— Урны для мусора не очень красивые, зато практичные.
Окинув напоследок двор довольным взглядом, Малькольм попытался завести Рианнон в паб, но она быстро прошла вперед, вспомнив заодно, что давно не слышала от мужчин: «За тобой не угнаться!» Войдя внутрь, она огляделась с деланным интересом. Рианнон понятия не имела, изменилось ли что-нибудь в зале. По крайней мере пока там было малолюдно и тихо. На некоторых столах она приметила невысокие медные перильца или поручни — видимо, чтобы посетители спьяну не смахивали на пол посуду… «Нет, чепуха, — подумала Рианнон, — десять к одному, что они с корабля, наверняка и Малькольм мне сейчас это скажет». Однако он ничего не сказал, просто заметил, что не знает, по-прежнему ли тут хорошо готовят. Рианнон подумала, что никогда не слышала такой наглой лжи.
Как выяснилось, готовили тут вполне прилично, но в случае Малькольма это оказался единственный плюс. Из всех знакомых Рианнон именно он был тем человеком, на которого не обращают внимания в баре, сажают за столик у кухонной двери, приносят первое блюдо, когда остальные посетители, включая тех, кто пришел позже, уже пьют кофе, и вдобавок обсчитывают. Тем не менее обед прошел нормально: Малькольм всего лишь уронил сливочное масло себе на галстук. В самом конце Рианнон, потягивая из рюмочки свой любимый зеленый шартрез, почти перестала волноваться. Некоторые моменты — вроде того как Малькольм обнаружил пятнышко на бокале и долго махал, чтобы посуду заменили, или как он потребовал принести «нормальную» перечницу, а потом следил, пока ее не принесли, — снабдили Рианнон материалом для пересказа Розмари, но застольная беседа (говорил в основном Малькольм) была невыносимо скучной. Рианнон забыла все свои опасения, пока он рассказывал ей о людях, которых она не знала. Они даже поболтали об Уэльсе, а потом и об Англии, куда перебрались некоторые их общие друзья. При словах Малькольма о том, что не стоит говорить об упадке Уэльса, если не хочешь оказаться в меньшинстве, Рианнон сразу же вспомнила, как ему разбили нос в тревильском баре. Сейчас нос выглядел вполне нормально, хоть и не ближе ко рту, чем раньше.
Покончив наконец с Уэльсом, Малькольм объявил, что еще рано, без особой спешки заказал еще кофе и попросил Рианнон рассказать о себе. Она поведала ему об Алуне и девочках. О дочерях Рианнон говорила с осторожностью, в основном из-за того, что Гвен рассказывала об их с Малькольмом двух сыновьях, которым было уже за тридцать, вернее, из-за того, о чем Гвен умолчала. Может, Малькольму и было чем поделиться, но изливать душу он не стал, только слушал вежливо. Спустя несколько минут Рианнон поняла, что взяла неверный курс.
— Еще рюмочку этой липкой штуковины? — предложил он, едва она замолчала.
— Нет, милый, спасибо.
— Судя по твоим словам, ты сейчас вполне довольна жизнью.
— О да, куда больше, чем в те времена.
— Правда?
— Забавно, в те годы я развлекалась не меньше остальных, а сейчас как вспомню, что чего-то делать уже не придется, так радуюсь, — заметила она. — Я имею в виду, что больше не нужно ходить на пляж, танцы или бегать по свиданиям.
Рианнон продолжала в том же духе, пока не заметила, что Малькольм почти не слушает, и хотя иногда кивает, не сводя с нее глаз, взгляд у него мечтательно-рассеянный.
Рианнон всегда считала, что мужчина, который ее не слушает, поступает разумно, к тому же теперь это было почти неопасно. Если в прошлом у поклонника были все шансы заметить излишек пудры или след от прыщика, сейчас эта вероятность практически свелась к нулю из-за ухудшившегося с возрастом зрения — конечно, если упомянутый поклонник не вооружался очками, что было бы по меньшей мере неспортивно. Малькольм очки не надел, но внезапно до Рианнон дошло: он не слушает потому, что предпочитает глядеть на нее как на недоступное создание, о котором можно только мечтать. Эта мысль несколько выбила ее из колеи, и она замолчала.
Пока Малькольм подзывал одну официантку, показывая, что хочет расплатиться, другая положила счет на стол.
