По особо важным делам Н. Соколов

РГАСПИ, ф. 588 оп. 3 д. 7 л. 66 – 67

Копия.

П Р О Т О К О Л

1919 года декабря 8 дня Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов в г. Чите производил фотографирование документов, описанных в пунктах 1, 5-8 протокола 12 марта 1919 года (л. д. 122-124 том 2-й).

Все эти документы были сняты при помощи объектива Буша, каждый на отдельной пластинке. Негативы были проявлены, обработаны и с них приготовлены отпечатки в надлежащем количестве.

Судебный Следователь Н. Соколов

1) Потомственный Дворянин Павел Петрович Булыгин.

Понятые

2) Потомственная Дворянка Варвара Владимировна Рамадановская.

С подлинным верно.

Судебный Следователь

по особо важным делам Н. Соколов

Копия.

П Р О Т О К О Л.

1919 года декабря 10 дня Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов в г. Чите фотографировал (объективом Буша), расписку Белобородова и Дидковского, описанную в протоколе 14 апреля 1919 года и произвел печатание ее с обработанного негатива.

Судебный Следователь Н. Соколов

1) Потомственный Дворянин Павел Петрович Булыгин.

Понятые

2) Потомственная Дворянка Варвара Владимировна Рамодановская.

С подлинным верно.

Судебный Следователь

по особо важным делам Н. Соколов

Верно. Судебный Следователь

По особо важным делам

Н. Соколов

РГАСПИ, ф. 588 оп. 3 д. 7 л. 70

П Р О Т О К О Л

1919 года декабря 11 дня Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов в гор. Чите в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал: -

Роман Роберт Михайлович Нахтман, 52 лет, потомственный почетный гражданин, постоянно про

живаю в г. Владивостоке на Светланской улице, в

доме № 149, квартира № 6, католик, не судился.

Я родился в пределах Вышневолоцкого уезда, Тверской губернии, где мой отец служил управляющим на каком-то стекольном заводе. Кому принадлежал этот завод и в какой именно местности он находился, я не помню. Отец мой по происхождению чех, мать – немка из Прибалтийского края. Мой отец впоследствии перешел на службу на Варшавскую железную дорогу и до самого последнего времени состоял ревизором движения всей дороги, проживая в Гатчине. Я учился в Двинском реальном училище, которое и окончил. После этого я поступил конторщиком на железную дорогу и служил при станции Ковно.

Впоследствии я служил на многих других станциях и в течение 20 лет занимал должность Начальника станций. Неоднократно я бывал вызываем при Царских маневрах в распорядительную часть службы движения и имею Высочайшие подарки: золотые часы с цепочкой, а также и грамоту на потомственное почетное гражданство. В войну я занимал должность начальника станции Чижев, а после эвакуации я проживал в Петрограде и служил ревизором при Управлении Северо-Западных железных дорог по коммерческой части, неся обязанности агента по розыску грузов. По этой должности мне все время приходилось пребывать в разъездах. В последнее время я проживал в Гатчине по Люцерской улице, дом № 46, кв. 5.

По своей прежней деятельности я хорошо знал Полковника Петра Людвиговича Знамеровского, служившего Начальником Гатчинского отделения жандармского полицейского управления Северо-Западных железных дорог. Я знал его давно и уважал его за его монархические убеждения. Знал я также хорошо его жену Веру Михайловну.

