Проспер Мериме. Души чистилища

Цицерон где-то говорит [1] - кажется, в трактате О природе богов, - чтосуществует несколько Юпитеров: Юпитер Критский, Юпитер Олимпийский и ещемного других, так что нет почти ни одного сколько-нибудь значительногогреческого города, который бы не обладал собственным Юпитером. Из всех этихЮпитеров сделали впоследствии одного, приписав ему все происшествия,случившиеся с каждым из его тезок в отдельности, чем и объясняется огромноеколичество любовных приключений, которые приписали этому богу. Такое же смешение произошло с доном Хуаном, личностью почти столь жезнаменитою, как особа Юпитера. Одна только Севилья насчитывает несколькодонов Хуанов, но многие другие города также имеют собственных. Каждый из нихнекогда обладал своей собственной легендой. Но с течением времени онислились в одну. Однако, если всмотреться внимательнее, нетрудно выделить каждого издонов Хуанов, по крайней мере различить двух: дона Хуана Тенорьо [2],который, как всем известно, был отправлен на тот свет статуей, и дона Хуанаде Маранья [3], кончина которого была совсем иною. О жизни обоих рассказывают одно и то же; только развязка отличаем этирассказы. Развязки здесь можно найти на всякий вкус, как в пьесах Дюсиса[4], кончающихся счастливо или плачевно, сообразно чувствительностичитателей Что до правдивости этой истории или, скажем, этих двух историй, то онанесомненна, и местный севильский патриотизм сильно бы оскорбился, если бы выподвергли Сомнению существование этих озорников, бросающих тень народословные самых знатных севильских фамилий. Иностранцам показывают домдона Хуана Тенорьо, и ни один из ценителей искусства не может побывать вСевилье, не осмотрев церковь Милосердия. Он может увидеть там гробницукавалера де Маранья с надписью, продиктованной его смирением или, еслихотите, гордостью: Aqui yace el peor hombre que fue en el mundo [ Здесьпокоится худший из людей, когда-либо живших на свете (испан.). ]. Возможно липосле этого сомнение? Правда, показав вам эти два памятника, чичероне вамеще расскажет, как дон Хуан (неизвестно только, который) сделал странноепредложение Хиральде - бронзовой фигуре, увенчивающей мавританскую башнюсобора, и как Хиральда его приняла; или о том, как однажды дон Хуан, выйдяпод влиянием винных паров прогуляться по левому берегу Гуадалкивира,попросил огня у человека, с сигарою во рту шедшего по правому берегу, и какрука курильщика (оказавшегося не кем иным, как дьяволом) удлиниласьнастолько, что перекинулась через реку и протянула дону Хуану сигару, окоторую тот закурил свою, даже не поморщившись и не обратив внимания на этопредупреждение свыше - настолько очерствело его сердце... Я пытался размежевать этих донов Хуанов, отнеся на долю каждого тустепень зла и преступности из общего предания, которая ему причитается. Нерасполагая более надежным методом, я постарался наделить героя моего, донаХуана де Маранья, лишь теми приключениями, которые не связаны поукоренившейся привычке с именем дона Хуана Тенорьо, столь известного у насблагодаря шедеврам Мольера и Моцарта. Граф дон Карлос де Маранья был одним из самых богатых и чтимых дворянСевильи. Он происходил из славного рода и в войне против восставших морисков[5] доказал, что доблесть его не уступала доблести его предков. Послепадения Альпухарры [6] он возвратился в Севилью со шрамом на лбу и огромнымчислом захваченных в плен детей неверных, которых он озаботился окрестить ивыгодно распродал христианским семьям. Его раны, отнюдь его небезобразившие, не помешали ему понравиться девушке из благородной семьи,отдавшей ему предпочтение перед множеством других искателей ее руки. Отэтого брака родилось сначала несколько дочерей, из которых одни вышли замуж,а другие поступили в монастырь. Дон Карлос де Маранья уже отчаивался иметьнаследника своего имени, как вдруг рождение сына доставило ему великуюрадость, укрепив его в надежде, что древнее родовое имение его не перейдет кмладшей линии. Дон Хуан, этот желанный его сын и герой нашей правдивой истории, былизбалован отцом и матерью, как и полагается единственному наследникугромкого имени и большого состояния. Еще ребенком он делал почти все, чтохотел, и никто во дворце его отца не решался ему прекословить. Беда только втом, что мать хотела сделать его набожным, подобно ей самой, а отец - такимже храбрецом, как он сам. Мать с помощью ласк и лакомств склоняла его кперебиранию четок, заучиванию литаний [7] и всех прочих обязательных идополнительных молитв. Она убаюкивала его чтением житий святых. Со своейстороны, отец