В структуре гомофобной инфантильности без труда обнаруживается вытесненный акцент на своей априорной социальной исключительности. Гомофоб не говорит о своей априорной социальной исключительности, она им предполагается - визави должен считать ее сам.
В женском обществе гомофобу легче делать акцент на своей априорной социальной исключительности, в обществе мужчин такое позиционирование ему совсем тяжело.
NB. Надо сказать, что структура вытеснения акцентированного представления о своей априорной социальной исключительности у агрессивного и сомневающегося гомофобов различны. И у того и у другого акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности вытесняется посредством представления о своей мужской ничтожности. Но агрессивный гомофоб, в отличии от сомневающегося, вытесняет еще и представление о своей мужской ничтожности. Вытеснение происходит посредством нарочито агрессивного мужского образа. «Мужественность» агрессивного гомофоба всегда демонстративна, всегда напоказ; ее задача однозначто убедить окружающих в зашкаливающей маскулинности ее носителя. Именно поэтому «мужественность» агрессивного гомофона соткана из символов мужественности, принятых в его референтном социуме за таковые.
Структура вытеснения акцентированного представления о своей априорной социальной исключительности у агрессивного гомофоба надежнее нежели у сомневающегося, что отнюдь не способствует его психическому здоровью. Чем дальше от сознания находится вытесняемая психическая структура, тем менее она контролируема принципом реальности. В частности: сомневающийся гомофоб в общении предстает гораздо менее амбициозным, нежели агрессивный. Акцент на своей априорной социальной исключительности у сомневающегося гомофоба ближе к сознанию, а следовательно проявляется он более критично, нежели у агрессивного. Плюс к этому, данное представление, опять же благодаря близости к сознанию, у сомневающегося гомофоба легче подвержено критике. Амбициозность сомневающегося гомофоба не только более «умная», нежели у агрессивного, но она еще и более обучаемая, и более адаптивная.
О функциональном значении акцента на своей априорной социальной исключительности я подробно останавливался в работе «Закономерности формирования…». Значение данного представления для контроля над психическими процессами огромно, поэтому оно крайне устойчиво даже при полном отсутствии каких-либо вменяемых аргументов в его поддержку. Что уж говорить, если какие-то аргументы у человека все же находятся.
Акцент на своей априорной социальной исключительности поддерживается гомофобом с помощью нескольких представлений-аргументов. В качестве таковых выступают: представление о наличии у себя неординарных способностей к тому или иному виду деятельности, представление о наличии у себя некого эксклюзивного доступа к источнику эстететического и нравственного чувства, представлением о своей сексуальной и эстетической сверхценности, представление о своей избранности (неких эксклюзивных отношениях с конечной причиной мира). Можно сказать, что перечисленные представления-аргументы расширяются до представления о своей априорной социальной исключительности, имея последнее своим основанием.
Не все представления-аргументы сознательны. Сознательны лишь наиболее критичные из них. Например, гомофоб всегда с готовностью говорит о своих творческих достижениях даже, когда они не столь очевидны. Чем менее критично представление-аргумент, тем глубже в подсознании оно располагается. Но, даже из самого глубокого подсознания оно может пробиться в сознание, если появится соответствующий референтный социум. Так, например, представление о своей сексуальной сверхценности «залегает» в подсознании довольно глубоко; сам гомофоб никогда не говорит о своей сексуальной сверхценности, но если женщина или мужчина вне себя от счастья начнут охотится за ним как за неким ценным призом, то окажется, что данные восхищение и «охота» не покажутся ему такими уж абсурдными. Представление-аргумент о своей избранности самого глубокого «залегания», но опять же, если возникнет соответствующий референтный социум, то гомофоб легко может стать каким-нибудь «проводником» каких-нибудь «высших сил». Иногда представление-аргумент становится нужен в сознании до такой степени, что гомофоб сам начинает искать подходящий для его актуализации референтный социум.
