Она постоянно украшала себя черными мушками — так по горностаевой шубе рассыпают черные хвостики, чтобы заставить мех сиять еще ослепительнее. За этими мушками во всякое время сидел в засаде бесенок, вооруженный луком Амура, однако стрелы его лишь слегка задевали Сергея, но наповал не сражали.
Однажды утром внезапно наступила осень, та несносно угрюмая осень, которая сечет землю мокрыми розгами и которую неизменно сопровождают три богини мести: Кашель, Насморк и Ревматизм. Выдался первый дождливый день, мерзкий, холодный и ветреный. На улице было зябко, а д´ома — точно в снег и мороз. Сергей выбрался из постели только к полудню, пообедал в гостинице и затем снова вернулся домой, где его встретила стылая комната. Что было делать? Сергей сразу затосковал по Зиновии, как по огню, который мог бы согреть. Он тщательно привел себя в порядок и покатил к ней.
Ее, странным образом, не оказалось на месте, но, как ему сообщили, она должна была с минуты на минуту вернуться. Камеристка провела Сергея в маленький салон и оставила наедине с его мечтами. Некоторое время он оцепенело смотрел на приветливое пламя маленького камина, затем снова поднялся, отодвинул в сторону дверной занавес и впервые заглянул в будуар Зиновии. Полог над кроватью был опущен, будто за ним покоится чародейка — в мягких подушках, на пятнистой тигровой шкуре. В этом феерическом помещении все было словно окрашено кровью или жаром вечерней зари. Стены покрыты красными обоями, красная штофная ткань приглушает свет, проникающий в окно и тяжелым, массивным пятном лежащий на полу у входа. Красные волшебные цветы, казалось, вырастали непосредственно из ковра, обвивая низкую оттоманку и маленькие стулья. На спинку одного была небрежно брошена кацавейка — меховая кофта из пурпурного бархата, — а прямо посреди комнаты почти вызывающе стояла пара красных бархатных туфелек.
Сергей тихонько вступил в этот посвященный красоте храм. Портьеры за ним с мягким шелестом сомкнулись, будто поверхность воды, в которую никса[23]только что утянула свою добычу. Он подошел к стулу с кацавейкой и за край приподнял ее, так что золотистый соболь, которым она была подбита и оторочена, медленно стек на сиденье. Тяжелая, мягкая пушнина, казалось, ополчилась против него тысячами своих ворсинок и таким же несметным числом малюсеньких золотых копий в руках невидимых эльфов. От меха поднялась струя дурманящего, наркотического аромата, а когда Сергей инстинктивно его погладил, тот затрещал у него под ладонью электрическими разрядами. Под нарастающим воздействием какой-то незримой магии Сергей поднял с полу одну из бархатных туфелек и с немым восхищением принялся ее рассматривать. В этот момент сладкий смех неожиданно вырвал его из упоительной грезы, и перед ним предстала сама чаровница. К огненной красноте, господствующей во всем помещении, добавился яркий румянец, заливший ей лицо, и сейчас, в миг минутного замешательства и смущения, Зиновия была гораздо опаснее, нежели тогда, когда она, мастерица кокетства, сознательно пускала в ход все свои уловки. Пламя страсти уже грозило охватить и Сергея, однако к ней опять вернулось лукаво-проказливое настроение, а к нему соответственно — благоразумие.
— Ага, вот я вас и застукала, мой каменный гость, — воскликнула она, погрозив пальцем, — больше вы от меня не ускользнете, но сейчас — быстро марш отсюда! Я промокла до нитки, будто принесла с собой целую дождевую тучу, и мне нужно переодеться. Так что марш отсюда, преступник!
Когда Сергей безропотно покинул комнату, Зиновия опять начала смеяться, и он еще долго слышал этот серебристый смех, так долго, пока она не завершила свой туалет. Затем она позвала его, и, с готовностью последовав ее приглашению, он обнаружил молодую женщину лежащей на оттоманке; она по-прежнему смеялась. Сейчас на ней был пеньюар из красного шелка, а волосы стягивала лента такого же цвета.