знакомил мальчика с романсами о Сиде [8] и Бернардо дельКарпьо [9], рассказывал ему о восстании морисков и убеждал его упражнятьсяцелыми днями в метании копья, стрельбе из арбалета или даже аркебузы вкуклу, одетую мавром и водруженную по его приказанию в конце сада. В молельне графини де Маранья была картина, написанная в сухой исуровой манере Моралеса [10]; она изображала муки чистилища. Все виды пыток,какие только пришли на ум художнику, были представлены на ней с такойточностью, что даже палач инквизиции не мог бы указать в ней ошибку. Душичистилища были помещены в какой-то огромной пещере, в верхней части которойвиднелась отдушина. Ангел, стоявший около этого отверстия, протягивал рукудуше, выходившей из обители скорби, между тем как нарисованной рядом с нимпожилой человек с четками в сложенных руках, видимо, с большим жароммолился. Человек этот был жертвователем картины, заказанной им для церкви вУэске. Во время восстания мориски подожгли город, и церковь погибла отПожара, но картина чудом уцелела. Граф де Маранья вывез ее оттуда и украсилею молельню своей жены. Обыкновенно маленький Хуан, всякий раз как заходил кматери, подолгу простаивал перед этой картиной, пугавшей и в то же времяпленявшей его. В особенности не мог он оторвать глаз от человека, которомузмея грызла внутренности, в то время как он был подвешен над пылающейжаровней с помощью железных крючков, вонзившихся ему в бока. С тоскоювпиваясь взором в отдушину, грешник, казалось, просил у жертвователя молитв,которые бы его спасли от такой муки. Графиня никогда не упускала случаяпояснить сыну, что несчастный терпит такую пытку за то, что плохо зналкатехизис, смеялся над священниками и бывал рассеян в церкви. Душа,уносившаяся в рай, была душою одного из членов рода де Маранья, за которым,по-видимому, числились кое-какие грешки. Но так как граф де Маранья молилсяза него и роздал духовенству много денег, чтобы выкупить его душу из мукпламени, то ему и удалось переправить душу своего родственника в рай, не давей долго скучать в чистилище. - Однако, Хуанито, - прибавляла графиня, - я тоже, может быть,когда-нибудь буду так мучиться и проведу миллионы лет в чистилище, если тыне будешь заказывать мессы для спасения моей души. Как жестоко будет с твоейстороны обречь на муки мать, вскормившую тебя! Тогда ребенок принимался плакать, и, если у него было в карманенесколько реалов, он спешил отдать их первому встречному попрошайке скружкою для душ чистилища. Входя в комнату своего отца, он видел там латы, помятые аркебузнымипулями, шлем, бывший на голове графа де Маранья при штурме Альмерии [11] ихранивший след от удара мусульманского топора. Мавританские сабли, копья,знамена, отбитые у неверных, украшали его помещение. - Вот этот палаш достался мне от вехерского кади [12], нанесшего мнетри удара, прежде чем я поразил его насмерть, - пояснял граф. - Это знамяподняли восставшие на горе Эльвиры [13]. Они разрушили христианскую деревню.Я поспешил туда с двадцатью всадниками. Четыре раза пытался я врезаться вгущу врагов, чтобы схватить это знамя, и четыре раза они нас отражали. Напятый раз я осенил себя крестным знамением, воскликнул: "Святой Иаков!" - исмял ряды язычников. Видишь золотую чашу, украшающую мой герб? Одинмавританский альфак и [14] похитил ее из церкви, которую он осквернилужасными кощунствами. Он кормил лошадей овсом в алтаре, а его солдатыразбросали мощи святых. Альфак и пил из этой чаши святых даров замороженныйщербет. Я настиг его в палатке, когда он подносил чашу к губам. Прежде чемон успел крикнуть: "Аллах!" - я рассек бритую голову этого пса, еще неуспевшего проглотить напиток, моим добрым мечом, острие которого врезалось внее до самых зубов. В память об этой священной мести король разрешил мнеукрасить мой герб золотой чашей. Я тебе сообщаю это, Хуанито, для того,чтобы ты рассказал своим детям, которые должны знать, почему твой герб нетакой же, как герб твоего деда, славного дона Дьего, изображенный, как тывидишь, под его портретом. Колеблясь между военным искусством и благочестием, ребенок проводилцелые дни, делая из планок крестики или поражая деревянной саблей тыквы изРоты [15], очень похожие, по его мнению, на головы мавров в тюрбанах. В восемнадцать лет дон Хуан был довольно слаб в латыни, но хорошо зналцерковную службу и владел рапирой и мечом для обеих рук не хуже Сида. Отец,полагая, что дворянину из рода Маранья следует научиться еще кое-чему, решилпослать его в Саламанку [16]. Приготовления к отъезду были быстро закончены.