В контексте этиологии проблемы гомосексуальных страхов важно акцентировать внимание на вытесненном представлении о своей сексуальной сверхценности. Проблема именно в том, что данное представление вытеснено из сознания: гомофоб никогда не говорит и не думает о своей сексуальной сверхценности, хотя именно данное представление является основой его социального позиционирования. Даже неглубокий анализ легко выявляет данный перекос. Так, например, проблема публичной презентации бизнес проектов получила возможность разрешения, когда анализант понял, что выходя на сцену для защиты своего проекта он неосознанно позиционирует себя не как умный, а как красивый.
Собственно сверхценной, собственная сексуальность становится в голове гомофоба именно благодаря тому, что данное представление вытеснено: раз вытеснено, значит - некритично. Гомофобу кажется, что его хотят все, что он ценный приз для любого, хотя объективно все как раз наоборот: сексуальность гомофоба крайне избирательна. В этом проблема критического переосмысления гомофобом своих тотальных сексуальных неудач. По его подсознательному сценарию их просто быть не может. Поэтому, когда очередная красивая девушка, а гомофоб выбирает только «статусных» девушек, не обращает на него никакого внимания, он совершенно теряет возможность к какому-либо рассуждению и погружается в свое привычное мужское ничтожество.
Именно потому, что представление о своей сексуальности вытеснено, оно может получить гомосексуальную фабулу. Если мужчина точно знает, что является сверхценным сексуальным объектом, но точно не знает для кого именно, место «ценителя» вполне может занять мужская фигура. Это тем более вероятно, учитывая, что гомофоб неосознанно ищет встречи с «идеальным» отцом, о котором мы поговорим ниже, и всячески отторгает материнский образ в качестве претендета на его бесценное тело, хотя именно под материнский запрос гомофоб неосознанно формирует свой сексуальный образ.
NB. Здесь целесообразно сказать несколько слов о возможности возникновения у гомофоба представления о своей сексуальной сверхценности. Можно предположить, что этой возможностью является отношение родителей к своему ребенку в первые два-три года его жизни. В эти годы даже родители с уплощенной эмоциональностью испытывают к своему ребенку приливы нежности и непреодолимые позывы «потискать» и расцеловать пяточки. Принимая во внимание шизоидный характер психики гомофоба, что означает очень раннее начало непрерывной памяти, возможность формирования им представления о сверхценности своего тела в этот период кажется более чем вероятной. А еcли учесть, что он может помнить еще и сопроводительный родительский текст, сопровождающий обычно все эти «тисканья» и «целования», становится совсем понятным почему гомофоб считает себя таким «аппетитненьким», таким «сладеньким», таким «так бы и съел ушко, а я попку». Нельзя сбрасывать со счетов и возможность того, что запомнившийся ребенку тактильный восторг от его тела исходил не от «холодных» родителей, а от родственников или вообще посторонних людей.
Глубина вытеснения (сила сопротивления) всегда прямо пропорциональна разрушительному потенциалу содержащемуся в вытесняемом переживании. В частности, представление-аргумент о своей «избранности» и представление-аргумент о своей сексуальной сверхценности вытесняются гомофобом особенно глубоко именно потому, что они обладают большим относительно других патогенных переживаний разрушительным потенциалом. Оба данных представления латентно содержат в себе отношения с матерью, которые, в свою очередь, расширяются в бессознательное инцестуальными фантазиями. Именно инцестуальные фантазии образуют ядро вытесняемого материала, представляя для психики наибольшую опасность. Можно сказать, что целью вытеснения из сознания и представления о своей «избранности», и представления о своей сексуальной сверхценности является удержание в бессознательном состоянии инцестуальных фантазий.
Оставшись без критического присмотра со стороны принипа реальности представление о своей “избранности”, в тандеме с вытесненым же представлением о сексуальной сверхценности, под действием закона энтропии начинает самопроизвольно мутировать в образ гея. В следствии данной мутации в сознании гомофоба появляются две навязчивости: навязчивая ассоциация с образом гея и навязчивое побуждение пережить гомосексуальный опыт. Данные навязчивости образуют ядро структуры, воспринимаемой гомофобом как потенциальный источник гомосексуального возбуждения. Рассмотрим данные навязчивости подробнее.
