Утро 13 ноября 1918 года. В Печенге давно уже выпал снег. Темные тучи носились над океаном. Сильный порывистый ветер трепал их, как парус лодки. Волны с ревом катились на берег, далеко забегая в предгорья бухты. На горизонте океана виднелся английский крейсер "Кохран". Он то поднимался на белые гребни волн, то снова погружался в водное пространство. В 9 часов утра дежурный сержант, два офицера и усиленный наряд солдат вошли в тюрьму. Началась перекличка. По окончании ее сержант вынул из кармана список арестованных и на ломаном русском языке называл фамилии. Внесенным в список двадцати шести заключенным приказал немедленно выйти из помещения тюрьмы с вещами для отправки, как оказалось, в Александровск.
В этой группе был и я.
Попрощавшись с товарищами, мы вышли. Нас отвели в сторону и передали английскому караулу, который отвел нас к пристани и разместил в шлюпки для переброски на тральщик, стоявший недалеко от пристани. Шлюпки сильно бросало, то и дела захлестывало водой. Мы все промокли, продрогли; ни обуви, ни верхнего платья у большинства заключенных не было, если не считать жалких лохмотьев.
- Эх... Скорей бы умереть! - произнес кто-то со вздохом.
Мороз крепчал и дошел до 25 градусов. Борта шлюпки обмерзали. Минут через сорок шлюпки пристали к тральщику. Окоченевшие, мы с большим трудом поднимались на борт тральщика по веревочной лестнице. Один из заключенных сорвался с лестницы и упал в воду. Стоило больших усилий спасти несчастного.
Но вот тральщик дал сигнал и снялся с якоря.
"Куда везут нас?" - Сержант сказал: "В Александровск". Но этому мало верили. Ведь не раз бывали случаи, когда интервенты и белогвардейцы объявляли заключенному, что его везут в Советскую Россию, а на самом деле над ним учиняли зверскую расправу под предлогом "побега". Так был расстрелян около станции Медвежья Гора секретарь Энгозерского райпарткома тов. Парахин.
В пути из Печеный в Александровск арестованные находились на палубе. Холодный морской ветер с брызгами волн, падавших на палубу тральщика, нестерпимо леденил нас. Через несколько часов тральщик свернул в Александровскую бухту, а потом причалил к безлюдной пристани. Видны были одни лишь английские часовые, охранявшие склады и пристань. Хотелось поскорей в помещение, чтобы хоть немного обогреться. Вышли на берег. Началась поверка, после которой нас привели к деревянному бараку, приспособленному под тюрьму. Английский конвой сдал нас итальянскому караулу. После еще одной мучительной поверки нас впустили в холодный барак - тюрьму. Окна барака покрылись толстым слоем льда и промерзшего снега. Снаружи окна опутаны колючей проволокой. Стены настолько промерзли, что через час после топки печей со стен потекла вода. Кроме двух печей в бараке ничего не было - ни нар, ни тюфяков. Страшно было думать, что спать нам, полураздетым, придется на обледеневшем полу.
По ночам в помещении заключенных выставлялся внутренний караул. Были также и наружные посты. Вместе с нами из Печенги прибыл и провокатор Миневич, роль которого нам стала ясной с первых же дней пребывания в Печенге. Через неделю из Печенги в Александровск доставили новую партию заключенных в 80 человек. В помещении тюрьмы становилось тесно. Размещались на полу. Горячей пищи не давали и даже вместо кипятка поили холодной водой. Тем не менее всех нас гоняли на работы в порту - по выгрузке грузов для нужд гарнизона. Часть арестованных гоняли на разделку дров. От работ не освобождались ни полураздетые, ни даже больные. Медицинской помощи - никакой. Баня отсутствовала. Вскоре заключенных стали одолевать паразиты. Их развелось так много, что приходилось сбрасывать с лохмотьев одежды палкой.
Во второй партии заключенных, прибывших в Александровск, был семидесятилетний старик-еврей (имени его не помню), высланный из Англии за сочувствие большевикам. Несчастного быстро свалила цинга, он слег, не двигался и вскоре скончался. Вследствие недоедания началось массовое заболевание цингой. Из 106 заключенных, находившихся в Александровске, 7 человек уже не вставали на ноги и не двигались. По категорическому требованию заключенных - приостановить заболевания цингой, интервенты согласились выдавать нам по столовой ложке лимонной кислоты на человека в день. Вместе с тем командование интервентов в Мурманске согласилось выдавать за каждый проработанный день дополнительно две галеты. Дабы не умереть с голоду, каждый из нас старался выйти на работу и получить дополнительный паек.
