Автор Хуан Рамон Хименес
КОНЕЧНЫЙ ПУТЬ
...И я уйду. А птица будет петь
как пела,
и будет сад, и дерево в саду,
и мой колодец белый.
На склоне дня, прозрачен и спокоен,
замрет закат, и вспомнят про меня
колокола окрестных колоколен.
С годами будет улица иной;
кого любил я, тех уже не станет,
и в сад мой за беленою стеной,
тоскуя, только тень моя заглянет...
И я уйду; один—без никого,
без вечеров, без утренней капели
и белого колодца моего...
А птицы будут петь и петь, как пели.
«Быть сильным или слабым? Что же...»
Быть сильным или слабым? Что же
решить - быть слабым или сильным?
Стать наблюдателем сторонним?..
Ловцом выносливым, двужильным?..
Смотреть на дождик над водой,
на стаи облаков бесплодных
и слушать, как растут деревья,
как плещется фонтан холодный...
Иль не глядеть вокруг, не слышать...
И только труд, лишь труд извечный...
Тебя он сделает незрячим,
глухим... каким ещё?.. Конечно -
немым; немым! - немым и грустным,
всегда печальным, безъязыким,
как придорожный тихий камень,
иль как младенец, спящий в зыбке...
Контраст моей печали -
незыблемо-прекрасный вечер...
И всё, что чувства отвергали,
когда я сильным становился,
приходит вечером из дальней дали...
«Встречают ночь переулки...»
Встречают ночь переулки.
Всё стало тихим и давним.
И с тишиною дремота
сошла к деревьям и ставням.
Забрезжили звёзды в небе
над городом захолустным -
в нездешнем апрельском небе,
фиалковом небе грустном.
Огни за решёткой сада.
Скулит у ворот собака.
На синеве чернея,
возник нетопырь из мрака.
О, жёлтая дымка лампы
над детским незрячим взглядом
и вдовьи воспоминанья
и мёртвые где-то рядом!
И сказки, что мы при звёздах
рассказывали когда-то
апрельскими вечерами,
ушедшими без возврата!
А сумрак велик и нежен,
и слышно на отдаленьи,
как ночь окликают эхом
затерянные селенья.
«Люблю зелёный берег с деревьями на кромке...»
Люблю зелёный берег с деревьями на кромке,
где солнце заблудилось и кажется вечерним
и смутные раздумья, душевные потёмки,
плывут среди кувшинок, гонимые теченьем.
К закату? К морю? К миру? В иные ли пределы?
В реке звезда плеснула, и путь её неведом...
Задумчив соловей... Печаль помолодела,
и в горечи улыбка мерцает первоцветом.
«Что в руке у меня? Я не знаю...»
Что в руке у меня? Я не знаю -
ты ли это, легче пушинки,
или - это лишь тень твоя?
«Я как бедный ребёнок...»
Я как бедный ребёнок,
которого за руку тащат
по ярмарке мира.
Глаза разбежались
и столько мне, грустные, дарят...
И горше всего, что уводят ни с чем!
Арсений Тарковский
Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был
И что я презирал, ненавидел, любил.
Начинается новая жизнь для меня,
И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.
Больше я от себя не желаю вестей
И прощаюсь с собою до мозга костей,
И уже, наконец, над собою стою,
Отделяю постылую душу мою,
В пустоте оставляю себя самого,
Равнодушно смотрю на себя - на него.
Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,
Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,
Сновидения ночи и бабочки дня,
Здравствуй, все без меня и вы все без меня!
Я читаю страницы неписаных книг,
Слышу круглого яблока круглый язык,
Слышу белого облака белую речь,
Но ни слова для вас не умею сберечь,
Потому что сосудом скудельным я был
И не знаю, зачем сам себя я разбил.
Больше сферы подвижной в руке не держу
И ни слова без слова я вам не скажу.
А когда-то во мне находили слова
Люди, рыбы и камни, листва и трава.
СТАНЬ САМИМ СОБОЙ
Werdederdubist.
Гёте.
Когда тебе придется туго,
Найдешь и сто рублей и друга.
Себя найти куда трудней,
Чем друга или сто рублей.
Ты вывернешься наизнанку,
Себя обшаришь спозаранку,
В одно смешаешь явь и сны,
Увидишь мир со стороны.
И все и всех найдешь в порядке.
А ты - как ряженый на святки
Играешь в прятки сам с собой,
С твоим искусством и судьбой.
В чужом костюме ходит Гамлет
И кое-что про что-то мямлит, -
Он хочет Моиси играть,
А не врагов отца карать.
Из миллиона вероятии
Тебе одно придется кстати,
Но не дается, как назло,
Твое заветное число.
Загородил полнеба гений,
Не по тебе его ступени,
Но даже под его стопой
Ты должен стать самим собой.
Найдешь и у пророка слово,
Но слово лучше у немого,
И ярче краска у слепца,
Когда отыскан угол зренья
И ты при вспьппке озаренья
Собой угадан до конца.
ГРЕЧЕСКАЯ КОФЕЙНЯ
Где белый камень в диком блеске
Глотает синьку вод морских,
Грек Ламбринуди в красной феске
Ждал посетителей своих.
Они развешивали сети,
Распутывали поплавки
И, улыбаясь точно дети,
Натягивали пиджаки.
- Входите, дорогие гости,
Сегодня кофе, как вино! -
И долго в греческой кофейне
Гремели кости
Домино.
А чашки разносила Зоя,
И что-то нежное и злое
Скрывала медленная речь,
Как будто море кружевное
Спадало с этих узких плеч.
МОТЫЛЕК
Ходит мотылек
По ступеням света,
Будто кто зажег
Мельтешенье это.
Книжечку чудес
На лугу открыли,
Порошком небес
Подсинили крылья.
В чистом пузырьке
Кровь другого мира
Светится в брюшке
Мотылька-лепира.
Я бы мысль вложил
В эту плоть, но трогать
Мы не смеем жил
Фараона с ноготь.
ДВЕ ЛУННЫЕ СКАЗКИ
I. Луна в последней четверти
В последней четверти луна
Не понапрасну мне видна.
И желтовата и красна
В последней четверти луна,
И беспокойна и смутна:
Земле принадлежит она.
Смотрю в окно и узнаю
В луне земную жизнь мою,
И в смутном свете узнаю
Слова, что на земле пою,
И как на черепке стою,
На срезанном ее краю.
А что мне видно из окна?
За крыши прячется луна,
И потому, как дым, смутна,
Что на ущерб идет она,
И потому, что так темна,
Влюбленным нравится луна.
II. Луна и коты
Прорвав насквозь лимонно-серый
Опасный конус высоты,
На лунных крышах, как химеры,
Вопят гундосые коты.
Из желобов ночное эхо
Выталкивает на асфальт
Их мефистофельского смеха
Коленчатый и хриплый альт.
И в это дикое искусство
Влагает зритель городской
Свои предчувствия и чувства
С оттенком зависти мужской.
Он верит, что в природе ночи
И тьмы лоскут, и сна глоток,
Что ночь - его чернорабочий,
А сам глядит на лунный рог,
Где сходятся, как в средоточье,
Котов египетские очи,
И пьет бессонницы глоток.
Федерико Гарсиа Лорка «Deprofundis»
(из "Силуэта петенеры")
Ища от любви защиты,
спят они, сто влюблённых,
сухой землёй покрыты.
Красны, далеки-далёки
дороги Андалузии.
В Ко'рдове средь олив
поставят кресты простые,
чтоб не были позабыты
те, что навек уснули,
ища от любви защиты.
«Memento»
Когда умру,
схороните меня с гитарой
в речном песке.
Когда умру...
В апельсиновой роще старой,
в любом цветке.
Когда умру,
буду флюгером я на крыше,
на ветру.
Тише...
когда умру!
«А потом...»
(из "Поэмы о цыганской
сигирийе")
Прорытые временем
лабиринты -
исчезли.
Пустыня -
осталась.
Немолчное сердце -
источник желаний -
иссякло.
Пустыня -
осталась.
Закатное марево
и поцелуи -
пропали.