Навязчивая ассоциация с образом гея. У всех инфантильных психик, к которым относится, как психика гомофоба, так и психика гея - есть нечто общее. Подчиненные отцовской воле, все инфантильные невротики компенсируются через акцентуацию представления о собственной априорной социальной исключительности.
NB. Представление о своей априорной социальной исключительностиесть у каждого человека, но в нормальном случае оно уравновешивается онтологическим предчувствием тождества всех со всеми. В патологическом случае человек делает искусственный акцент на своей априорной социальной исключительности, пытаясь игнорировать, опять же – искусственно, онтологическое предчувствие тождества. Осознать свою априорную социальную исключительность в чистом виде невозможно, потому что невозможно избавиться от онтологического предчувствия тождества. Максимально на что здесь способен человек – это осознать свою априорную социальную исключительность как “избранность”, где под “избранностью” понимаются некие эксклюзивные отношения с конечной причиной мира. Онтологическое предчувствие тождества структурирует контекст “избранности”: “избранный” всегда послан людям с некой миссией. В зависимости от плотности принципа реальности миссианский контекст осознается более или менее критично.
В зависимости от сохранности чувства здравого смысла данное представление принимает более или менее критичные формы. Геи, у них с чувством реальности совсем плохо, культивируют данное представление о себе наименее критично – в форме бреда «избранности»: геи открыто позиционируют себя в качестве неких божественных существ, априорно отличных от окружающих "масс". У гомофобов с чувством реальности гораздо лучше, поэтому они не могут открыто провозгласить себя избранными. Только где-то в подсознании они лелеют эту сладкую, еще не оформившуюся в слова мысль. Гомофоб живет так, как будто он такой же как все, но в глубине подсознания, часто даже не очень глубоко, пригрелась мечта о "вечном празднике", который ему почему-то уготован.
Проблема, повторюсь - именно в том, что представление о собственной избранности блокировано гомофобом в подсознании. Все, что не может быть осознано, не может быть подвергнуто критике: человек не может проверить на истинность представление, которого как бы нет.
Будучи нескорректированной принципом реальности представление о своей избранности становится для гомофоба неосознанным идеалом; соответственно, неосознанными идеалами становятся и все те счастливцы, которые открыто живут жизнью “избранных”. Но вот засада, - все эти «счастливцы» почти сплошь геи; по крайней мере, сами геи прикладывают много усилий для того, чтобы окружающие воспринимали их именно как особенных людей, - людей из «вечного праздника». Как бы парадоксально это ни звучало, встреча с геем, по сути, является для гомофоба встречей со своим идеалом. Пока представление о собственной избранности не прошло через критику принципа реальности именно геи будут являться наиболее яркими представителями кагорты “избранных” из вечного “праздника жизни”. Конечно, гомосексуализм не входит в планы гомофоба, но в его планы входит избранность и “вечный праздник”; соответственно, встреча с человеком из этого “праздника” будет для него всегда долгожданным событием.
Образ, воплощаемый геем, неожиданно для гомофоба, оказывается идеальным объектом для проекции им своего собственного идеала. На образ гея неосознанный идеал гомофоба ложится совершенно беспрепятственно. Беспрепятственность здесь обусловлена именно неосознанностью идеала. Если бы гомофоб знал идеал самого себя получше, то эта проекция была бы более проблематичной, а соответственно и невольная идентификация с образом гея была бы, как минимум, неустойчивой.
Не понимая основы своего навязчивого внимания к гламурным геям, и пытаясь исключить даже возможность наличия в себя гомосексуальной предрасположенности, гомофоб начинает мучительное сканирование себя на гомосексуальные пристрастия.
Мучение здесь вещь обязательная; не просто оторвать себя от своего идеала, особенно если этот идеал неосознанный; трудно бороться с тем, чего как бы нет. Но, не ведая все эти тонкости строения собственной психики, гомофоб воспринимает сам факт наличия мучений в качестве доказательства своей гомосексуальной предрасположенности, что, конечно, не добавляет ему радости в жизни.
NB. По этой теме целесообразно посмотреть на страничке "Вопросы и ответы" вопрос «У меня есть проблема гомосексуальных страхов, так я ее сформулировал…».