Чем дальше, тем труднее становилось переносить нечеловеческие лишения. Поэтому, несмотря на усиленную охрану, двое наших товарищей решили бежать, так как им угрожали смертной казнью. Откладывать побег было рискованно, - их могли расстрелять в любую минуту. Группа заключенных-большевиков всесторонне обсудила план задуманного побега и решила помочь товарищам всеми средствами. Бежать наши товарищи могли только через окно, во время утренней оправки. В этот момент наружный часовой, служивший одновременно и выходным, уходил от барака с группой арестованных для опорожнения параши. Вечером группа заключенных отвлекла внутреннего часового, а другая группа, заслонив от часового окно барака, распутала и порвала колючую проволоку. Для маскировки, проволоку в поврежденных местах соединили. Закончив подготовку, заключенные разошлись и легли спать. Провокатор Миневич, во избежание расправы над ним заключенных, к этому времени был переведен в особую загородку и не видел происходившего.
Ночь прошла. После утренней поверки наружный часовой открыл нашу камеру и вывел четверых заключенных с парашей метров за тридцать от барака. Пользуясь кратким отсутствием часового, товарищи подготовились. Внутренний часовой стоял у выходной двери. Группа арестованных, как и вечером, вступила в разговор с часовым, а другая - в пять человек - подошла к окну и заслонила его. Кроме того я поднял одеяло, рассматривая его, чтобы еще больше замаскировать побег. Благодаря таким мерам и спаянности коллектива, двум нашим товарищам удалось вырваться из плена и избежать расстрела. Администрация тюрьмы догадалась о побеге только при вечерней поверке. Поиски бежавших интервентами были тщетны.
После освобождения Севера от белых и интервентов я встретился в Вологде с одним из этих бежавших. Он рассказал, что им в первый же день побега удалось договориться с кем-то из команды буксирного парохода и в качестве кочегаров добраться до Архангельска. В Архангельске они покинули пароход и больше не возвращались на него.
После побега режим в Александровской тюрьме стал еще более жестоким. Караулы были усилены. "Неблагонадежных" интервенты спешили перебросить в Мурманск, что они и сделали в первой половине декабря 1918 года. В первую партию, отправленную в Мурманск, попал и я. В Мурманске интервенты приспособили под тюрьму линейный корабль "Чесма", стоявший на рейде.
НА ЛИНКОРЕ "ЧЕСМА"
Линкор "Чесма" принадлежал к типу старых кораблей, мало пригодных в условиях современного морского боя. Но он оказался пригодным для изоляции "неблагонадежных" заключенных. "Чесму" стали заполнять заключенными из печенгской, александровской и мурманской тюрем. Охрану заключенных на "Чесме" нес специальный отряд английской морской пехоты. Солдатам охраны строжайше запрещалось передавать что-либо заключенным и тем более вступать с ними в разговоры. За малейший проступок солдатам предписывалось стрелять в заключенных. Необычайно суровый режим, голод, цинга делали наше пребывание в плавучей тюрьме невыносимым. Некоторые солдаты охраны сочувствовали и помогали нам. Пользуясь отсутствием дежурного офицера, они передавали нам остатки своей пищи, табак, спички, белье и пр., вступали с нами в разговоры. Мы рассказывали солдатам о Советской России, о большевиках, о задачах мировой социалистической революции.
И без того суровый режим на "Чесме" особенно усилился после побега, совершенного шестью заключенными 27 декабря. По договоренности с русскими матросами, бежавшие товарищи проникли по вентиляционной трубе в кочегарку, переоделись в матросские костюмы, получили старые пропуски, не без содействия стоявших на палубе и у трапа часовых сошли на берег и совершили удачный побег. Командование охраны произвело следствие, но виновных в содействии бежавшим не обнаружило.
После этого побега нам запретили давать горячую пищу. Значительно сократили паек. Теперь выдавали по две галеты с примесью костяной муки и по 200 граммов холодной воды на сутки. Охрану усилили. Вместо одного дежурного офицера ставили трех. Перед вступлением на пост и при сдаче его солдат обыскивали. Общение заключенных с солдатами стало совершенно невозможным.
Через дежурного офицера мы предъявили командованию следующие требования: немедленное предъявление обвинений всем заключенным; ежедневно давать заключенным пятнадцатиминутную прогулку на верхней палубе; увеличить норму суточного довольствия; в случае неудовлетворения этих требований в трехдневный срок заключенные объявят голодовку.
Требования наши остались неудовлетворенными. Тогда мы решили: отказаться от приема пищи, не вставать на поверку и не отвечать на вопросы офицеров и охраны.