— Думаю, неплохо, — заметил Малькольм, минуты две высчитывая размер чаевых в уме, затем на бумажке и снова в уме.
— Замечательно! Великолепная еда!
Рианнон не осилила жаркое с подливкой, на которое рассчитывала (все-таки сама она готовила его совершенно иначе), отказалась от карри с говядиной из-за риса, не стала заказывать рагу из ягненка, опасаясь, что там попадутся семена помидоров, и остановила выбор на пироге с курятиной. Мясо было довольно мягким, а вот тесто — совершенно безвкусным, почти ватным, и к тому же чересчур жирным. Рианнон съела весь салат-латук и водяной кресс, а еще немного зеленого перца, который, после того как она выжала на него пол-лимона, уже почти не драл горло.
В чистеньком туалете Рианнон постаралась успокоиться и сделала несколько глубоких вдохов — предстояло заняться вставными зубами. Она выпрямилась во весь рост, откинула назад волосы и приняла важный и высокомерный вид. Малькольм бы решил, что она излучает самоуверенность, но главной целью было обеспечить себе преимущество на случай, если кто-нибудь вломится в дверь и, увидев хорошо одетую пожилую женщину с вставными зубами в руках, смутится, или удивится, или выкажет какие-нибудь еще чувства. Все обошлось: маленький тюбик крема для фиксации зубных протезов благополучно исчез в сумочке задолго до того, как юное создание в джинсах проскользнуло в дверь и скрылось в туалетной кабинке. Рианнон вышла вполне довольная собой.
Солнце ушло на другую сторону паба, но было еще светло и довольно жарко. Малькольм стоял рядом с машиной, почти отвернувшись и слегка склонив голову набок, наверное, любовался видом, однако в его позе чувствовалась некая нарочитая небрежность, и Рианнон поняла, чтó ее ждет. Увидев, что она приближается, Малькольм занял позицию у пассажирской двери. Да, именно то, что она ожидала. Рассчитав момент, он распахнул дверь настежь, встал навытяжку, задрав подбородок, и отсалютовал дрожащей рукой, словно сержант в старом фильме. У Рианнон вспыхнули щеки, она изобразила милостивую улыбку королевы-матери, махнула и торопливо села в машину. Считается, что подобные представления призваны продемонстрировать, насколько свободно люди чувствуют себя друг с другом, подумала она, а на самом деле они только подчеркивают неловкость, а порой — взаимную неприязнь. Ладно, по крайней мере у Малькольма хватило ума не задействовать свою твидовую кепку.
— Значит, можно с полной уверенностью предположить, что ты не испытываешь настоятельной потребности окунуться в море, — сказал он, когда машина тронулась с места.
— Несомненно.
— И все же, смею полагать, ты не против небольшого путешествия на пляж?
— О, конечно. Куда?
— Узнаешь в свое время.
Они вернулись к прибрежной дороге и вновь поехали на юг, в малообжитую часть острова, где были в основном фермы, леса да изредка встречались поместья с большим домом посреди парка. Они миновали одно такое поместье, окруженное оградой с причудливыми кирпичными воротами, и начали появляться знакомые приметы: старинный дорожный указатель, сообщающий расстояние до Кармартена, Кардиффа и Брекнока, промелькнувший замок (рассказывали, будто среди его руин растет цветок, который можно найти только здесь и в Пиренеях), табличка Национального треста,[30]двухскатная крыша какого-то похожего на амбар строения с неровным треугольником оборванного выцветшего плаката, — и наконец неожиданный крутой поворот вниз, к Пул-Глен. Малькольм, разумеется, направлялся к Пул-Глен, единственной на побережье бухте с валлийским названием, может, и не самой красивой, но, по общему признанию, самой необычной. Рианнон часто приезжала сюда в молодости и помнила это место.
Первые несколько сотен ярдов узкая извилистая дорога спускалась вниз так резко, что право преимущественного проезда автоматически предоставлялось машинам, которые ехали вверх, — Малькольм дважды съезжал на обочину и останавливался. Во второй раз, на особенно крутом повороте, перед Рианнон открылся вид на простирающуюся перед отлогим морским берегом пустошь примерно в полмили шириной и бóльшую часть бухты: изогнутую гряду невысоких скал с южной стороны, длинную, почти прямую, полосу песчаного пляжа и совсем вдалеке — церковь на лесистом мысу. Дорога вела вдоль подножия утеса и через болота, некогда соленые, но уже много лет пресноводные, с зарослями камышей необыкновенно красивого бледно-оранжевого цвета. Дальше Малькольм и Рианнон повернули, проехали вдоль берега с разбросанными по нему убогими зеленоватыми растеньицами и въехали наконец на просторную, незаметную сверху автостоянку, которая вырастала перед автомобилистами неожиданно, когда они были уже совсем близко. В остальном она ничем не отличалась от других парковок: повсюду ели, пили и шумели люди.