Нельзя быть «Юпитером» и не примеряться к совершенному своеволию во всем, в том числе, и в сексуальной практике. Неосознанная «избранность» таит в себе еще одну серьезную «засаду» для гомофоба. Дело в том, что "избранность" - это не констатация факта, а процесс, в котором есть своя внутренняя логика. Данная логика может быть точно выражена формулой «Что позволено Юпитеру, то не положено быку». Человек, позиционирующий себя в качестве отличного от всех остальных людей по некому априорному признаку, вынужден навязчиво противопоставлять себя «быкам». Совпадение своих пристрастий и мнений с мнениями и пристрастиями «быков» непроизвольно девальвирует сверхценность "избранного", что конечно же, переживается им весьма болезненно. Если нет таланта, или он недостаточен для производства соответствующего продукта, то в качестве априорного критерия своей избранности человек всегда использует стремление к своеволию, под которым понимается принцип «избранным все позволено». Вот тут-то и «засада» для рефлексирующего гомофоба, - это «все позволено» оказывается значительно ограничено в выборе приоритетов: все позволенным оказывается только невозможное для «обычного» человека. "Избранный" навязчиво стремится делать то, что аномально для большинства людей. Если он может, а лучше – любит, делать неприемлемое и противоестественное для остальных, то значит он – “избранный”, значит он - Бог. Фильм Паоло Пазолини «Сало или 120 дней содома» прекрасная иллюстрация к данному тезису. Претензии на избранность всегда, в конечном итоге, выливаются в немыслимо извращенный секс, поедание говна и изощренные убийства детей.
К слову сказать, психоанализ тоже не избежал нарцисической логики. Помню, меня поразила характеристика, данная Фрейдом одному молодому человеку, проходившему у него курс психоанализа, он сказал примерно следующее: «Как истинный философ, он мог возбуждаться только от чьих-нибудь свежих экскрементов». Не понятно причем тут философия, но разъяснений к этому странному утверждению Фрейд не дал. С психоаналитиками надо быть осторожными.
Проблема, опять же, в том, что представление о своей “избранности” у гомофоба вытеснено, в противном случае у него возникли бы естественные вопросы к неестественным побуждениям, а так, побуждения есть, а вопросы задать не удается.
На фоне изысканного фасада гомосексуальной жизни, гомофоб кажется себе просто трусом, который не решается на гомосексуальный опыт, а геи, соответственно – “Юпитерами”, потому что делают что хотят, плюя на запреты и табу. Возможность пережить гомосексуальный опыт становится для гомофоба навязчивостью, потому что она начинает коррелировать у него с представлением о достоинстве собственной личности. «Если я не тварь дрожащая и право имею, почему я покрываюсь холодным потом от одного предположения, о возможности секса с тем обаятельным юношей?» - такой примерно текст навязчиво звучит в голове гомофоба.
Ему, конечно, невдомек, что дело тут совсем не в трусости или смелости, что холодным потом покрывается его принцип реальности, предчувствуя аномальный для себя опыт; но он всего этого не знает, и мучает себя примеряясь к возможности гомосексуального опыта.
Второй фактор. Вытесненные «сексуальные отношения» с матерью.
NB. Понятие “сексуальные отношения” в данном контексте используютя в кавычках потому, что фактически никаких сексуальных отношений между гомофобом и его матерью нет, есть только возможность таковых. Иногда, данная возможность обретает плоть и мальчик рассказывает о сексуальном предложении матери, равно как о своих инцестуальных фантазиях, как о неком длящемся событии. Но даже в этом случае речь все же идет только о возможности события: анализ показывает, что сексуальное предложение матери является таковым только в качестве интерпретации мальчиком поведения матери, а собственные инцестуальные фантазии не становятся побудительным мотивом к реальным действиям.
