В ХХ веке Русской Церкви пришлось столкнуться не просто с атеистической, но с воинствующе богоборческой властью. Религия сама по себе, с точки зрения большевиков, была явлением контрреволюционным, сколь бы ни были лояльны советской власти ее носители. «Новый мир», который собирались построить марксисты-ленинцы, никакой иной веры, кроме как в коммунизм, не предполагал. Отсюда вытекала неизбежность гонения с их стороны на религию вообще и на Православную Церковь в особенности.
Уже на второй день советской власти, 26 октября (по старому стилю) 1917 г., «Декретом о земле» все церковные и монастырские земли «со всем их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями» из распоряжения Церкви были изъяты[1]. Далее последовала целая серия декретов, так или иначе направленных против Церкви. Кульминацией революционного антицерковного законодательства стал декрет Совнаркома «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» от 23 января 1918 г. Этим декретом у Церкви не только отнималось право владеть собственностью, но и вообще она лишалась прав юридического лица, то есть de jure ее, как организации, больше не было. VIII отдел Наркомата юстиции, который должен был проводить в жизнь этот декрет, имел говорящее за себя название – «Ликвидационный». В программе РКП(б), принятой в марте 1919 г., прямо было прописано, что «по отношению к религии РКП не удовлетворяется декретированным уже отделением церкви от государства и школы от церкви». Свою цель РКП(б), согласно этой программе, видела в «полном отмирании религиозных предрассудков»[2]. Начальник VIII отдела НКЮ П. А. Красиков откровенно пояснял: «Мы, коммунисты, своей программой и всей своей политикой, выражающейся в советском законодательстве, намечаем единственный, в конечном счете, путь, как религии, так и всем ее агентам: это путь в архив истории»[3].
Главным орудием в борьбе с Церковью, однако, стали не советское законодательство и антирелигиозная пропаганда, а массовый террор. 25 октября 1917 г. большевики захватили власть в Петрограде, а уже 31 октября в Царском Селе красногвардейцами был расстрелян протоиерей Иоанн Кочуров – первый по времени новомученик Русской Церкви. 25 января 1918 г., в день взятия большевиками Киева, возле Киево-Печерской лавры был убит старейший иерарх Русской Православной Церкви, почетный председатель проходившего тогда Поместного Собора, митрополит Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский). Большевики официально открестились от этого убийства, но, очевидно, что, если оно и не было совершенно непосредственно ими, то стало результатом поощряемого новой властью революционного насилия.
С осени 1918 г. советская власть уже открыто перешла к политике «Красного террора». В издававшемся тогда «Еженедельнике ЧК» регулярно публиковались длинные списки расстрелянных заложников, среди которых видное место занимали представители Церкви. Так, например, в октябре 1918 г. буднично сообщалось о расстреле Нижегородской ГубЧК 41 человека «из вражеского лагеря». Список начинался так: «1. Августин, архимандрит; 2. Орловский, Николай Васильевич, протоиерей»[4]. Общее число жертв среди духовенства, монашествующих и активных мирян быстро пошло сначала на десятки, затем на сотни, а к концу гражданской войны – уже на тысячи (оценивается историками от четырех до пятнадцати тысяч человек[5]). Одних только православных архиереев за 1918–1922 гг. было казнено более двадцати – примерно каждый седьмой.
Победа в гражданской войне, казалось бы, должна была побудить большевиков прекратить антицерковный террор, поскольку прежний предлог для него – поддержка (действительная или мнимая) духовенством Белого движения – становился неактуальным. Но Церковь продолжала восприниматься марксистами как враг, и война против нее была продолжена. Поводом для этого стала кампания изъятия церковных ценностей, якобы для спасения голодающих. Русская Церковь с лета 1921 г., как только стали поступать сведения о массовом голоде, развернула самую активную деятельность по оказанию помощи страждущим. Патриарх Тихон готов был благословить и передачу церковных ценностей (сдерживало то, что не было ни малейшей уверенности в их дальнейшем использовании большевиками действительно для закупки хлеба), но был категорически против насильственного изъятия из храмов священных предметов, предназначенных исключительно для богослужебных целей (евхаристических сосудов, в первую очередь). Когда же в феврале 1922 г. правительство все-таки встало на путь такого принудительного изъятия, святитель Тихон справедливо охарактеризовал развернутую кампанию как святотатство [6].
