— Но если вентиляционные каналы выходят наверх, то есть вероятность, что охранники учуют запах ладана.
— Пока Бог миловал.
— Погодите-погодите, но как отец Арсений попадает сюда из тайги? Ведь он обитает в тайге, не так ли?
— Совершенно верно. Вот через эту дверь, — и «профессор» Петр Иванович Головин приподнял вышитую икону Казанской Божьей Матери, за которой оказалась дверь ведущего в тайгу тоннеля.
— А та вышитая икона Спасителя?
— Там тоже дверь. Через нее собираются в храм прихожане из двух других бараков.
Все ясно. Такой рациональной и простой, но вместе с тем любовной и строго канонической организации православного храма ни отец Арсений, ни Андрей еще не встречали. Они стояли, не в силах покинуть это место. Причина была в ощущении сопричастности к чему-то настоящему и искреннему. Ведь люди, строившие этот храм, пережили страшные испытания, в которых выковалась такая вера в Бога, о которой многие читали только в книгах о первых катакомбных христианах.
Наконец, все трое перекрестились, еще раз поклонились в сторону алтаря и пошли к выходу.
Приближался вечер субботы.
Андрей готовился к богослужению в качестве диакона. Ему дали маленькую книжицу «Служебник для диакона» дореволюционного издания. Он помнил все и без нее, но сильно волновался, поэтому в третий раз «прокручивал» в уме службу и часто сверялся с текстом.
Почему он волновался? В поезде с сектантками из «Свидетелей Иеговы», с попутчиками по купе, с жителями Нового Фавора, с американцами, с разбойниками и даже со скопцами он уверенно говорил все, чему его учили в Православном университете. Легко быть катехизатором и даже миссионером, когда общаешься со слабыми духом, с заблудшими. Но как общаться с теми, кто, может, не так силен в богословском красноречии, но верою, данной в малолетстве и выкованной в горниле многолетних страданий, на голову, а то и на две выше него? Вот он и боялся сделать что-нибудь не так, боялся испортить не только чин богослужений, но нарушить дух. Оставалось одно: смирение, молитва, упование на Бога и усердие.
Ни отца Арсения, ни диакона Андрея не должны были потревожить как минимум до утра, так как для соглядатаев перед телекамерами священника долго держали за столом в «административном» бараке, а Андрея разукрасили томатами, надели драную одежду, втолкнули в комнату с камерами, подержали там его, «бездыханного», около часа на полу, а потом вытащили за ноги в жилой барак. ЦРУшники были удовлетворены картинками «в прямом эфире», поэтому «прокаженные монстры-каннибалы» определили двум «пленникам» часа три отдохнуть, принесли поесть, попить, помыться и чистое белье. Примерно за два часа до начала всенощной их повели в подземную церковь.
В этот раз в храме было светло от множества зажженных свечей и нескольких керосиновых ламп, горящих, словно факелы, на вбитых в стены штырях. Лился свет и из-за иконостаса.
Сначала отец Арсений, а потом диакон Андрей Марченков по очереди приложились к храмовой иконе. Тут открылась правая диаконская дверь в иконостасе и на солею вышел облаченный в стихарь[26], епитрахиль[27], пояс[28], фелонь[29] и поручи[30] старый отец Арсений. Сверху фелони был тот же большой медный крест, который Андрей видел в лесу. Седая борода доходила почти до креста. Старец приветливо улыбался.
Сначала молодой отец Арсений, а потом диакон Андрей Марченков подошли под приветственное благословение, совершив глубокий поясной поклон и сложив ладони крест-накрест, правая на левую. Старец, сойдя с солеи, также поклонился в пояс, осенил обоих именословным благословением (когда персты благословляющей руки образуют первые буквы имени Иисуса Христа — IС. ХС.) и трижды приветствовал каждого касанием щек.
— Отец Арсений и диакон Андрей. Правильно?
— Точно так, батюшка.
— С тобой, тёзка, мы познакомимся потом, а с тобой, отец диакон, мы как будто уже знакомы. Так ты, оказывается, не только воин, но и диакон. Ну и чудны же дела твои, Господи! Ладно, отцы, давайте время зазря не терять. Сейчас я коротко поведаю вам о себе для знакомства и, помолясь, приступим к подготовке. Сегодня в храме будет многолюдно.