Пустыня -
осталась.
Умолкло, заглохло,
остыло, иссякло,
исчезло.
Пустыня -
осталась.
«Баллада морской воды»
Море смеётся
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы...
- Девушка с бронзовой грудью,
что ты глядишь с тоскою?
- Торгую водой, сеньор мой,
водой морскою.
- Юноша с тёмной кровью,
что в ней шумит не смолкая?
- Это вода, сеньор мой,
вода морская.
- Мать, отчего твои слёзы
льются солёной рекою?
- Плачу водой, сеньор мой,
водой морскою.
- Сердце, скажи мне, сердце, -
откуда горечь такая?
- Слишком горька, сеньор мой,
вода морская...
А море смеётся
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы.
«В глубинах зелёного неба...»
В глубинах зелёного неба
зелёной звезды мерцанье.
Как быть, чтоб любовь не погибла?
И что с нею станет?
С холодным туманом
высокие башни слиты.
Как нам друг друга увидеть?
Окно закрыто.
Сто звёзд зелёных
плывут над зелёным небом,
не видя сто белых башен,
покрытых снегом.
И чтобы моя тревога
казалась живой и страстной,
я должен её украсить
улыбкой красной.
«Газелла о тёмной смерти»
Хочу уснуть я сном осенних яблок
и ускользнуть от сутолоки кладбищ.
Хочу уснуть я сном того ребёнка,
что всё мечтал забросить сердце в море.
Не говори, что кровь жива и в мёртвых,
что просят пить истлевшие их губы.
Не повторяй, как больно быть травою,
какой змеиный рот у новолунья.
Пускай усну нежданно,
усну на миг, на время, на столетья,
но чтобы знали все, что я не умер,
что золотые ясли - эти губы,
что я товарищ западного ветра,
что я большая тень моей слезинки.
Вы на заре лицо моё закройте,
чтоб муравьи мне глаз не застилали.
Сырой водой смочите мне подошвы,
чтоб соскользнуло жало скорпиона.
Ибо хочу уснуть я - но сном осенних яблок -
и научиться плачу, который землю смоет.
Ибо хочу остаться я в том ребёнке смутном,
который вырвать сердце хотел в открытом море.
«Если б мог по луне гадать я»
Я твоё повторяю имя
по ночам во тьме молчаливой,
когда собираются звёзды
к лунному водопою
и смутные листья дремлют,
свесившись над тропою.
И кажусь я себе в эту пору
пустотою из звуков и боли,
обезумевшими часами,
что о прошлом поют поневоле.
Я твоё повторяю имя
этой ночью во тьме молчаливой,
и звучит оно так отдалённо,
как ещё никогда не звучало.
Это имя дальше, чем звёзды,
и печальней, чем дождь усталый.
Полюблю ли тебя я снова,
как любить я умел когда-то?
Разве сердце моё виновато?
И какою любовь моя станет,
когда белый туман растает?
Будет тихой и светлой?
Не знаю.
Если б мог по луне гадать я,
как ромашку, её обрывая!
«Идиллия»
Не проси - ни словом, ни видом
я секретов весны не выдам.
Потому что для них давно я -
словно вечнозелёная хвоя.
Сотни пальцев, тонких и длинных,
тычут с веток во сто тропинок.
Не скажу я тебе, моё диво,
отчего так река ленива.
Но вместит моя песня немо
глаз твоих светло-серое небо.
Закружи меня в пляске долгой,
только хвои побойся колкой.
Закружи ты меня на счастье
в звонкой нории, полной страсти.
Ай! Не место мольбам и обидам, -
я секретов весны не выдам.
«Люди шли за летом»
Люди шли за летом,
осень - следом.
Люди шли
зелёными лугами.
Шли с гитарами
и петухами.
По владеньям
ливней и лучей.
Медлила река,
звенел ручей.
Сердце,
бейся горячей!
Люди шли
зелёными лугами.
Осень шла
с лимонною звездой,
птичьим плачем,
вздрогнувшей водой.
Свесясь на манишку
головою.
Тише,
сердце восковое!