Мать дала дону Хуану множество четок, ладанок, образков. Кроме того, оназаставила его выучить много молитв, весьма спасительных в разных случаяхжизни. Дон Карлос дал ему шпагу, эфес которой с тонкими серебряными жилкамибыл украшен его фамильным гербом. - До сих пор, - сказал он ему, - ты жил среди детей; отныне ты будешьжить среди мужей. Помни, что достояние дворянина - его честь; твоя же честь- честь дома Маранья. Пусть лучше погибнет последний отпрыск нашего дома,чем на его честь падет малейшее пятно. Прими эту шпагу; она защитит тебя,если на тебя нападут. Никогда не обнажай ее первый, но помни, что предкитвои никогда не влагали ее в ножны, не победив или не отомстив за себя. Вооруженный духовным и земным оружием, потомок рода Маранья сел на коняи покинул дом своих отцов. Саламанкский университет в ту пору переживал расцвет своей славы.Никогда еще студенты его не были более многочисленны, а профессора болееучены; но никогда вместе с тем горожане не страдали так от дерзости буйноймолодежи, проживавшей или, лучше сказать, царившей в городе. Серенады,кошачьи концерты, всевозможные бесчинства по ночам являлись обычным еевремяпрепровождением, однообразие которого изредка нарушалось похищениемженщин или девушек, воровством и потасовками. Первые дни после приезда донХуан разносил рекомендательные письма друзьям своего отца, посещалпрофессоров, обходил церкви, осматривал святыни. Выполняя волю своего отца,он вручил одному из профессоров довольно крупную сумму для раздачи беднымстудентам. Такая щедрость вызвала всеобщий восторг и доставила ему множестводрузей. Дона Хуана обуревала жажда науки. Он собирался воспринять, какЕвангелие, каждое слово, которое слетит с уст его профессоров; чтобы ничегоне упустить, он решил поместиться как можно ближе к кафедре. Войдя в залу,где должна была состояться лекция, он увидел свободное место около самойкафедры и сел. Какой-то засаленный, всклокоченный, одетый в рубище студент,каких немало бывает во всех университетах, на минуту оторвался от книги иустремил на дона Хуана взгляд, выражавший необычайное удивление. - Вы сели на это место! - сказал он ему почти испуганно. - Разве вы незнаете, что его обычно занимает дон Гарсия Наварро? Дон Хуан возразил, что, насколько ему известно, места принадлежатпервому пришедшему и что, найдя это место свободным, он счел себя вправезанять его, если только почтенный дон Гарсия не поручил своему соседуудержать это место для него. - Сразу видно, что вы здесь новичок, - сказал студент, - и что выприехали к нам недавно, раз ничего не слыхали о доне Гарсии. Знайте же, чтоэто один из самых... Тут студент понизил голос из страха, как бы его не услышали другие: - Дон Гарсия - страшный человек. Горе тому, кто оскорбит его. У негокороткое терпение и длинная шпага. Будьте уверены, что если кто-нибудьзаймет место, на которое дон Гарсия садился дважды, этого достаточно дляссоры, ибо он необыкновенно щепетилен и вспыльчив. Когда он ссорится, онберется за шпагу, а взявшись за нее, убивает. Ну, я вас предупредил, а вы ужпоступайте, как вам заблагорассудится. Дону Хуану показалось очень странным, что дон Гарсия притязает налучшие места, не стараясь их даже заслужить своей аккуратностью. В то жевремя он заметил, что несколько студентов смотрят на него, и почувствовал,сколь унизительно будет, если он уйдет с этого места, раз уж он сел. Сдругой стороны, ему совсем не хотелось с первого же дня затевать ссору, темболее с человеком таким опасным, каким был, по-видимому, дон Гарсия. Такимобразом, дон Хуан пребывал в большой растерянности, не зная, на что емурешиться, и машинально продолжал сидеть на своем месте, как вдруг вошелкакой-то студент и сразу к нему направился. - Вот дон Гарсия, - сказал дону Хуану его сосед. Дон Гарсия был широкоплечий, хорошо сложенный юноша, очень смуглый, снадменным взглядом и презрительной складкой у губ. На нем был потертыйкамзол когда-то черного цвета и дырявый плащ, а поверх всего висела длинная золотая цепь. Известно, что студентыСаламанкского, равно как и других университетов Испании, из щегольстварядились в лохмотья, как бы желая этим показать, что истинное достоинство ненуждается в оправе, даруемой милостью судьбы. Дон Гарсия подошел к скамье, на которой дон Хуан продолжал сидеть, ивесьма вежливо поклонившись ему, сказал: - Сеньор студент! Вы среди нас новичок, однако мне хорошо известно вашеимя. Отцы наши были большими друзьями, и, если вам угодно, такими жедрузьями будут их сыновья. Говоря так, он протянул руку дону Хуану с самым дружелюбным видом. ДонХуан, ожидавший совсем другой встречи, с горячностью