Правдивое слово Патриарха взбесило большевиков. Ленин, уже совсем больной, никак не мог обуздать свою патологическую кровожадность в отношении Церкви и писал в марте 1922 г. в секретном письме членам Политбюро: «Изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать»[7]. О помощи голодающим в письме Ленина не было ни слова: кампания была направлена не на спасение их от голода, а на уничтожение Церкви.
Венцом кампании должен был стать показательный судебный процесс над Патриархом Тихоном и его последующий расстрел, однако этого не произошло. Борьба за международное признание и начатая новая экономическая политика (нэп), предусматривавшая определенную внутреннюю либерализацию, побудили большевистское руководство, в котором все более значимой становилась роль И. В. Сталина, отложить проведение в жизнь ленинских людоедских установок на потом. Из этого, конечно, не следует, что Сталин был настроен по отношению к Церкви более мягко. В сентябре 1927 г. в опубликованной в советских газетах «Беседе с первой американской рабочей делегацией» он весьма откровенно заявил: «Партия не может быть нейтральной в отношении носителей религиозных предрассудков, в отношении реакционного духовенства, отравляющего сознание трудящихся масс. Подавили ли мы реакционное духовенство? Да, подавили. Беда только в том, что оно еще не вполне ликвидировано»[8].
Действительно, вопреки установкам Ленина и пожеланиям Сталина, после расстрела в августе 1922 г. группы петроградских церковных деятелей во главе со священномучеником митрополитом Вениамином казни духовенства (во всяком случае, епископов) на несколько лет приостановились. Но это не означало прекращения антицерковных репрессий как таковых. Активнее стала практиковаться высылка духовенства, в том числе без всякого суда и следствия, в административном порядке. С 1923 г. началась эпоха Соловецкого лагеря особого назначения, среди заключенных которого «церковники» занимали заметное место (только лишь православных архиереев в нем единовременно бывало по двадцать и более человек). С конца же 1920-х гг. чаемая Сталиным ликвидация «реакционного духовенства» стала вновь набирать обороты, расстрелы служителей Церкви возобновились.
В период же относительного ослабления террора в 1920-е гг. в число важнейших направлений борьбы в Церковью вошла секретная деятельность органов ГПУ-ОГПУ, направленная на ее дискредитацию и разложение изнутри. План по осуществлению в Православной Церкви масштабного раскола возник весной 1922 г. Автором его был Л. Д. Троцкий, который предложил Политбюро «повалить контрреволюционную часть церковников, в руках коих фактическое управление церковью», с помощью соглашательского «сменовеховского» духовенства, которое, в свою очередь, надлежало рассматривать как «опаснейшего врага завтрешнего дня»[9]. Политбюро это план уничтожения Церкви в два захода поддержало, результатом чего стало возникновение обновленческого раскола в Русской Церкви в мае 1922 г.
Обновленцам отводилась роль откровенных предателей Церкви, замаранных кровью своих собратьев. Они с такой ролью были согласны. В уставе так называемой «Живой Церкви» как средство «совершенного освобождения церкви от политики» прямо была прописана «борьба с контрреволюционными элементами в церкви»[10]. Или еще более выразительно: «Ликвидация контрреволюционных элементов в церкви, независимо от того, под каким флагом бы они не выступали»[11]. Поиск «контрреволюционеров» в Церкви и выдача их на расправу богоборческой власти были главным содержанием деятельности обновленцев. Также в их задачу входило публичное осуждение тех «контрреволюционеров», которых власть выявляла сама. Ярчайшим примером такой деятельности является постановление обновленческого «Высшего Церковного Управления», принятое в июле 1922 г., на следующий день после вынесения смертного приговора священномученику Вениамину: «Бывшего петроградского митрополита Вениамина (Казанского), изобличенного в измене своему архипастырскому долгу […] лишить священного сана и монашества». Далее тем же постановлением «лишались сана» и другие осужденные с ним на смерть священнослужители, а миряне «отлучались» от Церкви[12]. Вся Русская Православная Церковь при этом знала и понимала, что митрополит Вениамин – святой человек, совершенно неповинный в тех политических преступлениях, за которые он был осужден на смерть, а обновленцы совершают откровенно иудино дело.