Не теряя времени, Малькольм повел Рианнон вниз, к морю, в пустынный уголок пляжа, где валялись неприглядные обрывки водорослей, а песок перемежался скалистыми выступами. По стечению обстоятельств рядом оказалось другое место, там, где одной далекой ночью Рианнон с Дороти ловили на мелководье камбалу, вернее, старались не слишком мешать двум или трем молодым людям, утверждавшим, что знают, как ее ловить. Тогда на берегу никого не было. Никого не было и сейчас, по крайней мере в этой части, ближе к мысу: негде купаться, негде посидеть, полежать или поиграть в мяч, и детям негде побегать. Не сводя с Рианнон глаз, Малькольм молча проводил ее по каменистому выступу к тропе, которая вела к замшелой церковной ограде.
За воротами было тихо, сюда доносился только шум волн. Малькольм с Рианнон стояли лицом к морю на узкой гранитной площадке меньше чем в сто ярдов длиной, справа раскинулась гладь Пул-Глен, слева тоже была бухта, маленькая и безымянная, даже не бухта, а бухточка, заваленная камнями и почти всегда пустая. В прошлом Рианнон видела там пару рыбаков, настоящих, в прорезиненных плащах и болотных сапогах, но сейчас можно было с уверенностью сказать, что туда давно никто не заглядывал.
Места на площадке едва хватало для самой церквушки, трех-четырех рядов могил и нескольких десятков старых деревьев, в основном платанов: высокие, с пышными кронами, несмотря на соленый воздух и неподходящее время года, они бросали на землю густую тень. В некотором смысле сюда тоже никто не захаживал, а сегодня сюда добрались Рианнон с Малькольмом, и недавно кто-то приходил — привести в порядок могилы, чтобы кладбище не выглядело слишком заброшенным, хотя почти все надгробия были разбиты или изъедены временем. Впрочем, некоторые имена и даты еще можно было прочесть: валлийские имена, английские, и ни одной даты позже тысяча девятьсот двадцатого года. Церковь стояла наглухо заколоченной, и заглянуть внутрь не представлялось возможности.
— Это по-прежнему церковь, — сообщил Малькольм после довольно продолжительного молчания. — То есть ее не секуляризировали.
— Не похоже, что она действует.
— Последнюю службу провели в пятьдесят девятом году. Половина людей на пляже тогда еще не родились или были маленькими и ничего об этом не помнят. — Он улыбнулся и доверительно сообщил: — Я узнавал. Может, надеются, что когда-нибудь она снова заработает.
— Кто надеется? О чем ты говоришь?
— Ну… я не знаю, — произнес он мягким голосом. — Сейчас сюда слишком далеко добираться. То есть если ехать на машине. Когда-то люди и пешком такое расстояние проходили без труда, даже в гору, но когда это было? Я читал, что неф рассчитан на восемьдесят четыре человека.
— Малькольм, ты сам в это веришь?
— Трудно сказать. В известном смысле — да. Конечно, мне тяжело видеть, как все приходит в упадок. Когда-то я думал, что жизнь здесь будет продолжаться, как и повсюду в Британии, а теперь сомневаюсь.
— И с этим ничего не поделаешь. — Рианнон старалась говорить так же мягко. — Одно хорошо — вандалам сюда добраться тоже не просто.
— Да уж, и на том спасибо. Я люблю иногда здесь бывать. Помогает… нет, не могу, звучит слишком выспренне. В общем, это замечательное место. Тихое. Уединенное.
— Немного унылое. И ветреное.
— Мне ужасно жаль, Ри, ты совершенно…
— Нет-нет, все в порядке. — Она огляделась. — Здесь определенно есть своя атмосфера.
— Помнишь, как мы сюда приезжали? — спросил Малькольм с неожиданной настойчивостью.
— Конечно.
