Я беспокоюсь о тебе, Пакс. Это не справедливо. Возьми трубку.
Во всех sms говорится об одном и том же. Поэтому я отвечаю одним сообщением.
Не волнуйся. Я в порядке.
Взяв новую бутылку виски из кухни, я кладу три таблетки в рот. Затем добавляю еще две.
Немного погодя, чернота возвращается. Я приветствую ее с распростертыми объятиями. Я пою для нее, мурлычу ей. Я убаюкиваю ее в своих объятиях. Я делаю все, что, черт возьми, хочу сделать, потому что это — чернота, самое темное время суток, и она не волнуется. Если я один в темноте, ничто не имеет значения. Я не могу никого обидеть, кроме себя, и я чертовски это заслужил.
Я закрываю глаза. Пусть тьма укачивает меня. Она даже может меня трахнуть. Мне все равно.
***
Мила
Я не могу нормально думать. Я случайно не беру денег с клиента в магазине. После этого я сдаюсь и поворачиваю табличку «Закрыто».
Я сижу у окна своего магазина, глядя на счастливых людей, идущих по тротуару. Они не знают, как им хорошо. Их жизнь такая легкая.
Я снова пытаюсь написать сообщение Паксу, но, как и четыре дня ранее, нет никакого ответа. Я ездила туда, стучала в дверь, звонила, даже попадала на его голосовую почту.
Нет ответа.
Только один раз: «Не волнуйся, я в порядке»
Он не в порядке. И никто, кажется, не волнуется, кроме меня.
Я думала вызвать полицию, чтобы они проверили его, но сомневаюсь, что они это сделают. Он не сделал ничего противозаконного, так что они могут сделать? Пить до потери сознания не запрещено. И единственное, что есть у него в доме, насколько мне известно, это Ксанакс. Я еще раз удивляюсь мудрости назначения этого лекарства Паксу.
Когда я спросила доктора Тайлера об этом, он объяснил, что прописал его, потому что Пакс не наркоман.
— Он не пристрастился ни к какому наркотику, — сказал доктор. — Он просто не сформировал надлежащие механизмы для снятия стресса. Если он чувствует, что не может справиться, я бы предпочел, чтобы он принимал Ксанакс какое-то время, пока мы работаем над этими вопросами, а не искал наркотики. Кроме того, вы будете с ним. Все будет хорошо, Мила.
Но я больше не с ним. И все не в порядке.
Я вижу образ открытых, мертвых глаз Джилл и содрогаюсь.
Это мог бы быть Пакс. И я в ужасе от осознания того, что если кто-то что-то не сделает, то это будет Пакс.
Дрожащими пальцами я беру телефон и делаю единственное, что могу сделать.
Я звоню его отцу.
Глава 22
Пакс
Я падаю, падаю, падаю.
Тут темно. Я не вижу, не могу думать, не могу чувствовать. Но мне это так нравится. Если я не могу чувствовать, то ничего не болит. Поэтому я оставляю все как есть.
Проснувшись, я снова напиваюсь и засыпаю благодаря Ксанаксу. И немного погодя, я снова оказываюсь в темноте, бессмысленно дрейфую, сплю без кошмаров.
Только темнота.
Я вздыхаю.
Я принадлежу этому месту, где-то в темноте, вне времени.
Тут нет боли.
Свет — это боль. Свет, где я вижу ее лицо и знаю, что потерял ее.
Я останусь далеко от света.
Навсегда.
Оно того не стоит.
Я начинаю закрывать глаза, но понимаю, что они уже закрыты, поэтому улыбаюсь.
Я принадлежу этому месту.
Глава 23
Пакс
Я сонно открываю глаза, пытаясь сосредоточиться. Осматриваю комнату. Я в гостиной, и, кажется, в той же одежде, которую носил в течение некоторого времени. Что меня разбудило? Сейчас темно, так что это было не солнце.
Я хватаюсь за в и ски, но вижу, что бутылка пуста.
Ебать.
Это означает, что мне нужно выйти. Я должен буду съездить в город.
А потом я понимаю, что разбудило меня. Стук кулаком в дверь.
Мое сердце замирает. Я знаю, что это, вероятно, Мила. Она была здесь сто раз на этой неделе, пытаясь заставить меня открыть дверь, но я ни разу не встал с дивана, чтобы сделать это. Ей не нужно видеть меня таким. Она не заслуживает быть здесь.
Стук становится громче, намного громче.
Ебать. Теперь она злится. Я впечатлен тем, с какой силой она ударяет в эту дверь.
А потом громкий треск и что-то ломается.
Какого черта?
Я встаю, и комната вращается. Я не был на ногах в течение нескольких дней. Я выравниваюсь и снова открываю глаза. Сделав это, я вижу, что мой отец стоит передо мной. Он чист, выбрит и одет в джинсы.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я его. — Ты только что сломал эту чертову дверь?
Отец сжимает челюсти.
— Вот, что происходит, когда ты не отвечаешь в течение недели. Твоя подруга позвонила мне, потому что волновалась. Иди в душ. Нам надо поговорить.