Старый священник поведал, что родом он из маленького села Благодатное, что под Юзовкой (ныне Донецк). Когда ему исполнилось пятнадцать, началась Великая Отечественная война. По причине высокого роста и крепкого телосложения приписал себе целых два года и пошел добровольцем на фронт. Окружение, плен, побег, штрафбат, после ранения в сорок четвертом вернули в действующую армию, участвовал в форсировании Вислы и Одера, дослужился до старшины отдельной разведроты полка морской пехоты. Берлин не брал, но вместо демобилизации в мае его перебросили на Дальний Восток. Воевал там с японцами до самого сентября — до победного конца Второй мировой войны. К Богу пришел в штрафбате, где без веры в Бога выжить было практически невозможно. После войны в Одессе закончил духовную семинарию, был рукоположен в сан священника и поставлен служить в сельском приходе своего села Благодатное. Три года с односельчанами восстанавливал храм, но в пятьдесят втором по чьему-то доносу был арестован и получил по статье «подготовка теракта» десять лет сибирских лагерей. В пятьдесят третьем большинство политических заключенных (пятьдесят восьмая статья) освободили, а его перевели в лагерь к особо опасным уголовникам. Вскоре новый генсек Хрущев загорелся покончить с церковью и пообещал показать по телевизору «последнего попа». И его снова захотели перевести в другой лагерь, как ему сказали, «специальный». Но при Хрущеве не успели, а при Брежневе забыли. Вспомнили только в конце 60-х. Повезли в «автозаке» через тайгу, но на второй день пути машина рухнула в глубокий овраг. Все погибли кроме него. Он бы тоже погиб, но из-под обломков грузовика его вытащил и перенес в какую-то избушку странный подросток, весь покрытый шерстью и обладающий неимоверной силой. «Ликом ужасен, но душою светел», он приносил ему еду, выходил, а после выздоровления привел сюда, и они с бывшими шахтерами за пять лет вырыли вот этот храм. Обустраивали же его всей колонией.
— Вот и всё, — подытожил свой короткий рассказ старец и пригласил через правую дверь в иконостасе подойти к ризнице. Там лежали сложенные облачения для второго священника и диакона. Всё было чисто и выглажено.
Андрей оглядел алтарь — область особенного присутствия Божьего, священное место, отделенное от остального храма иконостасом. Посреди алтаря стоял престол — особенным чином освященный четырехугольный стол, облаченный в священные одежды (срачи́цу[31] и индитию[32]). Престол знаменует собой невещественный Престол Пресвятой Троицы и является местом особенного присутствия Божественной Славы.
Слева от престола (в северо-восточной части алтаря) стоял жертвенник — четырехугольный стол, облаченный в такие же, как и престол, одежды — срачицу и индитию. На жертвеннике во время проскомидии хлеб в виде просфор и вино особым образом приготавливаются для последующего таинства Бескровной Жертвы Тела и Крови Христовой. В разные моменты литургии жертвенник символизирует пещеру, где родился Христос, Голгофу, где Он был распят, и небесный Престол Славы, куда Он вознесся по воскресении.
На престоле и жертвеннике находились все необходимые для совершения богослужения и таинств священные предметы, изготовленные из подручных материалов, но с такой скрупулезностью и с таким умением, что практически не отличались от фабричных.
Особого внимания заслуживало Горнее место. Это место у восточной стены алтаря прямо напротив престола. На стене — лик Иисуса Христа, сидящего на Небесном Престоле Господа Славы, а у подножия Престола — лики двенадцати апостолов. На главу Спасителя с Неба нисходит белый голубь, символизирующий Господа Животворящего Святого Духа, а выше в облаках в Божественной Славе сияет лик Бога Отца Вседержителя, «Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым»[33]. Не только во время богослужения, но и во всякое время Горнее место обозначает таинственное присутствие Небесного Царя, поэтому к нему хранится особое благоговейное отношение.
В алтаре Андрей был, конечно, не в первый раз, но, стоя здесь, он в который раз удивлялся примитивному мышлению протестантов, граничащему с глупостью, которые утверждают, что православные молятся на доски или на стены. Это такая одноклеточная чушь, что. Вот, например, этот подземный храм. Можно было бы просто вырыть яму, залазить туда всем вместе, закрывать глазки и молиться. И что бы было? Теоретически такая молитва возможна, но практически на нее способны лишь совершенные подвижники, достигшие бесстрастия и умеющие совершать умное делание, то есть правильную молитву, исходящую из самого сердца. А где летают наши мысли во время молитвы? Потому для нас, обычных прихожан, есть такой термин, как благоукрашение храма, то есть нам, маловерам и немощным в молитве, необходимы и веками создаются образы Тех, к кому мы обращаемся в молитве. Это не основные, а вспомоществующие атрибуты веры, и, видя в храме образы, перед которыми молились поколения прихожан, мы невольно настраиваемся на серьезный благоговейный лад. А, впрочем, и правда, зачем протестантам иконы? По их утверждениям, они уже все спаслись. «Ты веришь в Христа?» «Ну» «Всё, ты спасся, и все твои грехи прошлые, настоящие и будущие прощены!» Во какая шара! В результате сегодня более двадцати процентов американцев на полном серьезе считают себя святыми. Ну да Бог им судья.
Андрей поймал себя на мысли, что он не о том сейчас думает. А тут как раз начали сходиться прихожане.
Пятеро человек, двое мужчин и три женщины, заняли места на правом клиросе (место для чтецов и певчих на правом конце солеи), Андрей приготовил и разжег кадило. Началась первая часть всенощной службы под названием великая вечерня.
Отверзлись Царские врата и старый отец Арсений начал каждение алтаря.
После того, как диакон Андрей Марченков воскликнул «Востаните! Господи, благослови-и-и!» и перекрестился орарем[34], дальнейшее происходило как во сне.
В молитвословиях и священнодействиях прославлялся Творец за промышление Его о мире и человеке, вспоминалось о блаженном пребывании прародителей в раю, об их грехопадении, обетовании о Спасителе мира и вере в Него ветхозаветного человека. Прихожане благодарили Бога за Его благодеяния, каялись в грехах и испрашивали у Него благословения на остаток дня и ночь.
После того, как закрылись Царские врата, старый батюшка отец Арсений, наблюдавший за диаконом на протяжении всей службы, увидел, как того слегка повело один раз, второй. Вместе с молодым священником он усадил Андрея в алтаре на стул у Горнего места.
У Андрея кружилась голова.
— Экий ты слабенький, отец диакон. Посиди немножко, отойди. Небось, недавно-то служишь, а?
— Второй раз, — честно признался Андрей.
— Вот те на, а службу знаешь крепко. Ученый?
— Богословский факультет Православного университета.
— А-а, теория. Что ж, теорию ты знаешь, теперь познавай практику. А ты, тёзка мой дорогой, хоть и молод, но справился хорошо, — последние слова похвалы адресовались отцу Арсению-младшему. — А не ты ли тот батюшка, которого похитили из столичного прихода поселенцев?
— Я, отец Арсений.
— Господи, что ж тебе пришлось вынести-то!
— Ничего, благодаря Господу и нашему отцу диакону Андрею я здесь.
Андрей, отдыхая, постепенно приходил в себя перед утреней. А в храме шла исповедь. Принимали батюшка Арсений-старший и батюшка Арсений-младший. К старшему стояла очередь из детей и мужчин среднего возраста, а к младшему тянулись старики и женщины. Но исповедовались все. Княжну Юсупову подвели к молодому батюшке, и тот, накрыв голову прихожанки епитрахилью и наклонившись к ней, выслушивал исповедь. Потом он скажет, что никогда в своей недолгой практике не слышал такой чистой и искренней исповеди, да и услышит ли потом еще от кого-нибудь?
Началась утреня. В подземной церкви погасли все лампы и свечи, кроме свечи на аналое — там чтец торжественным голосом читал шестопсалмие — молитвословие, состоящее из шести псалмов (3, 37, 62, 87, 102 и 142). Вся обстановка в храме не только напоминала о той ночи, когда пастухи услышали весть от ангела о родившемся Спасителе (звучало Евангелие от Луки, глава 2. стихи 9-14), но и располагало к молитве, к самоуглубленному и внимательному слушанию чтения.
Закончилась всенощная служба 1-м часом[35] — чтением псалмов, тропарей, кондаков и молитв. Первый час (по древнему исчислению времени, соответствует нашим 7-му, 8-му и 9-му часам утра) посвящен воспоминанию того, что в этот час Господь был веден от Каиафы к Пилату, был оболган врагами и осужден.
Служба закончилась, но люди не спешили расходиться. Все хотели получить благословение как от всеми любимого старца отца Арсения, так и от молодого батюшки, сразу приглянувшегося всем без исключения. А еще хотели пожать руку диакону Андрею, который, по слухам, и есть тот самый отчаянный смельчак, который уложил половину вооруженной охраны колонии, а также спас из бандитского плена отца Арсения-младшего.
Говорили обо всем и говорили бы еще всю ночь, но старая княжна решительно прекратила эту спонтанную душевную встречу, резонно мотивируя тем, что гостям нужно отдохнуть, а уже далеко за полночь.
Петр Иванович Головин подсуетился и откуда-то с помощником притащил в свою комнату второй топчан со свежим бельем. Сам же он, категорически отвергнув протесты отцов священнослужителей, ушел ночевать в другую комнату.
Когда отец Арсений и Андрей Марченков, наконец, улеглись в первые за последнее время более или менее нормальные кровати, между ними произошел такой диалог.
— Андрей, я нахожусь под впечатлением. Я такой веры, такого благоговейного и богобоязненного отношения к таинствам, такой искренности и чистоты не видел. Я бы с удовольствием остался служить у этих прихожан. Вы как думаете?
— Я думаю, отец Арсений, что вы правы. Я тоже с таким сталкиваюсь впервые. И где? Здесь, в глухой тайге! Княгиня, живые истории, живые легенды, живая вера! Да, вы правы. Но не нужно забывать о тех бесах, которые рыщут за забором. Давайте-ка сначала выберемся отсюда, а потом посмотрим.
— Согласен. Сослужим литургию с отцом Арсением, и тогда… Кстати, как он вам?
— Я еще в лесу был поражен исходящей от него благодатью и спокойствием. Думаю, что вы встретились не случайно.
— Может быть, может быть. Но смогу ли я быть достойным такого светлого и опытного батюшки?
— А почему нет? Всё ведь в руках Божьих. Но на Бога надейся, а сам что?
— Не плошай.
— У меня, кстати, появилась одна мысль. Не знаю, вправе ли я так думать.
— А что такое?
— Да дело в том, что ваш московский приход почти всем своим составом желает вернуться в Москву. Вот я и подумал, что, может быть, эти люди переселятся в Новый Фавор, ведь избы с собой все равно никто забирать не будет.
— Точно! Это просто замечательно!
— Ладно, давайте спать. Завтра утром литургия, а потом неизвестно что. Обсудим всё потом. Спокойной ночи!
— Ангела-хранителя!
— И вам Ангела-хранителя!
Но они, уснув безмятежным сном, не знали, что глубокой ночью через щель железной двери на сторону секретной тюрьмы ЦРУ прямо под ноги проходящему мимо чернокожему часовому тихонько упала записка. Она немедленно была доставлена к разбуженному по этому случаю Саймону Блюмкину. В ней говорилось: «Сегодня православный священник отец Арсений и диакон Андрей, которых вы нам вчера передали, служат литургию в подземной церкви под первым бараком вместе со старым отцом Арсением».
Сон сразу слетел с ЦРУшника. Он рванул трубку интеркома и вызвал троих своих заместителей: офицера морских пехотинцев, начальника отряда наемников и рыбоглазого шефа безопасности бывшей секты скопцов. Около компьютерного монитора сидел дежурный сержант и наблюдал за показаниями камер видеонаблюдения. Никаких движений и ничего подозрительного.
— Джентльмены, это как понимать!? Какая подземная церковь?? Это что получается: у нас под носом лагерь с подземными коммуникациями, а мы до сих пор ничего не знали??
— Мистер Блюмкин, я предлагаю зачистку.
Саймон посмотрел на произнесшего это предложение рыбоглазого шефа службы безопасности скопцов и заорал:
— Зачистку, да? Зачистку, я вас спрашиваю?!? Вы сначала ответите за зачистку колонии заключенных и общины скопцов, а потом будете нести свой бред! Идиот, вы хоть понимаете, что мы находимся не на острове далеко в океане! Мы и так подняли слишком большой шум, а вы предлагаете «зачистку»!!
— Но этой колонии не существует!
