался пойманным врасплох, издавал отрывистые и невразумительные звуки, стараясь из последних сил оправдаться в чем-то, что-то выяснить при помощи смешных поклонов и изысканной жестикуляции. На старичка было просто жалостно смотреть, а тонкая фигура дамочки так напоминала подарок Зинаиды Михайловны, разбитый из-за Зиночки, что у Наброскова вырвалось презрительное восклицание: «Ну, стоила ли она даже этой жертвы?!» И он перешел улицу, слева направо, спеша на помощь старичку, желая поближе рассмотреть дамочку. Он услышал, что она лепечет по-французски, почему и не может извлечь ни малейшей пользы из любезнейших ужимок, поклонов и жестов собеседника, бормотавшего точно спросонок, Бог весть на каком языке. По-французски Набросков понимал из пятого в десятое, говорил же как испанская корова; но на этот раз не задумался храбро вступить в разговор с терракотовой статуэткой, сыпавшей свои вопросы как жемчуг по звонкому серебру. Вслушавшись, он понял, что ей нужно Жюль Флоран, магазин д-ленж,-войон!... что она приняла не ту дирекцион, какую надо, фот чего-то ему непонятного, апрэ чего-то она турнэ, сет рю, конплетман, инорабль… И она с грациозным недоумением простерла ручку в грациозной перчатке к сэт плясвидневшейся за аркой, в которой столкнулась со старичком.
-Турнэ- ву, мадам, -начал Набросков, обрадовав этим старика, захихикавшего и засуетившегося еще пуще,- турнэ э марше ту друа… Ву ганье ля перспектив э пюи… Почему собственно пюи?- спросил -было он себя.- А, впрочем, все равно!- пюи так пюи,- сойдет!..-Пюи… вы ступайте, -продолжал он по-русски,- мимо Невского… То-есть, апрэ ля перспектив анкор ту-друа, больше уж не турнэ-ву па ни разу. И а вотр гош, ву шерше и ганье, и труве этого самого Жюля Флорана…Ну, чего же вам еще? – спросил он дамочку, глядевшую на него с недоверием.- Я верно указываю.. Жэ эксплике комильфо ля дериксион, мадам! -Марше, и все тут!- ободрил он француженку, которая даже испугалась такой любезности.
- Мерси, м-сьэ! - кивнула она ему с тонкой усмешкой,поворачивая в улицу, и быстро пошла к Невскому.
- Гранд - Морская, мадам, - крикнул Набросков ей вслед.
-Мерси, м-сьэ!- поблагодарила она, смеясь.
- Хи-хи-хи!- закатился и старичок дробным смехом, потирая руки. - Какая восхитительная милочка, сударь мой… Замечательно, смею сказать, сударь, эти шельмочки - француженки, того-с… Хи-хи-хи!..
Но Набросков уже потерял всякий интерес к смешному старичку. Не желая слушать, что он сюсюкает, молодой человек повернулся к нему спиной и поспешно зашагал вслед за терракотовой статуэткой, точно желать проверить, хорошо ли поняла она его комильфотные экспликасионы. Он догнал ее за проспектом, издали проводил глазами ее фигурку до Флорана и продолжал шагать до Гороховой. И, перешедши через улицу, встал на углу, как вкопанный: его охватила гнетущая тоска.
«Зачем - же это так? Зачем?». Шептал он бессознательно, не понимая собственных дум, тащась по Гороховой, как парализованный. Добредя до Мойки, он грузно опустился на парапет, уронил голову и стал смотреть