Я бросаю на него сердитый взгляд.
— Пошел ты. Нам надо было поговорить много лет назад. На самом деле, у тебя было огромное количество шансов на протяжении многих лет, чтобы говорить. Но ты этого не сделал. А сейчас я не хочу говорить. Смирись с этим.
Я стараюсь проскользнуть мимо него, пройти на кухню, но он хватает меня за руку.
Его хватка сильна и решительна.
— Прими душ, — говорит он медленно и сознательно. — Ты пахнешь мочой. Надень чистую одежду и возвращайся сюда. Нам надо поговорить. Сейчас. Сегодня.
Я смотрю на него, и он смотрит на меня. Он не отступает. А я пахну мочой. Наконец, я отворачиваюсь.
— Все равно мне нужен душ.
Я, не оглядываясь, выхожу из комнаты. Вхожу в душ и пускаю воду. Поток холодной воды окатывает мою гребаную голову. Я не могу вспомнить, как вообще выпил всю воду на этой неделе. На самом деле, я многого не помню об этой неделе. Каждый раз, просыпаясь, я просто принимал больше таблеток и пил еще виски.
Я моюсь, бреюсь и одеваюсь.
Потом иду в кухню, где выпиваю две бутылки воды. Даже после этого, мой рот все еще сухой, так что я, должно быть, был сильно обезвожен. Я беру еще одну бутылку воды с собой в гостиную, где отец ждет меня.
Он убрался, пока ждал, подобрав пустые бутылки виски с пола. Сейчас он сидит в кресле.
Он смотрит на меня, когда я вхожу.
Он мрачен и трезв, и я вдруг понимаю, что не хочу начинать этот разговор.
— К черту, — говорю я папе. — Мы не говорили об этом ни разу за последние годы. Я не вижу оснований говорить об этом сейчас. Ущерб нанесен.
Отец смотрит на меня.
— Ущерб был нанесен, — соглашается он. — Но нет никаких причин, чтобы сделать его хуже. Давай поговорим.
Я сажусь и делаю глоток воды.
— Прекрасно. Почему ты не заставил меня рассказать о том, что случилось?
Если мы собираемся говорить, то могли бы сократить это разговор.
Отец смотрит на меня, потом его взгляд падает на пол.
— Потому что так было легче. Я водил тебя к психотерапевту, но ты не разговаривал. Я сам пытался заставить тебя рассказать об этом, но ты отказался. И тогда я решил, что, может быть, я действительно не хочу знать, что произошло. Это оставило такой сильный след на тебе, поэтому я не был уверен, что смог бы иметь с этим дело. Таким образом, я перестал пытаться. А потом терапевт сказал мне, что, по его мнению, ты на самом деле подавляешь воспоминания, что, казалось, даже лучше.
Я наливаю себе еще. Мой язык кажется опухшим от обезвоживания.
— Они поймали его?
Меня передергивает, когда папа качает головой.
— Нет. У них нет описания, чтобы двигаться дальше. Никто из соседей ничего не видел, они не видели, чтобы кто-то приходил или уходил. У полиции нет никаких зацепок, с которыми можно было бы работать.
Ебать. Еще одна причина, почему я чувствую себя виноватым. Я мог бы дать им характеристику.
— Что произошло в тот день? — спрашивает отец. — Мне нужно знать. На твоих руках остались следы от пистолета. У тебя был порез. Но полиция не могла определить, что произошло, за исключением того, что твоя мать не подверглась сексуальному насилию. У нее были эпителиальные клетки во рту, но никаких следов спермы. Там не было никаких образцов ДНК, чтобы сравнить их с базой данных полиции. Я знаю, как тяжело об этом думать или говорить. Но, все-таки, что ты видел?
Я закрываю глаза, сильно зажмуриваясь, прежде чем снова их открыть. Папа по-прежнему смотрит на меня, все еще ожидая ответов.
— Я слышал, как мама плакала. Я увидел в вашей комнате парня с пистолетом, направленного в сторону мамы. Парень заставил ее делать ему минет. Я пытался помочь, но наткнулся на пистолет и он выстрелил. Она мертва, потому что я пытался помочь. Если бы я этого не сделал, она была бы сейчас здесь.
Отец слегка задыхается, и я стараюсь проглотить этот чертов комок, который сформировался в горле. Он смотрит на меня.
— Неужели ты думаешь, что он бы оставил ее в живых? — наконец говорит папа. — Подумай об этом, Пакс. Она знала, как он выглядит. Если он сказал тебе, что не убил бы ее, он лгал.
— Он оставил меня в живых, — говорю я ему безвольно. — Может быть, он оставил бы ее тоже.
Папа качает головой, его щеки покраснели.
— Нет. Он бы этого не сделал. Он, вероятно, не мог заставить себя хладнокровно убить ребенка и чувствовал себя достаточно уверенно, думая, что, напугав, заставил тебя молчать. У твоей мамы не было шансов, Пакс. Не было ничего, что бы ты мог сделать.