— Де-юре не существует, де-ю-ре! А де-факто о ней знают те, кому надо об этом знать, и поверьте, что это не два-три человека. Нам сдали в аренду эту базу именно с теми людьми за забором, и если мы их зачистим, то нас самих зачистят. Годы работы — всё напрасно! И всё из-за этого проклятого «московского туриста», который не только чуть не поубивал здесь всех, но к тому же оказался православным диаконом! Кошмар какой-то! Хорошо, что хоть лабораторию удалось сохранить.
Так они спорили не меньше часа. Наконец, решение было принято.
— В котором часу заканчивается литургия?
— А какая разница?
— Нам не нужен лишний шум. Дождемся, когда закончится служба, и выдернем оттуда нашего загадочного «диакона Андрея». А потом проверим подземелье.
— Что насчет остальных?
— А что насчет остальных? Без подземной церкви и этого диверсанта они будут продолжать жить так, как жили. Наша главная задача — отправить груз и русского. Отправим — разберемся и с подземельем, и с тем, кто вообще они такие, эти «прокаженные». Но аккуратно. Перегнем палку — кто будет работать? Или вы забыли, что лаборатория теперь у нас?
— Но зачем ждать окончания литургии?
— Затем, что надо знать историю. Русские весьма набожные, и если мы сорвем им службу, то они обязательно полезут в драку, и нам придется вести настоящий бой. А так на литургию соберутся в одном замкнутом пространстве все обитатели колонии. Ничего не подозревая, раздобрев, они расслабятся, и тогда мы их возьмем по-тихому. Так, всем слушать приказ: к утру найти подземный выход из колонии в тайгу, по которому в лагерь проникает старый священник!
— Есть, сэр!
Когда Саймон вернулся в свою комнату досыпать, он впервые за все время пребывания здесь подумал: «А почему эти люди, имея подземный ход, ни разу не пытались бежать? И куда, кроме московского поселения, все время бегает их волосатый монстр, которого они иногда выпускают в лес для острастки возможных непрошеных гостей? И кто такой этот старый таежный священник? Проклятые загадочные русские!»
В семь тридцать утра все прихожане колонии уже были в церкви. Еще с тоннелей было слышно их приближающееся пение. Кто одиночным голосом, а кто попарно или по трое творили нараспев молитву: «Аз же множеством милости Твоея, вниду в дом Твой, поклонюся ко храму святому Твоему, в страсе Твоем»[36]. Все, входя в подземную церковь, крестились, клали три глубоких поясных поклона с молитвой: «Боже, очисти мя грешнаго и помилуй мя», затем брали свечи из коробки, которую держала пожилая женщина в нарядном платье и застиранном до белоснежного блеска платке, и становились на свои места.
Всё было чинно, торжественно, по-праздничному. Андрей невольно залюбовался этими людьми, которые в храм пришли не на других посмотреть и себя показать, а пришли на самую важную, самую священную из служб — литургию. Ни одного человека не было неопрятно одетым — все надели самое лучшее и самое праздничное, что было. Никаких серых спецовок, никаких «немарких» рубашек и угрюмых платков — только светлое и радостное. Но самое главное — это выражение лиц. Радость и благоговение — вот какие были лица! Праздник! И не было притворных псевдо-смиренных наклоненных вбок головок, никаких поблекших черных глаз, никаких жеманных вздохов. Сегодня воскресный день! Андрей столько видел в городских приходах показного притворства, что сейчас был просто поражен. Там он видел мужчин, одетых как будто для грязной работы в гараже, и женщин: богатых дамочек в роскошной шали, как бы небрежно наброшенной на почти святой «лик» и снисходительно-«ласково» смотрящих на окружающих, или женщин попроще, завернутых в грубую дерюгу. Добавьте к этому потухший скорбный взгляд — и более жуткого типажа для похорон или для какого-нибудь фильма ужасов не найти. И приходским батюшкам нужны были колоссальные усилия, чтобы увести приход от театрального лицедейства и настроить на подобающий лад.
Здесь же, слава Богу, всё было по-другому. И слова Спасителя «ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»[37] были как раз об этих людях.
Началась литургия Святого Иоанна Златоустого.
Зачем служится литургия? Затем, что она установлена нам Самим Иисусом Христом: «.Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: примите, ядите, сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов»[38]. Так Он велел нам: «сие творите в Мое воспоминание»[39]. Высокая идея литургии заключается в том, что она рассказывает и указывает на явление в мир Спасителя, совершение дела спасения, на Его чудное учение, страдания, смерть, воскресение и вознесение на небо.