откликнулся научтивость дона Гарсии и отвечал, что будет польщен дружбою такого кавалера,как он. - Вы еще не знаете Саламанки, - продолжал дон Гарсия. - Если выпожелаете избрать меня своим проводником, я вам с удовольствием покажу вседо малейших подробностей в городе, где вам предстоит жить. Затем, обратясь к студенту, сидевшему рядом с доном Хуаном, сказал: - Ну-ка, Перико, убирайся отсюда. Не годится такому мужлану, как ты,сидеть рядом с сеньором доном Хуаном де Маранья. Говоря так, он грубо его толкнул и сел на место, которое тот поспешилосвободить. Когда лекция кончилась, дон Гарсия дал новому другу свой адрес, взяв снего обещание, что он его навестит. Потом, приветствовав его красивым инепринужденным жестом руки, завернулся с изяществом в свой плащ, дырявый,как ситечко. Дон Хуан с книгами под мышкой остановился в галерее коллегии, чтобырассмотреть старинные надписи, покрывавшие ее стены, и вдруг заметил, чтостудент, заговоривший с ним первый, направляется к нему, словно желаяпрочесть те же самые письмена. Дон Хуан, кивнув ему, чтобы показать, что онего узнал, собирался уже выйти, но студент удержал его за край плаща. - Сеньор дон Хуан! - сказал он ему. - Если вы не очень спешите, будьтедобры уделить мне несколько минут для разговора. - Охотно, - сказал дон Хуан, прислонясь к столбу. - Я вас слушаю. Перико боязливо посмотрел по сторонам, словно опасаясь, не следит ликто за ними, затем приблизился к дону Хуану, собираясь что-то сказать ему наухо, что, по-видимому, было излишней предосторожностью, так как в обширнойготической галерее, где они находились, кроме них, никого не было. - Не могли бы вы мне сказать, - начал он после минутного молчаниятихим, почти дрожащим голосом, - не могли бы вы мне сказать, действительноли ваш отец знавал отца дона Гарсии Наварро? Дон Хуан жестом выразил свое удивление. - Разве вы не слышали, что сказал дон Гарсия? - Да, - ответил студент, понижая еще более голос. - Но слыхали выкогда-нибудь сами от вашего отца, что он был знаком с сеньором Наварро? - Конечно! Они вместе сражались против морисков. - Превосходно! Но слыхали вы когда-нибудь, что у этого дворянинаесть... есть сын? - Сказать по правде, я не очень прислушивался к тому, что рассказывал онем мой отец. Но к чему эти вопросы? Разве дон Гарсия не сын сеньораНаварро?.. Или он его незаконный сын? - Призываю небо в свидетели, ничего такого я не хотел сказать! -воскликнул испуганно студент, заглядывая за столб, к которому прислонилсядон Хуан. - Я хотел только спросить вас, не дошла ли до вас страннаяистория, которую многие рассказывают о доне Гарсии? - Я ровно ничего не знаю. - Говорят... заметьте, пожалуйста, что я только передаю то, что слышалот других... говорят, будто у дона Дьего Наварро был сын, в возрасте шестиили семи лет заболевший столь тяжелой и необычной болезнью, что врачи незнали, к какому средству прибегнуть. Тогда отец стал жертвовать в разныечасовни, прикладывать реликвии к телу больного, но однажды... так меняуверяли... однажды, глядя на образ архангела Михаила, воскликнул: "Раз ты неможешь спасти моего сына, то хотел бы я знать, не сильнее ли тебя тот, ктолежит у тебя под пятой!" [17] - Какое ужасное кощунство! - вскричал дон Хуан, возмущенный допоследних пределов. - Через некоторое время ребенок выздоровел... и ребенок этот... донГарсия. - И с этого дня в дона Гарсию вселился бес! - произнес с громким смехомдон Гарсия, выглянув внезапно из-за столба, за которым он, очевидно, слушалэтот разговор. - По правде сказать, Перико, - прибавил он холодным ипрезрительным тоном пораженному студенту, - если бы вы не были жалкимтрусом, я бы вас заставил раскаяться в ваших дерзких речах обо мне. Сеньордон Хуан! - продолжал он, обращаясь к Маранье. - Когда вы меня узнаетеближе, вы не станете терять время и слушать этого болтуна. Да вот, чтобыдоказать вам, что я не приспешник дьявола, я прошу вас сделать мне честьпройти со мной сейчас в церковь святого Петра. А после того, как мы выполнимтам наш христианский долг, позвольте мне пригласить вас к себе на плохонькийобед в компании нескольких приятелей. С этими словами он взял под руку дона Хуана, который, стыдясь, что былпойман, когда слушал необычайный рассказ Перико, поспешил принятьприглашение своего нового друга, чтобы доказать ему, как мало придает онзначения злоречивым толкам. Войдя в церковь св. Петра, дон Хуан и дон Гарсия преклонили коленаперед алтарем, вокруг которого скопилось множество верующих. Дон Хуанвполголоса стал читать молитвы, но, хотя он провел порядочно времени в этомнабожном занятии, он увидел, подняв голову, что спутник его все еще погруженв благоговейный экстаз: он чуть шевелил губами; казалось, состояниемолитвенного самоуглубления для него только еще началось. Слегка стыдясь,что так скоро покончил с молитвами, дон Хуан принялся бормотать все литании,какие мог припомнить. Но литании кончились, а дон Гарсия все не шевелился.