В мае 1923 г., в преддверии ожидавшегося процесса над Патриархом Тихоном, обновленцами на проведенном ими лжесоборе было вынесено аналогичное постановление и в отношении Предстоятеля Русской Церкви. Даже у самих сотрудников ГПУ обновленцы вызывали чувство брезгливости. «Истинные ревнители православия к ним не идут, – говорилось в обзоре ГПУ, подготовленном для высшего партийно-советского руководства в августе 1922 г., – среди них последний сброд, не имеющий авторитета среди верующей массы»[13]. Патриарх Тихон и оставшиеся ему верными архиереи и священники («тихоновцы») воспринимались верующими совсем по-другому. Обновленческие храмы приходили в запустение, «тихоновские» были переполнены.
Протесты извне и опасность обострения внутренней обстановки в стране вынудили большевистское руководство отказаться от показного судилища над Патриархом, хотя к нему всё было готово. Не решившись в 1923 г. казнить Патриарха, власть попыталась дискредитировать его в глазах верующих через навязывание ему просоветской политики. Позицию Патриарха Тихона нельзя было назвать бескомпромиссной, но от готовности служить большевистской власти, как это делали обновленцы, он был далек. «Российская Православная Церковь, – писал он в июле 1923 г., – аполитична и не желает отныне быть ни “белой”, ни “красной” Церковью. Она должна быть и будет Единою, Соборною, Апостольскою Церковью, и всякие попытки, с чьей бы стороны они ни исходили, ввергнуть Церковь в политическую борьбу должны быть отвергнуты и осуждены»[14]. Такая позиция Патриарха Тихона, вполне разделяемая большинством православных епископов, категорически не устраивала ОГПУ. Власти нужна была именно «красная» Церковь. Давление на Патриарха усиливалось, и только смерть в день Благовещения 1925 г. избавила его от нового ареста[15].
Преемник Патриарха Тихона Патриарший Местоблюститель митрополит Крутицкий Петр (Полянский) также твердо стоял на позиции, что контрреволюция – это не грех, и не дело Церкви с ней бороться. Власть требовала от него церковного осуждения русского зарубежного епископата за антисоветскую деятельность, но Местоблюститель не пошел даже на формальное увольнение его главы – митрополита Антония (Храповицкого) с Киевской кафедры, которую тот номинально занимал (хотя уже давно в Киеве не был). Такая непреклонная линия поведения митрополита Петра привела тому, что он лишь восемь месяцев из своего местоблюстительста провел на свободе и уже в декабре 1925 г. был арестован, оставаясь, тем не менее, каноническим главой Русской Православной Церкви. Местоблюстителю предлагали свободу в обмен на секретное сотрудничество с госбезопасностью. На это он ответил председателю ОГПУ В. Р. Менжинскому, что подобного рода занятия несовместимы с его званием и несходны его натуре[16]. Патриаршего Местоблюстителя содержали в подвальных одиночных камерах, так что он годами не видел солнца, но даже это не могло его сломить. В октябре 1937 г. священномученик Петр был расстрелян в Верхнеуральском политизоляторе. К тому моменту никто, кроме его истязателей-богорцев, не знал, где он находился, но для Церкви тот факт, что во главе ее стоит великий исповедник, имел огромное духовное значение.
После ареста митрополита Петра, в соответствии с его распоряжением, Московскую Патриархию временно возглавил в должности Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополит Нижегородский Сергий (Страгородский). Вслед за митрополитом Петром он продолжил отстаивать аполитичный курс Патриарха Тихона. В июне 1926 г. Заместитель публично заявил, что не может «взять на себя функции экзекуторские и применять церковные кары для отмщения». Раскрывая это заявление, он в частности писал, что «обрушиться на заграничное духовенство за его неверность Советскому Союзу какими-нибудь церковными наказаниями было бы ни с чем несообразно и давало бы только лишний повод говорить о принуждении к тому Советской властью»[17]. Такое ревностное оберегание Церкви от втягивания ее в пробольшевистскую политику не могло не привлекать к митрополиту Сергию симпатий в церковных кругах, но оно же фактически предрешало его арест в случае упорства. Заместитель Местоблюстителя в 1926 г. следовал преобладающему настроению православного епископата: Церковь не отказывает власти в гражданской лояльности, но при этом должна сохранять свою внутреннюю свободу. При этом митрополит Сергий готов был продолжать поиск компромисса с властью. Целью власти, однако, было не найти с Православной Церковью компромисс, а как можно сильнее ее дискредитировать и подчинить своему полному контролю.