Андрей сейчас не только служил литургию в качестве диакона, но и молился со всеми. И удивительное дело: молитва, которая редко когда давалась искренней и горячей, здесь совершенно легко и свободно заполняла все его естество и, соединяясь с молитвами других молящихся, летела к Творцу. И нипочем была пятиметровая толща земли над ними, и никакого значения не имел высоченный забор с колючкой и вооруженной охраной вокруг лагеря — люди, молящиеся здесь, были свободны. Прихожане творили «общее дело», что в переводе с греческого и означает слово «литургия».
Когда же оба священника, воздев руки горе, начали молитву, призывая на Святые Дары благодать Святого Духа, а старый отец Арсений воскликнул: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молимся, Боже наш», Андрей вообще не знал, где он находится, на земле или на Небе. Совсем как делегация святого равноапостольного князя Владимира в Константинопольской Софии.
В этот момент совершается освящение Даров: силою Духа Святого через молитву и благословение священника хлеб и вино приобретают божественные свойства Тела и Крови Христа Бога. Все, в том числе и Андрей, стояли «добре — со страхом» и особенно горячо молились, а когда песнопения окончились, поклонились до земли святым Таинам Христовым.
Еще Андрей отметил, как проникновенно и искренне пели прихожане «Символ веры» и «Отче наш», а когда отец Арсений вынес потир (Чашу) со Святыми Дарами, то никто не торопился и не толкался, чтобы первее принять Причастие, как это часто, увы, бывает, а «со страхом Божиим и верою» после молитвы «Верую Господи и исповедую» делали земной поклон и, сложивши крестообразно на груди руки, благоговейно подходили к Чаше.
Первыми причащались дети, потом мужчины, потом женщины. Среди мужчин, с трогательной аккуратностью сложив руки на груди и обливаясь слезами, принял Причастие и Остап. Его одели в не совсем профессионально сшитые, но все же вполне приличные брюки и белую угловатую рубашку. Вот только на ногах были обыкновенные плетеные лапти, потому что обуви ему так и не смогли соорудить.
«Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом, так и ядущий Меня жить будет Мною. Сей-то есть хлеб, сшедший с небес. Не так, как отцы ваши ели манну и умерли: ядущий хлеб сей жить будет вовек»[40].
Запивши «теплотой» Святое Причастие, прихожане выслушали благодарственные молитвы, чтобы, получив великую милость от Бога, не оказаться неблагодарными.
Соединившись с Христом Богом (то, что даже ангелам небесным не дано!), все причастники поздравляли друг друга. Поздравляли и диакона отца Андрея, который просто сиял от счастья. Подошел поздравить его и старец отец Арсений.
— Со Святым Причастием тебя, отец Андрей! Да ты прямо светишься! Слушай, ты ж у нас человек ученый, может, скажешь слово православным?
Андрей решительно замахал руками.
— Я? Им? Ну что вы! Кто я такой? Да я по сравнению с ними обыкновенный книжник. Моя вера — вряд ли даже горчичное зерно, а я сейчас вот полезу на амвон и буду глаголать? Нет, увольте, ни за что. Тем более я простой диакон, а не священник. Прошу, не вводите в искушение, не омрачайте праздник.
Старец посмотрел, улыбнулся и ободряюще похлопал диакона Андрея по плечу.
А молодой отец Арсений не отвертелся. Пока его старый тезка отошел в алтарь потреблять оставшиеся в Чаше Дары, он вышел на амвон, от волнения сжимая крест обеими руками, прокашлялся и…
— Дорогие братья и сё…
Бах!!
Все обернулись в сторону двери, закрывающей тоннель из барака княжны Юсуповой. Из-за нее донесся громкий звук как от упавшего плашмя листа тяжелого железа. Через несколько секунд сквозь щели в двери в храм начал заползать белый едкий дым. Почти сразу же в дверь забарабанили: «Откройте, это мы!»
Стоявшие рядом прихожане бросились к несложной, но прочной задвижке. Когда открыли дверь, в храм ввалилось четверо кашляющих и чихающих мужчин в серых спецовках. Эти люди вместе с другими четырьмя колонистами из другого барака должны были во время службы хаотично дефилировать по лагерю, изображая некую активность.
