Предметом наиболее острой критики веховцев был менталитет среднего русского радикала. Однако аудиторией, со стороны которой веховцы могли рассчитывать на наибольшее сочувствие и поддержку, являлась именно "либеральная" (политически умеренная) интеллигенция, идеологией которой являлся конституционализм. Однако в этой среде позитивные оценки "Вех" были чрезвычайной редкостью. В целом в конституционалистском лагере "Вехи" встретили неодобрительные отклики и высокопрофессиональную критику. Критические отклики на "Вехи" в лагере левых конституционалистов были в значительной степени определены негативной оценкой их как факта общественной жизни. Так, П.Милюков считал, что веховцы, хотя и не встали полностью на позиции ультраправых охранительных сил, тем не менее, сблизились с ними во многих отношениях и стоят на пути дальнейшего сближения. Уважительно отзываясь о личных качествах авторов «Вех» (Изгоев, Гершензон, Булгаков), редактор газеты "Речь" И.В. Гессен оценивал их сборник как односторонний и несвоевременный, хотя и не считал мировоззрение интеллигенции непогрешимым.
Интересные свидетельства о том, что в левоконституционалистских кругах выступления Струве были восприняты как защита пресловутого «Нового Времени» и черносотенства, оставила в своих дневниках член ЦК кадетской партии А.В. Тыркова, выступившая в провинциальной печати с мягкой критикой «Вех» под псевдонимом А. Вергежский. Она отметила, что наиболее подозрительное отношение Струве вызвал со стороны кадетов еврейского происхождения. В отличие от них Тыркова не подвергала сомнению благородство и порядочность авторов «Вех».
Ошибка «Вех», по мнению Е. де-Роберти (разделявшемуся многими левыми конституционалистами), состоит в том, что они поставили в вину русской интеллигенции то, что «могло бы быть поставлено на счет разве только небольшой группы очень уж правоверных и прямолинейных марксистов». Ему вторил и А.А. Дживелегов: «Вехи» произвольно сужают понятие «интеллигенция» до интеллигенции кружковой или революционной». Коренная же ошибка авторов «Вех», по мнению Е.де-Роберти, состоит в «обыденности» их способов постановки и решения вопросов.
В задаче критики революционной, "кружковой" традиции веховцы и левые конституционалисты были едины. Однако последние были в той или иной степени неудовлетворенны тем, как эта задача была веховцами выполнена. "Я, - писал СВ. Лурье, - почти всецело принимаю их практическую программу, и чем больше я дорожу ею, тем решительнее должен отвергнуть ее теоретическое обоснование". А.А. Кизеветтер также считал ошибочными рецепты, данные веховцами русской интеллигенции.
Наличие значительных точек соприкосновения между умеренными сторонниками и критиками «Вех» продемонстрировала также переписка Е.Н. Трубецкого, симпатизировавшего авторам «Вех», и соредактора антивеховского «Вестника Европы» И.В. Жилкина. Трубецкой приветствовал статью Жилкина «Две интеллигенции» в антивеховском журнале «Запросы Жизни» и предлагал ему сотрудничество на страницах издаваемого им журнала «Московский Еженедельник». Жилкин с благодарностью принял приглашение, отметив, что к «Московскому Еженедельнику» давно относится «с уважением и сочувствием».
Существенный упрек веховцам со стороны левых конституционалистов касался неоправданности терминологии первых. Их разногласия начались с определения самого объекта критики - понятия "интеллигенция".
Левые конституционалисты достаточно широко толковали понятие "интеллигенция": для них она охватывала либо все образованное общество, либо его социально и интеллектуально активную часть, транслировавшую создаваемые ею ценности в остальную часть образованного общества. В последнем смысле понимал интеллигенцию П. Милюков. Д. Овсянико-Куликовский сужал понятие "образованное общество" до научной и творческой интеллигенции, которая "активно или пассивно принимает участие в умственной жизни страны".
Однако интеллигенцию, понимаемую в широком смысле, левые конституционалисты наделяли определенными этическими или идеологическими характеристиками. Так, по мнению П.Боборыкина, приписавшего себе введение в широкий оборот в 1860-е годы термина "интеллигенция", она "состояла и состоит из людей высшей умственной и этической культуры, принадлежащих к разным лагерям, партиям и направлениям.