Великий князь Михаил Александрович был арестован в Гатчине в феврале или марте месяце 1918 года. В этот момент меня самого в Гатчине не было. Я был в разъездах по делам службы и, вернувшись домой, узнал об аресте Великого Князя от своего отца. Вместе с Ним были арестованы Его личный секретарь Николай Николаевич Джонсон и полковник Знамеровский. Все они были посажены в вагон второго класса и, как мне передавали отправлены были в Пермь под охраной латышей. В мае месяце ко мне пришла Вера Михайловна Знамеровская и стала меня просить: “Роман Михайлович, Вы теперь устроились. У вас есть всякие советские документы. Хорошо, если бы Вы съездили в Пермь и узнали про положение мужа и что делается с Великим Князем”. Как я уже говорил, я был в дружеских отношениях с Знамеровскими. От части по этому, а главным образом, желая принести пользу Великому Князю, которому я очень сочувствовал, я решился исполнить просьбу Знамеровской. В Гатчине было много людей, настроенных монархически и сочувствовавших Великому Князю в Его положении. Была даже группа таких людей, из которых я могу назвать, как главного деятеля моего племянника студента Петроградского Университета Ильмара Ибрагимовича Мухля. Однако они, видимо, не имели настоящей организации и больше занимались разговорами. От этой группы я, отправляясь в Пермь, полномочий никаких не имел. Приблизительно, числа 12 мая по новому стилю я выехал в Пермь, куда и прибыл числа 15-16. Зная от Знамеровской адрес Джонсона, я и отправился к нему в Королевские номера, где он занимал кажется 8 номер на третьем этаже. (Точные сведения по этому вопросу я Вам сообщу завтра, справившись об этом у себя в заметках). Николай Николаевич меня принял и указал мне адрес полковника Знамеровского. Поговорили мы с ним и я тут же, не заходя к Великому Князю, отправился к полковнику Знамеровскому. Я его застал дома и передал ему письма от жены. Я поселился в том же доме, где жил и Знамеровский. (Название улицы я не помню и не могу указать фамилии хозяина дома, где жил Знамеровский). На другой день к Знамеровскому пришел Великий Князь Михаил Александрович с супругой Наталией Сергеевной. В это время я впервые и был представлен Великому Князю. Михаил Александрович с супругой были у Знамеровского часа два. Великий Князь интересовался общим положением в России. О своем личном положении Он ничего не говорил.

После ухода Великого Князя Знамеровский стал говорить мне: “знаете, Роман Михайлович, положение ужасное. Это невозможно. Князь волнуется; в Мотовилихе – сборища, разные угрозы. Это Его нервирует. Доктора Котона /так!/ нет, и я боюсь опять открытия у Него язвы в желудке. Не можете-ли Вы вывести Наталию Сергеевну куда нибудь на Украину чрез Курск? Мы же сами собираемся уехать на север по Каме. Если Вы скоро отсюда не уедете, может быть, Вы будете нужны. Княгине и Джонсону ничего не говорите”. Знамеровский достал карту. Мы рассматривали с ним ее. На карте были нанесены по Каме к северу отдаленные монастыри. Знамеровский, указывая их, высказывал надежду получить помощь при бегстве в этих монастырях.