«Сексуальная» составляющая отношений с матерью – это общее место любой разновидности комплекса Эдипа; одновременно – это самое напряженное место любой разновидности комплекса Эдипа. Напряженность обусловлена неизбежно возникающей необходимостью вытеснения инцестуальных фантазий, которыми, опять же с неизбежностью, прирастают «сексуальные» отношения мальчика с матерью. Для гомофобной инфантильности это особенно актуально в связи с тем, что мать, в представлении гомофоба, видит в нем некий сверхценный для себя сексуальный объект.
Гомофоб представляет себя сверхценным для своей матери сексуальным объектом, на этом надо сделать особый акцент. Сразу бросается в глаза некритичность данного представления, с одной стороны, и его устойчивость к критике, с другой. Данное противоречие разрешается очень просто: все дело в его желательности. Для гомофоба, как впрочем и для любого другого инфантильного невротика, жизненно важно восстановить эмоциональное единство с матерью. Потребность в этом настолько высока, что ребенок становится совершенно неразборчив в средствах. Любая мысль, позволяющая ему отогнать страх быть брошенным матерью, идет в дело. Мысль о сверхценности своего тела для матери помогает ему решить эту задачу. Напомню: на момент зарождения мысль о сверхценности своего тела для матери не является такой уж абсурдной. В первые годы жизни родители, действительно, что называется “дышат” над своим ребенком. Абсурдной данная мысль становится только после того как в ней появляется сексуальное расширение.
Представление о сверхценности своего тела неизбежно преобразуется в представление о своей сексуальной сверхценности. Дело тут вот в чем. По мере взросления представление о сверхценности своего тела для матери становится все менее критичным, соответственно нарастает внутренняя угроза быть брошенным матерью. Представление о своей сексуальной сверхцености становится, если так можно выразиться “упаковкой” для представления о сверхценности своего тела, придающей данному представлению более критичный вид, что, в свою очередь, позволяет сохранить его “успокоительный” эффект.
Представление о сверхценности своей сексуальности, как я уже говорил выше, стабилизирует самую сложную психическую проблему гомофоба – овладение матерью. Гомофобу крайне важно быть не просто сексуальным, а именно сексуально сверхценным. Только в этом случае у матери не останется выбора, только сверхценность его сексуальности заставит мать хотеть только его.
Кроме того, существует еще один фактор, заставляющий гомофоба беспрестанно трудиться над критичностью представления о сверхценности своей сексуальности. Для гомофоба крайне важно, чтобы инициатором сексуальных отношений была именно женщина, только в этом случае он становится невиновным в глазах ревнивого отца, избегая тем самым страшной и мучительной смерти.
Целесообразно сказать несколько слов о том, как именно гомофоб делает исходно некритичное представление о своей сексуальной сверхценности устойчивым к критике. Схема стандартная. Любое бредовое представление, к которым безусловно относится и представление о сверхценности своей сексуальности, может пройти через критику принципа реальности только посредством одобрения Другим и только в виде своего символа, который Другой должен правильно считать.
Одно из предназначений Другого в психике человека состоит как раз в том, чтобы поддерживать некритичные, но крайне важные для него представления о себе. Прототипом Другого всегда является мать, точне – представление ребенка о своей матери. Подробно об этом я писал в другой работе. Акцент на том, что именно мать является прототипом Другого позволяет разрешить парадокс абсолютной устойчивость к критике абсолютно некритичного образа сексуально сверхценного существа. Любая критика представления гомофоба о своей сексуальной сверхценности будет разбиваться о восхищенный взгляд его матери, который, как ему кажется, говорит о его сексуальной сверхценности.
“Восхищенный взгляд матери” – это интерпретация гомофобом отношения матери к себе, в основе которой лежит предустановленный им вывод о своей сексуальной сверхценности. Как предустановленный вывод, сексуальная сверхценность будет считана гомофобом из любого, даже разочарованного взгляда матери. Мне не раз приходилось говорить своим анализантам примерно следующее: “Почему Вы так уверены, что мать жаждет добраться до вашего члена? Может быть она носится с вами, потому что ей по-матерински жалко Вас, а не потому, что Вы такой “сексуальный приз”. Вполне возможно, что ее материнское сердце разрывается при виде вашего худого и болезненного тела. А может быть ее мучает чувство вины или разочарования?”.
