Скиталец в краях заоблачных
"Wanderer in the spirit lands"
Это литературное произведение пришло к нам как откровение из духовного мира от человека, который жил очень давно в Италии и умер насильственной смертью, будучи еще молодым. Этот человек называет себя по имени — Франкеццо, фамилии его мы не знаем. Но это и не важно, так как то, что он нам сообщает, не связано ни с какой конкретной семьей или страной. Это касается нас, живых, и нашей будущей жизни в мире мертвых. Что ожидает нас там? Как нам готовиться к переходу в мир иной? Что мы знаем об этом таинственном мире? Возможно, на некоторые вопросы вы найдете ответ в этой удивительной книге, которая была продиктована удивительным человеком Франкеццо в назидание и помощь нам.
Глава 1. Моя смерть
Я — странник в дальних просторах, в землях, которые для вас, живущих на земле, не имеют названия и месторасположение которых вам не ведомо. Я, как смогу коротко, поведаю вам о своих странствиях. И пусть те, кто направил стопы свои в эту сторону, знают, чего им следует ожидать.
В течение своего бренного существования, будучи еще на земле, я жил, как живут те, кто стремится лишь достичь вершины собственных удовольствий. Если я когда-либо проявлял доброту, если я был снисходителен к тем, кого любил, — все это было у меня под маской ожидания, что они, в свою очередь, послужат моему удовольствию, что ценой моих даров и моего внимания я куплю их любовь и уважение, которые были нужны мне больше, чем жизнь.
Я был талантлив, щедро наделен способностями ума и тела. С ранних лет меня сопровождала людская похвала, окружая меня сладчайшим фимиамом. Ни тени мысли не возникало у меня о всепоглощающей самоотверженной любви к ближнему своему, которая так глубока, что не мыслит для себя иного счастья, кроме счастья доставлять радость тем, кого любит. Всю свою жизнь я находился в окружении женщин, которых любил (как это понимают обычно земные мужчины, называя святым словом "любовь" чувство, которое можно назвать не более чем страстью, слишком низменной и нечистой), женщин, которые время от времени на краткий миг привлекали мое внимание, но среди них не было ни одной, которая воззвала бы к моей лучшей стороне, чтобы я почувствовал: да, это воистину любовь, это тот идеал, о котором я втайне вздыхал. В каждой из них я находил изъян. Они любили меня так же, как и я их — не более и не менее. Мера страсти, которую я дарил им, возвращалась ко мне в равном объеме, не умножаясь. Так я жил, не чувствуя никакого удовлетворения, непонятно чего желая и неизвестно к чему стремясь.
О, как много ошибок было совершено мною! Как много! Немало и грехов. Но мир так часто был у моих ног, превознося меня, называя добрым, благородным и одаренным! В мою честь устраивались праздники, меня осыпали ласками, я был баловнем дам высшего света. Стоило мне лишь надуть губы, как я получал все, что хотел, но то, что я в конце концов получал, скрипело горькой пылью на моих зубах. И вот наступило время, о котором я не буду распространяться долго, время, когда, совершив свою самую страшную ошибку, я загубил две жизни вместо одной, которую я уже сломал задолго до того.
Не позлащенный венок из роз украсил меня, а тяжелая цепь. Тяжкие оковы саднили меня жгучей болью и унижением, пока я не отбросил их в сторону и не пошел дальше свободным. Свободным? Увы! Мне уже никогда более не было суждено стать свободным, ибо никогда, ни на единое мгновение прошлые ошибки не оставляют нас, они с собачьей преданностью следуют за нами по пятам и после того, как жизни нашего бренного тела приходит конец. Пока мы не заплатим сполна за каждую из своих ошибок искуплением, мы не сотрем их след в нашем прошлом.
И вот случилось, именно тогда, когда я уже считал свою неуязвимость в любви неоспоримой, когда я верил, что постиг науку любви во всех ее глубинах, считая, что знаю женщин и о женщинах все, я встретил ее. Ах! Как мне ее назвать? В моих глазах она — больше, чем смертная женщина, поэтому я дал ей имя "Добрый Ангел моей жизни" и с первого момента, когда увидел ее, склонился к ее ногам и отдал ей все лучшее, что сохранилось во мне, всю свою любовь, которая еще оставалась в моей душе — несчастную и жалкую любовь, в сравнении с той, какой она должна была бы быть. Но это было все, чем я владел, и все это я отдал ей.
Впервые в жизни я думал о другом человеке больше, чем о себе, и, хотя в помыслах своих я еще не мог возвыситься до той чистоты мыслей и фантазий, которые наполняли ее душу, я — слава Богу! — не поддался искушению увлечь ее в пропасть за собой.