Рианнон хотела было добавить: «Много раз», — но Малькольм торопливо продолжил:
— Помнишь ужасную постройку, по-моему, бетонную, она еще стояла у самого конца дороги? Ее тоже снесли. Хм, оказывается, иногда это даже к лучшему. Хотя поесть можно было только в этой забегаловке.
— Точно, и хозяйка мыла посуду так шумно, что заглушала разговоры, а ключ от туалета носила в кармане фартука.
— Помнишь, как мы там обедали?
— О да! — подтвердила она в том же приступе вдохновения, что и пару секунд назад.
— Мы тогда взяли все, что нам предложили — сосиски с жареным картофелем и готовый соус.
— Угу. Еще была мрачная кошка, которая смотрела на всех, кто ее гладил, как на чокнутых.
— А я про нее забыл. Ты тогда пила стаут «Макесон»,[31]помнишь? Твой любимый напиток в те времена.
— Да, сейчас его редко где встретишь.
— А потом мы с тобой пошли гулять.
Рианнон не знала, что на это ответить, и потому молча улыбнулась и мысленно скрестила пальцы. Малькольм отступил на шаг и продолжил с прежним жаром:
— Когда мы добрались сюда, то поняли, что ночью был шторм: повсюду валялись сломанные ветки, листья и прочий мусор, и море все еще волновалось. А мы дошли до самого края площадки, туда, где она нависала над водой — да, как раз здесь, помнишь? — довольно опасное место, но в молодости мы любили опасность. Сейчас уже почти весь край осыпался. И я сказал, что никогда не буду значить для тебя столько, сколько ты для меня, и прекрасно это понимаю, но не жалуюсь. А еще сказал, что хочу, чтобы ты запомнила — я никого не буду любить так, как тебя. И ты ответила, что запомнишь. И ты ведь помнишь, Рианнон, правда?
Еще секунду назад мешать его воспоминаниям о том дне было рано, теперь — уже поздно. Так или иначе, она все равно не знала, что сказать, и потому просто кивнула.
— Замечательно! — Его неловкость куда-то исчезла. — После твоих слов все кажется намного лучше! Спасибо, что не забыла меня, ведь твоя жизнь полна другими событиями.
Малькольм посмотрел на нее с нежной улыбкой и кивнул, показывая, что пора возвращаться. По небольшому склону они стали спускаться вниз, к церковным воротам, и Малькольм дружески обнял Рианнон за талию.
— Да, я на целый день одолжил машину у своего приятеля Дуга Джонсона. Я тогда брал ее в первый раз и немного волновался. Надеюсь, это было не слишком заметно.
— Я ничего не заметила, — сказала Рианнон.
— Мы заехали заправиться, а у хмурого парня с бензоколонки не оказалось сдачи с пяти фунтов.
— Да, конечно. — В сложившихся обстоятельствах Рианнон подтвердила бы, что помнит высадку генерала Тейта у валлийского селения Фишгард в тысяча семьсот девяносто седьмом году.
— Едва мы проехали ярдов десять, как начался сильнейший ливень и мне пришлось остановиться — «дворники» плохо работали.
— Помню.
— Думаю, я даже смогу назвать точную дату. Австралийцы играли в Кардиффе и…
Внезапно он замер и уставился перед собой. Рианнон поняла — произошло что-то ужасное. Она беспомощно опустила взгляд на почерневший могильный камень и прочитала о некоем Томасе Годфри Причарде, который покинул земную юдоль семнадцатого июня тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года, оставив неутешных родных и близких. Когда Рианнон вновь подняла глаза, Малькольм пристально смотрел на нее.
— В том году Дуг Джонсон все лето был во Франции, — сказал он. — Проходил учительскую практику. Он просто не мог одолжить машину ни мне, ни кому-нибудь еще. Должно быть, это случилось в какой-то другой день.
— М-м-м… — Лишь усилием воли Рианнон не отвела взгляд.
— Наверное, мы добрались до побережья автобусом. Ты сказала, что помнишь тот день, но это невозможно.
— Да.
— Ты забыла, да? Как мы обедали, и как поднялись к церквушке, и то, что я тебе сказал, — вообще все.
Сбежать было невозможно, уклониться от ответа — тоже. Неприкрытое разочарование Малькольма стало последней каплей в череде сегодняшних неловкостей. Она закрыла лицо руками, отвернулась и заплакала.