Характерно, что для поддержания представления о своей сексуальной сверхценности присутствие матери для гомофоба совершенно необязательно, достаточно того, что восторженная оценка его сексуальности была, а следовательно – потенциально возможна. С обретением данной возможности любой благожелательный, и даже не благожелательный, женский, и даже не женский, взгляд будет напоминать гомофобу о “восхищенном взгляде матери”, стабилизируя тем самым его абсурдное по сути, представление о своей сексуальной сверхценности.
Целесообразно напомнить еще об одном механизме стабилизации некритичного представления о себе. В работе “Закономерности…” я делал акцент на том, что любой невротический образ надет на “тело” акцентированного представления о своей априорной социальной исключительности. Это непременное условие существования любого невротического образа. Будучи на “теле” акцентированного представления о своей априорной социальной исключительности даже самый абсурдный невротический образ получает статус легитимного. По-житейски это очень понятный тезис: каких экстравагантностей не простишь настоящему аристократу или признанному гению. Дали, например, искренне считал, что все производимое им является для масс сверхценным продуктом; говорят, он даже дерьмо свое умудрялся продавать. Важно, конечно, не то, что продавал, а то, что покупали.
Представление о своей сексуальной сверхценности не является исключением из правила: как и любой другой невротический образ, он “надет” на акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности. И как в любом другом случае, акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности легитимизирует представление о сексуальной сверхценности. Хотя, объективно - это конечно и чушь, но на первый взгляд, не так уж абсурдно выглядит утверждение, что у избранного и фалос должен быть какой-то особенный.
Особым фактором, определяющим абсолютную устойчивость к критике абсолютно некритичного представления гомофоба о своей сексуальной сверхценности является то, что и легитимизация образа априорно исключительного социального существа и легитимизация акцентированного представления о своей сексуальной сверхценности идут из одного и того же источника: “восторженные глаза” матери выдают право на существование обоим бредовым представлениям, каждое из которых делает фалос гомофоба “божественным”.
Особенностью “сексуальных” отношений гомофоба с матерью является их очевидность для сына. Гомофобу легко увидеть соблазнение в отношении матери к себе. Его мать совершает если не все, то почти все ошибки, о которых я говорил в работе “Профилактика психических расстройств подросткового возраста (пособие для родителей)”. И хотя это именно ошибки, о реальном соблазнении, в подавляющем большинстве случаев, речь не идет, ребенку сложно отделаться от мысли, что мать хочет с ним секса.
В отношениях гомофоба с матерью мы наблюдаем взаимную индукцию двух бредовых представлений: мать неосознанно проецирует на сына образ своего идеального мужчины, сын, также неосознанно, проецирует на мать образ своей идеальной женщины. В результате взаимной индукции получается “сладкая парочка”, каждый участник которой вынужден бороться с возможностью возникновения инцестуального возбуждения. Гомосексуальные фантазии являются как раз средством этой борьбы, а гомосексуальный страхи ее следствием.
Как я уже не раз говорил, - гомосексуальность – есть экстремальная форма вытеснения возможности инцеста. Когда инцест становится наваждением ребенок непроизвольно(!) переключает свое либидо на гомосексуальный объект. Как наиболее удаленный в ассоциативном ряду от образа матери, гомосексуальный объект прекрасно справляется с функцией вытеснения инцестуальных фантазий. Во время психоанализа этот момент хорошо виден: как только анализант натыкается на сексуальное расширение в своих отношениях с матерью у него тут же возникают гомосексуальные страхи.
Проблема гомосексуальных страхов появляется главным образом потому, что “сексуальный” аспект отношений с матерью вытеснен гомофобом. В вытесненном состоянии сексуальные отношения с матерью кажутся гораздо более привлекательными нежели они могут быть на самом деле. Но самое главное не в этом. Вытеснение сексуального аспекта отношений с матерью лишает гомофоба возможности добраться до базовых проблем эдипова комплекса, образующих контекст данных отношений.