— Закрывайте дверь! Немедленно закрывайте и баррикадируйте дверь!! — сквозь кашель хрипели все четверо разом.
Тревога мгновенно заполнила подземную церковь. Не дожидаясь объяснений, крайние к двери прихожане, прижимая ко рту и носу кто платок, кто рубашку, захлопнули дверь и задвинули засов.
— Подоткните щели! — отец Арсений-старший удивительно быстро для своего возраста подошел к двери и, приняв из чьих-то рук серую спецовку, показал, как и где нужно затыкать щели, чтобы в храм не шел слезоточивый газ.
— Батюшка, но чем же ее забаррикадировать?
Старец не успел ответить, так как в дверь с той стороны сначала два раза резко ударили (видимо, сапогом), а потом начали стрелять из автоматов. Батюшка еле успел отскочить сам и отстранить рядом стоявшую прихожанку.
В двери появлялось все больше и больше дыр, а щепки от пуль осыпали притихших по сторонам людей. Что делать? Единственное, что утешало — дверь была сбита на совесть, крепко и мощно, и далеко не все пули могли пробить ее. Но все-таки еще немного, и дверь неминуемо превратится в решето, рассыплется.
И тут церковь потряс нечеловеческой силы рык, от которого даже автоматы за дверью перестали «сверлить». Это зарычал Остап. Рванув на себе рубаху, он одним движением допрыгнул от амвона до ближайшего к двери бревна, вышиб его ногой из-под опоры, в которую оно упиралось. Опора представляла собой массивную железную плиту размерами чуть больше канализационного люка, без которой бревно не подпирало бы потолок, а проткнуло бы его. Эта опора, оказавшись без подпорки-бревна, упала, но, не долетев до земли, оказалась в левой лапе Остапа. Правой он зажал подмышкой само бревно. Прикрываясь плитой, как щитом, от пуль, Остап поволок бревно к двери. Ну кто после этого осмелится назвать его недоразвитым! С той стороны опомнились и продолжили стрельбу. К Остапу на помощь бросился Андрей, так как отполированное бревно начало у того выскальзывать из-под руки. И как раз подоспел вовремя. Вместе они, соблюдая максимальную осторожность, благополучно заблокировали дверь.
— Это не надолго. Нужно отсюда выбираться, — Андрей подошел к старому отцу Арсению. Тот стоял посреди своей паствы, спокойный и невозмутимый.
Вдруг кто-то крикнул:
— Смотрите, другая дверь!
С дверью тоннеля, ведущего ко второму бараку, произошло то же самое: крики, дым, четверо полуживых от газа «статистов» на полу и выстрелы в дверь.
Остап с Андреем повторили маневр с бревном.
Тут начала проявляться новая напасть: начал осыпаться потолок храма.
Андрей снова подошел к старцу.
— За третьей дверью тихо. Нужно быстро уходить в тайгу, батюшка! Не застрелят — так потолок обвалится!
Было видно, что старый отец Арсений принял решение. Он поднял вверх правую руку, призывая всех к вниманию.
— Дорогие братья и сестры! Пришло время. Доверьтесь мне как своему пастырю и своему священнику. Сейчас вы все выйдете через третью дверь в тайгу и пойдете под водительством молодого отца Арсения и отца Андрея. Они вас выведут к вашему новому жилью. Отец Андрей, сможешь?
— Смогу, конечно, но как же.
— Нет времени. Подойди сюда.
Андрей подошел, сложил руки и наклонил голову.
— Благословляю тебя, воин Андрей, вывести отсюда этих людей, — отец Арсений вдруг наклонился к самому уху Андрея. — Твои знакомые в селении Новый Фавор скоро уедут домой. Может, они согласятся приютить наших?
— Да, конечно, я сам об этом думал!..
— Вот и славно. А сейчас прими мое пастырское благословение: Бог благословит тебя, раб Божий Андрей, на добрые дела. Ступай с Богом! Ангела-хранителя!
Каждый прихожанин, несмотря на опасность, старался ближе подойти к своему любимому батюшке и выразить свою тревогу от его слов и намерений. Но батюшка был занят более насущным делом.
— Отец Арсений, подойди.
Молодой священник, бледный как мел, все еще сжимая крест на груди, подошел к старцу. В это время грохот выстрелов и треск щепок словно перестали существовать.