Итак, шло время, я оттаивал в лучах ее милого присутствия, во мне всколыхнулись благие мысли, которые, как мне казалось раньше, оставили меня навсегда. Я погружался в сладкие мечты, где я был свободен от цепей своего прошлого, которые держали меня так жестоко, так крепко, тогда как помыслами я устремлялся в благие дали. Из мечты меня вырывали постоянные страхи, что другой придет и отвоюет ее у меня, и я знал, что тогда — увы! — я буду не в праве возразить ему, чтобы удержать ее возле себя. Ах, как горьки и мучительны были для меня те дни! Я знал, знал, что только я один виноват в том, что между нами выросла стена. Я чувствовал, что недостоин коснуться ее, будучи так запятнан жизнью в порочном свете. Как я мог осмелиться вторгнуться в эту чистую непорочность и сделать ее частью своей жизни! Надежда временами нашептывала мне, что это возможно, но разум каждый раз говорил: "Нет". Хотя она была так добра и так нежна со мной, что я без труда прочел невинный секрет ее любви, я знал — чувствовал! — что в земной жизни она никогда не будет моей. Ее чистота воздвигла между нами барьер, который я никогда не смог бы перешагнуть. Я пытался уйти от нее. Напрасно. Меня как магнитом тянуло назад к ней, и я наконец прекратил борьбу. Я устремился к ней, чтобы вкусить радости только от ее присутствия, счастливый уже тем, что по крайней мере не лишен удовольствия и солнечного света, а именно так я воспринимал ее присутствие.
А затем!.. Ах! Затем наступил тот ужасный неожиданный день, когда без всякого предупреждения, не осознавая, что со мной происходит, я был внезапно вырван из жизни и брошен в ту пучину, пучину смерти тела, которая уготована для каждого.
Но я еще не ведал о том, что умер. Спустя несколько часов страданий и агонии я погрузился в сон — глубокий сон без сновидений. Проснувшись, я обнаружил, что нахожусь в полной темноте. Я мог встать, я мог передвигаться. Выходит, мне стало лучше. Но где я? Почему так темно? Почему мне не оставили светильника? Поднявшись с постели, я начал ощупью пробираться вдоль помещения. Но я по-прежнему не видел света и не слышал ни единого вздоха. Меня окружала тишина, и вокруг царил мрак смерти.
Я решил идти вперед, чтобы открыть дверь; хотя и медленно, и слабо, но я мог двигаться. И я продолжил свой путь: сколько это продолжалось — не знаю. Казалось, прошли часы, ибо в растущем ужасе и беспокойстве я чувствовал, что непременно должен отыскать кого-нибудь или какой-нибудь выход из этого места. К моему отчаянию, мне никак не удавалось найти ни двери, ни даже стены — ничего. Казалось, вокруг меня нет ничего, кроме пустоты и темноты.
Сломленный окончательно, я громко закричал! Я вопил, но мне никто не ответил. Как бы громко я ни взывал, ответом мне была лишь тишина: ни единого звука, ни эха, ни собственного голоса — ничего, чтобы порадовать мой слух. Я подумал о той, кого я любил, но что-то удерживало меня от того, чтобы произнести вслух ее имя в таком мрачном месте. Потом я вспомнил всех друзей, которых знал, и начал звать их, но никто из них мне не ответил. Неужели я в тюрьме? Нет! В тюрьме есть стены, а здесь их нет. Может быть, я сошел с ума? Или у меня бред? Что со мной? Я ощущал себя, свое тело, оно осталось прежним. Прежним ли? Нет. Что-то во мне изменилось. Я пока еще не знал что, но мне показалось, будто я как бы смешался и деформировался! Черты моего лица, когда я провел по ним рукой, показались мне более крупными, грубыми, искаженными! О, где же свет? Кто-нибудь! Отзовитесь и скажите, даже если то, что я услышу, будет ужасно! Неужели никто не придет? Я — совсем один? А она, мой ангел света! Где она? Что-то переключилось в моем мозгу и в моем горле, и я с воплем выкрикнул ее имя, зовя ее прийти ко мне, хотя бы один последний раз. Меня охватил безумный страх при мысли, что я потерял ее. Я продолжал в отчаянии звать ее, и впервые мой голос зазвучал, тревожа мой слух в кромешной тьме.
Впереди, очень далеко впереди я увидел крошечную точку света, похожую на звезду, которая стала постепенно расти и приближаться, пока наконец не остановилась передо мной в виде большого светлого шара и в форме звезды. И внутри этой звезды я увидел свою любимую. Ее глаза были закрыты как во сне, но ее руки были протянуты в мою сторону. Своим нежным голосом, знакомые нотки которого я хорошо узнал, она проговорила: "О, любовь моя! Любовь моя! Где ты сейчас? Я не вижу тебя, а только слышу твой голос. Я слышу, как ты зовешь меня, и моя душа в ответ рвется к тебе".
Я попытался проникнуть к ней, но не смог. Некая незримая сила удерживала меня, а вокруг нее образовалось кольцо, через которое я не в силах был пройти. В отчаянии я упал на землю, умоляя ее не покидать меня. Потом мне показалось, будто она потеряла сознание: ее голова склонилась на грудь, и я увидел, как она пошла прочь от меня, словно ее уносили чьи-то сильные руки. Я попытался подняться и последовать за ней, но не мог. Меня крепко держало нечто, подобное огромной цепи, и после нескольких бессильных попыток я упал и лишился сознания.
Очнувшись, я исполнился радости, увидев, что моя любимая снова вернулась ко мне. Она стояла рядом и выглядела на этот раз такой же, какой я видел ее на земле, но была бледна и грустна и в глубоком трауре. Звезда исчезла, все вокруг поглотила тьма, но не всепоглощающий мрак: там, где находилась она, сохранялось бледное и слабое сияние, при свете которого я мог видеть, что она несла в руках цветы — белые цветы. Она склонилась над длинным низким холмиком свежей земли. Я приблизился и увидел, что, возлагая цветы на этот низкий холмик, она льет безмолвные слезы. Она тихо пробормотала: "О, любимый! Любимый мой! Неужели ты никогда не вернешься ко мне? Неужели ты действительно умер и ушел туда, куда не может последовать за тобой любовь моя, туда, где ты не услышишь больше моего голоса? Любимый! О, мой любимый!"
Она встала на колени, а я был рядом, совсем близко, хотя и не мог прикоснуться к ней. Я также преклонил колени и взглянул на длинный низенький холмик. Ужасное потрясение охватило меня, так как я наконец-то понял, что я — мертвец и стою перед собственной могилой.
Глава 2. Отчаяние
Я умер! Умер!" — в отчаянии воскликнул я. — Нет, не может быть! Ведь мертвые ничего уже больше не чувствуют! Они — прах! Они разлагаются и превращаются в ничто! Для них ничего больше не существует! Они же ничего не ощущают, иначе вся моя хваленая жизненная философия — ложь, обман и тогда выходит, что душа умершего продолжает жить, даже после того, как тело превращается в прах".
Так учили меня священники из моей церкви, но я, слепой озорник, презирал их как глупцов, которые с какой-то своей целью учили, что человек оживает снова, чтобы попасть на небеса, пройдя вратами, ключи от которых находятся лишь в их руках, ключи, которые поворачиваются только при блеске золота и по велению тех, кому платят за то, чтобы они произнесли заупокойные мессы за души усопших. Эти священники затуманивали головы глупых напуганных женщин и слабохарактерных мужчин, которые, поддаваясь страху, внушенному им ужасными рассказами об аде и чистилище, отдавали все, и тело и душу, чтобы купить себе иллюзорную привилегию, которая была им обещана. Я никого из них не слушал. Я слишком много знал о священниках, об их тайной для посторонних глаз жизни, чтобы слушать их праздные рассуждения, их пустые обещания прощения, которого они не могли дать. Я говорил им, что, когда придет время, я встречу свой конец с мужеством человека, знающего, что смерть означает для него конец всего; поскольку, если священники ошибаются, кто тогда остается прав? Кто знает, что ждет нас в будущем и верно ли, что Бог существует? Только не живые, ибо они лишь теоретизируют и строят догадки. Но и не мертвые, ибо ни один из них не вернулся, чтобы рассказать нам об этом. И вот теперь я стою рядом с этой могилой — собственной могилой! — и смотрю, как моя любимая, взывая ко мне, мертвому, возлагает на нее цветы.
Под моим взглядом могильный холм постепенно стал прозрачным, и я увидел внизу гроб, на котором стояло мое имя и дата моей смерти. Сквозь крышку гроба я увидел внутри белую неподвижную форму, в очертаниях которой я узнал себя самого. К своему ужасу, я заметил, что это тело, уже тронутое следами разложения, могло вызвать не более, чем отвращение. Красота исчезла, черты стали почти неузнаваемыми; а я стоял там, в полном сознании, переводя взгляд то на тело в гробу, то на себя. Прикосновением рук я осязал каждый член своего тела, каждую знакомую черту своего лица. Понимая, что умер, я тем не менее ощущал себя живым. Если это — смерть, выходит, те священники были правы. Мертвые живут, но где? В какой стране? Возможно ли, что эта тьма — ад? Должно быть, для меня не нашлось иного места. Я был таким пропащим, таким недостойным их церкви, что для меня не нашлось места даже в чистилище.
Я отринул все, что связывало меня с их церковью. Я так презирал ее, размышляя, что церковь, которая знала о том, что многие из самых уважаемых ее служителей не имели права быть духовными пастырями для кого бы то ни было, попустительствовала им. В церкви были достойные люди, это так, но была также и масса бессовестных злодеев, подробности жизни которых были у всех на устах, те, кого откровенно повсюду высмеивали; церковь, претендовавшая на то, чтобы быть примером для людей, вместилищем истины, тем не менее не изгоняла из своих рядов этих бесчестных людей. Более того, она продвигала их на все более высокие почетные посты. Никто из живших на моей родине и видевших ужасные злоупотребления властью не удивился бы росту революционного подъема в попытке сбросить ненавистное иго. Тех, кто может вспомнить социальные и политические условия, которые сложились в Италии в первой половине этого века, и то, какую роль римская церковь сыграла в поддержке поработителей, опутывавших страну оковами, а также тех, кому известны подробности ее внутренней организации, пронизанной густой шпионской сетью — как среди священников, так и среди обычных горожан — до такой степени, что люди страшились и шепотом выражать свои мысли даже в своем ближайшем окружении, боясь, как бы он или она не выдали говорившего священнику, а тот, в свою очередь, — правительству; тех, кто помнит тюрьмы, забитые несчастными людьми и даже теми юными мальчиками, которые не были повинны ни в каком преступлении, за исключением любви к своей стране и ненависти к угнетателям; тех, говорю я, кому знакомо все это, не удивит горячее негодование и жгучая страсть, которая сжигала сердца сыновей Италии и которая наконец вступила в
непримиримый конфликт человека с попранной верой в Бога и в Его так называемого Представителя на земле и подобно урагану разрушила все связи с ним, стерла в порошок все человеческие надежды на бессмертие, если его можно было обрести лишь ценой подчинения церковным декретам. Итак, столь бунтарским, столь язвительным было мое отношение к церкви, в которой я был крещен, что в лоне этой церкви не было места для меня. Если исходящие из нее анафемы могли отправить душу грешника в ад, то, несомненно, именно это и произошло с моей душой.
И все же, думал я, глядя на свою любимую, совершенно невероятно, что она оказалась бы в аду, даже ради того, чтобы встретиться со мной. Она выглядела как все смертные, и, если она стояла коленопреклоненная около моей могилы, значит, я, без сомнения, все еще на земле. Неужели мертвые никогда не покидают землю и беспрестанно бродят вблизи тех мест, где протекала их земная жизнь? С такими и подобными мыслями, роившимися в моей голове, я сделал попытку приблизиться к той, которую я так любил, но обнаружил, что не могу этого сделать. Казалось, незримый барьер окружил ее, не пуская меня. Я мог при желании ходить вокруг нее, удаляться и приближаться, но прикоснуться к ней я не мог. Тщетными были все мои усилия. Тогда я начал говорить. Я звал ее по имени, я говорил ей, что я рядом, в полном сознании и все тот же, что и прежде, хотя и мертвый. Но казалось, она совсем не слышит меня и не видит. Печальная и молчаливая, она все так же плакала, все так же нежно перебирала цветы, тихонько бормоча, что я всегда любил цветы и, конечно же, узнаю, что это она положила их здесь для меня. Снова и снова я взывал к ней так громко, как мог, но она меня не слышала. Она была глуха к моему зову. Она только беспокойно вздрогнула и словно во сне провела рукой по лицу, потом медленно и печально побрела прочь.
Я сделал рывок, чтобы последовать за ней. Напрасно. Я не мог и на несколько шагов оторваться от своей могилы и своего бренного тела, и тут я увидел — почему. Меня удерживала и привязывала к моему телу цепь, похожая на нить из темного шелка, которая казалась не толще обычной паутины. Никакая сила духа не могла разорвать ее. Если я двигался, она растягивалась как резиновая, неизменно притягивая меня назад. Что хуже всего, я начал ощущать пагубное воздействие на мой дух этого гниющего тела, как это обычно бывает на земле, когда заражение, которое началось в одной руке, заражает ядом и заставляет страдать все бренное тело. И новая волна ужаса наполнила мою душу.
Затем голос, принадлежавший, несомненно, какому-то царственному и высшему существу, раздался в тишине и сказал: "Ты любил это тело более своей души. Смотри и знай теперь, как превращается в прах то, что ты так боготворил, чему с таким рвением служил и за что так цеплялся. Познай, каким тленным оно было, каким мерзким стало, и взгляни на свое духовное тело. Смотри, как ты истощил его и иссушил, как пренебрег им ради удовольствий земного тела. Узри же, какой жалкой, отвратительной и уродливой твоя земная жизнь сделала твою душу, бессмертную и Божественную, обрекая ее на страдания".
И тут я взглянул и узрел себя. Словно в зеркале я увидел перед собой собственное отражение. О, ужас! Без сомнения это был я сам, но — о! — каким ужасным образом я изменился, каким мерзким, порочным и гадким я себе казался, какими отталкивающими были мои черты. Даже фигура моя деформировалась. Я отшатнулся в ужасе от собственного безобразия и начал молить о том, чтобы земля разверзлась под моими ногами и поглотила меня, скрыв навсегда. Ах! Никогда более не обращусь я к моей любимой, никогда не пожелаю, чтобы она увидела меня. Лучше, гораздо лучше, если она будет по-прежнему считать меня мертвым, ушедшим от нее навсегда. Пусть лучше у нее останется только память обо мне таким, каким я был в своей земной жизни, чем она узнает об этой страшной перемене, о том, каким ужасным был я на самом деле.
Увы, увы! Мое отчаяние, моя мука были предельно велики. Я громко стенал, осыпая себя ударами, в диком и неистовом ужасе от себя самого я рвал на голове волосы. И затем, утомленный взрывом своих чувств, я упал, снова лишившись чувств и сознания.
***
Опять я очнулся, и опять своим пробуждением я был обязан ей, моей любимой. Она снова принесла цветы и, раскладывая их на моей могиле, снова тихим голосом нежно говорила обо мне. Но я уже больше не пытался привлечь ее внимание. Нет, я отшатнулся и попытался укрыться, мое сердце ожесточилось даже против нее, я сказал: "Пусть она лучше плачет о том, кто ушел, чем узнает, что он все еще жив", и позволил ей уйти. Но как только она ушла, я начал неистово звать ее, чтобы она вернулась. Пусть лучше вернется, вернется как бы то ни было, пусть лучше увидит весь ужас моего положения, чем оставит меня в этом месте, где я никогда больше не увижу ее. Она не слышала, но чувствовала, что я зову ее, и я увидел, как, уже будучи далеко, она остановилась и слегка повернулась, словно желая пойти назад, но передумала и покинула меня. Дважды, трижды она приходила, и каждый раз с ее приходом я чувствовал ту же стыдливую робость и каждый раз, когда она покидала меня, меня обуревало то же безумное желание вернуть ее, удержать около себя. Но я не взывал к ней больше, ибо я знал, что живые не слышат мертвых. Я был мертв для всего мира, и только для себя и своей злосчастной судьбы я был жив. Ох! Теперь я знаю, что смерть — это не бесконечный сон, не спокойное забвение. Лучше, гораздо лучше, если бы это было так, и в своем отчаянии я молился о том, чтобы мне было ниспослано это забвение, в то же время зная, что так не может быть никогда, ибо человек — это бессмертная душа и живет вечно: в добре и во зле, на счастье и на горе. Его земная оболочка разрушается, превращаясь в прах, но дух, истинная сущность человека, не знает тлена, не ведает забвения.
С каждым днем — а я чувствовал, что дни идут — моя душа все более пробуждалась, я начинал яснее видеть события моей прошлой жизни, которые длинной чередой проходили передо мной, сначала как туман, который постепенно сгущался и принимал четкие очертания. И я, сокрушенный, беспомощный в своих муках, чувствуя, что уже поздно хоть что-либо изменить, склонил голову.
Глава 3. Надежда. Скитаюсь по земной тверди. Дверь в мир духа.
Я не знаю, как долго все это продолжалось. Мне казалось, что прошло очень много времени. Я сидел, погруженный в отчаяние, когда вдруг нежный голос тихонько позвал меня. Голос моей любимой! Мне захотелось вскочить, чтобы, следуя за этим голосом, прийти к ней. Поднявшись, я почувствовал, что нить, связывавшая меня, так растянулась, что я почти не ощущал ее. Меня куда-то повели и наконец я оказался в комнате, которая, как я смутно чувствовал даже в окружавшей темноте, была мне знакома. Это была обитель моей любимой, в которой я провел, о! много мирных и счастливых часов в то время, которое кажется мне таким бесконечно далеким, словно оно отделено от меня бездонной пропастью. Она сидела за маленьким столиком и держала в руке перо, а перед ней лежал лист бумаги. Она повторяла мое имя, приговаривая: "Мой любимый друг! Если верно, что мертвые возвращаются, приди ко мне, попытайся, если сможешь, написать мне несколько слов от себя в ответ на мои вопросы, хотя бы просто "да" и "нет".
В первые, с тех пор я как умер, я увидел легкую улыбку на ее губах, надежду и ожидание во взгляде милых глаз, так долго меня оплакивавших. Дорогое лицо было таким бледным и печальным от горя, что я почувствовал — ах, как остро я это почувствовал! — как нежна была ее любовь, на которую сейчас менее чем когда-либо я смел' претендовать.
Потом я заметил, что рядом с ней стоят три фигуры — тоже духи, как я сразу же понял, но духи иные, чем я. Они излучали такой яркий свет, что мне было невыносимо смотреть на них; их сияние жгло мои глаза огнем. Один из них, мужчина высокий, спокойный, достойного вида, склонился над ней как ангел-хранитель. Рядом с ним стояли двое светловолосых юношей, в которых я тотчас же узнал ее братьев, о которых она часто рассказывала мне. Они умерли молодыми, не успев еще вкусить живых радостей, и она хранила в своей душе, как в священном храме, образ их, которые были теперь ангелами. Почувствовав на себе их взгляд, я отпрянул и попытался скрыть от них свое обезображенное лицо и свои ужасные формы темным плащом, наброшенным мне на плечи. Затем во мне проснулась гордость, и я сказал: "Не она ли сама позвала меня? И уж если я пришел, то не ей ли самой быть арбитром моей судьбы? И неужели я не в силах ничего сделать! Неужели ни моя скорбь, ни мое глубокое раскаяние, ни мое подвижничество, ни мой тяжкий труд ничего не смогут изменить? Неужели могила поглотила все надежды?"
Но голос, тот самый голос, который я уже слышал раньше около своей могилы, ответил мне: "Сын скорби! Разве нет на земле надежды для тех, кто согрешил? Разве не прощает грешнику обиженный им, если грешник раскаивается и молит о прощении? Так неужели же Бог будет менее милосерден, менее справедлив? А ты, действительно ли ты чувствуешь раскаяние? Загляни в свое сердце, ответь, о ком ты более сожалеешь: о себе или о тех, кто пострадал от тебя?"
Внимая этим словам, я вдруг понял, что нет еще во мне истинного раскаяния. Я всего лишь страдал. Я всего лишь любил и тосковал. Затем снова заговорила моя любимая, обращаясь ко мне: "Если ты здесь, если ты слышишь меня, напиши хотя бы слово моей рукой, чтобы я знала, что ты жив и все еще думаешь обо мне".
Мое сердце так подпрыгнуло, что у меня перехватило дыхание. Я приблизился к ней, чтобы попытаться, если смогу, двинуть ее рукой, коснуться ее. Но между нами встал высокий дух, мне пришлось отойти назад. Потом он обратился ко мне: "Передай мне свои слова, и я вместо тебя напишу их ее рукой. Я сделаю это ради нее и ради любви, которую она питает к тебе".
Огромная волна радости захлестнула меня от его слов, мне захотелось схватить его рук и поцеловать ее, но я не мог этого сделать. При малейшем прикосновении к нему мои руки опалил исходивший от него ослепительны свет, и я склонился перед ним, решив, что он — один из ангелов.
И вновь послышался голос моей любимой: "Здесь ли ты, мой милый друг?"
Я ответил: "Да" и увидел, как дух коснулся ее руки и написал слово "да". Ее рука двигалась медленно и неуверенно, как рука ребенка, который только учится писать. Ах! Как ослепительно она улыбалась, не переставая задавать мне вопросы! И, как и прежде, ее рука послушно выводила на бумаге мои ответы. Она спросила, нет ли у меня какого-либо желания, которое он могла бы для меня исполнить? ответил: "Нет! Не сейчас. Сейчас я предпочел бы уйти и не терзать тебя своим присутствием. Лучше, если бы ты забыла меня".
Говоря это, я испытывал в своем сердце такую боль, такую горечь! И, ах! как сладок был для меня ее ответ, как глубоко затронули мою душу ее слова: "Не говори так! Я по-прежнему и навсегда остаюсь твоим самым верным и самым близким другом, как и раньше. С тех пор как ты умер, у меня не было иной мысли, кроме той, чтобы найти тебя и снова говорить с тобой".
И я ответил, обращаясь к ней: "Это было также и моим единственным желанием!"
Потом она спросила, приду ли я еще раз, и я ответил: "Да!" Ведь ради нее я пошел бы куда угодно! Ради нее я сделал бы все, что угодно! Затем светлый дух сказал, что она не будет больше писать в этот раз. Это же он вывел её рукой и велел ей отдохнуть.
Я снова почувствовал, что меня влечет назад к моей могиле, к моему бренному телу на темном кладбище, но не было уже того безысходного чувства отчаяния. Несмотря ни на что, искра надежды зажглась в моем сердце, и я знал, что вновь увижу ее и вновь буду с ней говорить.
Внезапно я обнаружил, что мое одиночество закончилось. Те два духа, ее братья, последовали за мной и начали говорить. Я не буду подробно пересказывать их слова. Достаточно сказать, что они напомнили мне, как широка пропасть между мною и их сестрой, и спросили меня, неужели я действительно хочу омрачить ее молодую жизнь своим присутствием. Если бы я оставил ее сейчас, она со временем забыла бы меня, привыкнув думать обо мне как о давно ушедшем дорогом друге. Она сохранила бы обо мне нежнейшие воспоминания, и, конечно же, если я действительно люблю её, я не пожелаю, чтобы она из-за меня с молодых лет влачила жизнь в одиночестве, всем покинутая.