Он отворачивается, глядя в окно.
— Но есть кое-что, что ты можешь сделать прямо сейчас. Теперь, когда ты вспомнил, пойдем со мной. Давай полетим в Коннектикут прямо сейчас, и поговорим с детективом, который вел это дело. Ты можешь дать ему описание того человека?
Я чувствую, как холод пробежал по мне, представив насмешливое лицо того парня.
— Он был худой, с серым хвостом и желтыми зубами. Действительно желтые зубы. Он был одет в синюю полосатую рубашку.
Отец застывает.
— Я знаю, о ком ты говоришь. Это был наш почтальон. Я никогда не забуду его серый хвост и те ужасные зубы. Пакс, начинай упаковать сумку. Мы собираемся в Коннектикут.
— Почтальон? — спрашиваю я скептически. — Я вообще не помню никакого почтальона.
— Ты бы не понял, верно? — спрашивает отец. — Тебе было только семь. Я дразнил твою мать, что он ищет глупые причины, чтобы принести почту к двери, а не оставлять ее в ящике. Я шутил над ней, что у него что-то с ней есть. Мы смеялись над этим. Мы думали, что он был немного странным и одиноким. Я понятия не имел…
Голос папы замирает, он смотрит в сторону в течение минуты и обнимает себя руками, прежде чем посмотреть на меня.
— Собирай вещи, Пакс. Этот больной ублюдок должен заплатить.
Идея, что я мог бы найти только немного освободившись, подталкивает меня, и я встаю с дивана и иду упаковать сумку. Засовывая свою зубную щетку в ночной футляр, я вижу кольцо, лежащее на полке. Я поднимаю его. Должно быть, его оставила Мила.
Обручальное кольцо ее матери. Я надеваю его на свой мизинец и заканчиваю паковаться.
В спешке, я оставляю свой сотовый телефон дома, и не понимаю этого, пока мы не удаляемся от него в направлении Чикаго.
— Не волнуйся, — говорит папа. — Если тебе понадобится телефон, ты можешь воспользоваться моим. Так или иначе, мы не пропадем надолго. Может быть, на пару дней. Это прогресс, Пакс. Этот гребаный парень, наконец, получить то, что заслуживает. Все, что им нужно, — это сделать анализ его ДНК. Это прогресс.
Папа более оживленный, чем я когда-либо видел. Жизнь горит в его глазах. Я смотрю на него.
— Папа, почему ты думал, что будет лучше, если бы я никогда не вспомнил? Что ты имел в виду? Лучше для меня? Или лучше для тебя?
Папа смотрит на меня спокойным взглядом, прежде чем вернуть глаза на дорогу.
— Может быть, для нас обоих. Я знал, что воспоминания разрушат тебя. И после того, как они обнаружили остатки пороха на твоих руках, не думаю, что я хотел бы знать, что случилось. Я не мог себе представить, но я был в плохом состоянии. И если бы я узнал, что ты приложил руку к ее смерти, даже случайно, не знаю, смог бы я так отпустить это.
— Но я был ребенком, — выдавливаю я. — Я пытался помочь ей.
— Да, — говорит папа, возвращая взгляд на меня. — Ты был ребенком. Я рад, что ты понимаешь это. Но я был в плохом состоянии. Горе делает это с человеком. И поэтому я справился единственным способом, который знал. Я бросился в работу. И когда это не остановило боль, я собрал наши вещи, и мы переехали через всю страну.
— Это остановило боль? — спрашиваю я его.
Он смотрит на меня.
— Нет.
Я смотрю на свои руки и вижу кольцо на пальце. Я беру его, верчу в руках, разглядывая со всех сторон. На внутренней части что-то написано. Я присматриваюсь, чтобы прочитать. «Любовь никогда не слабеет».
Я задыхаюсь.
Иногда любовь слабеет. Я, безусловно, доказал это. Я всех подвел. Мне не удалось помочь маме. Мне не удалось помочь отцу, когда я заблокировал воспоминания и никому не мог рассказать, как выглядел убийца. И я, конечно, подвел Милу. Я знаю, что разбил ей сердце, и сомневаюсь, что когда-нибудь смогу снова его собрать.
Я закрываю глаза, чтобы успокоить жжение в них.
Я сплю в аэропорту, пока наш самолет не взлетает, потом засыпаю в самолете. Я думаю, что нужно попытаться позвонить Миле, но решаю, что лучше этого не делать
Это не телефонный разговор. Мне нужно увидеться с ней лицом к лицу. В то же время, у меня есть кое-что важное, что нужно сделать.
Приземлившись в Хартфорде, мы останавливаемся в отеле. Наш ужин в шикарном ресторане отеля проходит в тишине.
Я смотрю, как отец рассеянно крутит виски в стакане в течение длительного времени, прежде чем я, наконец, говорю.
— Это не твоя вина, папа.
Он смотрит на меня.
