Лесбийский дневник (отрывки)
***
Проблематизируя себя в себе, lesbiandiary обозначает, вписывает, отшивает, раскачивает амбивалентность lesbianexistence и ее отношений с речью и языком, представляющих собой целый спектр языковых прак- тик, а также небольшую толику сформированной, расплывчатой лесбийс- кой экзистенции, базирующейся на лесбийском теле и познанной бытовой процессуальности, etc. Но феномен речи не так однозначен. Речь, течь, жечь, меч, картечь, скетч, лечь, греч., влечь, стеречь как разнородное док- во неоднозначности, это предстоит выяснить в дальнейшее время, то есть здесь. Языковой шаблон настоящей эпохи гласит: grosslesbian выигрывает не каждую битву, но не перестает бороться. | grosslesbianfeat. насильник- язык; насильник-язык feat. grosslesbian. быв языком, она уничтожила его через себя; (зачеркнуто); ей нужно уничтожить язык, но она сама есть язык; боюсь, все это смахивает на ебалу про Поттера и крестражи: последний крестраж, блять, находится внутри него, и чтобы уничтожить Темного Лор- да, ему необходимо уничтожить и себя. а не сдох он не благодаря мате- ринской любви, – но благодаря осколку Темного Лорда, который отлетел в Поттера при убийстве его матери.
Нет, все было не так. Я захожу слишком далеко. Все, чего я боюсь – это быть не к добру со своими неизбежными исследованиями. Это говорит Л., grosslesbian плоти и крови, не здешняя, она здесь. интеллектуально прослужиться патриархату, пускай самоучка, работаю руками, но., дальше будет другое, ведь правда? я уеду в грецию, мы уедем в грецию, О. заведет собаку, у меня будет кабинет, где я буду – ЧТО
? нет, я не хочу ПИСАТЬ
никто не знает что я молода
что мне девятнадцать лет
и кожа моя нежна и была когда-то нежна
что черным телом накрыло мою бархатистую кожу что бледной корой обтянулось лицо
как и лица всех этих женщин
в сердце капиталистического отчуждения
от стянутых улыбок и благоденствий
как писать об этом безликом опыте
как брать на себя ответственность говорить
про любовь в отчужденном труде
встречаясь в некоторой чужой экзистенции
не встречаясь в другой экзистенции
болящим рукам откуда бы силу взять
в этом аду даже тревога признания кажется домом и возвращением
но мы не должны поддаваться страху
боли и страху
только ночью в постели кожа моя сияет моей возлюбленной и только она
знает что я молода
LD отказывается от концепции плохой литературы, литературы, не несущей ценности: он призывает продолжить этот дневник всех ужасных поэтесс, отвратительных писательниц, никудышных исследовательниц, бесполезных песенниц etc и рассказать про свою двоякую боль, Логос и Фаллос.,
и обозлиться, и писать пиздато, писать ужасно, писать кроваво, писать назло.
ЗВЯ
безымянное насилие. Не от того ли, что заключенные в языке, заключенные языка, освободившись, смолчали, обращенные в немоту как в воду?
Кто поборет меня, когда окрепну от языка, кроме самого языка, чье сопротивление я поборола? Виктимный сопротивленец-язык, истый насильник, нижний, сабмиссив, сопротивлению тела уподобляясь, уподобился камню. Но помяни: истерзанной букве, на самом дне-деле, больно. За буквой скрывая женщину, не букве, а ей.
О. говорит, что ей становится страшно, как песнь за песнью травмой живот горит (а не любовью). [Но это борьба вековая: женщин против языка. Свободу узницам текста! Мы против речевого насилия над женщинами! Нет, это было во мне, это моя Голгофа.]
За ребрами слабости, (за маткой силы) первое слово было вынуто изо рта, первый язык был снят с языка, встал в ребро слабости, как в прорезь силы, сопротивления сабмиссива-языка, чтобы осуществлять речевое насилие, оставить саботаж. (Белокровие – это следствие потерь,)
белая кровь, языковой островок безопасности, меня ***
за туманами катаракт красные волны. Носиками трутся землеройки. Оставить саботаж, возвратиться: отряд ЗВЯ, мне не высказать все сейчас, ни белой, ни красной, ни черной кровью, за ребрами слабости я в безопасности (от) говоренья, сабмиссив-язык, стоп-слово: (^*)))). бьет боль в пупок
До того, как подняться, встать за ребро слабости, осталось одно предложение: продолжать, одолевая двоякость, бессмысленность речи, необходимость смыслов, и комментарий. битвы на тазовой кости, сшиты колонизированные маяки (из мякоти миндаля)
чем ближе к выходу, тем ребро дискретней
как юла, но это игрушки
Это только начало
Это поставить вопрос, совершая грубые фрикции, надеясь остаться
преодолев скорлупу, я скажу по-женски, по-человечески то, что [дано] сказать, а сейчас я за ребрами слабости, в белокровии скорлупе., но то, что я говорю, означает освобождение из тюрьмы языка, и разъедаю что, освободившись, не обращусь обратно. Мы, уголовницы будем. только нельзя, окаменев, вернуть, будь оно важно трижды: то, что заточено время-язык имярек, обречено быть (примитивной гусеницей). сложи все в лесбийский дневник,
По-человечески, чтобы не сыграть, я люблю.