Я ответил, что люблю ее, что разлука с ней для меня невыносима, как невыносима и мысль о том, что кто-то другой любил бы ее так, как люблю ее я.
Потом они заговорили обо мне, о моем прошлом, о том, что я не смею даже помыслить о том, чтобы связать себя с ее чистой жизнью, пусть даже мистическим образом, на что я как раз и надеялся! Как я мог питать надежду встретиться с ней после ее смерти? Ее будущая обитель — сфера света, которая вряд ли когда-либо будет мне доступна. И не лучшим ли, не более благородным ли доказательством моей любви было бы позволить ей забыть меня и дать ей возможность испытать счастье, чем питать надеждой любовь, которая не принесет ей ничего, кроме горя?
Я робко возразил, что, по моему мнению, она любит меня. Они сказали: "Да, она любит тебя, так как в своем воображении она возвеличила твой образ и в своей невинности нарисовала твой портрет идеальным. Неужели ты думаешь, что, узнав о тебе все, она будет все еще любить тебя? Не отшатнется ли она от тебя в ужасе? Расскажи ей правду, дай ей возможность выбрать твое присутствие добровольно, и ты совершишь благородный поступок, ты явишь истинную любовь, не обманывая ее и не пытаясь связать ее с таким существом, как ты. Если ты ее действительно любишь, думай не только о себе самом, подумай о ней, о ее благополучии и о том, как сделать ее счастливой".
В этот момент моя надежда окончательно умерла, моя плова поникла под гнетом стыда и муки, ведь я знал, что являюсь воплощением порока, что я недостоин ее, и я увидел, словно в зеркале, какой могла бы быть ее жизнь, если бы не было меня. Она могла бы еще познать счастье с другим человеком, более достойным, чем я, в то время как моя любовь могла принести ей одну лишь печаль. Впервые в жизни я почувствовал, что счастье другого человека для меня важнее собственного счастья. Я так любил ее и так хотел видеть се счастливой, что обратился к ним и сказал: "Тогда пусть будет так. Расскажите ей правду, и пусть она на прощание скажет мне одно лишь ласковое слово, и я уйду от нее и не буду больше омрачать жизнь ее своей тенью". Итак, мы вернулись к ней, и я увидел ее спящей с печатью страдания на лице, страдания обо мне. Я взмолился, чтобы они позволили мне коснуться ее первым и последним поцелуем. Но они сказали, нет, это невозможно, ибо мое прикосновение окончательно оборвет нить ее жизни.
Затем они разбудили ее и заставили записать их слова, а я стоял рядом и слушал, и каждое слово было словно гвоздь, заколоченный в гроб, в котором была окончательно похоронена моя надежда. Она писала, словно во сне, пока не закончился постыдный рассказ о моей жизни. Мне осталось только сообщить ей, что между нами все кончено и она свободна от моего нечистого присутствия и моей своекорыстной любви. Я сказал ей — прощай! Эти слова упали каплями крови прямо из моего сердца и ледяной стужей опалили и сокрушили ее сердце. Потом я повернулся и покинул ее — не помню как — но, уходя, я почувствовал, что веревка, привязывавшая меня к моей могиле и моему бренному телу, ослабла. Я был свободен... свободен, чтобы идти куда хочу... одинокий и всеми оставленный!
И что же потом? О, горе! Я пишу эти слова, и слезы благодарности застилают мои глаза, и я пересиливаю себя, чтобы продолжать писать! Далее случилось, что та, которую мы считали слабой и хрупкой, та, за которую мы собирались принять решение, позвала меня назад силой любви, сметающей на своем пути все преграды. Она звала меня к себе. Она сказала, что никогда не откажется от меня, так как я люблю ее. "Давай забудем прошлое. Даже если ты в самых недрах ада, я все равно буду любить тебя, стремиться к тебе по праву — по праву моей люби, — чтобы помогать тебе, утешать и ублажать тебя, пока Бог в Своём великодушии не простит тебе прошлые грехи и не возвысит снова". И я пал на землю, рыдая так, как только может рыдать человек с сильной волей, когда его сердце, измученное, разорванное на части и оцепеневшее, внезапно чувствует прикосновение нежной и любящей руки и находит облегчение в потоке слез.