— Нет? Пакс, мы шутили о том парне. Ебаный почтальон. Я думал, он был шуткой. Но он забрал мою жизнь. Или он мог бы иметь такую же. Небольшая шутка. Я думаю, он смеялся последним.
Горькая агония на лице отца очевидна, как и моя злость на него, потому что я не могу помочь, но в тоже время чувствую себя ужасно за него. Я не могу представить, как он должен себя чувствовать.
— Папа, — я пытаюсь снова. Но он прерывает.
— Пакс, ты не понимаешь. Ты не можешь себе представить, сколько раз за эти годы я задавался вопросом... что, если бы я ушел с работы в начале того дня? Что, если бы я не остановился на заправке? Что, если бы я остановился на один красный свет меньше? Если бы любая из этих вещей произошла, может быть, я мог бы остановить его. Постоянное незнание было ужасно. Но теперь, когда известно, что чертов почтальон забрал ее жизнь... моя вина в десять тысяч раз хуже, чем когда-либо. Если бы я воспринял его всерьез, если бы я увидел в нем извращенца, которым он был, твоя мать была бы сейчас жива. Это бесспорный факт.
Я выпиваю всю свою воду прежде, чем ответить.
— Пап, мама даже не поняла, каким дерьмом он был. Ты сказал, что вы оба шутили об этом. Это означает, что он очень хорошо это скрывал. Ты не можешь чувствовать себя виноватым за чужое психическое заболевание. Не было никакого способа, чтобы ты распознал его.
Отец не поверил мне, и мы закончили есть в тишине. Если честно, я думаю, мы оба рады побыть наедине со своими мыслями.
После бессонной ночи, с утра, первым делом мы идем в полицейский участок. Детектив более чем счастлив, услышать от нас эту информацию.
— Этот случай преследовал меня в течение многих лет, — признается он мне, его губы сжаты. — Я никогда не видел ничего подобного. Я никогда не забывал это, или вид вашего личика. Ваши глаза были настолько большими и грустными. Вы будто видели невообразимое. Я рад, что вы выросли таким хорошим.
Таким хорошим. Ха. С этим можно поспорить.
Он берет мое официальное заявление и уверяет, что они попросят ордер на сбор образцов ДНК нашего старого почтальона, как только смогут получить записи почтового отделения. Я ощущаю сильное удовлетворение, когда мы идем вниз по ступеням метро и наружу в оживленный, свежий воздух.
Правосудие, может быть, наконец, восторжествует. Моя мама, может быть, наконец, будет оправдана. Спустя семнадцать лет.
— Где она похоронена? — спрашиваю я отца, когда мы возвращаемся в машину. Он смотрит на меня.
— Давай остановимся, купим немного цветов, и я покажу тебе.
Так мы и делаем. Останавливаемся и покупаем по два десятка роз каждый и едем на красивое, тихое кладбище. Деревья выстроились и сосульки висят на их ветвях, сверкающие в зимнем солнце. Тут спокойно. Думаю, это место очень хорошее, чтобы быть тут похороненным.
Когда мы ходим среди могил, я чувствую, как будто я был здесь раньше, и я знаю, что это так. У меня есть мимолетные проблески ее похорон, как гроб опускали в землю. Я помню сильное чувство грусти, которое я ощущал, наблюдая за этим.
Я сглатываю.
Впереди я вижу статую ангела и узнаю ее. Он находится на плитах, рыдая в свои руки, и я знаю, что он сидит рядом с могилой моей матери. Я помню это.
— Твой дедушка привез эту статую, — говорит отец, кивая на нее.
— Она кажется подходящей, — отвечаю я. И это так.
Рядом с надгробием моей матери сидит ангел, изготовленный из белого мрамора. Он блестящий и яркий. Я обращаюсь к отцу.
— Кто-то заботится о нем.
Он кивает.
— Конечно. Я плачу кое-кому.
Конечно.
Я смотрю вниз.
Сусанна Александра Тейт
Любимая жена и мать
Она ушла красивой.
Она спит спокойно.
Холодный ветер нежно касается моего лица и в горле снова образуется комок. Меня накрывает поток вины за то, что я ни разу не посещал ее могилу в течение стольких лет. Я становлюсь на колени, чтобы положить цветы на ее могилу и в первый раз за все время, что я себя помню, я чувствую, как слеза катится по моей щеке. Я вытираю ее.
— Как думаешь, как она? Спокойна?
Отец смотрит на меня.
— Сын, ты и есть ее спокойствие. Ты принес ей столько мира и радости с самой первой минуты, как только она взяла тебя на руки, поэтому она назвала тебя Пакс. Твоя мать любила тебя больше всего на свете. Она с удовольствием отдала бы свою жизнь, чтобы сохранить тебя в безопасности. Все, что тебе нужно сделать — просто жить хорошей жизнью ради нее. Она так надеялась на тебя. Перед смертью все, чего она хотела для тебя — чтобы ты был счастлив.
Теперь слезы текут потоком, и отец обнимает меня. И просто так, два взрослых мужчины стоят, обнявшись, перед одиноким надгробием.