По мысли автора (С.-Петербургский присяжный поверенный И. Наводничанский) присланной в редакцию газеты «Речь» статьи «Интеллигенция и сволочь» (осталась неопубликованной), понятие «интеллигенция» выражает «единение умственных и нравственных сил данного народа», и как бы ни низка была эта интеллигенция умственно и нравственно, есть что-то неизмеримо ниже и хуже нее.
Большинство левых конституционалистов так же, как и неонародники, выводили из идеи "внесословности", нравственного благородства и отсутствия социальной и политической "корысти" ведущую роль интеллигенции в освободительном движении и социальном развитии России. Е. де-Роберти один из немногих левых конституционалистов обратил внимание на то, что русская интеллигенция давно уже распалась на множество враждующих друг с другом и редко понимающих друг друга лагерей.
Левые конституционалисты отрицали самобытность характера русской интеллигенции, хотя и не отрицали наличия некоторых черт ее своеобразия, объяснявшихся историческими условиями. Постоянно проводя параллели с Западной Европой, они делали вывод, что русская интеллигенция решает те же социальные задачи) идейная борьба идет в том же направлении, по которомушло развитие интеллигенции на Западе; все дело лишь в отставании России по фазе развития, но не в типологических особенностях этого развития.
Согласившись с такими характеристиками русской интеллигенции, как "народопоклонство", "отщепенство", политикоцентризм, потребность в служении социальным идеям, левые конституционалисты стремились объяснить их с точки зрения определенных социально-исторических условий.
П. Милюков в сборнике "Интеллигенция в России", наиболее полно и убедительно отразившем позиции левого российского конституционализма, определил суть веховской критики интеллигенции так: "По мнению авторов "Вех", русская интеллигенция оказалась отлученной от национального общения вследствие трех своих основных свойств, тройного "отщепенства". Она безрелигиозна, антигосударственна и космополитична".
Нападение, утверждал Милюков, веховцы вели на все прошлое русской интеллигенции, поскольку традиции "отщепенства" восходят ко времени, предшествующему 50-м годам, и времени возникновения социализма.
Наиболее радикально на веховские обвинения русской интеллигенции в «отщепенстве» от народа и государства возразил социолог Е. де-Роберти. По его мнению, любой (философский, художественный, политический, юридический, экономический, технический) прогресс в той или иной степени есть «отщепенство», «то есть разрыв с прежними формами деятельности и поведения, освященными традицией и превратившимися в рутину».
Отвечая на упрек в "безрелигиозности" интеллигенции, П. Милюков объяснял это тем, что в момент ее возникновения народная религиозность не выходила за рамки ритуализма, какой-либо традиции "в смысле живых религиозных переживаний вовсе не имелось налицо". Милюков оставлял в стороне вопрос о своих религиозных воззрениях, подчеркивая вслед за прагматиком У. Джеймсом, что религиозное переживание всегда индивидуально и имеет смысл вести речь лишь о социально-функциональной стороне религиозности. А.А. Дживелегов попытался доказать обреченность религиозного идеологического творчества авторов «Вех» сравнением его с творчеством Л. Толстого: уж если религиозный призыв Толстого не произвел ожидавшегося отклика, то вряд ли будет успешна проповедь гораздо менее авторитетных публицистов.
О том, что отношение к религии как к мощной позитивной социальной силе не было чуждо левым конституционалистам, свидетельствует в своем дневнике А.В. Тыркова (в связи с откликами на смерть Л.Н. Толстого). О своем интересе к метафизическим проблемам писал В.Е. Чешихину (Ветринскому) и М.Н. Туган-Барановский.
Возражая авторам "Вех", видевшим начало "радикальной интеллигентской традиции" в 1860-х годах, Милюков акцентировал внимание на интеллигенции "великих реформ и крестьянского освобождения" как на коллективном представителе импонирующей ему «зрелой» традиции. «Истинная русская интеллигенция 60-х годов» представлялась ему носительницей реформаторской деятельности.
Милюков проводил мысль о том, что именно левые конституционалисты являются единственно законными преемниками традиций "внеклассовой" русской интеллигенции. При этом Милюков категорически отвергал веховские обвинения либеральной интеллигенции в антигосударственном "отщепенстве". По его мнению, интеллигенция проявила себя в годы первой русской революции чуть ли не единственной и наиболее последовательной носительницей идеи государственности. "Безгосударственность", как считал Милюков, безосновательно приписывается всей русской интеллигенции. Подобным обвинением стираются различия между различными течениями общественной мысли. В истории русского освободительного движения красной нитью проходит борьба за государственность и законность. Это проявилось в эпоху Екатерины II, в либеральной программе А.Н. Радищева, затем идея государственности ярко воплотилась в союзе правительства и демократической интеллигенции в "эпоху великих реформ". Славянофилов же, которых веховцы делали своими идейными предшественниками, Милюков определял в известном смысле как представителей безгосударственности, поскольку они отрицали в прошлом России государство и "юридические начала".
Защита интеллигенции от обвинений "Вех" сопровождалась утверждениями о том, что не вся интеллигенция являлась социалистической, а значительная ее часть была демократической и либеральной. Недооценка "Вехами" роли либеральной интеллигенции составляла, по мнению многих, одно из основных ошибочных положений "Вех". Вместе с тем, изображая традицию русской интеллигенции в конституционалистских тонах, левые конституционалисты желали идентифицироваться в глазах общественности с героическими традициями радикальной интеллигенции, рассчитывая на объединение сил с ней в борьбе против существовавшего режима.
То, исходя из чего веховцы определяли само понятие "интеллигенция", Н. Гредескул и Д. Овсянико-Куликовский рассматривали как ее основную характеристику на определенном этапе развития.
Если Гредескул определял такую характеристику как "народничество", то Овсянико-Куликовский видел ее в "идеологической "психологии". Он достаточно определенно формулировал признаки "идеологического" сознания: поиск синтеза знаний, идей, моральных устремлений, проповедническая ориентированность мысли, яркая выраженность личных симпатий и антипатий при рассмотрении социальных проблем. Овсянико-Куликовский, в профессиональном плане мысля себя в первую очередь филологом, а не социологом, видел проблему интеллигенции среди центральных проблем общественной жизни России.
Проблему и дело логичности русской интеллигенции Д.Н. Овсянико-Куликовский еще ранее рассматривал в своей «Истории русской интеллигенции», популярнейшем труде по теме, который вышел с 1907 по 1914 гг. пятью изданиями (как и «Вехи»). Для Овсянико-Куликовского история интеллигенции - это история социально-психологических типов героев русской художественной литературы, изложение которой ведется через основную оппозицию «идеологизм - практицизм». Овсянико-Куликовский ведущую тенденцию развития интеллигенции в России видел в движении от идеологического творчества к «широкой политической и культурной деятельности, которая должна быть основана на расчете, знании и справедливости». Тут же он парадоксально признал, что идеологическое творчество - это основное призвание и смысл деятельности интеллигенции, и бросив его, она перестанет быть интеллигенцией.. Задача, по его мнению, состоит в том, чтобы идеологические стремления освободить от мифологических примесей.
В своих воспоминания Д.Н. Овсяннико-Куликовский характеризует системообразующий элемент своего мировоззрения (наиболее концентрированно выразившегося, по его самооценке, в многотомной «Историирусской интеллигенции») как «культ гуманности». Но по сравнению с веховцами подход Овсянико-Куликовского гораздо более историчен, чем морали стичен.
Овсянико-Куликовский определил предмет своего изучения как "вопрос о субъективном отношении лица к той или иной умственной деятельности". Он выделял два типа профессионального сознания интеллигента: 1) ориентация на самостоятельное творчество самоценных культурных благ; 2) ориентация на имплантирование уже созданных ценностей в определенную идеологическую структуру, предполагающая избирательное отношение к ним.
Овсянико-Куликовский стремился определить социальную роль каждого из этих двух типов профессионального сознания. Именно "идеологии", по его мнению, были главной движущей силой "умственного и нравственного прогресса в России в течение всего 19 века... Теперь их роль сыграна и наступает новая эпоха, когда просветительная миссия идеологий сменяется более широкой профессиональной деятельностью". Контраст между убожеством русской материальной культуры и относительным богатством идейной жизни Овсянико-Куликовский признавал, как и неонародники, основополагающим отличием русской жизни. Но, по его мнению, это было связано с «отсталостью» и «запоздалостью» социального развития России, явлением безусловноотрицательным и подлежащим преодолению.
В противоположность веховцам, под влиянием современных им исследований В. Зомбарта, М. Вебера, Е. Трельча, отстаивавших идею религиозной (протестантски ориентированной) трудовой этики, Овсянико-Куликовский предложил секуляризованный вариант трудовой этики, согласно которому интеллигент "живет" своей профессией, которая превращается в самоценность, не обосновываемую какими-либо философскими или религиозными системами.
Необходимость преодоления господства идеологического типа сознания отметили также С. Лурье и А. Кизеветтер. В религиозном подвижничестве, к которому призывали "Вехи", Кизеветтер усматривал тот же максимализм, от которого авторы "Вех" призывали освободиться. Обвинения веховцев, в частности Гершензона, в преимущественном увлечении русской интеллигенции вопросами общественно-политической сферы Кизеветтер признавал неосновательными. Характерно, что в противовес утверждениям Гершензона, Кизеветтер использовал отдельные положения напечатанной в "Вехах" же статьи Кистяковского, который упрекал русскую интеллигенцию в отсутствии у нее правосознания и считал "большой бедой" для России отсутствие развитых правовых учреждений. Его вывод сводился к тому, что недостатки интеллигенции возможно искоренить устранением "недостатков общественной жизни", под которыми он разумел слабое развитие различного рода представительных учреждении.
Левые конституционалисты настаивали на четком разграничении сфер политической борьбы и "личного самоусовершенствования". Многие из них были профессионалами политической борьбы и неудивительно, что этому вопросу они придавали первостепенное значение. Общая посылка авторов "Вех" о "примате теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития", была воспринята как отказ от активной политической борьбы против правительственно - черносотенного лагеря.
Рост профессионализации умственного труда отмечали также Н. Гредескул, П. Милюков, С. Лурье, М. Туган-Барановский. С достижением определенного уровня гражданских свобод Гредескул связывал возможность изменения профессиональной направленности интеллектуальной деятельности с политической борьбы на создание культурных ценностей "истины, красоты, нравственного достоинства, религиозного вдохновения - свое вековое и постоянное дело".
П. Милюков, напротив, сконцентрировал внимание на политической борьбе как профессии интеллектуала. Выбор такого предмета был обусловлен тем, что Милюков сам пришел в профессиональную политику из научных сфер, и такой аспект был особенно ему близок.
"Самым крупным приобретением" русской интеллигенции Милюков считал факт образования политических партий и "опыты самообучения в политической борьбе", упрекая в неумении пользоваться искусством политики. Милюков, говоря о том, что "нужно всеми силами налечь на "внешнее устроение", имел в виду, прежде всего людей своего круга, отнюдь не призывая к этому всю интеллигенцию: "Глубокий мыслитель, тонкий художник, увлекающийся поэт, кабинетный ученый могут не обладать качествами, необходимыми для политического деятеля так же, как и политический деятель может не годиться в философы, художники, поэты и ученые. "Политика" есть специфическая область, как и всякая другая. Она требует особых вкусов, склонностей, способностей, привычек и знаний". Призывая к реабилитации политической деятельности в глазах общественного мнения, Милюков настаивал на необходимости специальной политической этики с целью "морализировать" политику.
Впоследствии П.Н. Милюков нисколько не изменил своего отношения к полемике. На закате своей жизни, оценивая авторов «Вех» как «близких нам людей в политике», он по-прежнему видел в их идеях «перенос упадочных настроений» декадентов, во главе с Д.С. Мережковским, из литературы в политику. Поведение своей группы (объединившейся, по его словам, вокруг И.И. Петрункевича и издавшей сборник «Интеллигенция в России») он оценивал как достойный разбор нападок на политику как профессию интеллектуала.
Левые конституционалисты возразили веховцам по поводу обвинения интеллигенции в неудаче освободительного движения. Во-первых, по их мнению, нельзя было признать поражение полным. Для Н. Гредескула, например, прозаической истиной являлось положение, что революция не могла привести к осуществлению всего того, что от нее ожидали. Но она, по его мнению, привела к огромным изменениям, как в народном сознании, так и в системе государственно-правовых структур, обеспечив базу для дальнейшей перестройки государства в духе конституционализма. Степень же их вины за неудачи ложится неравномерно на разные группы интеллигенции - на революционные течения - больше, на конституционалистов - меньше всего - и не только на интеллигенцию, но и на весь народ.
И.И. Петрункевич, К.К. Арсеньев, Н.А. Гредескул возражали против утверждения "Вех" об отсутствии взаимосвязи и взаимодействия между интеллигенцией и народом. Гредескул, например, считал, что разрыв интеллигенции и народа отчетливо проявлялся лишь до революции 1905 г. Н. Гредескул отверг веховское утверждение об определяющей роли интеллигенции в социальном развитии России, попутно обвинив авторов "Вех" в оценке народных масс как пассивного объекта воздействия образования классов. Позиции Н. Гредескула в этом вопросе вплотную смыкались с позициями неонародников.
Е. де-Роберти возразил Н. Гредескулу в том, что революция принципиально изменила политическое сознание народа. По его мнению, народ принципиально отличает от интеллигенции недифференцированность и «обыденность» мысли, служащие «главным препятствием на пути к прогрессу, главным источником общественной инерции и социальных реакций». Сходные позиции разделяли П. Милюков и К. Арсеньев. По их мнению, разрыв интеллигенции с традиционным народным миропониманием составляет суть и достоинство всякой интеллигенции. Этот разрыв и порождает потребность интеллигенции в выполнении своей социальной роли. С объективной точки зрения, интеллигенции принадлежат функции критики и интеллектуальной инициативы, она выступает катализатором развития и изменений, с чем не справляются ни государство, ни народные массы в силу традиционалистских ценностных установок. С субъективной точки зрения этот разрыв порождает чувство социального и личного долга интеллигента перед народом, потребность поднять его культурный и интеллектуальный уровень.
Ненависть народа к интеллигенции если и имеет место, то, по мнению левых конституционалистов, носит остаточный характер и объясняется историческими обстоятельствами (прежде всего препятствиями со стороны властей по соотношению к контактам интеллигенции и народа), а не различиями в способах мировосприятия.
Разногласия веховцев и левых конституционалистов заострились на тактическом вопросе: в чем состоит приоритет текущего момента, созрели ли условия для продолжения борьбы за расширение политической свободы. Левые конституционалисты в противоположность веховцам считали, что созрели, и необходимо сосредоточить усилия на укреплении своих партийных структур, на непосредственной борьбе мирными средствами в качестве политической оппозиции. Главной опасностью в деле политического освобождения левые конституционалисты считали возрождающийся деспотизм самодержавия, а не экстремистские течения русской интеллигенции, на которые указывали веховцы.
Соглашаясь в некоторых моментах с диагнозом, данным веховцами, левые конституционалисты полностью отвергали предлагавшуюся ими идеологическую рецептуру. Признавая некоторую ценность веховской критики интеллигенции, они доказывали, что ее наиболее непривлекательные черты должны исчезнуть по мере развития буржуазных отношений и перестройки государственного строя в конституционно-демократическом духе. По мере развития этих процессов интеллектуальный труд станет более профессиональным, а его представители интегрируются в социальную структуру индустриального общества.
Так Е. Колтоновская в статье, написанной еще до выхода «Вех», признавала, что «прежнее лицо интеллигента, - это, действительно, лицо тяжело больного... В нем поражает подавленность и односторонне книжное развитие индивидуальности, отсутствие у людей вкуса и привязанности к жизни». Колтоновская характеризовала психологический тип среднего русского интеллигента как «поддерживаемую самогипнозом психологию мученичества, сводящую все содержание жизни к общественной борьбе и требующую отличности полного самоотречения». В отличие от большинства идеологов интеллигенции Колтоновская рассматривала наметившееся освобождение от подпольной психологии и восстановление в правах частной жизни не как проявление упадка, а как «начинающееся обновление жизни», «возрождение и утверждение личности». По мнению С.Лурье, беда интеллигенции состоит в том, что она живет не своими интересами, связанными с положение в социально-политической системе, а абстрактными идеями и утопическими мечтаниями.
М. Туган-Барановский существенно сближался с неонародниками и марксистами в фиксации процесса социального расслоения самой интеллигенции. Усматривая наличие и ожидая рост социального заказа на деятельность как буржуазной, так и социалистической, демократической интеллигенции, он призывал сделать выбор в пользу продолжения демократических традиций прежней "внесословной" интеллигенции.
Вопрос о соотношении в деятельности интеллигента профессиональных, узкосоциальных (классовых) и общечеловеческих составляющих был поднят Б.В. Добрышиным, произведения которого не вызвали отклика среди участников полемики и в дальнейшем не рассматривались в научной литературе. Еще до выхода в свет сборника «Вехи» Добрышин написал две брошюры под общим названием «Задачи современной интеллигенции». Идеи Добрышина были близки к умеренному неонародничеству. Однако, присланная им 13 марта 1909 г. (как раз непосредственно перед выходом «Вех») в редакцию «Русского Богатства» статья с одноименным названием 2-й части его книги («Построение общественности»), не была принята А.В. Пешехоновым к печати. Одной изпричин этого могло стать то, что аналогичные идеи разделялись многими левыми конституционалистами с неонароднической «окраской» (например, Н.А. Гредескулом). Значительное расхождение Добрышина с неонародничеством в сторону конституционализма проявилось в его приверженности традиционной для последнего оппозиции «общество - государство», критике революционизма, выдвижению на первый план консолидирующего начала и правовых основ в противоположность классовой борьбе. Добрышин обошел вопрос разработки конкретных рекомендаций, каково должно быть идеологическое обоснование деятельности интеллигенции, считая, что это является делом свободного выбора человека, в зависимости от особенностей его личной жизни и душевногосклада».
По классификации Добрышина, интеллигенция в широком смысле состоит из нескольких слоев. Это идеологи и профессиональные революционеры («современные передовые интеллигенты, интеллигенты нового слова»), образованная буржуазия, профессиональная интеллигенция (доктора, адвокаты, журналисты, учителя, инженеры), «государственные люди» (чиновничество). Характерной чертой российского общества он считал наличие постоянного конфликта между отмеченными группами. В унисон с неонароднической и марксистской традицией Добрышин отмечал, что в современном ему обществе профессиональная интеллигенция фактически обслуживает тех, кто способен ей платить, то есть буржуазию, в то время как по существу своего призвания задача интеллигенции ~ обслуживать массы народа. Добрышин признавал, что вопрос о роли интеллигенции в классовой борьбе в современных условиях наиболее настоятелен, но весь смысл его работ сводился к тому, что смысл деятельности интеллигенции состоит не в классовой борьбе, а в консолидации общества на основе «просвещенного гуманитаризма». Сущность этой консолидации он видел в «упорядочении условий борьбы, в гуманизации ее, в сведении на борьбу идей, в замене права силы - силой права». Отличительным средством воздействия интеллигенции на остальное общество Добрышин видел убеждение в противоположность силовому воздействию. Добрышин обосновывал притязания интеллигенции на то, чтобы быть «хозяевами и руководителями государственной и общественной жизни» через утверждение, что ее представители являются «носителями образования и просвещения» Народные массы, по мнению Добрышина, так же духовно дики и некультурны, как и буржуазия, и всех их интеллигенция должна окультурить. Практической задачей интеллигенции Добрышин видел творчество в сфере неполитической общественной деятельности: объединение интеллигенции в «культурные клубы», профессиональные союзы, благотворительные общества, создание беспартийных органов печати.
Оставаясь по-прежнему западнически ориентированной интеллектуальной группой, левые конституционалисты в целом пытались и в условиях растущей социальной дифференциации сохранить позицию «внесословной» интеллигенции, призванной обеспечить культурную и социально-политическую модернизацию российского общества. В результате к моменту социальных потрясений 1917-1920 гг. российские конституционалисты представляли скорее самих себя, чем какой-то крепкий социальный слой. Это в конечном итоге свело на нет их политический профессионализм, которым они так гордились.
Неонародники
Среди деятелей неонародничества отчетливо выделяются сторонники двух политических тактик: революционное (представленное партиями социалистов революционеров и максималистов) и умеренное (представленное деятелями партии народных социалистов, фактически литературной группой журнала «Русское Богатство», а также внепартийными публицистами Р.В. Иванов-Разумником, С.А. Венгеровом, В.В. Водовозовым, Ю. Александровичем (А.Н. Потеряхиным)). Тем не менее, мы говорим о них как о едином идейном направлении, поскольку различия между ними находились лишь в области публицистической и политической тактики и не касались идейных парадигм.
Для умеренных неонародников история русской интеллигенции была историей русской общественной мысли и литературного творчества. Революционные народники дополняли ее историей революционной борьбы. Как и марксистам, социоцентризм и акцент на морально-нравственную проблематику виделся неонародникам сущностными характеристиками русского литературного творчества. Но в противоположность марксистам неонародники возражали против перенесения в литературу теории классовой борьбы. Признавая наличие в ней определенных следов классового миросозерцания, движущей силой русской литературы неонародники видели внеклассовые мотивы совести, стремления к социальной справедливости.
Неонародники видели в появлении "Вех" "знамение времени", выражение реакции, которая неизбежно следует за неудачей революции. Н. Геккер видел в появлении "Вех" начало новой фазы в истории интеллигенции, приводя аналогию с ситуацией 1880-х гг.
В.Чернов оценил "Вехи" как "самую реакционную книгу", которая только появилась в последнее десятилетие. По его мнению, "Вехи" оставили в тени даже "Московский сборник" К.Победоносцева. Для читателя подобное сравнение означало крайнюю степень одиозности, так как что-либо более одиозное, чем идеи Победоносцева интеллигенция с трудом могла представить.
Такая непримиримость неонародников объясняется в значительной степени тем, что они себя воспринимали как сторону, атакуемую с особой силой. Отпечаток на их отношение к "Вехам" наложил тот факт, что к веховцам принадлежали бывшие марксисты (прежде всего П. Струве), которые стали известны с 1990-х гг. своей борьбой с народничеством. Поэтому ответ "Вехам" они воспринимали как продолжение старой полемики.
Ряд авторов, полемизируя с идеями "Вех", проявляли терпимость по отношению к ним как к личностям. В письме М.О. Гершензону Р.В. Иванов-Разумник писал: «Хотя Вы меня очень не одобряете в Вашей книге («Исторические записки» - Д.Д.), а я в своих - очень резко полемизирую с Вами,...ни Вы, ни я не подвергаем сомнению искренности убеждения друг друга, а это - самое главное». С.А. Венгеров указывал в начале 1910 г. в письмах Гершензону на то, что «Вехи» безнравственны тем, что «плюют на подвиг» русской интеллигенции и на призыв к нему. Но тут же он писал Гершензону, что «разница общественных взглядов не мешает мне ценить и любить Вас».
С.А. Венгеров поначалу воспринял появление сборника «Вехи» лишь как «самое шумное литературное событие» 1909 г., которое «улеглось» уже к концу года. Но в 1911 г. он увидел органическую связь «идейной проповеди» «Вех» с общим призывом русской литературы к подвижничеству. Венгеров по-прежнему отверг указания «Вех» на фактические недостатки интеллигенции, определив их как «копание в мелочах», но заявил о своем согласии в части положительного идеала - усовершенствовании личности.
Примерно ту же эволюцию претерпело отношение к «Вехам» со стороны А.Н. Потеряхина. Прямо признавая, что в своей газетной заметке он не отметил положительные стороны «Вех» «по тактическим соображениям», Потеряхин признал заслуги «Вех» в осуждении ими чрезмерной европеизации России и в провозглашении «суверенитета национального самоопределения», а также в инициации процесса «реабилитации народничества и его традиций».