На следующее утро, как обычно, на поверку явился дежурный офицер. Заключенные лежали на своих местах. На команду - "встать, построиться" - ответили молчанием. Принесенные галеты и вода остались нетронутыми. В первый день голодовки к нам больше никто не пришел. На следующий день повторилось то же. На третий пришла какая-то комиссия, проверила пищу, осмотрела помещение и, не получив от заключенных ответа на поставленные вопросы, удалилась. К концу четвертого дня голодовки некоторые и без того истощенные товарищи не могли встать с коек. На пятый день один из заключенных, убоясь голодной смерти, пытался покончить самоубийством. К вечеру пятого дня уже никто не мог встать на ноги. На шестой день снова явилась комиссия. Врач освидетельствовал состояние голодавших. Комиссия обещала принять меры... К вечеру нам сообщили: командование находит возможным улучшить наше положение. Мы прекратили голодовку. К большинству голодавших теперь вынуждены были применить искусственное питание.
Навсегда останется в памяти пребывание на "Чесме" рядом с тов. И. Веселовым, приговоренным к казни. На территории Кольской базы, неизвестно кем, выстрелом из револьвера был убит английский офицер-контрразведчик. В убийстве заподозрили случайно проходившего рабочего порта товарища Веселова и арестовали его. Вечером 23 декабря осужденного, закованного в наручники Веселова привели на "Чесму" и поместили в изолированный кубрик, рядом с нами. Мы узнали о нем утром 24 декабря. Захотелось установить с ним связь, узнать, кто он, за что осужден и т. д. Начали перестукиваться с ним. Но Веселов не понимал нас. Тогда мы взяли кусок шпагата, привязали к нему завернутую в тряпку записку и карандаш; через иллюминатор стали размахивать этим свертком перед иллюминатором кубрика Веселова. Он заметил и поймал сверток. Таким же путем мы получили от него ответ. На обороте нашей записки он писал: "Я Веселов И. Осужден военнополевым судом к повешению, об. уб. англ. офиц.". К сожалению, мы ничем не могли помочь смертнику.
Вечером 24 декабря к Веселову прибыл священник с двумя офицерами и одним штатским. Несколько человек из нашего кубрика бросились к дверям - не удастся ли услышать их разговор? Веселову объявили: командующий войсками утвердил смертный приговор. Поп предложил Веселову покаяться. Но тот категорически заявил священнику, что ему не в чем и не перед кем каяться, так как вокруг него палачи и убийцы, подлые наемники капитала, "в том числе и ты, варвар..."
Дверь кубрика захлопнулась. Мы не знали, уведен ли Веселов, или еще нет. Постучали. Он ответил тем же стуком. Значит еще не уведен. Узнать большего о Веселове нам не удалось. Да и стоило ли надоедать несчастному в последние тяжелые минуты его жизни...
Около двух часов ночи по трапу, соединявшему "Чесму" с транспортным судном, послышались шаги. Заключенные бросились к иллюминаторам. Это шел конвой английской морской пехоты во главе с офицером. Стук каблуков и ружейных прикладов нарушил тишину ночи. Дежурный щелкнул замком и открыл дверь в кубрик смертника. Через замочную скважину до нашего слуха донеслось знакомое "Come out".* Не успел смертник перешагнуть порог, как двое солдат скрутили ему руки за спину и одели железные наручники. Снова "Come out", и Веселова повели. (* Выходить)
Проходя мимо двери нашего кубрика, он крикнул:
- Прощайте, товарищи! Смерть палачам, наемникам англо-французского капитала!
Кто-то из заключенных ответил ободряюще:
- Не падай духом! За тебя отомстят!..
Мы не видели, как умирал Веселов. Но прибывшие на "Чесму" заключенные рассказывали, что он умер смертью героя. Казнили его недалеко от "Чесмы", на берегу Кольской бухты. Перед казнью он грубо оттолкнул палача, пытавшегося завязать ему глаза, и сказал:
- Мне не стыдно смотреть на своих палачей!
Когда же Веселову набросили петлю, он крикнул:
- Да здравствует Советская власть во всем мире!
Исполняя приказ офицера, - солдаты, уже по трупу повешенного, дали залп. Трудно сказать, было ли это проявлением зверской ненависти со стороны офицера к повешенному, или желание поскорее отделаться... Звук залпа донесся через открытые иллюминаторы до нас. В эту ночь никто из нас не мог заснуть.
На "Чесме" мы пробыли с декабря 1918 года до мая 1919 года, когда нас перевели в мурманскую тюрьму. За это время многие из наших товарищей преждевременно сошли в могилу от голода и цинги, а дождавшиеся освобождения от ига белогвардейцев и интервентов навсегда утратили свое здоровье.