— Прежде всего подбросьте в камин дров, — молвила она, — а потом подайте мне кацавейку.
Она поднялась и стала расхаживать по будуару. Сергей разворошил огонь и положил в камин большое полено.
— Мне зябко, — нетерпеливо передернув плечами, сказала Зиновия, — поторопитесь, мой друг, пожалуйста.
После того как он подал ей кацавейку и дорогой соболий мех тепло и мягко обнял ее царственную фигуру, она опустилась на стул у камина, взглянула на Сергея и снова рассмеялась.
— Итак, все-таки влюблены?
— Влюблен? Да, — откликнулся Сергей, — но любить вас я не хочу.
— Это почему ж не хотите?
Зиновия вмиг посерьезнела и медленно подняла на Сергея чудесные темно-голубые глаза, в которых отражалось сказочное мерцание лунной ночи.
— Потому что сегодня я больше не бонвиван, — ответил Сергей, — а вы — женщина, которую можно обожать, но которой нельзя дарить свое сердце.
— Как плохо вы обо мне думаете!
— Напротив, я о вас самого лучшего мнения, — спешно проговорил он, — но мне не хотелось бы оказаться вашей игрушкой, ибо теперь я вас знаю, вы поступите с ней как ребенок. Пока игрушка нова, она вас радует, но едва она вам надоест, вы ее разобьете и выбросите.
— Разве мужчины, которые меня окружают, заслуживают иной участи?
— Я не настолько самонадеян, чтобы полагать, будто могу значить для вас больше.
— А вдруг…
— Нет, Зиновия, наверняка нет, — продолжал Сергей. — И именно по той причине, что я восхищаюсь вами, что в общении с вами нахожу удовольствие, какое другая женщина вряд ли бы мне доставила, что вы невольно открыли мне тайные богатства своей души и добродетельность сердца, качества, которые я в вас люблю и уважаю, — именно поэтому мне не хотелось бы безоглядно влюбиться в вас. Любовники так легко превращаются во врагов, а я намерен и впредь оставаться вам другом.
Начинало смеркаться. И без того затемненная опущенными портьерами комната освещалась теперь лишь красным пламенем камина.
Зиновия поднялась со стула, прошлась по комнате и затем прилегла на оттоманку, где, подложив под голову руку, на некоторое время погрузилась в свои мысли. Облаченная в густой мех, она показалась сейчас Сергею похожей на дремлющую пантеру, чью мягкую шкуру так и тянет погладить, но приближаться к которой, как ты знаешь, опасно.
— Вздор! — в конце концов пробормотала она, и ее алые губы надулись в капризной улыбке — соблазнительной, точно запретный плод, и всеми любимой.
— Ах, я очень благоразумен, — произнес Сергей, — в противном случае я давно уже таскал бы ваше ярмо. Впрочем, что вы приобрели бы в моем лице? Новый триумф, еще одну марионетку?
— Кто вам сказал, что вы мне безразличны? — воскликнула Зиновия, быстро оборачиваясь к нему. — Вы мне очень даже не безразличны.
— Тем лучше. Мы нравимся друг другу, однако оба слишком умны, чтобы друг друга любить.
— Женщина, если, конечно, она не сумасшедшая, всегда позволит, чтобы ее любили, — возразила Зиновия.
— Стало быть, вы признаете, что не полюбили бы меня сами?
— Почем я знаю? Кто может быть уверен, что не совершит в жизни глупость?
Она снова рассмеялась.
— Такой человек, как вы, Зиновия. Вы никогда никого не любили и никогда не будете любить. Именно поэтому вы способны сделать мужчину своим верным товарищем. Потому я и не хочу домогаться вашей благосклонности, а хочу быть вам другом — добрым, искренним и надежным. Согласны?
