Пир в аббатстве
Раскат грома на угрюмом западе возвестил о приближении ночи и шторма. Небо потемнело и словно по велению колдуна стало чёрным. Капал дождь, уныло гудел ветер, и тропинка в лесу, по которой я ехал, вдруг стала грязным и коварным болотом, которое грозило заманить в сети и меня, и моего коня. Вот так недоброжелательно нас встретили. Путешествие в таких условиях крайне неутешительное; соответственно я сильно обрадовался, когда вскоре сквозь поломанные ветки я различил мерцание гостеприимного света, который лился сквозь изморось.
Пять минут спустя я бросил поводья перед массивными дверьми огромного, многовекового здания серого цвета. Это было каменное здание, покрытое мхом, которое я принял за монастырь из-за огромного размера и священного характера. Когда я поверхностно смотрел на него, я понял, что это какое-то важное место, так как оно внушительно выделялось над треснутыми основаниями более маленьких зданий, которые, очевидно, когда-то окружали его.
Однако сила всех этих элементов мешала дальнейшему изучению и размышлению, и я был очень рад, когда в ответ на мой продолжительный стук, распахнулась дубовая дверь, и я столкнулся с мужчиной в капюшоне. Мужчина вежливо препроводил меня мимо ворот в хорошо освещённый и обширный холл.
Мой благодетель был толстым и небольшого роста. Он был одет в длинную мантию из габардина. Хозяин дома был румяным, сияющим человеком – очень милым и вежливым. Он представился как игумен Хенрикус, глава монашеского братства, в чьих покоях я оказался. Хенрикус умолял меня принять гостеприимство братьев до тех пор, пока суровость погоды не утихнет.
В ответ я сообщил ему своё имя; кем я работаю. Я рассказал ему, что я путешествую, что я должен встретиться с братом в Вароне, за лесом. Однако я попал в бурю.
Обмен любезностями произошёл – он провёл меня мимо панельного вестибюля к каменной лестнице, которая была высечена в самой стене. Здесь он что-то выкрикнул на непонятном языке, и через минуту появилось двое арапов. Казалось, они материализовались из ниоткуда. Их суровые чёрные лица, курчавые волосы и покатые глаза, иностранная одежда – обвисшие брюки из красного бархата и жакеты из парчовой ткани восточной моды – всё это сильно меня заинтриговало, хотя и казалось нелепым в христианском монастыре.
Игумен Хенрикус обратился к ним на беглом латинском. Одному он приказал позаботиться о моей лошади, а второму – показать мне комнату наверху, где (как он сообщил) я смогу переодеться из забрызганной дождём одежды в более подходящее одеяние, пока я жду вечерней трапезы.
Я поблагодарил вежливого хозяина и последовал за молчаливым роботом вверх по большой каменной лестнице. Мерцающий факел огромного служителя отбрасывал причудливые тени на голые каменные стены, которые были очень старые и обветшалые. В самом деле, массивные стены, которые возвышались снаружи, должно быть, были сконструированы очень давно. Другие здания, которые были возведены одновременно с этим, уже давно впали в неисправимый, неузнаваемый упадок.
Когда мой гид довёл меня до лестницы, он повёл меня вдоль покрытого коврами, клетчатого пола, между величавыми стенами из гобелена, которые были ярко украшены чёрной тканью. Такое бархатное убранство было крайне нехарактерно для места, где проводят богослужение, по моему мнению.
Я был потрясён своей комнатой. Она была такой же большой, как кабинет моего отца в городе Ним. Стены были увешены испанским малиновым бархатом. Кровать своим величием украсила бы дворец короля. Мебель и другие аксессуары обладали царственным великолепием. Арап зажёг дюжину огромных свечей в серебряном канделябре, который стоял в комнате, поклонился и исчез.
Осмотрев кровать, я увидел там одежду, которую игумен определил для меня на время вечерней трапезы. Там был костюм из чёрного вельвета с атласными штанами, чулки соответствующего цвета и чёрный подризник. Сняв поношенную во время путешествия одежду, я выяснил, что принесённая одежда мне отлично подошла, хотя и была мрачной.
На этот раз я погрузился в тщательное исследование комнаты. Я удивился расточительности и показному великолепию и полному отсутствию религиозных атрибутов – нигде не было видно простого распятия. Этот орден, должно быть, был богатым и властным, хотя и слегка мирским. Возможно, он был близок обществам Мальты и Кипра, чьё распутство и экстравагантность вызывали скандал.