После года следования аполитичной линии Патриарха Тихона и митрополита Петра митрополит Сергий, пробыв четыре месяца в заключении, принял условия ОГПУ и стал проводить от лица Московской Патриархии уже вполне просоветскую политику. Выражением нового курса стала его декларация от 29 июля 1927 г., в которой заявлялось: «Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное Варшавскому, сознается нами как удар, направленный в нас»[18]. «Варшавское убийство» – убийство юным русским патриотом Б. С. Ковердой полпреда СССР в Польше П. Л. Войкова – одного из организаторов расправы над Царской семьей в 1918 г. в Екатеринбурге. От прежней церковной аполитичности не оставалось и следа, враги советской власти, по сути дела, приравнивались к врагам Русской Церкви.
Трагичным для митрополита Сергия было то, что его уступчивость власти, сильно уронившая авторитет Московской Патриархии, нисколько не уберегла Церковь от новых репрессий. Напротив, гонения на Церковь с 1927 г. усилились многократно, что хорошо видно из собранной в ПСТГУ статистики. Если принять число арестов в 1926 г. за единицу, то в 1927 г. этот показатель равен 1,8, в 1928-м – 2,6, в 1929-м – 9, в 1930-м – 21,7, то есть в каждый следующий год он удваивался или даже утраивался[19]. Если в 1927 г. еще можно было надеяться на перемены к лучшему в положении Церкви в СССР, то спустя два года уже было ясно, что власть твердо взяла курс на ее полную ликвидацию.
1929-й вошел в историю страны как «год великого перелома». Сталин подавил всех не согласных с ним внутри партии и добился абсолютной власти. Был окончательно свернут нэп и взят курс на сплошную коллективизацию, которая подразумевала не только насильственный сгон крестьян в колхозы, но и ликвидацию всех «антисоветских элементов» на селе, в число которых попадал и весь церковный актив. Причем власть все меньше обращала внимание на различия среди религиозных групп. Обновленцы и другие раскольники утрачивали свое привилегированное положение, против них также стали применяться массовые репрессии. Общее же число арестованных за веру в период коллективизации существенно превзошло число репрессированных в годы гражданской войны (по оценке профессора Н. Е. Емельянова – троекратно[20]).
Своего высшего пика гонения на Церковь достигли в 1937–1938 гг., причем этому предшествовало кажущееся улучшение положения «служителей культа». 5 декабря 1936 г. в СССР была принята новая («Сталинская») конституция, которая впервые уравняла советских граждан независимо от их сословной принадлежности. На 12 декабря 1937 г. были назначены первые всеобщие выборы в советы, в том числе и в Верховный, в которых должны были принять участие и «церковники», и «кулаки», и вообще все «бывшие люди». Уверенности, что все они будут голосовать за выдвинутых ВКП(б) кандидатов, у власти не было. Проблему решили по-большевистски: потенциальные оппозиционеры, хотя и получили право голоса, до выборов просто не должны были дожить. Конечно, дело было не только в выборах: явным образом приближалась новая мировая война, и, по мысли сталинского руководства, для недопущения возникновения внутреннего фронта в стране надлежало уничтожить пресловутую «пятую колонну». Началась подготовка масштабной кампании репрессий – «Большого террора». Кампания не должна была обойти стороной и уже репрессированных «контрреволюционеров», находившихся в многоразличных местах лишения свободы.
30 июля 1937 г. наркомом внутренних дел Н. И. Ежовым был подписан оперативный приказ № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов». «Перед органами государственной безопасности, – писал сталинский нарком, – стоит задача самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства»[21]. В соответствии с этим Ежов приказывал начать с 5 августа 1937 г. репрессивную операцию и закончить ее в четырехмесячный срок (то есть аккуратно к предстоящим выборам в советы). В перечне «контингентов, подлежащих репрессии», были указаны «наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках и колониях и продолжают вести там активную антисоветскую подрывную работу». «Все наиболее враждебные из перечисленных выше элементов» подлежали «немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках, – расстрелу»[22]. «Менее враждебные» приговаривались к 8–10 годам лагерей.