Через несколько минут он отстраняется, и я вижу, что он тоже плачет.
— Я тоже тебя люблю, Пакс. Надеюсь, ты знаешь это.
Я киваю, слишком подавленный, чтобы говорить. Я чувствую, как будто кто-то взял мои кишки в руки и засунул их обратно через горло в неправильное место. Все болит. Но в первый раз, это нормальная боль. Боль чувствуется хорошо, как будто я должен ее чувствовать. Она не похожа на боль от позора, которую я чувствовал ребенком, когда не мог спасти свою маму.
В моем сердце больше нет той старой пустоты. Она заменилась пониманием. Моя жизнь это то, что есть. Моя мама умерла насильственной смертью, и я наблюдал за этим. Я должен пройти через это и двигаться дальше. Она хотела бы, чтобы я это сделал.
Стоя здесь, перед ее могилой, в этом безмятежном месте, я понимаю, что не смог бы спасти ее. Мне было семь лет. Отец прав. Насильник все равно убил бы ее. Это изначально было его планом, иначе он бы не принес пистолет.
Мы едем в аэропорт в тишине.
Наконец, отец говорит:
— Ты должен позвонить Миле. Она очень беспокоилась о тебе.
Я смотрю на него с удивлением.
— Она разговаривала с тобой?
Он кивает.
— Она — причина, по которой я пришел в твой дом, помнишь? Она позвонила мне, иначе я не узнал бы, что все было так плохо. Она любит тебя, Пакс. И если есть что-то, что тебе нужно взять из этой ситуации, так это то, что вам нужно жить сегодняшним днем. Завтра вам не обещали.
— Я ее не заслуживаю, — говорю я ему честно. — Я был мудаком. Я причинил ей только боль.
Отец смотрит на меня с сомнением.
— Если бы это было правдой, она бы так тебя не любила. Она ждет тебя. Она проверяла тебя сто раз и задала мне миллион вопросов, но я не знал, что ей ответить. Только ты. Ты должен ответить на эти вопросы. Ради нее.
— На какие?
— Такие, как, вернешься ли ты? В порядке ли ты? Держишь ли себя в руках? Ты не говоришь об этом, поэтому я не знаю, что ей ответить. Ты не можешь и дальше продолжать прятать свои проблемы в наркотиках и виски. Ты знаешь это.
Я киваю. И это больно, потому что это правда.
— Я облажался, — говорю я просто.
— Да, — мой отец соглашается. — Но не во всем?
Я не ответил. Я углубился в свои мысли и продолжил вертеть кольцо Милы на пальце.
Когда мы идем через аэропорт, папа поворачивается ко мне.
— Я собираюсь рассказать твоему деду, что ты вспомнил. Это одна из причин того, почему он перестал разговаривать с нами. Он не соглашался со мной, когда я не заставлял тебя думать об этом, потому что он хотел найти убийцу твоей матери. Когда я отказался от попыток заставить тебя, он не мог смириться с ложью, которую я сказал тебе, — что твоя мать погибла в автомобильной катастрофе. Это моя вина, что его нет в твоей жизни… Вина лежит на моих плечах. И мне очень жаль.
Я киваю. Я подумаю об этом позже. Это последнее, о чем я беспокоюсь прямо сейчас. В моей голове только одно лицо. Оно красивое, мягкое и имеет широкие, зеленые глаза.
Наш самолет приземляется в Чикаго, и отец отвозит меня домой.
— Я надеюсь, что теперь все изменится для нас к лучшему, Пакс, — говорит он мне по дороге, и я вижу, что он искренен. Я киваю.
— Я тоже надеюсь, — отвечаю я. Я уверен, это займет некоторое время. Мы не можем исправить годовые повреждения наших отношений за минуту. Но, по крайней мере, это только начало. Если мы будем держаться вместе, может быть, однажды снова будем в порядке.
Он уезжает. Я смотрю на его машину до тех пор, пока его красные задние фары не исчезают из зоны видимости и набираю опасную скорость для города. Я могу думать только об одной вещи.
О ней.
Я врываюсь в дверь ее магазина, и она удивленно смотрит, стоя у прилавка. Мила одна и, кажется, изучает портфолио. Когда я вошел, она узнала меня и подпрыгнула. С радостью.
Но она быстро приходит в себя, и я чувствую укол прямо в центре моего сердца. Я сделал это с ней. Я научил ее охранять и защищать себя от меня, потому что я мог раздавить ее. Это убивает меня.
Я иду по магазину, не останавливаясь, не стесняясь. Делаю шаг вокруг прилавка и прижимаю ее плотно к себе.
— Пожалуйста, — говорю я ей. — Пожалуйста, прости меня. Мне так жаль, что я сделал тебе больно. Мне так жаль, что я был таким мудаком и отгородился от тебя. Я не знал, как обращаться с вещами без саморазрушения. Уничтожения всех, кого я знаю. В глубине души, я чувствовал, что заслужил это.
Я делаю паузу и смотрю вниз. Она смотрит на меня своими великолепными, ясными глазами, и мои кишки сжимаются.
— Дай мне еще один шанс, — отчаянно прошу я. — Я сделаю все, что хочешь, если ты просто скажешь мне, что мы можем начать все заново. Знаю, я не заслуживаю этого, но все равно прошу. Я не знаю, смогу ли дышать без тебя. Пожалуйста. Я люблю тебя, Мила. Пожалуйста, скажи, что мы можем решить это.
Я смотрю в ее глаза. Она кажется неопределенной, и я чувствую панику.
— Я не хочу начинать сначала, — говорит она медленно. — Мне нравилось то, что у нас было. Я не хочу начинать сначала. Я люблю тебя, Пакс. Но я не знаю, смогу ли справиться, если ты снова оставишь меня. Ты закрылся от меня, и я не могла тебе помочь. Люди не делают так, когда любят друг друга. Ты разорвал мое сердце и растоптал его.
— Я знаю, — соглашаюсь я. — Я знаю это. Ты понятия не имеешь, как мне жаль. Я просто не так хорош в отношениях. У меня не было никакой практики. Но если ты останешься со мной, если ты останешься... Я обещаю, что никогда не оставлю тебя снова. Я никогда больше не уйду. Я буду работать и исправлять то, что не работает. Обещаю.
— Я хочу верить тебе, — говорит она медленно, все еще удерживая глаза на мне. — Но я слишком боюсь, Пакс. Ты меня напугал. Сильно. Как я узнаю, что ты снова не закрылся от меня? Как я узнаю, что следующая проблема, с которой мы столкнемся, не отправит тебя в другое падение, и я найду тебя на заднем дворе, в таком же положении, в каком как мы обнаружили Джилл?
Она делает паузу. Ее глаза умоляют, желая, чтобы я сказал что-то, желая, чтобы я спорил с ней. Но я не знаю, права ли она. Поэтому ничего не могу сказать.
— Два младенца Джилл сейчас в приемных семьях, Пакс. Вся жизнь разрушена. Я не знаю, смогу ли доверить тебе себя. Вдруг ты сделаешь это со мной. Я не спала несколько дней, а когда засыпала, мне снились ужасные кошмары. Я разрушена, Пакс. И я не хочу, проходить через это снова. Я просто не думаю, что смогу.
Ее слова пугают меня, и я снимаю кольцо, держа его дрожащей рукой.
— Любовь никогда не слабеет, Мила. Так считали твои родители. И из-за тебя, я сейчас думаю так же. Ты была со мной и любила меня, когда я этого не заслуживал. Я хочу лишь шанс, чтобы доказать, что я могу быть достоин тебя. Твои родители облажались, как и я. Они никогда не обращались за помощью, которая им необходима. Но я это сделаю. Я обещаю. Буду работать. Я буду учиться справляться с болезненными вещами, и я никогда снова не оставлю тебя. Просто скажи мне, что ты останешься со мной.
Я смотрю на нее, ожидая, затаив дыхание.
— Пожалуйста, — шепчу я.
Наконец, она берет кольцо из моей руки и поднимается на цыпочки, тихонько прижав свои губы к моим.
— Я так люблю тебя, — шепчет она. — Я так тебя люблю. Но я не могу. Не сейчас.
— Я знаю, — я говорю ей, честно. — Я понимаю.
И я понимаю.
Правда такая грубая и искренняя, что мне больно. Но я не дал ей повода остаться, поэтому нет никаких причин, которые ей нужны. Есть только одна вещь, которую я могу сделать... дать ей кое-что.
Я сглотнул, надеясь, что комок в горле пропадет.
— Я дам тебе причину, — говорю я ей, мой голос дрожит. — Я обещаю. Если ты дашь мне шанс, я дам тебе причину быть со мной.
Она снова целует меня, и я борюсь с желанием не вдыхать ее запах, чтобы не прижать ее к своей груди и не отпускать, чтобы заставить остаться.
— Я рассчитываю на это, — бормочет Мила, отходя на несколько шагов. — Мне просто нужно немного времени Пакс. Времени для тебя, чтобы показать, что ты серьезно относишься к этому, что начнешь работать. Это все, что мне нужно.
Я знаю, что для нее это так же сложно, как и для меня. Я ненавижу себя за то, что сделал это с ней. Я ненавижу то, что эта боль на ее лице из-за меня.
Я медленно киваю, и даже это движение кажется болезненным.
— У тебя есть столько времени, сколько нужно, Мила. Я буду ждать вечно, если придется.
Слеза скользит по ее щеке, и она смотрит в сторону. Мое сердце сжимается, когда я большим пальцем вытираю ее слезы, потом поднимаю ее подбородок.
Я поцеловал ее в щеку.
— Я люблю тебя, — бормочу я ей на ухо.
И тогда я использовал каждую частичку своей силы, потому что только так можно уйти от нее.
Глава 24
Мила
Теперь ночи кажутся слишком длинными, очень темными и холодными.