Пока я размышлял таким образом, до моих ушей донеслись звуки торжественного пения, которое доносилось симфонически снизу. Его умеренная модуляция возрастала и уменьшалась торжественно, как будто она была рождена на расстоянии, недоступном для человеческих ушей. Звук неуловимо беспокоил. Я не мог различить ни слова, ни фразы, которые я знал, но мощный ритм сбивал меня с толку. Он бил ключом – пагубная поэма, наполненная вероломным, необычным предложением. Внезапно звуки прекратились, и я облегчённо вздохнул, сам не осознавая того. Во время пребывания в этом пении я полностью освободился от тревоги, которая была вызвана отдалёнными звуками безымянного, умеренного пения снизу.
Никогда я ещё не ел такую странную трапезу, которую я вкушал в монастыре игумена Хенрикуса. Банкетный зал был символом показного убранства. Трапеза проходила в огромной зале, чья возвышенность соответствовала этому зданию со сводчатой крышей. Стены были увешены гобеленом фиолетового и кроваво-королевского цвета и были расписаны эмблемами и гербами знатных людей, хотя мне и неизвестных. Сам банкетный стол занимал всю залу – один его конец был у двойных дверей, через которые я вошёл; другой конец был под свисающим балконом, под которым был вход в прачечную. За большим праздничным столом сидело сорок священнослужителей в рясе и чёрной одежде из габардина. Они с удовольствием набросились на многочисленный поднос с едой, от которой ломился стол. Священнослужители не прекратили поглощать пищу, слегка кивнули в знак приветствия, когда я и игумен вошли и сели во главе стола. Они продолжили пожирать с жадностью чудесный поднос с продуктами, который стоял перед ними – и делали они это крайне нелепо. Игумен не остановился и не посадил меня; не произнёс молитвы, а просто последовал примеру толпы и начал набивать желудок лакомыми кусочками у меня на глазах. Совершенно точно, что эти фламандские варвары были далеки от утончённых манер за столом. Трапеза сопровождалась странными звуками, которые исходили изо рта; еду брали руками, а остатки бросали на пол; общепринятые правила хорошего тона игнорировались. На мгновение я был потрясён, но природная вежливость пришла мне на помощь, и я продолжил трапезу без дальнейшей суеты.
Полдюжины слуг скользили молча вокруг стола, наполняли блюда или подносили тарелки с новым, экзотическим кушаньем. Мои глаза заметили чудеса кухни на золотых блюдах – во истину, перед свиньями бросили жемчуг! Эти братья в рясе, так называемые монахи, вели себя как гнусные хамы. Они ковырялись во всех фруктах – сладкая вишня, сахарные дыни, гранаты и виноград, огромные сливы, экзотические абрикосы, редкий инжир и финики. Было много видов ароматного сыра; соблазнительные супы; изюм, орехи, овощи и подносы с копчёной рыбой. Всё было приправлено элем и крепкими напитками, которые были такие крепкие, как нектар вина забвения.
Во время трапезы нас радовала музыка невидимой лютни, которая доносилась с балконов. Музыка становилась всё громче, когда шесть слуг торжественным маршем вошли и внесли огромное блюдо из тяжёлого кованого золота, на котором покоилось бедро копчёного мяса, приправленное ароматными специями. В полной тишине они прошли, убрали огромный канделябр и маленькие тарелки и поставили ношу в центр стола. Потом встал игумен с ножом в руках и порезал жаркое, бормоча торжественную молитву на непонятном языке. Куски мяса были разделены между монахами на серебряных тарелках. В этой церемонии был определённый интерес. Только вежливость не позволила мне задать вопрос игумену по поводу важности поведения этой компании. Я съел свою порцию мяса и ничего не сказал.
Обнаружить такое варварское развлечение и королевскую помпезность в монастырском ордере было в самом деле любопытно, но моё любопытство было, к сожалению, притуплено обильным впитыванием крепкого вина, которое стояло передо мной на столе, в бокалах, стаканах, фляжках, кувшинах и усыпанных драгоценными камнями кубках.
Здесь было вино разного возраста и выгонки; любопытный пьянящий аромат и головокружительная сладость странным образом на меня действовали.
Мясо было жирным и сладким. Я окунал его в сосуды с вином, которые свободно путешествовали по столу. Музыка прекратилась, и блеск от свечей неуловимо затуманил свет. Буря всё ещё ударялась о стены. Ликёр пустил огонь по моим венам, и странные фантазии промелькнули в одурманенной голове.
Я сидел одурманенный, когда прихлебательские аппетиты компании были удовлетворены, и они продолжили под влиянием вина нарушать тишину, напевая хором непристойную песню. Их веселье нарастало, и к нему добавились шутки и истории. Тощие лица бились в конвульсиях от похотливого смеха, жирные животы дрожали от радости. Некоторые дали волю нелепому шуму и большим жестам; другие скатились под стол, и оттуда их вынули арапы. Я не мог представить себе сцену, где я приезжаю в Варону, сажусь за стол своего брата. Там не будет такой шумной непристойности. Мне было интересно, знает ли брат об этом монашеском ордене, который находится так близко к его тихому приходу.
