Стоит заметить, что у сторонников евразийства несколько другое мнение об идентичности России. То, что она представляет собою часть Востока, превосходно покажут философы и историки-евразийцы (Г. Вернадский, Н. Трубецкой, Л. Карсавин, П. Савицкий, Г. Флоровский, А. Карташев). Пожалуй, мысль, в соответствии с которой судьба России связана не с Западом, а с Востоком, они довели до крайнего выражения. Так, Г. Вернадский показал, что исторический процесс стихиен. Он приводится в движение глубоко заложенными в нем и не зависящими от воли людей силами. Эти силы Л. Гумилев потом назовет пассионарностью. На территории Евразии развитие этой стихии имело несколько циклов. В основе каждого такого цикла оказывается очередная попытка вызвать к жизни государство, способное объединять многие этносы и народы, достичь единства евразийского мира. Первая такая попытка связана с возникновением скифской империи, в составе которой были и славяне. За ней следовали гуннская и монгольская империи, куда тоже входили славяне. Четвертая попытка достичь единства евразийского мира связана с историей российской империи, сохраняющей связи с Востоком и включающей в себя множество этносов, не имеющих отношения к христианскому миру.
Теория евразийцев - это важная веха в познании цивилизационной идентичности. Она свидетельствует о стремлении утвердить русскими не только свою самость, но и оппозиционность по отношению к Западу. Эта оппозиционность подчеркивалась близостью России к Азии. Так, евразийцы жестко формулировали: "Мы должны осознать себя евразийцами, чтобы осознать себя русскими. Сбросив татарское иго, мы должны сбросить и европейское иго".
Здесь важно констатировать, что в истории отечественной мысли у евразийцев были предшественники. Ведь это не евразийцы, а еще Ф. Достоевский сформулировал: "Русский не только европеец, но и азиат". Если уж цитировать пророка, то, может быть, стоит обратить внимание на следующую сказанную им фразу: "В грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход". Стремясь объяснить этот, столь странный для ХIХ в. вывод, Ф. Достоевский его прояснял: "Это стыд, что нас Европа сочтет азиатами, преследует нас уж чуть не два века. Но особенно этот стыд усилился в нас в нынешнем девятнадцатом веке… Этот ошибочный стыд наш, этот ошибочный наш взгляд на себя единственно как только на европейцев, а не азиатов (каковыми мы никогда не переставали пребывать), - этот стыд и этот ошибочный взгляд дорого, очень дорого стоили нам в эти два века, и мы поплатились за него и утратою духовной самостоятельности нашей, и неудачной европейской политикой нашей, и, наконец, деньгами, деньгами, которых бог знает сколько ушло у нас на то, чтобы доказать Европе, что мы только европейцы, а не азиаты".
Таким образом, можно констатировать, что сформулирована идея, которую евразийцы и подхватят. "А между тем Азия - да ведь это и впрямь может быть наш исход в нашем будущем, - опять восклицаю это. И если бы совершилось у нас хоть отчасти усвоение этой идеи - о, какой бы корень был тогда оздоровлен! Азия, азиатская наша Россия, - ведь это тоже наш больной корень, который не то что освежить, а совсем воскресить и пересоздать надо! Принцип, новый принцип, новый взгляд на дело - вот что необходимо".
Из сказанного следует: евразийцы вышли из "Дневника писателя" Ф. Достоевского. Так, например, Н. Трубецкой доказывал, что российская государственность складывалась под сильным давлением государственности, созданной Чингисханом. Это не было лишь внешним усвоением, оно было преображено собственными, и прежде всего ассимилированными византийскими традициями. Татарская государственная идея была трансформирована: "Потускневшие и выветрившиеся в процессе своего реального воплощения, но все еще сквозящие за монгольской государственностью, идеи Чингисхана вновь ожили, но уже в совершенно новой, неузнаваемой форме, получив христианско-византийское объяснение. В эти идеи русское сознание вложило всю силу того религиозного горения и национального самоутверждения, которыми отличалась духовная жизнь той эпохи; благодаря этому идея получила небывалую яркость и новизну и в таком виде стала русской".
Евразийцы обратили внимание на то, что в ситуации, когда русские могли раствориться в империи Чингисхана и потерять самостоятельность, они тем не менее не ассимилировались, не отатарились, не утратили своей самобытности. Более того, московские цари оказались последователями Чингисхана. Н. Трубецкой пишет: "Если из всех отдельных правителей обособившихся провинций монгольской империи только московские цари стали притязать на овладение всей территории некогда объединенной Чингисханом Евразии, если у одних этих московских царей оказалась не только внешняя, но и внутренняя сила для реального осуществления этого притязания и если, присваивая себе наследие Чингисхана, Россия, тем не менее, не утратила своей национальной индивидуальности, а, наоборот, утвердила ее, - то произошло это потому, что благодаря вышеописанному психологическому процессу только в одной России и идеи Чингисхана религиозно переродились и предстали в одновременной и подлинно специфически-русской форме. Именно сила горения русского религиозно-национального чувства переплавила северо-западный улус монгольской монархии в московское царство, в котором монгольский хан оказался замененным православным русским царем".
Вот в этой силе горения религиозно-национального чувства все дело. Когда продолжатель идеи евразийцев - Л. Гумилев анализирует евразийцев, он говорит, что в истории отношений России с татаро-монголами они не учли лишь одного - пассионарного фактора. ("Но главного в теории этногенеза - понятия пассионарности - они не знали").
Так ли это? Несмотря на невладение для интерпретации феномена духовного горения специальной терминологией, евразийцы все же это явление констатировали. Так, когда Н. Трубецкой говорит о горении религиозно-национального чувства, то, по существу, он имеет в виду тот же самый феномен пассионарности, не называя его термином, используемым Л. Гумилевым. Но именно это горение духа и способствовало тому, что уже не русские ходили на поклон к татарам, а сами татары приходили служить к русским князьям. Россия стала преемницей татарской государственности, способной объединять разные народы, в силу именно пассионарного подъема.
Вот почему русских часто называют скифами. Вот почему французские критики обнаружили в романе Л. Толстого скифство. И чем дальше, тем больше. Скифство переставало быть на положении бессознательного. Удивляться тут не приходится. Г. Вернадский констатирует в славянском этносе наличие иранской (скифской) крови. "Историческая подпочва русского государства создана была скифами". Тема скифства России приобретает особую значимость в связи с мыслью К. Ясперса по поводу того, что разгадка настоящего и будущего связана с тем, что произошло в доистории, в доосевое время. Это то, что мы и называем коллективным бессознательным.
Однако любопытно, что чем больше начинает привлекать Восток, тем очевидней оказывается стремление противостоять Западу. Бессознательное как оборотная сторона антизападных настроений присутствует у А. Белого, В. Хлебникова, Б. Лившица, поэта-символиста А. Добролюбова.