С пожеланием великого князя наместник не мог не считаться, однако, с ответом не торопился. Только через три месяца, 10-го января 1912 года, Воронцов-Дашков отправляет в Петербург ответ:
«Ваше императорское Высочество! В ответ на письмо от 24 сентября 1911 года за № 74 по возбужденному Отделением русского языка и словесности Императорской Академии Наук вопросу о сохранении для потомства в г. Пятигорске дома, где жил и умер М.Ю. Лермонтов, предположенного ныне его владельцем Георгиевским к продаже, имею честь сообщить Вашему императорскому Высочеству, что Пятигорская Городская Дума, желая увековечить память поэта, в заседаниях своих, состоявшихся 21 апреля и 15 сентября 1911 года, постановила приобрести означенный дом в собственность города за 15 т. рублей и возбудила ходатайство о разрешении займа на эту сумму из средств Пятигорского городского банка, каковой заем мною 6 сего января, на основания п. 4 ст. 79 Гор Пол., согласно с заключением Терского по городским делам Присутствия, разрешен.
Вашего императорского Высочества всепокорнейший слуга
Гр. Воронцов-Дашков».
Итак, заем разрешен. Можно оформлять покупку Лермонтовской усадьбы. Но оказалось, что и теперь еще не все: на гербовый сбор и пошлины при оформлении покупки нотариальным порядком требуется 723 рубля 30 копеек. Такой расход не предусмотрен сметой на 1912 год...
В заседании городской думы эта, отнюдь не веселая справка финансовой комиссии вызвала дружный взрыв смеха. Вспомнив недобрым словом Кадигроба, гласные решили собрать деньги между собой, только бы не затевать новой переписки. Делать этого не пришлось: владелец недавно открытого в Пятигорске электробиографа[28] «Сплендид» внес в кассу городской управы необходимую сумму.
XIII
12 марта 1912 года была совершена купчая на приобретение городом Лермонтовской усадьбы у В.С. Георгиевского за 15 тысяч рублей.
Пока тянулось дело с покупкой усадьбы, на страницах местных газет вокруг «Домика» разгорелась яростная полемика. Теперь многим захотелось так или иначе связать свое имя с именем поэта.
В Пятигорске объявился некто Поляков, который, по его словам, в 60-х годах прошлого столетия, то есть через 20 лет после смерти Лермонтова, приехал в Пятигорск в чине прапорщика Тенгинского полка и жил на квартире у Чиляева, в большом доме. Поляков уверял, что занимал те самые комнаты, в которых жил поэт. Поляков «хорошо помнил», что в одной комнате стены были исписаны стихами, а под одним стихотворением была даже подпись «Лер.» Стихи на выбеленных стенах были написаны карандашом. Чтобы «сохранить их для потомства», Поляков заклеил стены бумагой. Но он все-таки спросил хозяина, кто писал эти стихи? Чиляев, так подробно рассказывавший Мартьянову о жизни Лермонтова в «среднем» доме, будто бы ответил: «Наверное, сказать не могу... знаю только, что в этой комнате останавливался Михаил Юрьевич Лермонтов. Быть может, эти стихи и были написаны им самим».
Что же касается того флигеля, который считается лермонтовским, то, по уверению Полякова, его совсем не было. Не было, и все! Было пустое место.
Встретив капитана Осипова, страстного поклонника Лермонтова, Поляков так ему все и рассказал. Капитан Осипов, потрясенный «открытием», напечатал в газете «Кавказский край» статью «Новое о «Домике Лермонтова», хотя известен был такой документ, как запись Чиляева в его тетради, известны были и труд Висковатова, и повествование Мартьянова со ссылкой на Чиляева.
На страницах другой пятигорской газеты «Пятигорское эхо» появился ряд статей в защиту «Домика». Спор разгорался, отклики его достигли столицы.
Историк литературы профессор Д.И. Абрамович, редактировавший Собрание сочинений Лермонтова в издании «Академической библиотеки русских писателей», приехал в Пятигорск для выяснения ряда вопросов, связанных с изданием. Он старался также выяснить, в каком доме жил Лермонтов. Судя по его примечанию к иллюстрациям в V томе издания, вопрос этот для него остался неясен: «Пятигорские старожилы спорят и поныне... Ныне преобладает мнение, что Лермонтов жил в надворном флигеле, примыкающем к садику».
Итак, «Домик Лермонтова», побывав в руках нескольких владельцев, претерпев ряд изменений, становится, наконец, достоянием города.
Как же отметило городское управление этот факт? Бухгалтерия оформила принятие недвижимого имущества на баланс Пятигорска, а на дверях домика кто-то из служащих городской управы повесил замок. И никаких торжеств!
Небольшие хроникерские заметки в газетах и... все. Лермонтовская усадьба оказалась каким-то бесхозяйственным владением. Никто не позаботился даже, об охране «Домика».