— Ваше предложение, по меньшей мере, оригинально, — ответила она, выдержав некоторую паузу. — Такого рода отношения, должно быть, имеют свою привлекательность, и я считаю вас хорошим человеком с честным характером; но неужели вы всерьез верите, что я долго выдержу, чтобы вы, единственный свободный среди рабов, постоянно появлялись передо мной и при этом за мной не ухаживали?
— Разве возможно, Зиновия, находиться близ вас и не преклоняться пред вами!
— Следовательно, галантный друг?
— Несомненно.
— Готовый к любым услугам?
— Послушный каждому вашему приказанию.
Она улыбалась все шире и шире.
— Недурно, такую чудесную лампу Аладдина, облеченную в плоть и кровь, я, собственно, всегда мечтала иметь при себе.
— Итак, решено?
С этими словами он протянул ей руку.
— Ах, могу ли я?
Она с почти невинной радостью посмотрела на него снизу, и одновременно ее красивая рука нерешительно выскользнула на свет из темноты меха.
— Я целиком предоставляю себя в ваше распоряжение.
— На каких условиях?
— При том условии, что вы позволите мне давать вам советы, предостерегать вас и иногда немного бранить, когда это необходимо.
Она утвердительно кивнула и медленно вложила в его ладонь свою руку. Сергей пылко поднес ее к губам — что-то уж слишком пылко для друга, — пододвинул поближе маленький стул и уселся напротив Зиновии.
— А теперь давайте поговорим о ваших делах.
— Что вы хотите о них узнать?
— Больше, чем вы полагаете.
Зиновия покачала головой.
— Мне известно, что вы живете довольно весело и гораздо шире своих возможностей.
— Но позвольте, вас это, собственно, никак не касается.
— Я, разумеется, спрашиваю как ваш друг.
— Ладно, в таком случае устройте мне головомойку и прочитайте мораль.
— Я собираюсь не мораль вам читать, а помочь.
— Сергей!
Красавица залилась румянцем и опустила глаза.
— Я хочу вас остепенить.
Возникла короткая пауза, поскольку в этот момент горничная внесла лампу.
— Прежде всего, я оплачу ваши долги, — снова заговорил Сергей, когда они опять остались наедине.
— Нет, это недопустимо.
— Но это все-таки лучше, чем толпы евреев, изо дня в день осаждающие вас.
— Хорошо, предположим, вы оплачиваете мои долги, — Зиновия смущенно поигрывала кистями халата, — но на каких условиях?
— На том условии, что впредь вы не станете делать новых.
— Это я обещаю.
— И что отныне будете рассматривать меня в качестве своего банкира.
Зиновия в крайнем изумлении взглянула на него.
— Не пойму, это я сошла с ума или вы. Вы не хотите меня любить, а сейчас предлагаете мне нечто такое, что я никогда бы не приняла даже от любящего мужчины. Я легкомысленная, мой друг, но гордая, и эта гордость гораздо надежнее оберегает меня от заблуждений и ошибочных шагов, чем могли бы уберечь строгие нравственные принципы ледяной добродетели. Я точно знаю — точнее, чем те, кто никогда не отклоняется от правил хорошего тона, — чт´о женщине дозволено, а что нет. Как я могла бы принять от мужчины, и тем более от совсем молодого — от вас, Сергей, — предложение предоставить в мое распоряжение свой кошелек? Это невозможно.
— Я ведь не собираюсь одаривать вас, сударыня, я только хочу навести порядок в ваших делах, а до тех пор, пока они не будут приведены в надлежащий вид, — давать вам взаймы все, в чем вы нуждаетесь.
— Нет, нет и еще раз нет.
— Я проведу переговоры с вашими кредиторами, потом осмотрю ваше имение, вероятно, в шею прогоню управляющего и найму нового. То, что еще осталось, выгодно продам или сдам в аренду, короче говоря, рассчитаюсь с долгами, введу расходы в определенные рамки и попытаюсь увеличить доходы.
— Это звучит уже чуточку лучше, — с улыбкой промолвила Зиновия, — однако признайтесь, что, собственно, вы собираетесь со мной делать? Что побуждает вас приносить ради меня такие жертвы?
— Если вы позволите мне быть искренним, — ответил Сергей, — то прежде всего — удовольствие, которое я нахожу в общении с вами. У меня ощущение, будто я подружился с греческой богиней, но как богине вам подобает жить в нескончаемом и блаженном веселье, а возможно ли такое с неоплаченными счетами?
— Вы правы, — воскликнула Зиновия, теперь сама протягивая ему руку, от всего сердца. — Я рада, что обрела вас, Сергей. В поклонниках у меня нет недостатка, но вот друга, верного, бескорыстного друга мне явно недоставало. Я счастлива, что наконец нашла его.
— И вы никогда не станете злиться, если я выскажу вам предостережение или мягко упрекну?
— Нет, разумеется, не стану. Напротив, я буду делать все, чтобы угодить вам, потому что не хочу потерять вас, Сергей, — никогда, вы слышите: никогда.
С этими словами Зиновия крепко пожала ему руку, обратив к нему открытое, красивое лицо, ставшее вдруг безоблачным и улыбчивым, словно весеннее небо.
Когда Сергей покинул ее, уже наступил вечер, дождь прекратился и ветер смел с небосвода мрачную пелену. И когда он, стоя внизу, поглядел вверх на ее освещенные окна, звездное небо показалось ему огромной золотой паутиной, в центре которой, точно исполинский паук, затаившись, сидит полная луна.
Змия
Что за женщина! Словно кошка огромных размеров, словно тигрица, она хватает сердце человека и с хладнокровной грациозностью разрывает его на части. Чего стоят голубиные души по сравнению с такой прелестной тигрицей!
Графиня Ида фон Хан-Хан [24]
Уже в первой половине следующего дня Сергей пришел с доверенностью и предложил госпоже Федорович ее подписать.
— Стало быть, вы относитесь к делу серьезно? — промолвила она.
— Очень серьезно, как видите.
— Меня это радует. Проснувшись сегодня утром, я было уже подумала, что мне просто приснился хороший сон, не более того.
— Какое недоверие!
— Только к себе самой, а не к вам, поскольку я верю, что можно до безумия влюбиться в меня, однако не понимаю, как можно по-доброму ко мне относиться.
— А я прекрасно это понимаю.
— Если бы я могла хоть в чем-то быть вам полезной, — вздохнула Зиновия.
— Вы полезны мне больше, чем думаете, — возразил Сергей. — Вы дарите мне утешение и придаете мужества в период мучительной внутренней борьбы…
— Ах! Вы требуете от меня доверия, — перебила его красавица, — а сами, значит, скрываете от своей подруги какие-то тайны? Признавайтесь-ка, чт´о вас гнетет, отчего на сердце у вас тяжело? Что я могла бы для вас сделать?
— Ничего, Зиновия, кроме того, что вы уже позволили мне греться в лучах своего обаяния.
— Это очень мало, мне хотелось бы сделать больше. Я догадалась, вы пережили безответную любовь. Вам нужна союзница? Не забывайте, что в любых обстоятельствах вы можете рассчитывать на меня и что в подобного рода вещах я, вероятно, искушеннее вас.
— Может быть, поживем — увидим, однако сейчас речь не обо мне, а о вас. Я незамедлительно разберусь с претензиями ваших кредиторов, а затем на неделю распрощаюсь с вами и поеду в Цолкиев, чтобы навести порядок в вашем имении.
Он поцеловал ей руку и удалился, а она осталась сидеть в кресле, погрузившись в раздумья.
— Странный человек, — вполголоса проговорила она наконец, — я должна держать себя в руках, чтобы, не приведи Господи, в него не влюбиться.
Сергей в тот же день написал необходимые письма и уже на следующий собрал у себя на квартире кредиторов подруги. Его окружила целая коллекция диковинных кафтанов. Здесь сошлись кафтаны из жесткого атласа и из скромного мериноса,[25]отороченные дорогой пушниной и усеянные жирными пятнами; черные, зеленые, синие, фиолетовые и серые. Эту картину дополнял комичный хор пронзительно кричащих голосов в диапазоне от исключительно низкого баса до самого жалостливого дисканта.
Сергей приступил к боевым действиям, используя блестящую, неотразимую тактику. Для начала он в самых мрачных красках обрисовал финансовое положение госпожи Федорович и, исчислив общую сумму ее долга приблизительно в сто тысяч гульденов, мимоходом оценил имение в тридцать тысяч, а драгоценности, которые можно было бы тоже обратить в деньги, — самое большее в шесть тысяч гульденов. Потом он замолчал и предоставил кредиторам возможность некоторое время кричать и жалобно сетовать. И лишь после того, как те вдоволь накричались, экспансивно высказав все, что наболело в их боязливых сердцах, он выступил со своим предложением.
— Нереально, как вы теперь видите, удовлетворить всех, — сказал он. — Столь же мало госпожа Федорович способна и дальше платить такие грабительские проценты. Наложение ареста на имущество привело бы к продаже поместья по цене гораздо ниже его себестоимости.
Последовал новый взрыв горестных ламентаций.
— Остается единственный путь — договориться.
— Давайте договоримся, давайте, — разом закричало со всех сторон множество голосов.
— Я готов оплатить все и взамен вступить во владение имением, если каждый из вас ограничит свои претензии разумными пределами.
— Мы должны потерять свои деньги? — возмущенно крикнул Аарон Бутерман.
— Речь идет не о ваших деньгах, — хладнокровно возразил Сергей, — а только о чрезмерных процентах, которые вы в последние два года прибавляли к основному долгу. Например, лично вы, господин Бутерман, в свое время выдали госпоже Федорович две тысячи гульденов, из которых благодаря вашей странной математике за пару лет получилось уже пять тысяч. Я даю вам две тысячи триста гульденов.
— Исключено.
— В таком случае предъявляйте иск и описывайте имущество, если угодно, — произнес Сергей и спокойно обратился к другому еврею. — Вы одолжили пять тысяч гульденов, но почему-то записали восемь тысяч и вдобавок ежегодно приплюсовывали к этому по четыре тысячи, в итоге получилось шестнадцать тысяч гульденов. Вам я предлагаю пять тысяч плюс пять процентов, которые соответственно составят за два года пятьсот гульденов, стало быть, пять тысяч пятьсот гульденов, и ни крейцера больше.
— Отдайте десять тысяч гульденов, милостивый государь.
— Я даю вам пять тысяч пятьсот, и ни крейцера больше.
— Отдайте, пожалуйста, восемь тысяч гульденов.
— Я же вам говорю, пять тысяч пятьсот.
— Верните хотя бы семь тысяч гульденов.
— Подавайте в суд, тогда вы, может быть, получите больше.
— Я не могу, благодетель вы мой, я не могу это сделать.
— Итак, мое последнее слово: шесть тысяч гульденов.
— Я хотел бы получить деньги прямо сейчас.
— Сию минуту.
Сергей попросил вернуть ему долговое обязательство и распиской подтвердить получение денег, затем отсчитал на стол шесть тысяч гульденов, что произвело на присутствующих сильное, магическое воздействие. Не прошло и часа, как Сергей нашел компромисс со всеми кредиторами и за тридцать восемь тысяч пятьсот гульденов окончательно покончил с долгами своей красивой подруги, в сумме составлявшими сто двенадцать тысяч. Однако он счел излишним ставить Зиновию в известность о своей победе и во второй половине дня укатил в Цолкиев, а оттуда в Копалиско, имение госпожи Федорович. Здесь он нашел хозяйство в поистине ужасном состоянии. Все пребывало в запустении и упадке, а служащие откармливались за счет владелицы так же исправно, как и дворовый люд. Сергей немедленно разогнал всех без исключения: эконома, лесничего, смотрителей, батраков и девок. Затем пригласил каменщиков и плотников, велел им привести в надлежащее состояние дом и хозяйственные постройки, набрал в прислугу новых людей, которых ему порекомендовали судья и священник, и привел в действие телеграф, чтобы как можно скорее заполучить квалифицированного управляющего, честного лесничего, равно как и недостающие земледельческие орудия и машины. У соседних помещиков он купил лошадей, волов, коров, свиней и овец. Правда, из запланированных восьми дней в итоге получилось четырнадцать, и притом четырнадцать дней тяжких хлопот и работы, но, покидая Копалиско, Сергей с полным основанием мог сказать себе, что самое худшее теперь позади и что отныне ход дел должен принять планомерный и упорядоченный характер.
За это время он получил от Зиновии три письма, однако не ответил на них. Был вечер, когда он возвратился в Лемберг. Он поехал к себе на квартиру, переоделся и затем отправился навестить Зиновию.
Она только что пришла из театра. В роскошном бурнусе, с цветком в волосах, озаренная сиянием бриллиантов, Зиновия уже издалека радостно протянула навстречу ему обе руки.
— Ну, слава Богу, вы снова здесь, — воскликнула она, — я без вас чуть было от скуки не умерла. Смешной вы человек, в эдакую погоду забиться в деревенскую глушь и сидеть в моем феерическом дворце, где изо всех щелей дует и с потолка хлещет дождь. — Она сбросила с себя шубку и стянула длинные перчатки. — Но a propos, [26] почему вы не ответили на мои письма? Ни единой строчки не написали. Это отвратительно!
— У меня совершенно не было времени, — ответил Сергей. — Чтобы навести в Копалиско порядок, приходилось не упускать из виду ни одной мелочи.
— Ладно, так и быть, я вас прощаю. А теперь подсаживайтесь ко мне и рассказывайте.
Они расположились в салоне. Сама она заняла место в маленьком фотэ[27]и указала ему на второе.
— Прежде всего позвольте мне отчитаться перед вами.
Сергей извлек из кармана всевозможные бумаги.
— Нет, это нагонит на меня скуку.
— Меня это мало заботит.
Сергей развернул бумаги и приступил к докладу.
Сначала Зиновия попыталась было капризничать, однако он излагал обстоятельства дела так ясно, просто и связно, что красавица слушала его со все возрастающим интересом — даже тогда, когда он набросал для нее примерный бюджет и внятно объяснил, что в ближайшие два года она может тратить не более шести тысяч гульденов в год.
Когда он закончил, Зиновия взяла его за руки и посмотрела на него со счастливым изумлением.
— Не понимаю, как вам удалось распутать такой клубок и привести все в надлежащий вид, — проговорила она, — но я знаю одно: вы самый лучший человек, какого я встретила в жизни. От всего сердца благодарю вас. Но теперь нам следует первым делом подумать о том, как мне погасить свой долг перед вами.
— На это у нас еще есть время.
— Времени-то как раз очень мало, — продолжала она, — я намерена, не откладывая в долгий ящик, начать именно с этого и, чтобы облегчить себе задачу, решила уже в следующем месяце перебраться в деревню.
— В Копалиско?
— Нет, к родственникам, у которых поблизости оттуда есть имение, — ответила она. — Житье там почти ничего не будет мне стоить, и я смогу — что в данной ситуации, на мой взгляд, главное преимущество — без стеснения общаться с вами, мой друг.
— Это невыполнимо, — проговорил Сергей, нахмурив брови. — Во-первых, вы совершенно не приспособлены жить в деревне, особенно зимой, а во-вторых, у меня есть причины, чтобы именно в ближайшее время по возможности там не показываться.
— Это вопрос решенный, а посему тут больше не о чем говорить.
Прошло несколько дней, и разговор о деревенском проекте не возобновлялся — пока однажды вечером Сергей не увидел свою подругу в новом чудесном наряде. На ней был голубой шелковый капот с длинным шлейфом, украшенный белыми кружевами, и поверх него уютная кацавейка из голубого, затканного узорами шелка, подбитая и отороченная царственным горностаем. Зиновия выглядела настолько обворожительно, что у Сергея перехватило дыхание. Когда же она опустилась в кресло напротив него и положила ногу на ногу, взору открылась голубая шелковая туфелька, опушенная и отделанная изнутри горностаевым мехом.
— У вас, похоже, в отношении меня какие-то планы, — сказал Сергей.
— Какой вы догадливый! Да, я собираюсь вернуться к разговору о давешнем проекте — мне хотелось бы поскорее приступить к погашению своего долга вам, а здесь, в блестящей сутолоке столичной жизни, сделать это будет нелегко. Я проведу зиму в деревне, решение принято.
— Вы всерьез намерены жить в деревне у своих родственников?
— Да, у Меневых.
От неожиданности Сергей на мгновение оцепенел.
— Меневы в Михайловке ваши родственники?
— Конечно. Девичья фамилия Аспазии — Федорович, я вдова ее брата.
Сергей вскочил на ноги и в волнении заходил из угла в угол.
— Что с вами?
— Ничего, ничего.
— Видите ли, мой друг, я прекрасно проживу в Михайловке, ни гроша не тратя, я войду в свою колею, отдам вам долг, который довольно велик, а если уж слишком заскучаю, отправлюсь на пару дней в Лемберг. Вы же обоснуетесь у себя в имении, продолжая за мной ухаживать, мы станем вместе кататься в коляске, выезжать верхом и охотиться. О, это будет замечательно!
— Вы Меневых не знаете, — задумчиво проговорил Сергей, остановившийся у окна, — они устрашающе нравственные и щепетильные люди.
Зиновия резво поднялась с кресла и, шелестя шлейфом, несколько раз прошлась взад и вперед по комнате, мягко покачивая бедрами. Ее походка всегда воздействовала на Сергея как прелестная сладкозвучная мелодия.
— Не беспокойтесь, — заметила она с озорным юмором, — со мной Меневым не справиться, держу пари, что за четыре недели я всю Михайловку переверну с ног на голову.
— Нисколько не сомневаюсь, что вы на такое способны! — воскликнул, улыбнувшись, Сергей. У него родилась мысль, которую он, естественно, вслух не высказал, но которая неожиданно открыла перед ним совершенно новые перспективы. Конечно, Зиновия должна поехать в Михайловку — ей предначертана роль змии, настоящей змии для этого рая.
— Я способна добиться всего, чего захочу, — между тем продолжала она, — возьмите это себе на заметку. Если однажды мне придет блажь сделать из вас раба, то не пройдет и суток, как вы будете сидеть на цепи. Так что имейте в виду и это!
Когда она произносила последние фразы, на чело ее, казалось, упал ясный и радостный отблеск анакреонтической поэзии.
— Вот видите, у меня есть веские основания, чтобы бояться вас, — ответил Сергей, — однако план ваш я считаю хорошим, и он нравится мне тем больше, чем тщательнее я о нем размышляю. Итак, отпишите, пожалуйста, своим родственникам в Михайловку — и как можно быстрее. Я же тем временем на пару недель съезжу в Копалиско, что в самом деле необходимо, но я уже теперь как ребенок радуюсь тому, что потом проведу с вами зиму вдали от ваших обожателей и рабов.
Зиновия остановилась перед ним и положила ладони ему на плечи:
— Стало быть, вы все-таки капельку в меня влюблены?
— Надеюсь, что нет.
Она опустилась в кресло и иронически на него поглядела, губы ее искривились в шаловливой полуулыбке, а левая рука играла темным локоном как раз в том месте, где из-под волос выглядывало, подобно изящной прозрачно-розовой раковине, ее маленькое ушко.
— Признайтесь, Сергей, что вы влюблены в меня, — чуть погодя промолвила она с неотразимым кокетством, — мне это доставило бы удовольствие.
— Я не влюблен в вас, точно не влюблен, — живо отреагировал он.
— В таком случае нам обоим ничего не грозит, — развеселясь еще более, констатировала Зиновия, — и мне непонятно, почему вы так сильно меня боитесь.
— Я вовсе не боюсь.
— Тогда подойдите ко мне.
Он повиновался.
— Ближе, еще ближе, — приказала красавица. — А теперь встаньте передо мной на колени.
— Зачем?
— Потому что я так хочу.
Сергей опустился на одно колено, и Зиновия, опершись локтем ему на плечо, медленно поднесла кисть руки к его губам.
— Поцелуйте мне руку.
Сергей улыбнулся, покачав головой, и поцеловал эту миниатюрную руку, отливающую матовым блеском, точно украшение из слоновой кости.
— Вот видите, мой каменный гость, — шутливо сказала она, — каким хорошим вы у меня стали, и все только потому… что не влюблены в меня.
Семейный совет
Так давайте все обсудим.
Мицкевич. Пан Тадеуш
— Сегодня нас ждут огорчения, — заявил, поднявшись поутру, Менев, — мне приснились евреи, а это не сулит ничего хорошего.
Первое огорчение постигло старого помещика, когда, выглянув в окно, он увидел низкое серое небо и проливной дождь, монотонно барабанящий по оконным стеклам. Второе тоже не заставило себя ждать.
Когда после завтрака Менев спокойно покуривал свой чубук, в комнату осторожно вошла Аспазия. Она провела рукой по столу, словно проверяя, нет ли на нем пыли, расправила занавески, подняла с пола какую-то бумажку и, наконец, остановилась позади стула, на котором сидел ее муж.
— Ну, что случилось? — спросил тот. — Что ты хочешь сказать?
— Мой дорогой, — смущенно начала Аспазия, шепелявя еще сильнее обычного. — Поскольку недавно ты опять справил себе новый костюм, не хотел ли бы ты раздарить свои старые сюртуки — один или два, а то, может, и три? В деревне есть бедные люди, которые нуждаются в подобных вещах.
— Прошу тебя, — возразил Менев, сердито разглаживая седые усы, — перестань, пожалуйста, мучить меня такими идеями.
— Но, золотой мой, ты собираешься вечно хранить эти сюртуки, пошитые бог весть когда? Большой комод уже сейчас забит ими доверху; если дело так и дальше пойдет, они заполонят весь дом.
— Видишь ли, моя милая, — произнес Менев, в задумчивости опуская голову с профилем доблестного Собеского, — это вопрос серьезный. Я не могу так легко расстаться со старыми сюртуками, как тебе бы хотелось. С каждым из них связана какая-нибудь история. Эти сюртуки для меня — своего рода летопись; вся моя жизнь встает перед глазами, когда я вижу их висящими в строгой последовательности в шкафу. Когда я в одиночестве, как сейчас, курю трубку и посматриваю на них, все они оживают, начинают со мной говорить и рассказывают мне истории, в моей памяти уже наполовину стершиеся. Я замечательно провожу время, мне часто становится на душе так радостно, как в пору прекрасной молодости, или же я грущу, потому что вспоминаю всех тех, кто жил рядом со мной, но уже навсегда покинул нашу бренную землю. Нет-нет, оставим этот разговор.
— Дай мне хоть один сюртук, Стильян, — взмолилась Аспазия.