Люди шли за летом,
осень - следом...
«Осенний ритм»
Горька позолота пейзажа.
А сердце слушает жадно.
И сетовал ветер,
окутанный влажной печалью:
- Я плоть поблёкших созвездий
и кровь бесконечных далей.
Я краски воспламеняю
в дремотных глубинах,
я взглядами весь изранен
ангелов и серафимов.
Тоскою и вздохами полнясь,
бурлит во мне кровь и клокочет,
мечтая дождаться триумфа
любви бессмертно-полночной.
Я в сгустках сердечной скорби,
меня привечают дети,
над сказками о королевах
парю хрусталями света,
качаюсь вечным кадилом
пленённых песен,
заплывших в лазурные сети
прозрачного метра.
В моём растворились сердце
душа и тело господни,
и я притворяюсь печалью,
сумеречной и холодной,
иль лесом, бескрайним и дальним.
Веду я снов каравеллы
в таинственный сумрак ночи,
не зная, где моя гавань
и что мне судьба пророчит.
Звенели слова ветровые
нежнее ирисов вешних,
и сердце моё защемило
от этой тоски нездешней.
На бурой степной тропинке
в бреду бормотали черви:
- Мы роем земные недра
под грузом тоски вечерней.
О том, как трещат цикады
и маки цветут - мы знаем,
и сами в укромном логе
на арфе без струн играем.
О, как идеал наш прост,
но он не доходит до звёзд!
А нам бы - мел собирать,
и щёлкать в лесах, как птицы,
и грудью кормить детей,
гулять по росе в медунице!
Как счастливы мотыльки
и все, что луной одеты,
кто вяжет колосья в снопы,
а розы - в букеты.
И счастлив тот, кто, живя
в раю, не боится смерти,
и счастлив влюблённый в даль
крылато-свободный ветер.
И счастлив достигший славы,
не знавший жалости близких,
кому улыбнулся кротко
наш братец Франциск Ассизский.
Жалкая участь -
не понять никогда,
о чём толкуют
тополя у пруда.
Но им дорожная пыль
ответила в дымке вечерней:
- Взыскала вас щедро судьба,
вы знаете, что вы черви,
известны вам от рожденья
предметов и форм движенье.
Я ж облачком за странником
в лучах играю, белая,
мне бы в тепле понежиться,
да падаю на землю я.
В ответ на жалобы эти
деревья сказали устало:
- А нам в лазури прозрачной
парить с малолетства мечталось.
Хотелось летать орлами,
но мы разбиты грозою!
- Завидовать нам не стоит! -
раздался клёкот орлиный,
лазурь ухватили звёзды
когтями из ярких рубинов.
А звёзды сказали: - За нами
лазурь схоронилась где-то... -
А космос: - Лазурь замкнута
надеждой в ларец заветный. -
Ему надежда ответила
из тёмного бездорожья:
- Сердечко моё, ты бредишь! -
И сердце вздохнуло:
- О боже!
Стоят тополя у пруда,
и осень сорвала их листья.
Мерцает серебряной чернью вода
средь пыли дорожной и мглистой.
А черви уже расползлись кто куда,
им что-то, наверное, снится.
Орлы укрываются в гнёздах меж скал.
Бормочет ветер: - Я ритм вечный! -
Слышны колыбельные песни в домах,
и блеет отара овечья.
На влажном лике пейзажа
моршин проступают сети -
рубцы от задумчивых взглядов
давно истлевших столетий.
Пока отдыхают звёзды
на тёмно-лазурных простынях,
я сердцем вижу свою мечту
и тихо шепчу:
- О господи!
О господи, кому я молюсь?
Кто ты, скажи мне, господи!
Скажи, почему нет нежности ходу,
и крепко надежде спится,
зачем, вобрав в себя всю лазурь,
глаза смежают ресницы?
О, как мне хочется закричать,
чтобсльшал пейзаж осенний,
оплакать свой путь и свою судьбу,
как черви во мгле вечерней.
Пускай вернут человеку Любовь,
огромную, как лазурь тополевой рощи,
лазурь сердец и лазурь ума,
лазурь телесной, безмерной мощи.