Прошло два месяца. Домик пустует. Тогда Кавказское горное общество обращается в городскую управу с просьбой предоставить ему эту усадьбу для устройства музея, библиотеки и хранения вещей, связанных с именем поэта.
Учитывая, что задача, поставленная Кавказским горным обществом, «отвечает тем целям, которые поставило городское самоуправление, приобретая в собственность домик Лермонтова», городская управа постановила:
«Временно, впредь до решения этого вопроса в думе, предоставить в распоряжение Кавказского горного общества усадьбу с домиком Лермонтова для помещения в переднем фасадном домике музея и библиотеки общества, а во флигеле, где жил поэт, сосредоточить все вещи, связанные с именем М.Ю. Лермонтова и героев его романа и поэм, с условием, что общество будет за свой счет содержать сторожа при домике и заботиться о целости и сохранности исторической усадьбы».
Кавказское горное общество на все условия согласилось и, не дожидаясь утверждения думой постановления городской управы, поспешило перенести в главный наружный дом из Елизаветинской галереи (ныне Академической) «свой небольшой, но симпатичный музей», поместив там же свое бюро и правление. В «Домике Лермонтова» стали собирать «все то, чем хотя с какой-нибудь стороны характеризуется пребывание на Кавказе его гениального обитателя».
15 июля 1912 года Кавказское горное общество торжественно отпраздновало, уже в Лермонтовской усадьбе, десятилетие своего существования. Как полагалось тогда, был отслужен молебен, после которого присутствующие направились в «Домик». Без разговоров, в какой-то торжественной тишине прошли по комнатам. Однако гирляндами из зелени и цветов украсили не «Домик», а палатку во дворе, в которой проводилось торжественное юбилейное собрание.
Когда же за обедом кто-то предложил сделать сбор в фонд будущего «Лермонтовского музея», то собрано было всего 63 рубля – меньше, чем на приветственные телеграммы разным высокопоставленным особам.
С 63 рублями Кавказское горное общество приступило к организации Лермонтовского музея. Задача была трудная, в «Домике» не сохранилось ни одной вещи из тех, что были при Лермонтове, хотя Чиляев уверял Мартьянова, что «все осталось так, как было при Лермонтове», и Георгиевский, внесший много изменений в облик домика, также утверждал, что «все сохранилось так, как было при нем».
Все вещи, принадлежавшие Лермонтову, в том числе железная складная кровать, были в свое время собраны и отправлены в Тарханы, к бабушке Лермонтова. Все же хозяйские вещи заменялись постепенно другими, в зависимости от того, как был использован флигель. Вспомним, что в 1852 году там была какая-то контора. А по рассказам тетушек сына Чиляева, нотариуса Николая Васильевича, в домике одно время была нотариальная контора молодого нотариуса.
Вейштордт переделал флигель для своей квартиры. Вероятно, он обставил ее по своему вкусу более современной обстановкой.
Но сохранились стены, которые были свидетелями последних дней жизни поэта. В этих стенах и было положено основание Лермонтовскому музею. Венки и ленты на них были первыми экспонатами. Среди венков было два серебряных: один от офицеров Тенгинского полка, второй – от общественного клуба города Пятигорска.
В том же 1912 году в музей поступило два ценнейших экспоната: письменный стол и кресло, принадлежавшие Лермонтову. Эти вещи передала музею племянница Михаила Юрьевича, дочь его троюродного брата А.П. Шан-Гирея, Евгения Акимовна. Вот что рассказала она об этих вещах.
Когда Лермонтов поступил в юнкерское училище в Петербурге, воспитывавшая его бабушка приехала в Петербург, сняла там квартиру и переправила из Тархан часть обстановки. Среди этой обстановки был ореховый письменный стол и мягкое кресло.
Значит, за этим столом было написано стихотворение на смерть Пушкина, так резко изменившее судьбу поэта. За этим же столом шла работа над «Демоном»! Написаны все произведения петербургского периода, в том числе «Маскарад» и, позднее, «Мцыри» и «Герой нашего времени».
В дальнейшем судьба этих вещей сложилась, по рассказам Евгении Акимовны, так: уезжая в 1841 году из Петербурга, Лермонтов, как вспоминал Аким Павлович, сделал подробный пересмотр всех бумаг. Закончив разборку бумаг, Михаил Юрьевич сказал Акиму Павловичу:
Этот письменный стол ты, Яким (так называл Лермонтов Акима Павловича), возьми себе. Я вряд ли вернусь с Кавказа...
Впоследствии Аким Павлович, уже по выходе в отставку, купил у А.А. Столыпина, брата бабушки Лермонтова, имение Столыпиновку (недалеко от Георгиевска), куда и перевез некоторые вещи, в том числе лермонтовские стол и кресло.
Аким Павлович женился на Эмилии Александровне, падчерице Верзилина. Вещи из Столыпиновки были перевезены в Пятигорск.