Масштаб гонений на Русскую Церковь можно проиллюстрировать следующим фактом. В начале 1937 г. для митрополита Ленинградского Алексия (Симанского) был составлен список подведомственного ему духовенства. К тому времени Ленинградская епархия значительно расширилась и вобрала в себя епархии Псковскую, Новгородскую, Боровичскую, Череповецкую, Олонецкую – почти весь Северо-Запад РСФСР. В список митрополита Алексия было включено 1270 человек. Судьбу большей части этих клириков исследователи и публикаторы списка – А. А. Бовкало и А. К. Галкин – смогли установить. Они выяснили, что расстреляно из них было не менее 804 человек, что составляет 63% от общего числа и 80% от числа тех, чьи биографии оказалось возможным проследить. Лишь 26 клириков из 1270, то есть 2%, продолжали совершать богослужение без перерыва[23]. При этом следует учесть, что в список митрополита Алексия попало только легально служившее в начале 1937 г. духовенство. Те, кто находился в тюрьмах и лагерях, в список включены не были, а они в годы «Большого террора» также составили значительную часть контингента расстрелянных. Кроме того, следует заметить, что в ведении митрополита Алексия тогда оставалась наиболее лояльная к советской власти часть духовенства Патриаршей Церкви. По подсчетам М. В. Шкаровского до 25% духовенства Ленинградской епархии ушло в конце 1920-х – 1930-е гг. в «иосифлянскую» оппозицию, не принявшую просоветский курс Московской Патриархии[24]. Репрессии в отношении «иосифлян» начались еще в конце 1920-х гг. и были, во всяком случае, не менее жестокими, чем в отношении «сергиан». Можно предположить, что вычисленный А. А. Бовкало и А. К. Галкиным процент расстрелянных священнослужителей Ленинградской епархии (от 63 до 80) характерен и для других епархий Русской Церкви в СССР, поскольку установки органов НКВД на репрессии «церковников» были во всех областях сходными.
«В связи с ростом контрреволюционной активности церковников и сектантов, – отчитывался перед Сталиным Ежов, – нами, в последнее время, по этим элементам нанесен значительный оперативный удар. Всего в августе-ноябре 1937 г. арестовано 31359 церковников и сектантов; из них:
Митрополитов и епископов 166
попов 9116
монахов 2173
церковно-сектантского кулацкого актива 19904
Из этого количества осуждено к ВМН 13671
В том числе:
епископов 81
попов 4629
монахов 934
церковно-сектантского кулацкого актива 7004»[25].
Здесь следует заметить, что, с одной стороны, в указанные Ежовым числа репрессированных «церковников» вошли и обновленцы, и представители других расколов, но, с другой, – что это данные только за четыре месяца. За весь 1937 г., по данным НКВД, было арестовано 33382 «служителя религиозного культа» (очевидно, сюда вошли не только православные священнослужители, но в основном – именно они), вместе с «сектантами» эта цифра возрастала до 37331. В 1938 г. за «церковно-сектантскую контрреволюцию» было арестовано 13438 человек[26]. При этом, если в 1937 г. от общего числа приговоров 44% были к высшей мере наказания, то в 1938 г. процент приговоров к расстрелу возрос до 59[27].
Приведенные цифры отнюдь не исчерпывающие: гонения не 1937 г. начались и не в 1938-м закончились. В более широком диапазоне, за период 1929–1952 гг., по данным той же статистики НКВД, количество репрессированных «церковников и сектантов» исчисляется 77408[28]. За более ранний период органы госбезопасности сами не смогли подсчитать число арестованных «церковников», но очевидно, что счет шел на многие тысячи. В базе данных «За Христа пострадавшие» Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета собраны сведения примерно о 35000 человек, подвергшихся гонениям за православную веру в ленинско-сталинский период; из них более 15000 священнослужителей, около 4300 монахов и монахинь, более 500 послушников и послушниц, более 1000 псаломщиков. Конечно, сведения о пострадавших, собранные ПСТГУ, еще весьма далеки от полноты. Простое сопоставление этих сведений с неполными данными НКВД о количестве арестованных «служителей культа» дает основание предполагать, что число персоналий в базе данных «За Христа пострадавшие» может утроиться и превысить 100000 человек. Некоторые же авторы считают, что число пострадавших за веру существенно выше[29].
В итоге «Большого террора» Православная Церковь и другие религиозные организации в СССР были практически полностью разгромлены. К началу Второй мировой войны на всей территории СССР на кафедрах осталось всего четыре православных архиерея (из более чем двухсот пятидесяти). Из примерно 50000 храмов, бывших у Русской Православной Церкви до революции, к концу 1930-х незакрытыми оставалось несколько сот (официально – несколько тысяч, но в большинстве из них служб не было, поскольку из-за террора некому было служить). «В результате наших оперативных мероприятий, – отчитывался Ежов перед Сталиным в конце 1937 г., – почти полностью ликвидирован епископат православной церкви, что в значительной степени ослабило и дезорганизовало церковь»[30].
Сталин и Ежов не понимали, что уничтожая епископат, священство, монашество и вообще «церковников», они все равно не смогут искоренить Церковь как Богочеловеческий организм. Физическое уничтожение земной составляющей Церкви преумножало, как никогда, Церковь Небесную. Несломленные духовно новомученики и исповедники Российские во главе со святыми Патриархом Тихоном и митрополитом Петром вдохновляли на стояние в истине и тысячи других подвижников. А имея перед глазами такой сонм святых, и миллионы простых верующих в России хранили верность Православию. Несмотря на все усилия богоборцев, России, как показала Всесоюзная перепись населения, проведенная в январе 1937 г., было далеко до того, чтобы стать атеистической страной. По инициативе Сталина в вопросы переписи был внесен вопрос об отношении к религии. Несмотря на слухи о том, что «всех, кто записался верующим, должны забрать», неверующими себя поименовали лишь 42% от общего числа опрошенных. Примерно столько же назвали себя православными. Остальные 16% пришлись на другие конфессии и сумевших уклониться от ответа[31].
Таким образом, большинство населения открыто засвидетельствовало неприятие богоборческой идеологии большевиков. Надо полагать, это стало одной из причин того, что начавшийся через несколько месяцев «Большой террор» с особой жестокостью был обрушен на Церковь. Однако, как писал в 1930 г. митрополит Иосиф (Петровых), «смерть мучеников за Церковь есть победа над насилием, а не поражение»[32]. В конечном итоге, богоборческий советский режим пал, а Церковь в России не просто выстояла, но и украсилась таким сонмом святых, какого не имеет ни одна другая Поместная Церковь[33].
[1] Известия ЦИК. 1917. 28 окт.
[2] Цит. по: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. 1. М., 1954. С. 420–421.
[3]Известия ВЦИК. 1919. 14 дек.
[4] Еженедельник Чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией. 1918. 27 окт. № 6. С. 26.
[5] См.: Леонов С. В. Репрессии против Русской Православной Церкви в период Октябрьской революции: некоторые проблемы историографии // XXIII Ежегодная Богословская конференция ПСТГУ. М., 2013. С. 183.
[6] Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти, 1917–1943 / Сост. М. Е. Губонин. М., 1994. С. 190.
[7] Цит. по: Архивы Кремля. Политбюро и Церковь: 1922–1925 гг. В 2 кн. / Подгот. изд. Н. Н. Покровского и С. Г. Петрова. Кн. 1. Новосибирск – М., 1997. С. 141–143.
[8] Известия ЦИК. 1927. 15 сент. Во время самой беседы с американской делегацией, как следует из ее стенограммы, Сталин слов о ликвидации «реакционного духовенства» не произносил и вставил их позднее, когда редактировал текст для печати (См.: Курляндский И. А. Сталин, власть, религия. М., 2011. С. 253).
[9] Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. Кн. 1. С. 162–163.
[10] Живая Церковь. 1922. 1–15 сент. № 8–9. С. 20.
[11] Живая Церковь: Орган Киевской группы «Живая Церковь». 1922. 1 дек. № 1. С. 3.