Дон Хуан прочел рассеянно еще несколько коротких молитв, затем, видя, чтоего приятель по-прежнему неподвижен, счел себя вправе оглядеться посторонам, чтобы убить время в ожидании, когда эта долгая молитва окончится.Прежде всего его внимание привлекли три женщины, коленопреклоненные натурецких ковриках. Одна из них, судя по ее возрасту, очкам и внушительнымразмерам чепца, могла быть только дуэньей. Две другие были молодые ихорошенькие женщины, и взор их был не столь уж низко опущен над четками,чтобы нельзя было рассмотреть огромные огненные глаза с длинным разрезом.Дон Хуан испытывал большое удовольствие, глядя на одну из них, пожалуй, дажебольшее, чем приличествовало в таком святом месте. Забыв о молитвенномсостоянии своего приятеля, он потянул его за рукав и тихонько спросил, ктоэта девушка с четками из желтого янтаря. - Это донья Тереса де Охеда, а другая - ее старшая сестра, доньяФауста: обе - дочери аудитора [18] кастильского государственного совета, -ответил дон Гарсия, нисколько, видимо, не смутясь тем, что его потревожили.- Я влюблен в старшую; постарайтесь увлечься младшею. Кстати, - прибавил он,- они уже встают и собираются уходить из церкви. Пойдем посмотрим, как онибудут садиться в карету. Может быть, ветер приподнимет их шелковые юбки, имы увидим хорошенькую ножку, а то и две. - Дон Хуан был так взволнован красотою доньи Тересы, что, не подивившисьнепристойным речам дона Гарсии, последовал за ним до дверей церкви и увидел,как благородные девушки сели в карету и как карета повезла их по одной изсамых людных улиц. Едва они исчезли из виду, дон Гарсия, надев шляпунабекрень, весело воскликнул: - Прелестные девушки! Черт меня побери, если не пройдет и десяти дней,как старшая станет моею. Ну, а как у вас подвинулось дело с младшей? - Что? Мое дело с младшей? - простодушно переспросил дон Хуан. - Даведь я ее в первый раз вижу! - Что за важность! - воскликнул дон Гарсия. - Вы думаете, я дольшевашего знаю Фаусту? Это не помешало мне подбросить ей сейчас записку, и онаприняла ее очень мило. - Записку? А я не видел, как вы ее писали! - У меня всегда есть в запасе заготовленные, а так как имя там непроставлено, то они годятся для любой женщины. Остерегайтесь толькоупотреблять предательские эпитеты относительно глаз или волос. Что жекасается вздохов, слез и молений, то они всякой придутся по вкусу, будь тоблондинка или брюнетка, дама или девица. Болтая таким образом, дон Гарсия с доном Хуаном незаметно достиглидверей дома, где их ожидал обед. То была обычная студенческая трапеза, болееобильная, чем тонкая и разнообразная: груда переперченного рагу, ветчины,солонины - словом, всякие кушанья, возбуждающие жажду. При этом вдоволь винаразных ламанчских и андалусских сортов. Несколько студентов, приятелей донаГарсии, ждали его прихода. Тотчас же все сели за стол, и некоторое времябыло слышно лишь, как работают челюсти да звенят стаканы о фляги. Вскоревино всех развеселило, и завязалась беседа, ставшая весьма шумной. Речьтолько и шла что о дуэлях, любовных похождениях и веселых студенческихпроделках. Один рассказывал о том, как он надул свою хозяйку, выехав от неенакануне того дня, когда надо было платить за квартиру. Другой - о том, какпослал к виноторговцу за несколькими кувшинами вальдепенского пива от именикакого-то важного профессора богословия и ловко стибрил эти кувшины,предоставив профессору расплачиваться по счету. Этот побил ночного сторожа,тот с помощью веревочной лестницы проник к возлюбленной, обманувбдительность ревнивца. Сначала дон Хуан слушал с изумлением рассказы об этихбесчинствах. Но мало-помалу выпитое вино и веселость собутыльников победилиего скромность. Эти истории стали его забавлять, и он начал даже завидоватьславе, которую снискали себе некоторые рассказчики своими ловкимиплутовскими проделками. Он понемногу начал забывать те благоразумныепринципы, с какими прибыл в университет, и усваивать правила студенческогоповедения, из коих главное, весьма простое и легкое, состояло в том, чтобыпозволять себе все что угодно по отношению к "мошенникам", то есть ко всейтой части рода человеческого, которая не занесена в регистры университета.