Евгения Акимовна вспоминала, что стол и кресло были вывезены из имения не сразу. Но как-то Акиму Павловичу взгрустнулось, и ему захотелось, чтобы дорогие для него вещи брата и друга были около него. Он перевез их в Пятигорск и, когда барский дом в Столыпиновке сгорел, то Аким Павлович, не горюя о потере дома, радовался, что реликвии удалось вовремя увезти.
Евгения Акимовна, в замужестве Казьмина, уезжая с мужем в Персию, оставила лермонтовские вещи на хранение своим друзьям. Как хранились эти вещи, можно судить по рассказу тел лиц, которым было поручено перевезти их в музей.
Стол и кресло хранились в кладовой со всяким хламом, причем сукно с крышки стола было сорвано, как сказала «хранительница» реликвий, чтобы не разводилась моль. На столе оказались прожоги от самоварных углей. Прислуга сообщила, что она всегда ставила самовар на этом столе... В таком виде и поступили самые ценные экспонаты в Лермонтовский музей.
Кавказское горное общество горячо взялось за организацию музея, но оно было временным хозяином, о чем городская управа и напомнила ему в апреле 1913 года.
25 апреля этого года Пятигорская дума вынесла постановление:
«Открыть с 1 января 1914 года в доме Лермонтова городскую библиотеку (в большом доме) и музей Лермонтова. Ассигновать единовременно на приобретение книг 6000 руб. и ежегодно по 4500 руб. на содержание этих учреждений и избрать особую комиссию в составе 6 лиц для организации и ближайшего заведования домиком Лермонтова с библиотекой и музеем имени поэта».
Но город не успел ничего сделать: разразилась война, бюджет города резко сократился. Музей так и остался в том первоначальном состоянии, в какое успело привести его Кавказское горное общество. Библиотека же совсем не была создана.
Столетие со дня рождения Лермонтова в 1914 году предполагалось отметить широко, но война помешала этому. Однако в журналах и газетах появилось огромное количество статей, заметок, стихов. Было издано много книг и брошюр.
Какие только темы не затрагивались в этой юбилейной литературе! А о «Домике» вспомнили немногие. Кроме местных газет, кажется, только одна нижегородская газета уделила «Домику» несколько строк. Да в 3-4 журналах появились фотографии «Домика» с очень кратким текстом.
А «Домик» Лермонтова находился в это время в самом плачевном состоянии. Московский журналист Яков Львов с большой грустью писал об этом в статье «Великие тени», напечатанной в местной газете «Пятигорское эхо»: «Музей и «Домик Лермонтова» в Пятигорске в виде достаточно неинтересном. Никто о них не знает, где они.
Есть лермонтовский алебастровый завод, был лермонтовский кафе-шантан[29], но нет музея...»
Собственно, хозяйничал в это время в «Домике» банковский курьер, нанятый за 5 рублей в месяц охранять всю Лермонтовскую усадьбу, благо, банк был близко.
Курьер и давал экскурсантам в «Домике» объяснения. Рассказы его были самые фантастические, вроде того, что «Домик» строила для Лермонтова его бабушка. Или, что находившиеся в музее Кавказского горного общества (в доме, выходившем на улицу) коллекции бабочек собраны Лермонтовым на Машуке, что оленьи рога – якобы рога тура, которого Лермонтов убил на охоте в горах...
С отголосками этих «объяснений» приходилось сталкиваться еще 25-30 лет назад. Посетители спрашивали и очень настойчиво: где бабочки, которых наловил Лермонтов, когда ходил к источнику пить воду? Где рога? Где орел?
Разубедить этих посетителей было трудно. В течение многих лет они верили и были убеждены, что «драгоценные экспонаты» просто не сумели сберечь.
Сравнительно недавно автору пришлось слышать от одного умного, культурного человека такие слова, сказанные не то с упреком, не то с горечью:
«А куда делся портрет Шамиля? Прекрасно исполненный, большой такой портрет. Я хорошо его помню».
Да, портрет Шамиля тоже был в музее Горного общества, из которого потом вырос ныне существующий Краеведческий музей.
Объяснения сторожа никого не тревожили, никто его не проверял, а он смотрел на посетителей лермонтовского жилища только как на источник дохода. Ему некогда было следить за экспонатами.
Тогда-то и были украдены со стен «Домика» серебряные венки.
В кресле Лермонтова посетители отдыхали. На стенах расписывались.
Побывавший в «Домике» 15 июля 1914 года известный лермонтовед профессор Л.П. Семенов был свидетелем, как сторож давал объяснения «всем, кто приходил к жилищу поэта».
Профессор очень подробно описал свое посещение «Домика».
«С кладбища иду в Лермонтовский домик. Он находится на Лермонтовской улице, во дворе. Над входом, ведущим во двор, прикреплена мраморная доска с краткой надписью: