— Здесь очень мило, не правда ли? — молвила она. — Чадра, правда, мне уже надоела. Когда можно будет снять с себя эту маскировку? Я полагаю, к ужину.
— Подними ее сейчас, — сказал Сергей. — Тебя и под чадрой нельзя не узнать. Второй, которая обладала бы таким станом, походкой и глазами, на свете не существует.
Хорошо, что в этот момент лицо девушки было закрыто, иначе он увидел бы, как она покраснела.
— Теперь я поняла, что ты меня так и не узнал.
— Нет, узнал.
— Хочешь, я скажу тебе, за кого ты меня принимаешь? Красавица, которую ты имеешь в виду, танцует вон там, с Плоцким, — у нее на плечах львиная шкура.
Сергей отрицательно покачал головой.
— Я знаю тебя, прекрасная роза, — прошептал он. — Я все еще чувствую в сердце твои шипы.
Она отвернулась.
— Это вы, Наталья! — И он поднял чадру.
— Вы по-прежнему сердитесь на меня? — спросила она, спокойно поворачивая к нему красивое невинное лицо.
— Если вы захотите, могу быть к вам добрым.
— Можете? Хорошо, что я узнала об этом. Тогда я хочу.
Она взглянула на него, залилась румянцем и со смехом отвернулась.
— Так чего вы хотите, милая Наталья?
— Я и сама не знаю, мне хотелось бы смеяться и радоваться, но потом меня снова охватывает такое чувство, будто я вот-вот расплачусь. Я, должно быть, кажусь вам совсем взбалмошной.
— Только не пытайтесь, пожалуйста, проводить над собой исследования, — урезонил ее Сергей. — Все, что вы делаете, хорошо и прекрасно.
— Теперь вы начинаете рассказывать сказки…
— Я постыдился бы сказать вам хоть слово, которое не соответствовало бы истине, — проговорил он в ответ. — Пожалуйста, Наталья, верьте мне.
— Разве я сидела бы здесь рядом с вами, если бы хоть капельку в вас сомневалась? — Она слегка пожала ему руку, и взор ее был открытым и сердечным, как в тот раз, когда он впервые сказал ей о своей любви. — Нет, это в прошлом. Если я не всегда понимаю вас сразу, то извините меня — ведь ничего дурного я не имею в виду. Отныне мы станем добрыми друзьями, да? Или вы считаете, что я требую слишком много?
— Слишком мало, Наталья.
Она смотрела в пол и, не находя слов, поигрывала, как ребенок, серебряными браслетами на запястье. Но Сергей мягко взял ее ладонь и поднес к губам.
В этот момент всех пригласили к ужину. Сергей поспешил предложить Наталье руку и за столом занял место рядом с ней.
— Что скажет на это Зиновия? — шепнула ему Наталья.
— Поверьте мне, ей это глубоко безразлично.
— Я верю, что вы не любите Зиновию, — возразила счастливая девушка, — но никогда не поверю, что вы безразличны ей. Она вас любит, я это чувствую, и я не ошибаюсь.
Зиновия бросила взгляд в сторону нашей пары и закусила губу. Теперь она делала вид, что развлекается с Каролом и Плоцким: она хохотала и кокетничала, хотя внутри нее все кипело. Она не притрагивалась ни к одному блюду, зато стремительно — один за другим — осушала бокалы с шампанским, и в завершение исполнила французский шансон, встреченный бурными аплодисментами.
Когда все снова вернулись к танцам, Наталья с Сергеем сидели, как и до ужина, на маленьком диване под лиственным балдахином и вели беседу — так радостно и доверительно, словно их никогда не разделяла пропасть обид и недоразумений. Они говорили о Сергеевом хозяйстве, об охоте, о новых романах, о Шекспире, о «Марии Магдалине» Корреджо, о старом Онисиме — обо всем, кроме того, что их действительно волновало, ибо в таких разговорах необходимости не было. В этом вопросе они понимали друг друга без слов, достаточно было взгляда, которым они обменивались, или едва заметного прикосновения руки.
Когда музыканты заиграли котильон, Зиновия внезапно вышла из круга и выбрала в партнеры Сергея. Тот слегка побледнел, и она тоже, только она сумела затушевать смущение ироничной улыбкой. Наталья спокойно посмотрела на нее и даже не вздрогнула: сейчас она была уверена, что Сергей не любит Зиновию, а большего ей и не требовалось. Как только тур завершился, Сергей, не мешкая, вернулся к ней.
— Ну, что вы на сей раз скажете?
— Я не настолько тщеславен, чтобы этому верить.
— А я повторяю вам: она вас любит.
— Было бы весьма досадно, — откликнулся он. — И уже поэтому я хочу надеяться, что вы ошибаетесь.
Когда праздничный угар достиг кульминации, слуги внезапно вкатили крытую повозку и установили ее в центре зала. Затем появилась Зиновия в короткополом костюме из синего атласа, в кумачовых полусапожках, с беретом на голове и хлыстом в руке, и приветствовала собравшуюся публику. Она была сейчас очень похожа на одно из тех очаровательных, грациозно-дерзких созданий, которые обычно выступают на арене цирка.
Когда покровы с повозки были сняты, все увидели большую клетку на колесах, в которой находилась компания хищных зверей, возбуждающих скорее любопытство, чем страх: лев, тигр, волк…
Кавалеры и дамы, улыбаясь, столпились возле решетки и начали дразнить совершенно добродушных на вид бестий, но Зиновия решительно положила этому конец.
— Прошу вас, господа, не подходите слишком близко! — крикнула она, сопровождая свой призыв величественным движением головы и мановеньем руки. — Я укротительница зверей Зинаида Кнутусова из Одессы, а здесь вы видите мой зверинец. Вот это лев, царь животного мира.
Его роль исполнял Менев. Она слегка прошлась по его спине плетью, и он грозно зарычал.
— Он родом из Африки. А здесь вы видите бенгальского тигра.
— Да это же Винтерлих! — крикнула Февадия и радостно захлопала в ладоши, после чего хищный зверь учтиво ей поклонился.
— А вот медведь (Карол, стоявший на четвереньках, теперь с дружелюбным рычанием поднялся на задние лапы), он родом из России. А этот волк — из Венгрии.
— Разве это не Феофан? — пробормотала Алена. — Ну конечно, он и есть.
Она легонько шлепнула его ладонью, после чего тот вознамерился подать ей лапу, но она отступила на пару шагов и во все горло расхохоталась.
— Все выдрессированы на воле, — заключила Зиновия, — все очень ручные и доверчивые. Теперь я покажу несколько трюков, после чего состоится кормление.
Ендрух с Тарасом поспешили приставить лесенку, которую держали наготове. Зиновия поднялась по ступенькам и вошла в клетку, встреченная зычным рыком и воем хищников.
— Не пугайтесь, дамы и господа, — любезно, но не без гордости сказала она. — Вы незамедлительно увидите, как они мне повинуются.
Ендрух протянул ей трость.
— Давай, Гектор, прыгай!
Волк разбежался и дважды перескочил через трость.
— Теперь твоя очередь, Фатима. — Она указала на Винтерлиха. — Вы, между прочим, видите перед собой даму тигриного племени — кровожадную, но исключительно грациозную.
Вокруг раздавались смех и рукоплескания. После того как Винтерлих тоже дважды перепрыгнул через трость, дрессировщица пригласила выступить медведя Ивана. Тому пришлось танцевать, брать у нее изо рта кусочки сахара и кувыркаться. В завершение наступила очередь льва.
— К моим ногам, Сулейман! — воскликнула Зиновия; и после того как Менев послушно выполнил приказание, она грациозно разлеглась у него на спине.
— Вы видите царя пустыни, ставшего моим рабом.
Пока остальные хлопали в ладоши и ликовали, Наталья вдруг встала. Щеки у нее разрумянились, глаза сверкали.
— Что вы надумали? — спросил Сергей.
— Я больше не могу смотреть, как унижается мой отец, — ответила она с едва сдерживаемым негодованием. — Да еще перед этой женщиной! Если бы я увидела в клетке вас, Сергей, то думаю… Впрочем, нет, вы бы не согласились принимать участие в подобной дурацкой затее, даже если бы любили Зиновию…
Она протянула ему руку и направилась к выходу.
Сергей хотел было последовать за ней.
— Нет, — серьезно и решительно сказала она, — оставьте меня сейчас одну, прошу вас.
Затем широкой красивой поступью вышла из зала — разгневанная молодая султанша.
Бесенята и амурчики
Карась, хоть раз обманутый крючком,
Остережется зариться вторично.
Рюккерт
Настала Пепельная среда,[69]люди осеняли лоб крестом из пепла, природа тоже, казалось, разделяла их печаль и раскаяние. Солнце скрылось за темными тучами, словно под траурным вдовьим покровом. Все было окутано серостью, с неба будто падал пепел и устилал землю, деревья и кровли серым, угрюмым, давящим слоем — так Везувий когда-то засыпал прекрасные Помпеи. Тучи пепла кружились на горизонте; река и ручьи, казалось, полнились пеплом, и воздух пах дымом. И вечерние сумерки накатывали теперь, как море пепла, на просторы края, на леса и деревни; и серые, тяжелые, тоскливые волны этого моря проникали сквозь наглухо запертые окна в жилища — до самого глухого и дальнего уголка.
Сергей не поехал в Михайловку. В такие дни он любил быть один и подытоживать прожитое. За этими думами хозяина и застал вечер: Сергей с тлеющей сигарой сидел у камина, красный жар в котором начинал угасать. По его приятному лицу пробежала тень недовольства, когда вдруг послышался перезвон санных бубенцов, фырканье лошадей, и потом дверь в дом отворилась. Сергей даже не пошевелился, чтобы приветствовать непрошеного гостя; более того, он лишь слегка повернул голову, когда чья-то маленькая ладонь легла ему на плечо и перед ним предстала Зиновия, чьи волосы и меха запорошила серебристая морозная пыль.
— Добрый вечер, — раздался голос, похожий на звучание арфы.
— Это вы, Зиновия?
— Сдается, вы не особенно рады меня видеть.
— Что хорошего вы принесли?
— Вот две тысячи гульденов. — Она положила их на стол. — Я счастлива, что смогла принести их вам. Вы проявляете по отношению ко мне столько терпения, мне даже совестно.
Сергей не прикоснулся к деньгам и не произнес ни слова, он подошел к окну и выглянул на улицу.
— Что с вами? — спросила красивая женщина. — Вы не в духе или сердитесь на меня?
— И то и другое, — ответил Сергей. — Прекрасный союз, который должен был связать нас навеки, начинает разваливаться.
— Не по моей ли вине?
— А по чьей же еще?
— Не выставляйте мне такой большой счет за проделки, которыми я пыталась одурманить себя, чтобы забыться, — молвила Зиновия. — Вы действительно полагаете, что я нахожу вкус в той жизни, какую веду? Вы несправедливы ко мне и причиняете мне боль. Я пришла к вам как кающаяся с пепельным крестом на лбу, уставшая от света и пресытившаяся людьми, чтобы найти здесь немного успокоения, а вы так скверно ведете себя со мной.
— Вы не понимаете меня, Зиновия, или не хотите понять?
— Прежде всего, я хочу уютно расположиться, — ответила она, — а потом мы все обсудим. Предложите мне, пожалуйста, чашку чая.
Сергей, хотя и весьма неохотно, послушался. Когда он вернулся в комнату, Зиновия стояла у окна, и на ее темных ресницах дрожали жемчужины слез.
— Что с вами? — растерянно спросил он.
— Ничего, ничего.
— Я не хотел причинить вам боль, простите меня, ради Бога.
Зиновия протянула ему руку и приветливо улыбнулась сквозь влажную пелену, затем вытерла глаза, скинула шубу и попросила свою кацавейку. Сергей поспешил принести ее. Тем временем Зиновия развязала башлык и привела в порядок волосы. Облачившись с помощью Сергея в дорогой соболиный мех, она расположилась в кресле возле камина.
— Так, а теперь подсаживайтесь ко мне и выкладывайте начистоту, что вы против меня имеете.
— Я вовсе не собираюсь в чем-либо вас упрекать, — заговорил Сергей. — Вы такая же женщина, как и все другие, и это моя вина, что я посчитал вас исключением. Я почему-то вообразил, что вы будете довольны мужчиной, который вам друг, но не любит вас; что вы удовлетворитесь почитателем, который вас не боготворит, слугой, не превращенным вами в раба. Но любая женщина чувствует себя уязвленной, если мужчина рядом с ней сохраняет здравый рассудок. Она непременно хочет видеть его у своих ног…
— Вы правы, — перебила его Зиновия. — Я буду откровенна: вашей дружбы мне недостаточно.
— Вам хотелось бы сделать из меня своего раба.
— Нет, неправда.
— Именно так.
Зиновия посмотрела на него, прямо и честно.
— Вы сердитесь на меня за то, — чуть слышно произнесла она, — что я люблю вас.
— Вы меня не любите, — возразил Сергей. — Вам лишь невыносимо видеть меня свободным. С вами происходит то же, что с охотником, который изо дня в день наблюдает за скачущим зайцем и не может его подстрелить. В этом вся суть.
— Я с вами не кокетничаю, — ответила она с обезоружившей Сергея непосредственностью. — Вы вот уверены, что ведете себя благородно, но это не так. Что вы мне предлагаете? Содействие верного и честного поверенного, больше ничего. То, что вы мне даете, не делает меня счастливой, а я хотела бы быть счастлива. Или вы думаете, что я счастлива? Нет, вы даже так не думаете.
— Однако со стороны кажется, что вы счастливы.
— Вы столь серьезно воспринимаете безобидную игру, которую я веду?
— Тому, для кого это серьезно, не до игры.
Зашелестела портьера, Онисим принес чай и поставил лампу на маленький столик у окна. Он глядел мрачно и вздыхал, точно ржавый флюгер под порывами ветра.
— Прикажете еще чего-нибудь, барин? — раздосадованно спросил он.
Сергей отрицательно покачал головой. Старик удалился. Зиновия наполнила чашки и одну из них протянула Сергею.
— Дайте мне руку, — промолвила она затем. — Будьте снова добры ко мне.
— Я не держу на вас зла. — Сергей подал ей руку. — Я только осторожен, в отношениях с вами это не повредит.
— Обещаю вам впредь быть благоразумной, — заверила его Зиновия. — А теперь скажите, как вам понравился мой зверинец.
Сергей рассмеялся.
— Скажите-ка мне лучше, кто, собственно говоря, ваш поклонник — Феофан, Карол, Винтерлих или старший Менев?
— Они все в меня влюблены, — ответила Зиновия весело. — Но на каждого из них у меня свои виды. Винтерлих в моих планах — не более чем шахматная фигура; старший Менев — тайный рычаг моего правления; Феофана я держу, как обезьянку или попугая, для собственного удовольствия, что же касается Карола… за него я, вполне может статься, выйду замуж.
— Весьма умно, — заметил Сергей. — Однако, должен признаться, я вас не совсем понимаю.
— Что ж тут понимать, — продолжала она, насмешливо сверкая глазами, — точно так, как я предпочитаю добротное и мягкое кресло, я хочу, коль скоро не выйду замуж по любви, иметь удобного мужа.
— Тем не менее мне непонятен ваш выбор.
— Но я выбираю не по своему вкусу, а как женщина, оказавшаяся в безвыходном положении.
— Это вы-то, Зиновия? Для выбора у вас еще есть время.
— Кто знает?
Она встала и подошла к зеркалу. Ярко-красный бархат ее вечернего платья и соболиная кацавейка переливались мягким огнем, платье ниспадало до вышитых золотой ниткой туфелек, в темных же волосах вспыхивала, подобно пламени, бархатная красная лента. Зиновия невозмутимо полюбовалась собой и, похоже, осталась довольна.
— Разве я вам не нравлюсь? — спросила она с почти наивным лукавством, внезапно оборачиваясь к Сергею.
— Вы самая красивая женщина, какую мне довелось видеть во плоти, — с улыбкой произнес он. — Во всяком случае, мраморные дамы, которые могли бы с вами соперничать, не красивее вас.
— И вам непонятно, как я могу оказаться в безвыходном положении? — быстро спросила она. — Но какой мне прок от того, что я красива? Красота — мой рок. Меня постоянно находят красивой, но — не любят. Я порядком устала от этих побед, которые только унижают меня. Теперь вы понимаете?
— А Карол вас любит?
— Думаю, да.
— Я начинаю понимать вас и вместе с тем жалеть, — проговорил Сергей.
— В таком случае позвольте мне, пока в моей жизни не наступила Пепельная среда, пережить короткий карнавальный сон, — ответила Зиновия. — Наденьте маску: позвольте мне хоть на миг поверить, что вы меня любите.
— Я сужу о вас не по тому, что вы говорите и делаете, а по тому, что вы собой представляете. И поскольку в вашей натуре заключено нечто большое и благородное, я уважаю вас и никогда не сделаю своей игрушкой. Я, вероятно, и полюбил бы вас, если б не знал Натальи, ибо мужчина всегда хочет завоевать женщину, но вам-то любовь видится охотой, в которой охотник — вы.
— Стало быть, вы действительно любите Наталью?
— Да.
— Вздор! — Зиновия досадливо отмахнулась, и ее жест был очарователен.
Сергей рассмеялся.
— Смейтесь, смейтесь, вы еще не знаете моей власти.
Зиновия откинулась на спинку кресла и спрятала руки в подбитые мехом рукава. Сейчас, ярко освещенная лампой и камином, охваченная переливчатой игрой огненно-красного бархата, она была блистательно красива — как ядовитый гриб. Она медленно выпростала руки из золотистого собольего меха. Эти руки обладали немым, вкрадчивым красноречием. Забавляясь цветком, они говорили о весне сердца и изящной любовной игре; погружаясь в пышные волосы, рассказывали мрачные сказки о добрых феях, ласково зовущих русалках и неразрывных колдовских тенетах.
В это мгновение вокруг нее кружили бесенята и амурчики: танцевали на кончиках пальцев и из тонких луков ее бровей посылали вниз свои стрелы.
— Почему вы не смотрите на меня? — чуть слышно спросила она.
— Охотно смотрят на луну, — ответил он, — но не на солнце.
Зиновия встала, сонно потянулась и сверкнула глазами из-под полузакрытых век.
— Я, пожалуй, поеду, — сказала она.
Сергей отворил окно и позвал ее кучера.
В ложе
Стрелы любви по-разному бьют…
Гете. Римские элегии, III [70]
В первые дни поста в окружной город приехала польская театральная труппа и давала там представления.
Винтерлих в порыве юношеского воодушевления повсюду разнес сию радостную весть. Как-никак, это было что-то новое. Ему поручили заказать шесть лож на ближайшее представление, и к вечеру следующего дня вся компания, обыкновенно собиравшаяся в Михайловке, прикатила в столицу округа, где была встречена приветственными возгласами гусаров.
В театре давали пьесу из народного быта.
Посмотреть ее явились Меневы, графиня, три студента, священник с женой и Аленой, супружеская чета Литынских — короче говоря, все, даже Сергей; отсутствовала только Наталья.
Священник помог жене снять шубу.
— Что это опять за новое платье? — спросил он. — Оно, верно, очень дорогое. Из каких средств ты оплачиваешь подобную роскошь?
— Это мое свадебное платье, — невозмутимо ответила та. — Я велела его перекрасить, чтобы ты его не узнал.
— Вот как.
Ложь сделала свое дело: священник успокоился.
Зиновия сидела в отдельной ложе и буквально утопала в знаках внимания, которые наперебой оказывали ей Менев, майор, фон Ланберг, Плоцкий и Суходольский. Менев примостился за ее спиной, на высокой скамье у стены, и мало заботился о происходящем на сцене; он увлекся гораздо более приятным спектаклем, где исполнителями главных ролей были плечи Зиновии, ее темные, искусно завитые локоны и унизанные золотыми браслетами руки.
Он терпеливо дождался, пока остальные мужчины один за другим удалились, и потом пылко поцеловал ее в шею.
— Не теряй голову, — пробормотала Зиновия, — на нас смотрит твоя жена.
Затем пришел Винтерлих. С энтузиазмом, который придавал его облику что-то трогательное, он расхваливал все: актеров, костюмы, музыку и танцы.
— Вы влюблены, — с добродушной иронией заметила Зиновия, — потому вам все и видится в розовом свете.
— Ах, перестаньте, будь вы правы, я бы, напротив, смотрел на вещи чрезвычайно мрачно! — пробормотал он. — Когда любишь без надежды… — Тут он запнулся, пожирая глазами Зиновию, и прижал ее руку к своим губам.
— Я полагаю, вы боготворите Лидию?
— Нет, никоим образом.
— Или Февадию?
— Тоже нет.
— Однако такое создается впечатление…
— Обе дамы относятся ко мне очень доброжелательно.
— Тогда, если позволите дать вам совет, женитесь на Лидии.
— Вы действительно так считаете?
— Я очень хочу, чтобы вы стали частью нашей семьи, чтобы соединяющие нас нежные узы стали еще прочнее.
— Конечно, я тоже этого хочу.
Винтерлих тяжело вздохнул и погладил Зиновию по руке — осторожно, как если бы дотронулся до шкуры задремавшего тигра.
После второго акта, когда Зиновия наконец осталась одна, нагрянул Феофан. Он уселся напротив нее и прижал ее руку к своему сердцу.
— Ну, как складываются твои отношения с Аленой? — спросила Зиновия.
— Скажи мне, а можно влюбиться сразу в двух женщин? — ответил он вопросом на вопрос.
— Почему же нет? Разумеется.
— Тогда я влюблен в Алену.
— Превосходно!
— Да только что толку? Черкавский с женой без особого удовольствия смотрят на мои домогательства: я, дескать, еще слишком молод и не имею никакого положения…
— Ты должен просто похитить Алену, — решила Зиновия.
Феофана сменил дядюшка Карол, который по примеру Менева уселся на скамью позади Зиновии, чтобы оставаться невидимым.
— Ах, какая ты сегодня красивая! — шепнул он ей на ухо.
— Мне кажется, я всегда красивая.
— Как долго еще, Зиновия, ты собираешься меня мучить?
— Разве я тебя мучаю?
Она повернула голову и через плечо весело взглянула на него.
— Когда ты положишь конец этому невыносимому для меня состоянию неопределенности, тоски и сомнений? На что мне надеяться?
— Наберись терпения, — игриво проговорила она, — так быстро такие дела не делаются.
— Я охотно готов подождать, — тихо сказал Карол. — Время счастья еще, видимо, не пришло, но мне хотелось бы знать, достигну ли я когда-нибудь вожделенной цели, или мне лучше уже сейчас зарядить пистолет и застрелиться.
— Дурачок! — воскликнула Зиновия, пылкая страсть Карола ее забавляла.
— Это не пустые слова, я говорю серьезно.
— Хорошо, в таком случае — у тебя есть надежда.
— Наконец-то!
— Однако ты еще не совсем остепенился. А такие мужчины для брака не годятся.
— Что же я должен сделать?
— Прежде чем я за тебя выйду, ты должен пережить по крайней мере один настоящий роман. Тогда со всеми проволочками будет покончено. Только не воображай, что мое ярмо окажется легким — я мужчин знаю и уж тебя сумею держать в узде.
— Ты не только самая красивая, но и самая умная женщина, какая когда-либо мне встречалась.
— Ты это наконец признаешь?
— Да; однако где же я найду героиню для этого романа?
— Экий ты нерасторопный человек, прямо невинная овечка! — Она передала ему театральный бинокль. — Погляди-ка вот на ту маленькую актрису. Как она тебе нравится?
— Очень недурна-с.
— Значит, за ней ты и поухаживаешь.
— Как же ее зовут?
— Девица Ярунковская.
— Я боюсь показаться смешным.
— Ты немедленно раздобудешь букет цветов и отошлешь ей, со своей визитной карточкой.
— С моей карточкой?
— А после этого акта пройдешь за кулисы и представишься.
— Представлюсь ей?
— Если ты сразу пригласишь ее на ужин, то, разумеется, гораздо быстрее продвинешься к цели.
— Быть по сему, — вздохнул Карол. — Но боготворю я тебя, только тебя.
— Надеюсь, — ответила Зиновия. — А сейчас не теряй времени попусту, иначе кто-нибудь тебя опередит.
Едва он покинул ее, она извлекла записную книжку, набросала на листке — измененным почерком — несколько слов, вырвала листок и через Ендруха отослала на сцену.
К тому моменту, когда Карол появился за кулисами, Зиновия уже одержала блистательную победу. Маленькая актриса была сама любезность, она многообещающе смеялась в ответ на комплименты Карола и, когда он по рассеянности запамятовал пригласить ее на ужин, напросилась сама. Она вообще его больше не отпустила: по окончании представления чуть не насильно усадила на обтянутую холстом дерновую скамью и велела не двигаться с места, пока она переодевается. Впрочем, еще с большим удовольствием она бы его сразу привязала.
На сцене было довольно темно, когда она воротилась из гардероба — в тонком пальтишке и в шляпке с вуалеткой, уже потершейся в некоторых местах, но оттеняющей свежесть хорошенького лица. Полумрак сделал Карола предприимчивым.
— Вы не простудитесь, барышня? — нежно проворковал он.
— О нет, я вовсе не избалована.
— Но вы все же позволите мне положить к вашим ногам шубу?
— Охотно, однако сперва мы отправимся ужинать — я очень проголодалась.
Она взяла его под руку и повела вниз по узкой безлюдной лестнице.
— Я думаю, мы съедим жареную курицу и компот, — сказала она.
— И выпьем бутылку шампанского.
Она обрадованно посмотрела на него.
— Я вижу, что имею дело с истинным кавалером…
Сергей объявился только в тот момент, когда Зиновия покидала театр.
— А где Наталья? — поинтересовался он. — Я ее что-то не видел.
— Она осталась дома.
— Одна?
— Разумеется, одна, — ответила Зиновия. — Влюбленные любят одиночество, а она, полагаю, вас любит.
Сергей молчал.
— Какой у вас несчастный вид! — с иронией проговорила она. — Пойдемте, я попробую вас утешить.
С этими словами она взяла его под руку.
Всей компанией отужинали в гостинице «Европейская» и затем вернулись к саням. Ночь выдалась холодной, но спокойной и звездной.
Зиновия ехала с Сергеем. Однако он сидел рядом с ней, точно каменное изваяние.
На следующее утро Карол явился к актрисе на квартиру с огромным букетом.
— Сейчас мы отправимся покупать шубу, — робко начал он. — Вы ведь доставите мне такое удовольствие? — И уже смелее продолжил: — Я посмотрел театральную афишу: сегодня вы не играете.
— Да, я сегодня свободна.
— Смею надеяться… Если у вас, конечно, нет других планов… Прошу не принимать мое предложение за бестактность.
— К чему так много слов?
— Если это доставит вам удовольствие…
— Конечно, я очень рада.
Барышня Ярунковская закончила свой туалет и затем под руку с сияющим Каролом отправилась в город. Первым делом он повел ее к еврейскому скорняку, где она выбрала себе шубу из черного бархата с хорьковым мехом и тут же ее надела; потом — к одной marchande de modes [71] (там Карол преподнес ей вышитый золотой нитью башлык), а в завершение — к кондитеру. Здесь он угостил свою даму паштетами и ликером. Затем они, оба в прекрасном расположении духа, прошли на постоялый двор, где стояли его лошади, и Карол велел запрягать.
Не прошло и десяти минут, как подкатили сани. Карол посадил барышню Ярунковскую, заботливо укутал ее в теплую шкуру и уселся рядом — с видом победоносного военачальника, въезжающего в ликующий Рим. Молоденькая актриса с искренним блаженством прижалась к его руке, день был таким чудесным, так приветливо светило солнце, снег искрился, точно бескрайнее море маленьких бриллиантов, она в кои-то веки наелась досыта и впервые в жизни куталась в теплые меха. Все было так упоительно.
Она сбоку посмотрела на Карола, затем вдруг схватила вожжи и громко, радостно запела: «Вот мчится тройка удалая…»[72]
Одна дома
И край родной, и добрый отчий дом
оставлен нынче и покинут.
Адальберт Штифтер [73]
Тем временем Наталья оставалась одна в большом тихом доме. Она радовалась одиночеству: она снова могла, наконец, сидеть у окна, мечтать и предаваться своим думам. Однако картины, чередой встававшие перед ее внутренним взором, были совсем не радостными. Она откинулась на спинку кресла, сложив руки на коленях. На ее красивом лице лежала легкая тень печали, прискорбной безнадежности; сжатые губы по-прежнему упрямились, но в больших голубых глазах уже забрезжил мягкий элегический свет. Снаружи лежал снег; ровным белым глянцем он покрывал землю и кровли, кусты и деревья. На оконных стеклах расцвели чудные зимние узоры. Ветер разглаживал холмы и равнины; внезапно величественная, торжественная мелодия долетела сюда на его крыльях и дальний дубовый лес могуче зашумел исполинскими безлистыми кронами; ему стали вторить деревья в саду, а маленькие кусты зазвенели, словно были обвешаны тысячами крошечных бубенчиков.
Наверху запел флюгер, и в полутемной горнице сердито откликнулась старая, выложенная зеленым кафелем печь.
Два блуждающих огонька показались из-за амбара — глаза волка, который прокрался в поместье и снова исчез, когда гигантские собаки встретили его яростным лаем.
Во всем доме воцарились теперь сумрак и тишина. Не горела ни одна лампа, ни одна свеча, мерцало только пламя в печи. Долго не слышно было ничего, кроме тиканья массивных часов, такого же размеренно-торжественного, как в те времена, когда здесь расхаживали господа с косицами и дамы с напудренными буклями.
В долгие, тихие зимние вечера кажется, будто снаружи все вымерло, а внутри каменных стен ожило и заговорило мертвое. Тогда ты со страхом всматриваешься в темную анфиладу комнат. Даже ближайшее и хорошо знакомое на мгновение становится чужим и почти зловещим. Все предметы словно увеличиваются и отодвигаются вдаль, так что комнаты превращаются в залы, а залы — в мрачные соборы. Оживают древние эпохи, тихо бродят по дому призраки, в воздухе шепчутся чьи-то голоса, и из темных углов за нами следят, как нам мнится, неведомые глаза.
Наталья испуганно вздрогнула, однако мощный и отчетливый звон старинных часов вернул ей смелость. Пробило восемь, и с последним ударом через открытые двери легко и утешительно полилась к ней чудесная мелодия Вебера: «Я в одиночестве теперь, но не одна». Затем начала кряхтеть старая мебель, и сверчки в стенах дали о себе знать звонкими, приветными голосами. На комоде стояли две изящные фарфоровые фигурки: дама в кринолине и кавалер с тростью и шпагой. Двое верных влюбленных со времен бабушки улыбались друг другу и все не могли досыта друг другом налюбоваться. Глубже, в темноте высился шкаф со старыми книгами, источающими легкий запах плесени. Там, казалось, что-то двигалось, обложки распахивались, точно двери, и из них выскальзывали фигуры, словно сотканные из тумана: Рыцарь печального образа, Телемах и Ментор, Гулливер и Либуше,[74]оруженосцы Роланда, Алладин с волшебной лампой и мудрый Гарун-аль-Рашид. Отблеск света скользнул по портрету на стене: красивая женщина в цветастом дамасте, голубые глаза весело смотрят из-под белых напудренных локонов…