Студент живет среди "мошенников", как во вражеской стране, и имеет правообращаться с ними так, как древние евреи поступали с хананеянами [19]. Нотак как, к сожалению, сеньор коррехидор [20] мало чтит священные законыуниверситета и только ищет случая, как бы досадить посвященным, то последнимнадлежит братски объединиться, помогать друг другу, а главное - соблюдатьнерушимую тайну. Эта назидательная беседа тянулась до тех пор, пока в бутылках было ещевино. Когда их опорожнили до дна, способность рассуждать заметно ослабела, ивсем сильно захотелось спать. Так как солнце стояло еще высоко, ониразбрелись по домам, чтобы предаться послеполуденному сну. Дон Хуан, однако,принял приглашение дона Гарсии отдохнуть у него. Едва он вытянулся накожаном диване, как усталость и винные пары повергли его в глубокий сон.Долгое время сновидения его были столь смутны и причудливы, что он испытываллишь какую-то тяжесть на сердце, не сознавая, какой образ или мысль вызываютв нем это чувство. Но понемногу он начал, если можно так выразиться, яснеепонимать свой сон, а самый сон стал более последовательным. Ему казалось,что он плывет в лодке по большой реке, более широкой и бурной, чем бываетГуадалкивир зимою [21]. У лодки не было ни паруса, ни руля, ни весел, берегареки были пустынны. Лодку так трепало течением, что, судя по головокружению,которое охватило его, дон Хуан мог подумать, что он находится в устьеГуадалкивира, где новички, отплывающие в Кадис, испытывают первые приступыморской болезни. Вскоре он очутился в более узкой части реки, настолькоузкой, что можно было ясно рассмотреть оба берега и даже перекликаться стеми, кто на них находился. И вдруг на одном берегу появилась лучезарнаяфигура, а на другом в то же время другая, и обе они устремились к донуХуану, словно желая ему помочь. Он сначала повернул голову вправо и увиделстарца с суровым и величавым лицом, босого и прикрытого лишь власяницей свплетенными в нее терниями. Казалось, что он протягивал дону Хуану руку.Затем, поглядев налево, дон Хуан увидел там высокую женщину с благороднейшими привлекательнейшим лицом; она предлагала ему венок из цветов, который онадержала в руке. В ту же минуту он заметил, что ладья его плывет, куда онхочет, без помощи весел, одним лишь усилием его воли. Он хотел уже направитьее к женщине, когда крик, раздавшийся на правом берегу, заставил егоповернуть голову и устремиться туда. Старец теперь имел вид еще болеесуровый, чем прежде. Все тело его, насколько позволяла видеть власяница,было избито, покрыто ссадинами и запекшейся кровью. В одной руке держал онтерновый венец, в другой - бич с железным наконечником. При этом зрелищеужас охватил дона Хуана, и он быстро повернул опять к левому берегу.Видение, столь его пленившее, еще не исчезло. Волосы женщины развевались поветру, глаза горели неестественным огнем, а в руке вместо венка она держалатеперь шпагу. Дон Хуан помедлил минуту, прежде чем сойти на берег, и,всмотревшись, увидел, что клинок шпаги был красным от крови, как красна былаи рука прелестницы. В страхе он внезапно пробудился. Открыв глаза, онневольно вскрикнул, увидев обнаженную шпагу в двух футах от своей постели.Но шпагу держала в руке отнюдь не прелестница. Дон Гарсия, собравшийсяразбудить своего друга, заметив у его постели замечательно украшенную шпагу,принялся ее рассматривать с видом знатока. На клинке шпаги была надпись:"Храни верность", - а на рукоятке, как мы уже упомянули, были герб, имя идевиз рода Маранья. - У вас, приятель, великолепная шпага, - сказал дон Гарсия. - Вы,наверное, достаточно отдохнули. Уже настал вечер; пройдемтесь немного. Когдачестные горожане разойдутся по домам, мы с вами, если это вам угодно, дадимсеренаду нашим красоткам. Дон Хуан с доном Гарсией пошли гулять по берегу Тормеса, поглядывая наженщин, вышедших подышать свежим воздухом и показать себя своим поклонникам.Постепенно прохожие стали редеть, потом исчезли вовсе. - Настал час, когда весь город принадлежит студентам, - сказал донГарсия. - "Мошенники" не посмеют мешать нашим невинным забавам. Нужно ли вамговорить, что если нам придется столкнуться с городской стражей, то этихнегодяев щадить не стоит? Но если бы нахалов оказалось слишком много и нампришлось проявить резвость ног, не тревожьтесь: я хорошо знаю все проходы изакоулки; вы только следуйте за мной, и все обойдется благополучно. Говорятак, он закинул плащ через левое плечо и прикрыл им большую часть лица,между тем как правая рука его оставалась свободной. Дон Хуан последовал егопримеру, и оба они направились к улице, где жила донья Фауста с сестрою.