Я снова поворачиваюсь в своей одинокой постели, натянув одеяло до подбородка, пытаясь очистить свой разум от мыслей о Паксе. Как будто это произойдет. Мое сердце сжимается при воспоминании о том, через что прошел Пакс.
С тех пор, как он ушел от меня на прошлой неделе, когда я увидела, как на его лице отразилось непринятие моих слов, боль и тоска, — я прокручивала этот момент снова и снова в своей голове. Сожалея по этому поводу, истязая себя из-за этого. Но я ничего не могла сделать.
Он должен знать, что каждое действие имеет последствия. И хотя он говорит, что изменится, что понимает, что нуждается в изменениях, я уверена, что на самом деле ему нужна лишь причина. Если я приму его обратно после того, какую боль он мне причинил, у него не будет веских причин.
За исключением того, что вся его жизнь вдруг взорвалась, идиотка, говорю я себе. У Пакса есть все основания, чтобы измениться. Есть причины, которые даже не включают меня. Если бы только он был достаточно силен, чтобы увидеть их.
Против своей воли, я хватаюсь за телефон. Прошла неделя с тех пор, как я видела его или говорила с ним. Мое сердце просто хочет услышать его, чтобы знать, что он в порядке. Может быть, тогда я могу спать.
«Я думаю о тебе. Надеюсь, ты в порядке»
Я посылаю сообщение и жду с телефоном в руках. Нет ответа. Хотя, наверное, я это заслуживаю.
Моя уверенность колеблется. Мэдди согласилась, что у меня не было другого выбора, кроме как отправить его прочь, когда он пришел в мой магазин. Но часть меня, все более настойчивая часть, сомневается. Я люблю его. Я люблю его больше всего на свете. И разве это не любовь — пройти с ним сквозь огонь и воду?
Любовь никогда не слабеет. Я задыхаюсь.
Но опять же, иногда любовь должна надеть боксерские перчатки и быть жесткой, чтобы выжить. Иногда, ты должен сделать трудную вещь — должен сам разобраться со своими проблемами.
Я засыпаю со слезами на щеках и телефоном в руке. Когда я просыпаюсь, меня ждет сообщение.
«Я тоже думаю о тебе. И у меня есть успехи»
Его слова заставляет мое сердце улыбаться. И теперь мне легче встать и начать мой новый день.
***
— Мне кажется, что ты теряешь вес, — объявляет Мэдди, когда идет через мой магазин в своих новых сапогах, таща бумажный пакет.
Я смотрю на свою картину с изображением ночного неба и закатываю глаза.
— Во-первых, мне кажется, ты говорила, что мы должны затянуть пояса этой зимой? — спрашиваю я с приподнятой бровью, многозначительно смотря на ее ботинки.
Она выглядит робкой.
— Это была правда. Но теперь все оживляется, начинается весна.
— Февраль не весна, — с сарказмом говорю я ей. Она закатывает глаза.
— Всего лишь формальность. Конец февраля. Почти весна. Теперь, когда люди не занесены снегом — бизнес растет. Но ты отвлеклась. Ты питаешься не правильно. Бьюсь об заклад, ты потеряла десять фунтов, а ты не должна была их потерять, Худышка.
Я бы ответила что-нибудь, но у меня нет силы, чтобы стоять на ногах. Она права. Я потеряла вес, но не должна была его потерять.
— Ты принесла мне поесть? — спрашиваю я вместо этого. Она кивает, бесцеремонно бросая бумажный пакет на мою картинку.
— Жареный сыр и миска супа с овощами. Тони сказал, что, если ты съешь все это, то получишь десерт. Он также сказал, что ты получишь куриные ножки.
Я качаю головой и не могу удержаться от улыбки. Тони любит нас своим грубым способом. Я не удивлюсь, если идея, чтобы еду принесла Мэдди — его рук дело.
— Я видела автомобиль Пакса, припаркованный перед офисом доктора Тайлера, — говорит Мэдди, крутясь на гладком красном стуле. — Он часто там бывал в последнее время. Ты говорила с ним?
Я жую бутерброд и тяжело глотаю, заставляя его спуститься вниз.
— Нет. Не в этом месяце. Он был в «Холме»?
Мэдди качает головой.
— Нет. И я ни разу не видела его машину у бара. Он был вне поля зрения, за исключением времени, когда он с доктором Тайлером.
Она смотрит на меня.
Я игнорирую это.
— Ну? — требует она, наконец, ее синие глаза уставились на меня. — Он уважает твое пространство и прикладывает все усилия, чтобы вы могли двигаться дальше. Не кажется ли тебе, что это — то самое время, чтобы ты взяла инициативу в свои руки и поговорила с ним?
Я почти роняю свой бутерброд.
— Кто ты и что ты сделала с моей сестрой? — требую я. — Тебе не нравится Пакс. Ты никогда не любила Пакса. Ты говорила мне сто раз, что он не стоит моего времени, что он никогда не будет хорошим бойфрендом.
Я в шоке от нее.
Мэдди награждает меня робким взглядом.