Р.В. Иванов-Разумник признал, что в отношении «Вех» буря полемики была зачастую пристрастной и несправедливой. Он определил «Вехи» как манифест «кающегося разночинца» Сравнивая «Вехи» с другим проявлением идеологии «кающегося разночинства», махаевщиной, Иванов-Разумник отмечал оборотные крайности этих двух направлений: если махаевцы жертвовали культурой во имя социальной справедливости, то вехисты готовы жертвовать социальной справедливостью во имя культуры.
Признание со стороны неонародников необходимости большей терпимости на страницах печатного издания, отхода от партийной узости к общедемократическим и общегуманистическим ценностям отразилось в переписке авторов журнала «Современник» А.В. Амфитеатрова, М.А. Антоновича, В.Я. Богучарского, В.В. Водовозова, Г.А. Лопатина и В.М. Чернова. Проект издания журнала впервые изложил А.В. Амфитеатров в своем письме от 1 ноября 1910 г. к В.В. Водовозову. В письме М.М. Кояловича к Водовозову Амфитеатров был назван «душой» «Современника». Этот журнал мыслился Амфитеатровым как «живой и сильный внепартийный орган русской свободы». О том, что редакция журнала «Современник» одобряла террористические методы политического действия, но не могла об этом открыто высказаться, свидетельствует ее переписка вокруг статей В.Я. Богучарским, в которых террористическая тактика подвергалась моральному осуждению. Благодаря своим общедемократическим убеждениям, идейной терпимости и профессионализму историка, Богучарский был уважаем и неонародниками-эсерами, и веховцами. При этом неонародники не могли понять, что общего могло соединять Богучарского с последними.
Неонародники так или иначе согласились с рамками веховской трактовки понятия "интеллигенция", справедливо отметив, что такая трактовка восходит к их идеологам, в частности П.Л. Лаврову и Р.В. Иванову-Разумнику
Р.В. Иванов-Разумник острие своей полемики направил против марксистов и веховцев. В полемике с марксистами Иванов-Разумник отстаивал сформулированное им еще в 1907 г. социально-этическое определение, наиболее емко выражавшее точку зрения неонародничества: «...Интеллигенция есть этически антимещанская, социологически - внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности». Вопрос о приоритете человеческой личности разделял Иванова-Разумника с марксистами, но в какой-то мере объединял с веховцами. В вопросе об интеллигенции Иванов-Разумник пытался занять позицию арбитра, переформулируя аргументы марксистов и махаевцев в споре друг с другом. В итоге он подводил читателей к тому, что махаевцы оказывались более последовательными, их аргументы более сильными, и они в конечном счете побеждали. Со своей стороны, Иванов-Разумник отметил самое уязвимое место социально-экономического подхода к интеллигенции: сторонники этого подхода неизменно делали для себя исключение, никак, кроме как этически, не объясняя свою способность выражать чужие социальные интересы. В конце концов, Иванов-Разумник просто развел по разным сферам свои разногласия со сторонниками социально-экономического подхода: существует «культурное общество», «умственные работники», «классовые идеологи», но, кроме того, существует и «внеклассовая интеллигенция», в которую могут входить и люди из указанных групп. Иванов-Разумник признавал, что идейно «внеклассовая интеллигенция» не едина, и не имеет смысла связывать ее однозначно с идеей социализма. Внутри интеллигенции идет борьба по поводу способов достижения единых целей, к которым Иванов-Разумник относил «творчество новых форм жизни, физическое и духовное совершенствование личности».
Один из представителей революционного неонародничества, писавший под псевдонимом «Дикий», определял интеллигенцию как «совокупность образованных людей, сочувствующих народному горю». В отличие от П. Струве Дикий, как и Иванов-Разумник, не ставил знак равенства между интеллигенцией и социалистической идеологией: по его мнению, не каждый интеллигент является социалистом. Полемизируя с марксистами, он на первое место ставил нравственный, а не классовый критерий. Пробуждением совести в отдельных представителях имущих классов Дикий объяснял столь любимый неонародниками факт, что социалистическая интеллигенция формируется не только из представителей «трудового народа», но и имущих классов.
Другая линия умеренной неонароднической публицистики заключалась в теоретическом обосновании просветительской деятельности. Ее <