NB. Все перечисляемые в данном разделе факторы характерны и для гея с той только разницей, что у гея это уже не акценты, а психотические образования в острой стадии. Если, например, у «сомневающегося» гомофоба акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности не может пробиться в сознание через принцип реальности иначе как в виде скромной претензии с множеством оговорок, сомнений и отступлений, то гей заявляет о своей избранности, как о неком совершенно очевидном факте не подлежащему никакому сомнению и обсуждению. Фактически, сознание гомофоба, особенно «сомневающегося», погружено в состояние собственной мужской ничтожности, тогда как гей наслаждается созерцанием собственной исключительности на фоне господствующего «быдла».
Раз уж возникла тема сходства психики гомофоба и гея необходимо сказать несколько слов и о принципиальном различии этих двух психических конституций. Принципиальных отличий, как минимум, два: Любовь к матери у гея вытеснена. Он дистанцируется от матери вполне сознательно и также сознательно не испытывает к матери никаких чувств помимо негативных. Гомофоб, напротив – крайне привязан к матери. Любовь к матери у гомофоба гипертрофирована, ее образ идеализирован. В отличии от гея, который акцентировано не мужчина в отношениях с матерью, гомофоб позиционирует себя как мужчина своей матери, ее надежа и опора. Вторым принципиальным отличием является отношение к гомосексуализму. Гомофоб готов на крайние меры, только бы не стать геем; а гей готов на крайние меры, только бы быть геем. Гомофоб не хочет быть геем и всячески борется с потенциальным источником гомосексуального возбуждения в себе. Гей, напротив – держится за свою гомосексуальность из последних сил.
Третий фактор.«Демонизация» образа родного отца.
Я уже неоднократно говорил, что гомосексуальность – это идеальное разрешение комплекса Эдипа. Если бы не онтологическая интуиция, подсказывающая человеку, что гомосексуализм – это путь в небытие и эстетическая фрустрация от созерцания этого небытия, - количество геев и лесбиянок было бы куда большим.
Можно говорить о следующей закономерности: чем сложнее комплекс Эдипа, чем сложнее молодому человеку вытеснить возможность появления инцестуальных побуждений, тем скорее в его психике появится потенциальный источник гомосексуального возбуждения. Образ гея решает все “эдиповы” проблемы, поэтому он неосознанно притягивает всех тех, кто эти проблемы испытывает. Чем больше испытывает, тем больше притягивает.
Одной из основных черт гомофобного инфантилизма является отсутствие идентифокации со своим родным отцом.
Третьим фактором, определяющим появление потенциального источника гомосексуального возбуждения является необходимость культивирования резко негативного образа отца, как возможности вытеснения инцестуального побуждения. Здесь прослеживается та же закономерность: чем ярче возможность появления инцестуального побуждения, тем сильнее потребность в страхе перед отцом, тем более негативным становится его образ в глазах сына, тем потенциально более привлекательным для него становится средство нивелирования подавляющей агрессии отца. Данное средство содержится в образе гея.
NB. Надо сделать акцент на том, что негативный образ отца далеко не всегда является сознательным. Часто до страха перед отцом добраться невозможно; в подавляющем большинстве случаев он либо бессознательный, либо находится глубоко в подсознании.
Страх перед отцом вытесняется с помощью идеализации его образа. Идеализированный образ отца является сыну безусловным авторитетом, которому он подчиняется не из страха, а как носителю истины. Как носителю истины сын сам делегирует отцу законодательную функцию в отношении собственных действий. Эта модель наиболее характерна для традиционных обществ. В таком обществе сын никогда не сталкивается с необходимостью вытеснения страха перед отцом, потому что даже возможность конфликта с носителем истины (традиций) - глупа, безобразна и аномальна; следовательно - априорно исключена самим принципом реальности.
Отличительной чертой человека с вытесненным страхом перед отцом является подавленное своеволие. Идеал его “Я” находится на месте “сверх-Я”.Чем дальше от сознания находится страх перед отцом, тем более органично человек чувствует себя в роли носителя неких «истинных ценностей», тем с большим энтузиазмом человек переносит свое регламентированное существование.