После этого нашего разговора Знамеровский ходил к Князю и, видимо, говорил там с Ним и с Наталией Сергеевной, подготовляя почву. Через день после посещения квартиры Знамеровского Великий Князь с Наталией Сергеевной снова пришли к Знамеровскому. Наталия Сергеевна сказала мне: “Роман Михайлович, я вижу, Вы честный человек. Вы нам можете помочь”. Я сказал Наталии Сергеевне: “Ваше Высочество, я все сделаю для Князя, для Родины”. Мои слова тронули Великого Князя (я сам был в ту минуту охвачен искренним порывом услужить Князю и говорил в этом духе довольно много и горячо). Он вынул платок и вытирал им, видимо, навертывавшиеся Ему на глаза слезы. Вдруг во время моей горячей речи (сразу, экспромтом) Наталия Сергеевна мне сказала: - “Вы меня свезете в Гатчину?” Я Ей ответил: “Ваше Высочество, требуйте. Все сделаю”. Тут же было решено, что Наталию Сергеевну я повезу в Гатчину и отъезд был назначен на 20 мая. Я сейчас же кинулся хлопотать о местах в экспрессе. Прихожу на станцию, - все спит; спит и дежурный по станции. Я сейчас же прикинулся советским ревизором и начал на них орать: “мало Вас комиссары расстрелиают! Я сейчас же все комиссару доложу!”. Допустили меня к аппарату. Я стал говорить сам с Кунгуром и все пугаю “комиссаром”. Получаю ответ: “имеются два места в первом классе”. Такой ответ был дан мне после того, как я сказал, что, если по проверке в Перми два места окажутся, то главный кондуктор будет арестован. Официальная же телеграмма была, что мест нет. Я тут же пригласил дежурного по станции. Он прочел ленту и дал мне записку в кассу. В шестом часу утра я отправился в номер Великого Князя. Там была великая радость, что удалось получить места в экспрессе. Все было поставлено на ноги; чемодан погонял чемоданом. Часов в семь утра я отправился с Знамеровским на станцию. С нами были некоторые вещи. Потом прибыла Наталия Сергеевна. С ней прибыл и Великий Князь с Джонсоном. Тут же была и Знамеровская (она приехала в Пермь еще до меня и я ошибся, сказав Вам, что, приехав в Пермь, я видел одного ее мужа; она в это время была также в Перми, и я передавал Знамеровскому письма не от нее, а от его родственников). Затем здесь же были лакеи Борунов и другой, по фамилии, кажется, Челышев. В 9 часов пришел экспресс. Все хорошо. Тут Наталия Сергеевна закапризничала: подавай ей место в спальном вагоне международного общества. Устроил я ей место в этом вагоне, а сам с Знамеровским занял ее два места в первом классе. Но тут пришел почтовый поезд. Наш паровоз взяли да и отцепили и прицепили к почтовому поезду. Сделал все это комиссар. Пришел ко мне начальник станции и говорит: - “видите, вот? Что я могу сделать? Я бессилен. Комиссаришка у нас, так совсем плюгавенький. А как узнал, кто едет в экспрессе, так и разорался: “это что такое? опять мы князей возим? А наши товарищи должны сзади ехать. Отцепить паровоз. Пустить сначала почтовый”. Ну, тут я вышел, вижу – следует особый вагон в составе нашего поезда с компанией инженеров. Это они ехали на какой-то съезд. Я сейчас же к ним. “Давайте”, говорю, “протест заявлять”. Сейчас мы все компанией к этому комиссару. Я, конечно, впереди всех и говорю ему от имени всех весьма так резко: “мальчишка”, говорю, “вы не имеете права. Деньги взяли, а везти не хотите. Публика чем виновата? Я ленину и Троцкому доложу”. Он сразу струсил и предоставил распоряжаться начальнику станции. Отцепили наш паровоз от почтового, прицепили к нам и мы поехали. Однако, должно быть, знали, кто едет в поезде и нарочно все время давали нам старые товарные паровозы. С большим опозданием приехали мы в Москву. С багажом Наталии Сергеевны целые скандалы все время были. Сначала в Перми не хотели всего в вагон принимать. В Москве 500 рублей за багаж доплаты потребовали. Она крик подняла. Кричит мне: “Роман Михайлович, меня грабят”. А я что же могу? Платить надо.

В Москве Наталия Сергеевна уехала к своим родственникам. Я в тот же день с Знамеровской уехал в Гатчину. (Я туда уехал, чтобы приготовить Наталии Сергеевне квартиру). (Наталия Сергеевна уехала к родственникам Гужон). Через сутки я снова вернулся в Москву, чтобы везти Наталию Сергеевну в Гатчину, но мне было сказано, что она не поедет сейчас, а когда поедет, не известно. Я вернулся назад. Наталия Сергеевна через несколько дней приехала в Гатчину одна.