Малькольм тут же забыл о собственных чувствах.
— Что с тобой? Что случилось?
— Я такая глупая, совершенно безнадежная и никчемная! Всегда думаю только о себе и не замечаю других людей. Подумать только, не могу даже вспомнить замечательный день, когда мы встречались, а это ведь совсем не сложно!
Малькольм обнял ее, она уткнулась лбом в его плечо, по-прежнему закрывая лицо руками.
— Любая, у кого есть хоть капля мозгов, вспомнила бы, а я не могу. Очень хочу, но не получается.
— Не говори глупости. Ты же не думаешь, что я приму твои слова всерьез? Так мило, что ты расстраиваешься из-за подобной мелочи! Подумаешь, забыла, я сам плохо помню ту поездку, перепутал дни. Но ты же помнишь, что приезжала к Пул-Глен?
— М-м-м…
— Может, помнишь, как мы были здесь вместе? Хотя бы смутно?
— М-м-м… — Может быть, сейчас она даже не врала.
— А мои слова? Я…
Рианнон не смогла ответить утвердительно.
— Нет. — Она сокрушенно покачала головой. — Прости.
— Не извиняйся, милая Рианнон, не нужно. — Малькольм посмотрел поверх ее головы в сторону берега. — Ты так расстроилась из-за того, что все забыла, а для меня это почти то же самое, как если бы ты вспомнила.
Возникла некоторая натянутость, но по крайней мере все встало на свои места. Рианнон достала салфетки, расческу и начала приводить себя в порядок, а Малькольм пустился в рассказ о том, что эту церковь построили предположительно в двенадцатом веке и на южной стене алтаря и на парапете вокруг верхушки церковной башни сохранились рельефные изображения представителя славного рода Корси и его супруги. Как раз то, что Рианнон хотелось услышать, без всякой иронии. Увидев, что она готова ехать, Малькольм окинул бухту прощальным взглядом.
— Когда-то там стояли дома, до того как море поднялось, — сказал он. — Целая деревня.
Рианнон слышала, что когда-то море покрывало болота, а потом отступило. Должно быть, это произошло в другое время.
— Наверное.
— Говорят, что два раза в год во время отлива, когда вода спокойная, сквозь нее можно разглядеть улицы, даже дома. И церковь.
— Ты по-прежнему пишешь стихи?
— Ты помнишь! — Малькольм счастливо улыбнулся. — Да, конечно. И думаю продолжать. К счастью, у меня еще есть что поведать миру.
Прежде чем он успел сказать, что именно, Рианнон выпалила в приливе внезапного вдохновения, удивившего ее саму:
— Где-то здесь был очаровательный розовый сад с кирпичной оградой и перголами над тропинками. Он принадлежал какой-то богатой семье, но после обеда туда пускали всех желающих. Не знаю, открыт ли он сейчас.
— Ну-ка, ну-ка… Может, Мансел-Холл? За Суонсетом?
— В этот раз меня не поймаешь. Я не совсем…
— Да, я понял, что ты имеешь в виду, — Брин-Хаус, точно. Дом из местного камня, облицованный кирпичом. Здесь недалеко. Хочешь туда поехать?
— М-м-м… Помнишь, мы как-то ездили туда летом, день еще тогда был непогожий?
Тот непогожий день ей запомнился: холодный и пасмурный, хотя почти без дождя.
— Думаю, да, — вполне ожидаемо ответил Малькольм. — Помню. Давай сейчас съездим, посмотрим. Как знать, может, тот сад пробудит новые воспоминания.
— А вдруг его больше нет? С тех пор многое изменилось.
— Все равно поедем, хорошо?
Голос вновь звучал мечтательно, как будто Малькольм чувствовал, что нашел частично предопределенный путь, — вернее, они вместе нашли. Поймав его взгляд, Рианнон поняла, что опасность еще не миновала, но решила: делать нечего, пусть говорит. Она взяла Малькольма за руку и не отпускала до самых ворот. За церковной оградой Рианнон вновь сжала его ладонь — в знак утешения, или извинения, или чего-то, что сошло бы за понимание, или просто как человек, который дает понять другу: что бы ни случилось, мы переживем это вместе. Малькольм ответил на пожатие, но молчал, пока они не миновали болота, а потом впервые в жизни заговорил о каких-то пустяках.