Третий фактор сам по себе имеет сложную структуру. В нем можно выделить потенциальный источник гомосексуального побуждения и, как минимум, два фактора способствующих актуализации данного потенциала. Первым фактором является – необходимость вытеснения инцестуальных побуждений. Вторым фактором является – переход гомофоба из “родительского аквариума” в среду “доминантного противостояния”.
Потенциальным источником гомосексуального побуждения является инфантильный образ “Послушного отцовской воле априорно исключительного ребенка”. В данной формуле инфантильного образа две части, и обе они работают на появление в психике ребенка потенциального источника гомосексуального возбуждения. “Априорно исключительный ребенок” с необходимостью расширяется в “избранного”. Понятие “избранного”, в свою очередь, легко становится источником гомосексуального побуждения, об этом я говорил выше. Обсуждаемый третий фактор связан с понятием “послушного отцовской воле”. Даже на уровне простой интуиции ума видно, что понятие “послушный” при определенных условиях может самопроизвольно стечь в понятие “пассивный” с гомосексуальным наполнением.
О формировании образа “Послушного…” я подробно говорил в работе “Закономерности…”. Здесь я напомню только, что данный образ несет на себе большую функциональную нагрузку. Помогая ребенку решить проблемы овладения матерью и неитрализации отцовской агрессии - он становится необходимым для него. Характер необходимости усиливается впоследствии, когда на этот же образ ложиться еще и функция вытеснения возможности образования инцестуальных фантазий. Акцент на необходимом характере отождествления с образом “Послушного…” в контексте обсуждаемой проблемы крайне важен: данную необходимость гомофоб принимает за предрасположенность к роли “послушного”, что в свою очередь прирастает страхом наличия в себе некой латентной гомосексуальности.
Достаточно долго, вплоть до момента возникновения необходимости вытеснения возможности появления в сознании инцестуальных побуждений, образ “Послушного…” является относительно комфортным для ребенка. Это связано не только с тем, что он решает его серьезные проблемы, о чем я говорил выше. Негативный образ отца, которому “подчиняется” ребенок во многом исскуственное образование. На самом деле, отец скорее позитивный персонаж в жизни ребенка, нежели отрицательный герой. Соответственно подчиняться такому “агрессору” совсем не унизительно. В образе “послушного” совершенно отчетливо прослеживается элемент игры или спектакля, который ставит ребенок.
Негативный образ отца возникает естественно: в какой-то момент отец осознается ребенком как противник в борьбе за мать. Но, поддерживается негативный образ отца ребенком искусственно. Очевидно, например, что агрессивный образ отца несет ребенку скрытые девиденты. В представлении сына отец злиться на него потому, что проиграл ему битву за мать. Между отцом и сыном мать выбрала сына, разглядев в нем априорную исключительность. Злость отца воспринимается сыном, как доказательство своей априорной социальной исключительности.
Предчувствуя контекст, сын внутренне улыбается, когда отец срывается на нем без видимой причины. Не смотря на страх перед разворачивающимся действом, сыну приятен спектакль под названием “Заколдованный принц и чудовище”. Он не только греет его самолюбие, но и снимает перманентную проблему потери матери, косвенным образом предопределяя ее будущий выбор. Отец злится от бессилия, предчувствуя свою потенциальную(!) неспособность повлиять на унизительный для себя выбор жены.
По-настоящему, ребенок воюет с отцом только в сознании и ближайшем подсознании, - там отец - страшный и коварный враг, готовый на всё. Но где-то далеко, на заднем плане, почти в бессознательном, живет у ребенка мысль, что вся эта война идет понарошку, и что, на самом деле, отец его любит, да и он тоже любит отца. Эта мысль придает ребенку уверенность в своих силах и способствует его желанию “воевать”. Доказательством этому служит странная, на первый взгляд, уверенность ребенка, что отец воюет с ним по известным правилам, которые не может нарушить, а если уж и уничтожит его, то только после обнаружения доказательств. Зачем ненавидящему отцу доказательства? Почему он не может уничтожить сына только из ненависти? Ответ очевиден: потому что на уровне глубокого подсознания ребенок уверен, что вся эта война идет понарошку и, на самом деле, отец никогда не причинит ему настоящего вр