Проходя мимо паперти одной церкви, дон Гарсия свистнул, и тотчас же появилсяего паж с гитарой в руках. Дон Гарсия взял гитару, а пажа отослал. - Я вижу, - сказал дон Хуан, когда они свернули на Вальядолидскуюулицу, - что вы рассчитываете на мою охрану во время вашей серенады. Будьтеуверены, я сумею заслужить ваше одобрение. Я был бы опозорен в Севилье,откуда я родом, если бы не сумел прогнать этих наглецов. - Я совсем не хочу, чтобы вы стояли на страже. У меня здесь моя любовь,у вас - ваша. У каждого своя добыча. Но тсс! Вот уже их дом. Вы к тому окну,я к этому, и будьте наготове. Настроив свою гитару, дон Гарсия довольно приятным голосом запелроманс, где, как водится, шла речь о слезах, вздохах и тому подобных вещах.Не знаю, сам он его сочинил или нет. После третьей или четвертой сегидильи [22] жалюзи обоих окон слегкаприподнялись, и послышалось легкое покашливание. Это означало, что певцаслушают. Говорят, что музыканты никогда не играют, когда их просят или когдаих слушают. Дон Гарсия положил свою гитару на межевой столб и заговорилвполголоса с одной из двух слушавших его женщин. Дон Хуан, подняв глаза, увидел в окне над собою женщину, которая,казалось, внимательно на него смотрела. Он не сомневался, что это сестрадоньи Фаусты, та самая, которой его собственная склонность и выбор его другапредназначили стать дамой его сердца. Но он был еще застенчив, неопытен и незнал, с чего начать. Вдруг из окна упал платок, и нежный, тонкий голосоквскричал: - Ах, Иисусе!.. Упал мой платок! Дон Хуан тотчас же схватил его и, вздев на острие шпаги, поднял доуровня окна. Это послужило поводом, чтобы завязать беседу. Голосок спервастал благодарить, а потом спросил, не был ли сеньор кавальеро, выказавшийтакую любезность, сегодня утром в церкви св. Петра. Дон Хуан ответил, чтобыл и что потерял там свой душевный покой. - Каким образом? - Увидя вас. Лед был сломан. Дон Хуан, будучи севильянцем, знал на память множествомавританских рассказов, язык которых так богат любовными выражениями.Поэтому ему легко было проявить красноречие. Беседа тянулась добрый час.Наконец Тереса вскричала, что она слышит шаги своего отца и что нужноразойтись. Обожатели покинули улицу не раньше, чем увидели, как две белыеручки высунулись из-под жалюзи и бросили каждому из них по ветке жасмина.Когда дон Хуан отправился спать, голова его была переполнена самымипрелестными образами. А дон Гарсия зашел в кабачок, где провел большую частьночи. На следующий день вздохи и серенады повторились. И так продолжалосьнесколько вечеров подряд. После подобающего сопротивления обе дамысогласились обменяться со своими кавалерами прядями волос, что былопроделано с помощью тонкого шнура, на котором спустили и подняли этотобоюдный залог любви. Дон Гарсия, не склонный довольствоваться пустяками,заговорил о веревочной лестнице и поддельных ключах. Но его нашли чересчурсмелым, и замысел его был если не отвергнут, то отложен на неопределенноевремя. В течение примерно месяца дон Хуан с доном Гарсией ворковали бесплоднопод окнами своих возлюбленных. Однажды темной ночью они находились на своемобычном посту и довольно долго уже разговаривали к удовольствию всехсобеседников, как вдруг в конце улицы показались семь или восемь человек вплащах, причем у многих были музыкальные инструменты. - Праведное небо, - воскликнула Тереса, - это дон Кристоваль собираетсядать нам серенаду! Уходите скорее, ради бога, а то произойдет какое-нибудьнесчастье. - Мы не уступим никому столь прекрасного места! - воскликнул донГарсия. - Кавальеро! - обратился он, повысив голос, к первому подошедшему. -Место занято, и эти дамы не нуждаются в вашей музыке. Будьте любезныпоискать удачи в другом месте. - Какой-то наглец, студент, хочет преградить нам дорогу! - вскричал донКристоваль. - Но я ему покажу, что значит ухаживать за моей дамой. С этими словами он обнажил шпагу. В то же мгновение шпаги обоихприятелей блеснули в воздухе. Дон Гарсия, с поразительной быстротою обернувруку плащом, взмахнул шпагой и воскликнул: - Ко мне, студенты! Но ни одного не оказалось поблизости. Музыканты, видимо, опасаясь, какбы в свалке не переломали их инструментов, бросились бежать, зовя городскуюстражу, между тем как обе женщины у окон призывали на помощь святых. Дон Хуан, стоявший под окном, которое было ближе к дону Кристовалю,вынужден был первый защищаться от его ударов. Дон Кристоваль отличалсяловкостью, а кроме того, у него был в левой руке маленький железный щит,которым он отражал удары, между тем как дон Хуан располагал лишь шпагою иплащом. Теснимый доном Кристовалем, он вовремя вспомнил прием, которомуобучил его сеньор Уберти, его учитель фехтования. Он упал на левую руку, аправою направил свою шпагу под щит дона Кристоваля, вонзив ее ниже ребер стакой силою, что клинок сломался, проникнув в тело не менее чем на ладонь.