— Я не знаю, — признается она. — Я не могу объяснить, почему чувствую себя по-другому. Я просто так чувствую. Мое сердце говорит мне, что он заслуживает второго шанса. Я действительно думаю, что он пытается, Ми. Если честно, я не только не видела его машину в баре, но еще, когда я была там на днях, чтобы выпить, то спросила Микки видел ли он его. Он не видел.
Она снова тяжело и долго смотрит на меня. Я вздыхаю.
— Мэдисон, то, что он не был в «Логове Медведя» не означает, что он перестал пить. Или делать вещи и похуже. Все мы знаем, что он скрывается в своем доме с виски и наркотиками. Мы не знаем, что он делает.
Образуется пауза, во время которой Мэдисон ерзает.
— Ты не знаешь, что он делает, — наконец, говорит она неуверенно. — Потому что ты не разговаривала с ним. Но я разговаривала.
На этот раз я роняю свой бутерброд прямо в суп.
— Что? — спрашиваю я, а мой желудок в это время падает в ноги. — Ты солгала? Ты сказала, что не разговаривала с ним.
По какой-то странной причине, мои пальцы сжимаются, когда я жду ее ответа, а сердце громко бьется в груди.
Теперь Мэдисон выглядит неопределенной.
— Я не врала. Я сказал, что он не был в «Холме». И он не был. Но он позвонил мне пару недель назад. По-видимому, он присматривал за тобой, и заметил, что ты все еще работаешь много смен, и хотел помочь.
— Он, что? — визгливо спрашиваю я, пытаясь провернуть через свой разум этот новый поворот событий. Моя ледяная сестра разговаривает с Паксом за моей спиной?
— Он хотел помочь, — повторяет она. — Он сказал мне, что знает, как много «Холм» значит для нас, так как это было мечтой наших родителей, и он хотел убедиться, что мы не потеряем его. Он выплатил наш кредит за ремонт, а затем прислал одного из своих бизнес консультантов, чтобы поговорить со мной. Мы сели, и составили обновленный бизнес-план и теперь «Холм» снова в строю. Похоже, я должна была кое-что поменять, и я поменяла. А также, по-видимому, я должна была поменять кое-что в своей личной жизни. Я не знала, Пакса. Я не имела права говорить тебе держаться от него подальше.
Я ошеломлена ее словами. Я чувствую, как будто что-то лежит на моей груди, сжимая мои легкие, смотря на свою сестру. Я не могу дышать.
Я хватаю воду и выпиваю ее, потом еще раз.
— Пакс это сделал? — Мне, наконец, удается проквакать. Мэдди кивает.
— Но я должна была поклясться хранить все в тайне. Он не хочет, чтобы ты знала, что он сделал. Он был очень твердо уверен, что, когда ты, наконец, дашь ему еще один шанс, это будет, потому что он заслужил его собственными заслугами, а не из-за этого.
— Ты знаешь, что он делает? — шепчу я. — Он в порядке?
Мэдисон кивает.
— Я ходила к нему домой, чтобы встретиться с его бизнес консультантом. Он и я немного поболтали. Его главной заботой была ты. Он хотел убедиться, что ты в порядке. Он чувствует себя такой задницей за то, что сделал тебе больно, и боится, что никогда не сможет искупить свою вину. Но с другой стороны, он в порядке. Он выглядит здоровым и видится с доктором Тайлером два раза в неделю. Он даже сказал, что он и его отец вместе работают над некоторыми вещами. Думаю, что это огромный успех, Ми.
Так и есть. Она действительно понятия не имеет. Она не была там, и не видела выражение лица Пакса, когда он узнал, что его отец скрывал все в течение многих лет. Проявившееся предательство, которое отражалось в его глазах. Я действительно не была уверена, что он когда-то сможет простить отца.
— Я не знаю, что должна делать, — наконец, признаюсь я ей шепотом, падая на стул рядом с ней. Она оборачивает свою стройную руку вокруг меня.
— Ты любишь его? — спрашивает она, глядя мне в глаза. Недолго думая, я киваю.
— Он стоит душевной боли и усилий?
Ее лицо серьезное и мрачное, когда она убирает волосы с моих глаз.
Я снова киваю.
— Пакс стоит чего угодно.
Мэдисон улыбается.
— Я думала, что ты так скажешь. Мой тебе совет, сестренка, — поговори с ним. Он очень старается. Я восхищаюсь этим. Я обязана уважать его. И я знаю, что он любит тебя.
Я застыла. Я в ступоре. Я практически могу чувствовать, как мое сердце бьется в ушах.
— Чего же ты ждешь? — нежно спрашивает меня Мэдди, толкая в плечо. — Иди.
Так я и делаю.
***
Дорога до дома Пакса еще никогда не была такой долгой. Но даже теперь, я сижу в машине в течение нескольких минут после того, как повернула на его подъездную дорожку. Денжер припаркован напротив меня, поэтому я знаю, что он дома. Я беспокойно вдыхаю воздух и ужасно волнуюсь, идя по грязному