Внезапно мои мысли вернулись к компании, где я находился. Веселье и песни освободили место менее приятным вещам, так как свечи потухли, и глубокие тени плели паутину из темноты вокруг банкетного стола. Разговор превратился в едва тревожные звуки. Лица в капюшоне приобрели зловещий вид в бледном и мерцающем свете. Когда я озадаченно посмотрел на людей, сидящих за столом, я был поражён особой бледностью их лиц; они светились бледным цветом при угасающем свете с искажённым выражением злобы. Даже атмосфера в комнате,казалось, поменялась. Невидимые руки, казалось, двигали шуршащие занавески. Тени маршировали вдоль стен. Очертания домового гарцевали в странной процессии над арками на потолке с крестовыми сводами. Праздничный стол казался пустым – остатки вина испачкали бельё; половина еды покрыла пустое пространство стола; обглоданные кости на тарелках казались угрюмым напоминанием смертоносной судьбы.
Разговор стал неподходящим для моего разума – он был далёк от набожных проповедей, которые можно было ожидать от такой компании. Разговор обратился к призракам и чудесам; рассказывали старые сказки и наполняли их новым ужасом; легенды излагались прерывистым шёпотом; намёки зловещей силы сходили с губ, которые были слегка смочены вином; раздавались могильные голоса.
Больше я не сидел в полудрёме – я нервничал от усиливающихся опасений больше, чем когда-либо. Я как будто знал, что произойдёт. Наконец, игумен начал свой рассказ с любопытной улыбкой на лице. Присутствие монаха заставило остальных замолчать и внимательно слушать.
В то же самое время вошёл арап и поставил перед игуменом маленькую заполненную тарелку. Тот минуту посмотрел на блюдо и продолжил свою речь.
Очень хорошо (начал он, обращаясь ко мне), что я рискнул здесь остаться на вечер, потому что ночное пребывание других гостей не было таким счастливым. К примеру, легендарный «Дьявольский монастырь»... (здесь он остановился и закашлялся)
Согласно местной легенде, любопытное место, о котором он говорил, находилось в заброшенном монастыре, в самой чаще леса. Там жила странная компания мертвецов, которые поклонялись ордену Асмодея. Часто с наступлением темноты старые руины приобретали сверхъестественный вид, их блеск исчезал, и старые стены превращались в художество демона и обольщали проходящих мимо путешественников. В самом деле, хорошо, что мой брат не искал меня в лесу в такую ночь. Иначе он мог бы наткнуться на это проклятое место и попасть под колдовство. Согласно древним рассказам, его бы схватили, и его тело с триумфом сожрали бы отвратительные пономари – таким образом, они бы сохранили свои бессмертные жизни за счёт человеческой плоти.
Всё это говорилось шёпотом, в мёртвой тишине, как будто для меня скрывалось какое-то послание. А послание наверняка было! Когда я посмотрел на ухмыляющиеся лица вокруг себя, я понял смысл этих иронических слов. Я понял ужасное издевательство, которое скрывалось за льстивой и загадочной улыбкой игумена.
Дьявольский монастырь... подземные напевы... поклонение Люциферу... богохульное очарование, но нигде не видно креста... заброшенный монастырь в чаще леса... волчьи лица, смотрящие на меня...
Потом одновременно произошло три вещи. Игумен медленно приподнял крышку маленького подноса. Я думаю, он сказал: «Давайте закончим трапезу». Потом я закричал. Наконец, раздался благодарный раскат грома, который поторопил меня. Смеющиеся монахи, игумен, блюдо и монастырь – всё это превратилось в хаотичное небытие.
Когда я проснулся, я лежал в мокрой канаве за покрытой грязью канавой, во влажной чёрной одежде. Моя лошадь паслась в лесу, поблизости, но никаких признаков аббатства не было.
Я поплёлся в Вирону полдня спустя. Словно в бреду, я добрался до дома брата и говорил проклятия под окнами. Но мой бред превратился в бурное безумие, когда тот, кто нашёл меня, сказал мне, что мой брат куда-то ушёл. Я сразу подумал о его возможной судьбе, и я упал в обморок на землю.
Я никогда не забуду ни это место, ни пение, ни ужасных братьев. Я молюсь богу, чтобы забыть то, что я видел напоследок. Удар грома. То, что сводит меня с ума и мучает меня с тех пор, как я прибыл в Вирону. Я знаю, что всё это правда. Я могу вытерпеть знания, но я не могу вытерпеть ни угрозы, ни памяти о том, что я увидел, когда игумен Хенрикус приподнял крышку маленького блюда, чтобы показать, что за мясо осталось.
Это была голова моего брата.