[12] Живая Церковь. 1922. 1–15 авг. № 6–7. С. 12.
[13] «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране (1922–1934 гг.). Т. 1: 1922–1923 гг. М., 2001. Ч. 1. С. 217.
[14] Акты Святейшего Тихона… С. 287.
[15] См.: Сафонов Д. В. В последние годы жизни Патриарха Тихона против него готовился новый судебный процесс // Церковь в истории России. Сборник 6. М., 2005. С. 218–243.
[16] Акты Святейшего Тихона… С. 883.
[17] Там же. С. 474.
[18] Известия ЦИК СССР и ВЦИК. 1927. 19 авг.
[19] См.: https://pstbi.ru/bin/code.exe/frames/m/ind_oem.html/charset/ans.
[20] См.: Емельянов Н. Е. Оценка статистики гонений на Русскую Православную Церковь с 1917 по 1952 гг. (по данным на январь 1999 г.) // Богословский сборник. 1999. Вып. 3. С. 267–269.
[21] Цит. по: Бутовский полигон. 1937–1938 гг. Книга памяти жертв политических репрессий. М., 1997. С. 349.
[22] Там же. С. 349–350.
[23] См.: Алфавитный список клира Ленинградской области на 1 мая 1937 г. / Публ. А. А. Бовкало и А. К. Галкина. СПб., 2014. С. 7–9.
[24] См.: Шкаровский М. В. Иосифлянство: течение в Русской Православной Церкви. СПб., 1999. С. 19.
[25] Цит. по: Хаустов В., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936–1938 гг. М., 2010. С. 407–408.
[26] См.: Мозохин О. Б. Право на репрессии. Внесудебные полномочия органов государственной безопасности. Статистические сведения о деятельности ВЧК–ОГПУ–НКВД–МГБ (1918–1953). М., 2011. С. 461, 465.
[27] См.: Там же. С. 458, 462.
[28] См.: Там же. С. 738–740.
[29] Создатель базы данных «За Христа пострадавшие» профессор Н. Е. Емельянов полагал, что за веру от советской власти подверглись репрессиям от полумиллиона до миллиона человек(Емельянов Н. Е. Оценка статистики гонений на Русскую Православную Церковь с 1917 по 1952 гг. С. 264). В современной литературе, в том числе и достаточно авторитетной, со ссылкой на правительственную Комиссию по реабилитации жертв политических репрессий приводятся цифры, согласно которым только за время «Большого террора» 1937–1938 гг. было арестовано более 160000 священно- и церковнослужителей, из которых более 100000 были расстреляны (Дамаскин (Орловский), игум. Гонения на Русскую Православную Церковь в советский период // Православная Энциклопедия. Русская Православная Церковь. С. 186). При этом дается ссылка на книгу председателя этой Комиссии А. Н. Яковлева «По мощам и елей» (М., 1995). Книга эта, однако, не является официальным изданием, сам автор определяет ее жанр как «исповедь» (с. 5) Цифры репрессированного духовенства приведены самим Яковлевым без каких-либо ссылок на источники (с. 94–95). Есть основания полагать, что почерпнуты они автором не из документов, выявленных возглавляемой им Комиссией, а из публицистики 1990-х гг. Согласно Яковлеву и ссылающимся на него, получается, что только за 1937 г. расстреляно было больше духовенства Русской Церкви, чем было у нее в период ее наибольшего расцвета в начале ХХ века.
[30] Хаустов В., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936–1938 гг. С. 408.
[31] Всесоюзная перепись населения 1937 года: Общие итоги. Сборник документов и материалов / Сост. В. Б. Жиромская, Ю. А. Поляков. М., 2007. С. 16, 118–119.
[32] «Я иду только за Христом…»: Митрополит Иосиф (Петровых), 1930 год / Публ., вступл. и примеч. А. В. Мазырина // Богословский сборник. 2002. Вып. 9. С. 405.
[33] По данным официального сайта Московской Патриархии за 1989–2011 гг. к лику святых Русской Православной Церкви были причислены 1866 подвижников благочестия, в том числе 1776 новомучеников и исповедников Российских (https://www.patriarchia.ru/db/text/65980.html, дата обращения 30 июня 2015 г.).