У Великого Князя был адъютант князь Владимир Алексеевич Вяземский. Он в то время находился в Москве, а супруга его княгиня Александра Гастоновна проживала в Гатчине и заведывала дачами Великого Князя. Мне было поручено съездить в Москву и привезти в Гатчину князя Вяземского, а также привезти провизии. Все это мною было сделано. 13 июня вечером (по новому стилю) я был срочно вызван к Наталии Сергеевне. Вызывал меня через какого-то посланного из своей прислуги Княгиня Вяземская. Когда я пришел к ней, я Наталии Сергеевны не застал. Княгиня же сказала мне, что из Перми палучена /так!/ телеграмма, следующего содержания: “Наш общий любимец и Джони вывезены не известно кем и куда”. Я хорошо помню содержание этой телеграммы и удостоверяю, что оно было именно таково, как я Вам передаю. Самой телеграммы я не видел. Я не помню, спрашивал ли я княгиню кем была прислана эта телеграмма, и ничего не могу Вам сказать об этом. Может быть, у нас и был с ней по этому поводу разговор, но я положительно не помню этого.

Сказав мне об этой телеграмме, княгиня стала меня просить: “Роман Михайлович, теперь надо как можно стараться вывозить ценности. Будут обыски. Надо ценности спасать. Вы хлопочите. Я сама всю ночь спать не буду, буду укладываться”. Взял я много ценностей и повез их в Москву. Там я сдал их князю Вяземскому. Я несколько спутал: князь в это время был еще в Москве. Устроившись с ценностями, мы с князем приехали в Гатчину. Тут же опять мы с князем отвезли другие еще ценности в Москву. Перед этим отъездом нашим в Москву княгиня сказала мне, что она получила по телефону из Петрограда известие: Наталия Сергеевна арестована и сидит на Гороховой, 2.

Оказывается, Наталия Сергеевна отправилась к Урицкому, чтобы навести справки о Великом Князе. А он ей: “А, Вы то мне и нужны. Вы у меня заложницей будете”. Еще раз я был в Гатчине и еще раз мы с Князем в Москве хоронили ценности.

Нужно было ехать в Сибирь и отыскать Михаила Александровича. Этого хотела Наталия Сергеевна. Эту роль взял на себя князь Вяземский. Я должен был провезти его через фронт. Пришлось добывать мне и князю советские документы. У меня был знакомый Иван Яковлевич Цимбуль, служивший в Управлении Северо-Западных железных дорог. В то время он был председателем Гатчинской продовольственной Управы. Через него я получил нужные нам документы, по коим мы значились агентами по розыску грузов. Приблизительно 22 июня мы с князем выехали из Москвы. Я не решился везти князя через Вологду-Пермь-Екатеринбург, так как я достаточно бросился в глаза в Перми, когда вывозил Наталию Сергеевну. Мы поехали через Инзу-Симбирск. С превеликим трудом, выдавая себя за советских работников, прибегая к мерам, иногда довольно нахальным, мы добрались до станции Клявлино. Тут мы наняли подводу. Какой-то немецкий колонист, живший в поселке при этой станции, указал нам на бывшего гвардейского солдата, жившего в этом же поселке. Этот солдат, фамилии которого я теперь не помню, отвез нас за 20 верст к своему отцу, ранее многие годы служившему при Дворе. Этот старик доставил нас с князем в Бугуруслан. Отсюда мы приехали в город Омск. В Омске нам не пришлось ничего узнать о судьбе Михаила Александровича. Мы не нашли людей, которые бы видели Его здесь. Были глухие слухи о возможном нахождении Его в Томске, куда я и отправился. Князь Вяземский должен был, по нашему плану ехать на розыски Его в Челябинск. В пути Омск-Томск в вагоне, в котором я ехал, нас собралось несколько человек, несомненных монархистов. Здесь были: Лейтенант Серебренников, пробиравшийся на восток к Адмиралу Колчаку, полковник Николай Васильевич Бонч Осмоловский, уезжавший к себе в Нижне-Удинск от Генерала Гришина-Алмазова, с которым они не сошлись во взглядах, и Прокурор Омской Судебной Палаты Коршунов. Дорогой на одной из станций к нам подсел какой-то офицер. Он рассказал, что имеются указания на пребывание Великого Князя где-то около Семипалатинска. Указания эти заключались в том, что где-то вблизи Семипалатинска видели проезжавших казаков. Один из них особенно выделялся своим ростом. Казаки ехали и пели “Боже Царя храни”. Обсудив эти сведения, мы с Бонч Осмоловским решили, что проверку их он возьмет на себя, а я поеду в Томск. Прибыв в Томск, я однако не получил там никаких указаний о месте нахождения Михаила Александровича и вернулся в Омск. В Омске дежурный по станции вручил мне письмо от князя Вяземского в коем он мне писал: “Я нахожусь в отряде Вержбицкого в Тюмени; в Челябинск не поехал. Приезжайте ко мне”. Я отправился к князю и нашел его в Камышлове. Я ему все рассказал о своей поездке. Князь мне ответил, что и ему также ничего не удалось узнать о судьбе Михаила Александровича. Создался у нас план: я должен ехать к фронту и ожидать скорого взятия Перми, что предполагалось, приблизительно через месяц. Фронт тогда был около станции Шаля. Командовал здесь чех Жак. Однако вместо продвижения на Пермь чех начал отступать. Я проболтался на фронте дней 5 и приехал в Екатеринбург. В виду взятия в это время нами Симбирска я решил съездить в Гатчину, выяснить там положение Наталии Сергеевны, узнать, может быть, что-нибудь про Великого Князя и привезти в Сибирь княгиню Вяземскую.

Совершенно случайно, уезжая из Омска в Камышлов, я встретился в Омске со своим старым сослуживцем Францем Маврикиевичем Хмелевским. Он был секретарем Начальника Северо-Западных дорог Валуева, приезжал в Омск за продуктами, но, в виду событий, застрял в Омске. Вот вместе с ним мы и уехали тогда из Омска к фронту, так как Хмелевский надеялся как-нибудь пробраться к себе в Петроград. Когда мы с ним прибыли в Екатеринбург, он отыскал там какого-то своего старого знакомого старичка. Втроем, находясь в буфетной комнате Екатеринбург I-й, мы вели разговор про ЦАРСКУЮ СЕМЬЮ. Этот старичок категорически сказал Хмелевскому, что вся ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ и все бывшие с ней спасены: - всех ИХ ночью увезли на автомобилях по городу, а далее на подводах по направлению к Верхотурью. Конечно, это было сделано той же самой организацией, которая спасла и Михаила Александровича. Конечно, ЕЕ увезли в тот же самый день, как и Великого Князя: - иначе как же могло быть? Разве Михаил Александрович мог бы бежать, не подумав о том, что после Его бегства большевики сделают с ЦАРСКОЙ СЕМЬЕЙ? Я хорошо помню, что этот неизвестный мне старичок так именно и говорил про спасение ЦАРСКОЙ СЕМЬИ: та же самая организация и в то же самое время. Старичку этому было лет 60, среднего роста и среднего сложения, седоватый; иных примет не помню и костюма также не помню. Прибыв в Симбирск, я остановился там на Шатальной улице в доме № 34 в квартире вдовы полковника Берзенцева, где проживал мой сын офицер Леонид. Но сына там уже не оказалось: он в след за нами с Вяземским пробрался в Сибирь. Доехал я на барже с целой компанией каких-то жидов до Казани. Дальше нас не пустили. Все мои жиды разбежались, а сам я поехал в Омск искать сына. Отыскал я в Омске Хмелевского. (Забыл я, на какой улице он жил). Хмелевский сообщил неожиданную и весьма приятную новость: “Михаил Александрович жив. Он был в Омске, может быть и сейчас здесь”. Конечно, я спросил у Хмелевского, откуда у него эти сведения? Оказалось следующее. У Прокурора Омской Судебной Палаты Коршунова проживала, занимая комнату, какая-то дама. Жена Коршунова по секрету сообщила этой даме, что Михаил Александрович в Омске. Дама эта сообщила об этом Хмелевскому, а он мне. Я отнесся к этим сведениям с большим доверием, так как Коршунов и по своему положению и по личным свойствам действительно мог иметь общение с Михаилом Александровичем: он, как я его узнал в вагоне, страдал от большевиков за свои монархические убеждения: сидел в остроге и, кажется, при этом – старообрядец. Я отправился к Коршунову. Коршунов меня принял хорошо. Я просил его принять от меня письмо, которое я напишу Джонсону. Коршунов, не указывая мне, где находится Михаил Александрович, согласился принять от меня такое письмо. Он безусловно был в курсе дел и произвел на меня своим обращением со мной впечатление человека, положительно все знающего о местонахождении Михаила Александровича. Под его диктовку я написал следующее письмо Джонсону: “Многоуважаемый Николай Николаевич, прибыл из Гатчины от Н. С., которая арестована. Желаю лично вас видеть. Если нельзя лично, то писменно”. Коршунов взял от меня это письмо, обещав мне доставить его по назначению и передать мне ответа. 8 дней я ждал, но не дождался. Пришел я к Коршунову, он мне возвращает мое письмо к Джонсону и говорит: “Извините. Ничего не мог сделать”. Я однако письма не взял и просил Коршунова оставить письмо у себя: будут наводить справки, пусть увидят, что я действительно был у него. Княгиня это все уже проверила. Она Вам скажет, что я там везде был. Когда моя попытка получить от Коршунова сведения о местонахождении Михаила Александровича кончилась неудачей, я узнал от Хмелевского, что эти сведения можно будет получить от Омского Архиерея. Жена Коршунова тайно от мужа сообщила о близости ее мужа к Архиерею своей квартирантке – даме, а та передала об этом по секрету Хмелевскому.