Дон Кристоваль вскрикнул и упал, обливаясь кровью. Пока это происходило -быстрее, чем можно было вообразить, - дон Гарсия успешно оборонялся от двухнападавших, которые, увидев, как упал их хозяин, тотчас пустились удирать совсех ног. - Теперь бежим, - сказал дон Гарсия. - Сейчас нам не до веселья.Прощайте, красавицы! И он увлек за собой дона Хуана, растерявшегося от собственного подвига.В двадцати шагах от дома дон Гарсия остановился и спросил своего спутника,куда девалась его шпага. - Моя шпага? - сказал дон Хуан, только сейчас заметивший, что ее нетпри нем. - Не знаю... Должно быть, я ее обронил. - Проклятье! - вскричал дон Гарсия. - Ведь ваше имя вырезано на эфесе! В это мгновение они увидели, что из ближайших домов выходят люди сфакелами и собираются вокруг умирающего. С другого конца улицы туда жеспешил отряд вооруженных людей. Очевидно, это был патруль, привлеченныйкриками музыкантов и шумом побоища. Дон Гарсия, надвинув на глаза шляпу и закрыв плащом лицо, чтобы его неузнали, ринулся, пренебрегая опасностью, в самую гущу собравшейся толпы,надеясь разыскать шпагу, которая, несомненно, выдала бы виновников. Дон Хуанвидел, как он наносил удары во все стороны, гася факелы и опрокидывая все,что ему встречалось на пути. Вскоре он показался опять, несясь во весь опори держа в обеих руках по шпаге; весь патруль гнался за ним. - О дон Гарсия, - воскликнул дон Хуан, схватив протянутую ему шпагу, -как я вас должен благодарить! - Бежим! Бежим! - крикнул дон Гарсия. - Следуйте за мною, и еслипочувствуете одного из этих негодяев за своей спиной, кольните его так жеудачно, как это вы только что сделали. И тут они оба помчались с такой быстротой, на какую только былиспособны их ноги, гонимые страхом перед сеньором коррехидором, который, послухам, был еще суровее со студентами, нежели с ворами. Дон Гарсия, знавший Саламанку, как Deus det [ "Да ниспошлет бог" -начало католической молитвы (лат.). ], проворно сворачивал в боковые улицы иускользал в узкие переулки, между тем как его менее опытный спутник с трудомза ним поспевал. Они уже начали выбиваться из сил, когда за поворотом однойиз улиц наткнулись на толпу студентов, гулявших с пением под аккомпанементгитары. Как только эти гуляки заметили, что за двумя их товарищами гонитсястража, они немедленно вооружились камнями, палками и всякими иными орудиямиборьбы. Стражники, запыхавшись от бега, не сочли уместным затевать бой. Ониблагоразумно удалились, и оба виновника происшествия зашли передохнуть наминутку в ближайшую церковь. У входа в нее дон Хуан попытался вложить в ножны свою шпагу, ибо онсчитал неприличным и не подобающим доброму христианину вступать в дом божийс обнаженным мечом в руках. Однако ножны тупо поддавались, и клинок входил вних с трудом; словом, он убедился, что это не его шпага. Очевидно, донГарсия схватил в суматохе первую попавшуюся шпагу, валявшуюся на земле ипринадлежавшую убитому или кому-нибудь из его спутников. Дело принималоплохой оборот, и дон Хуан тотчас же сообщил об этом своему другу, на советыкоторого он уже привык полагаться. Дон Гарсия нахмурил брови, закусил губу и принялся крутить поля своейшляпы, прохаживаясь взад и вперед, в то время как дон Хуан, пораженный своимнеприятным открытием, терзался страхом и муками совести. После раздумья,длившегося с четверть часа, дон Гарсия, выказавший свою деликатность тем,что ни разу не сказал: "Как это вы могли выронить шпагу?" - взял дона Хуанапод руку и заявил: - Идемте, я сейчас улажу это дело. В эту минуту какой-то священник выходил из ризницы, собираясь покинутьцерковь. Дон Гарсия остановил его. - Простите, я, кажется, имею честь говорить с ученым лиценциатом [23]Гомесом? - спросил он с глубоким поклоном. - Я еще не лиценциат, - ответил священник, явно польщенный тем, что егоприняли за лиценциата. - Меня зовут Мануэль Тордойя, и я весь к вашимуслугам. - Святой отец! - сказал Дон Гарсия. - Вы как раз то лицо, с которым мненужно поговорить. Дело касается вопроса совести, а вы, если слухи меня необманули, автор знаменитого трактата De casibus consci-entiae [ О вопросахсовести (лат.). ], наделавшего так много шума в Мадриде. Священник, поддавшись греху тщеславия, пробормотал в ответ, что хотя онне является автором названной книги (говоря по правд