Пускай мне в руки отмычку дадут -
я ею вскрою сейф бесконечности
и встречу бесстрашно и мудро смерть,
прихваченный инеем страсти и нежности.
Хотя я, как дерево, расколот грозой,
и крик мой беззвучен, и листьев в помине нет,
на лбу моём белые розы цветут,
а в чаше вино закипает карминное.
«Пейзаж»
Сбился с дороги вечер
и запахнулся в ветер.
В окнах остатки света
ловят ребячьи лица -
смотрят, как жёлтая ветка
сделалась сонной птицей.
А день уже лёг и стихнул,
и что-то ему не спится.
Вишнёвый румянец вспыхнул
на черепице.
«Первая страница»
Есть горы - под небосводом
они завидуют водам,
и как отраженье неба
придумали звёзды снега.
И есть иные горы,
но та же у них тоска.
и горы в тоске по крыльям
придумали облака.
«Погибший из-за любви»
- Что там горит на террасе,
так высоко и багрово?
- Сынок, одиннадцать било,
пора задвинуть засовы.
- Четыре огня всё ярче -
и глаз отвести нет мочи.
- Наверно, медную утварь
там чистят до поздней ночи.
Луна, чесночная долька,
тускнея от смертной боли,
роняла жёлтые кудри
на жёлтые колокольни.
По улицам кралась полночь,
стучась у закрытых ставней,
а следом за ней собаки
гнались стоголосой стаей,
и винный янтарный запах
на тёмных террасах таял.
Сырая осока ветра
и старческий шёпот тени
под ветхою аркой ночи
будили гул запустенья.
Уснули волы и розы.
И только в оконной створке
четыре луча взывали,
как гневный святой Георгий.
Грустили невесты-травы,
а кровь застывала коркой,
как сорванный мак, сухою,
как юные бёдра, горькой.
Рыдали седые реки,
в туманные горы глядя,
и в замерший миг вплетали
обрывки имён и прядей.
А ночь квадратной и белой
была от стен и балконов.
Цыгане и серафимы
коснулись аккордеонов.
- Если умру я, мама,
будут ли знать про это?
Синие телеграммы
ты разошли по свету!..
Семь воплей, семь ран багряных,
семь диких маков махровых
разбили тусклые луны
в залитых мраком альковах.
И зыбью рук отсечённых,
венков и спутанных прядей
бог знает где отозвалось
глухое море проклятий.
И в двери ворвалось небо
лесным рокотаньем дали.
А в ночь с галерей высоких
четыре луча взывали.
«Считая дни, неслышно, про себя...»
Считая дни, неслышно, про себя,
Пройдя с тобой, пройдя почти по краю,
И, возвратившись вновь, но без тебя,
Я не сгорел, я всё ещё сгораю.
В такие дни мне хочется молчать,
Я изучил (так раньше изучали)
Науку верить, но уже не ждать
Тебя. Вообще. На всяком расстоянье.
Твой дом закрыт. Твой смех давно не слышен.
Но всё возьмёт растаявшая просинь.
Как сон пройдёт - безрадостней и выше
За то, что дом твой листьями заносит,
За то, что дождь стучит по мокрой крыше,
За то, что в город твой приходит осень.
«Чёрные луны»
Над берегом чёрные луны,
и море в агатовом свете.
Вдогонку мне плачут
мои нерождённые дети.
Отец, не бросай нас, останься!
У младшего сложены руки...
Зрачки мои льются.
Поют петухи по округе.
А море вдали каменеет
под маской волнистого смеха.
Отец, не бросай нас!..
И розой
рассыпалось эхо.
«Школа»
Учитель
Кто замуж выходит
за ветер?
Ребёнок
Госпожа всех желаний
на свете.
Учитель
Что дарит ей к свадьбе
ветер?
Ребёнок
Из золота вихри
и карты всех стран на свете.
Учитель
А что она ему дарит?
Ребёнок
Она в сердце впускает ветер.
Учитель
Скажи её имя.
Ребёнок
Её имя держат в секрете.
(За окном школы - звёздный полог.)