Желая узнать о судьбе Михаила Александровича, я отправился к Архиерею. Он меня принял, но когда узнал, зачем я к нему пришел, сказал мне, что он может со мной разговаривать только в присутствии редактора Симбирской Газеты Николая Яковлевича Коншина, монархиста, как мне рекомендовал его Архиерей. Когда я вел разговор с Архиереем, Коншин находился, должно быть, в этом же доме. Архиерей его тут же позвал. Я сказал им, что, по моим сведениям, они знают, где находится Михаил Александрович, и просил их дать мне возможность иметь общение с Джонсоном. Коншин согласился пойти навстречу моим желаниям и велел мне придти к нему в редакцию, где он должен был познакомить меня с корректором газеты бывших офицеров, фамилии которому Эстерелли или Эстергази. В назначенное время я пришел к этому господину и просил его принять от меня письма для Джонсона. (На какой улице находилась редакция этой газеты, я не помню). Он мне сказал, что он предварительно должен будет поговорить с каким-то еще своим знакомым и только после этого сможет дать мне ответ. За ответом он просил меня придти в тот же день в 9 часов вечера. Я пришел, ждал его до 11, но так и не дождался. Пришел я на другой день в редакцию, обратился к Коншину. Он мне сказал, что корректор куда то ушел. В 6 часов я снова пришел в редакцию, но никого там не застал. Увидев после этого Хмелевский /так!/, я все ему рассказал про свои неудачные попытки увидеть Михаила Александровича. Хмелевский мне на это ответил: “Его окружили и никого к нему не допускают: каждый норовит в будущем получить себе камилавку”.

После этого я отправился на восток искать сына, а розыски Михаила Александровича взял на себя Хмелевский.

Дальнейший допрос, в виду позднего времени, был прерван. Показание свидетелю прочитано. Роман Михайлович Нахтман.

Судебный Следователь Н. Соколов.

С подлинным верно.

Судебный Следователь