Вернувшись к любимой, я опустился перед ней на колени и, хотя мне не позволили коснуться ее, спокойный и прекрасный дух-хранитель шепнул ей, что ее мольба услышана, и что скоро она сама поведет меня к свету. И тогда я покинул мою любимую, но, уходя, увидел, как белая фигура ангела склонилась над ней, чтобы укрепить и утешить ту, которая сама была подобна ангелу света. Я оставил ее с упомянутыми духами, а сам направился бродить в ожидании, когда она призовет меня к себе снова.
Моя любимая проснулась на следующий день после короткого тревожного сна, в который погрузили ее излучающие свет духи, и отправилась навестить доброго и праведного человека, которого она встретила, когда металась в попытках разыскать меня даже за порогом могилы.
Она сказала себе, что, если правда все, что говорят о таких людях, спиритуалистах, она с их помощью сможет поговорить со мной. По совету тех, кто ее окружал, она нашла этого человека, который был известен как врачеватель и медиум. И он ей сказал, что если она действительно этого желает, то может сама записывать послания от так называемого мертвого.
Обо всем этом я узнал гораздо позднее. В то время я мог только почувствовать призывный голос той, чья власть надо мной была неизмеримо велика, и, послушный ей, я обнаружил, что стою в какой-то слабо освещенной комнате. Я говорю, что освещение было слабым, так как окружающая темнота смягчалась лишь светом, исходившим от моей любимой, которая сияла как звезда.
Именно к тому благочестивому человеку, о котором я говорил, она и отправилась, и именно ее голос, обращенный к нему, привлек меня. Она рассказала ему о том, что произошло прошлой ночью, как она любит меня и с какой радостью она отдала бы свою жизнь, если бы этим смогла, утешить меня и помочь мне. А этот человек обращался к ней с такой добротой, что я от всего сердца был ему благодарен и храню благодарность до сих пор. Он подарил мне огромную надежду. Он говорил моей любимой, что, хотя узы, связывающие бренное тело с землей, разрываются со смертью, я волен любить ее, так же как и она вольна платить мне любовью, и никто лучше нее не сможет помочь мне подняться, ведь ее любовь, как ничто иное, может дать мне утешение и надежду и скрасить мой покаянный путь. И кто, как не она, имеет на это полное право, ведь моя любовь к ней чиста и неподдельна, а ее любовь ко мне — сильнее смерти, поскольку она переступила порог жизни. Этот человек был сама доброта, он помог мне поговорить с ней, объяснить ей многие вещи, которые я не смог объяснить накануне, когда мое сердце страдало от уязвленного самолюбия. Он помог найти оправдание моему прошлому, хотя я понимал, что ничто не может служить оправданием для совершенных мной грехов. Он предоставил мне возможность сказать ей, что, несмотря на мои прошлые злодеяния, она была для меня священна, что я любил ее так, как никого на свете. Он успокоил и поддержал ее своей добротой, и за это я был благодарен ему еще больше, чем за его помощь мне. И когда она наконец ушла от него и я проводил ее до ее дома, в наших сердцах светился луч надежды.
Когда мы пришли к ней, я обнаружил, что два ее брата-духа и еще другие, которым она была дорога, воздвигли вокруг нее стену, сквозь которую я был не в силах проникнуть и, хотя я находился неподалеку от нее, приблизиться к ней не мог. Я решил вернуться к тому доброму человеку и просить у него помощи.
Я вернулся к нему на крыльях желания, ибо очень скоро оказался у него. Он тут же узнал о моем присутствии и, как это ни странно, понял многое, хотя и не все, из того, что я говорил ему. Он понял смысл того, что я хотел сказать, и в свою очередь поведал мне многое, о чем я умолчу, поскольку это касается только меня. Он уверил меня, что, если я вооружусь терпением, со временем все будет хорошо, И хотя родные моей любимой возводят вокруг нее духовную стену, она силой своей воли будет всегда притягивать меня к себе и никакие стены не будут преградой для ее любви. Если я буду изучать духовные принципы и работать над собой, пропасть между нами исчезнет. Успокоенный, я ушел от него и побрел дальше, сам не зная куда.
Я смутно чувствовал, что в темноте меня окружают существа, подобные мне самому, но едва мог видеть их. Я ощущал себя таким потерянным и одиноким, что подумал о возвращении к своей, могиле, и силой мысли вскоре оказался там.
Цветы, принесенные моей любимой, уже завяли. Она не приходила два дня. После нашего разговора она, казалось, забыла о теле, погребенном в земле, и мне от этого было хорошо, этого я и хотел. Хорошо, что она забыла о мертвом теле и обратилась мыслями к живому духу.
Но даже увядшие, цветы говорили о ее любви, и я попытался поднять один из них, белую розу, чтобы унести ее с собой, но обнаружил, что не могу ни взять ее, ни даже прикоснуться к ней. Моя рука проходила сквозь розу, словно та была лишь отражением цветка.
Я направилс