Язык это инструмент (игры), опыт текста как опыт опытов как рекурсия колонизирует плоть.
Мы не рабы рабы не мы
будущее философии за
когда я поняла, что вышла из тюрьмы языка, но не поняла, я снова почувствовала, снова смогла
я не успела красиво написать об этом, мне поставили семь долгих рабочих смен в Старбаксе, я предлагала сезонные напитки десерты приходилось молчать на грубости а время обледенело язык
[ Что освободило заключенную в языке, какие такие подживотные, надреберье боли? О. говорит: минимальное приращение смыслов. Отвечаю: это титаническое научное исследование, направленное на обнародование в языке речевого насилия над женщинами. ]
Из «Сложного остатка утопии»:
органарии обойденных речью политик, последний эякулят несоразмерности
в сукровице морфологической революции, свернутой в субверсивных разбуженных стенках, разобранной экологией без/различия, часто застыв за означенными пределами, я изучаю их биологию, покрытую сыростями зенитов, предельную биологию будущей смерти в обманчивой местности онкологий, подстерегающих за дверями дискретной пропагандистской m-секреции, рекурсивных червей беспочвенного события, в пульсации точек, черной сварки раскрытых, как скобки, глоттогенезов, черной крови̒ разложившегося пробела, прежде всего; провести швы остатков (сложной утопии) к онкологии, раскладывая картографию всех политических императивов любви: глоттогенез, убийства и экология, сведенные в чревоточину; картографию всех политических инструментов: поиск-отсутствие, секатор и зубы, альтернативные способы коммуникации, обойдя и язык и секс, сведенные в червоточине беглых мифов; весь вечер я провожу за видеозаписями с кастрациями, инструкциями к отнятию членов, ничего не чувствуя, себя не воспроизводя, как нет ничего сложнее убийства мужчины в тексте, сонной преамбулы код; подбрасывая как булавы статьи и сроки, возможные за сведение в частоту всех вокальностей эластичных бинтующих зубьями нарративов собранных и разобранных изнасилований, черных экранов металлических животов, застывших в несвойственности отдельной, предельной плоти, сброшенной женскими кванторами в тенях физиологии, континуальной несоразмерностью (не физиологичной истины), не выраженной в пределах, не сведенной в анатомические границы, — представления, как в порно-событиях (будто развороченной поступи), обезвоженной тенью призраков физиологии, как подношу лезвие, скользящее, как язык по невозможной речи,
по тонкой коже, выводящее кольцо субверсивных разбуженных стенок, разворачивающихся в матовых областях настоящей ночи вместо грубых маток пустой, неразвитой в пределе материи, — рассеянной онкологии белый бег в тени поверженной тени физиологии, рассекая уздечку (слов), засевших в пересобранных ребрах этих глубоких остатков, полных пустых весов, срубая головку (истины и законов), торчащих из медленной перспективы конечных войн, разбитой у темного моря, где я, еще будучи мной в этой сложной утопии, вся в кишках распоротой мести, битой ступней, обошедшей пустыни чужих языков, жестких чужих материй, топча (государств) семенники, в обожженной степи выскобленной как боль / близости, (насилия) больной отбивая член, — посреди цифровых облаков расчлененных теорий будущего, сказанного в заброшенных органариях обойденных речью политик в жажде артикуляции настоящего, прежде щедрых игр, прежде будущего, я здесь, и здесь было такое солнце как будто они все умерли как будто отсохли их языки и члены но были красные фонари свой свет расправляющие на горизонтах жести, из собственных труб поднимаясь сразу как будто все, себя воспроизводящее без агентов инфекционной базы рельефных ценностей, разращиваясь сквозь все ли на языке, растворенной насквозь ли, но охватывающей субъектности близ отрезков. отчетливо говоря, что знает тебя, ублюдок, что найдет тебя среди всех и найдет во всех, твой жидкий звук катится по публичному животу их медленно выбивающихся конституций; и скоро настанет очередь твоих братьев по последнему эякуляту несоразмерности. ритмы твоей секреции раскрыты, разобщены, сложный остаток, расправив губы реальности, обновляется, но сегодня ничто не способно дополнить их так, чтобы было иначе. взбухшую как любовь классовую войну объявив за свою раздробленную причастность, за немоту, черными невозможными метастазами расползаясь по политической практике и фантомной боли теории-ампутантки, в гостеприимстве протезов покинутых органариев повседневности, скрытой в экранах окон, сбытых женских утроб, раздолбанных в мясо, обнаруживаясь со всеми, после всего; возможно, новую этимологию по любви и права реки, etc, новое все, но только после всего, вовсе всего, так, чтобы ни одна не ушла без вырванного языка собственного насильника в точку переворота, я хочу этого для тебя, любимая, я хочу этого для тебя, любимая, я хочу этого для тебя
ЛАТЫНЬ ДЛЯ ЛЕСБИЙСКОГО ВОКАБУЛЯРА
Dilige, etquodvisfac
в саду фаллических регалий
в саду аддикций
ты знаешь, где главный цветок
распускается охуевшими письменами
и я пишу тебе письма, скрываясь в густых садах:
я люблю твои медные кости
я люблю твой пупок распускающийся сухими
корнями переплетенных схваток в подобии
органической преддискурсивной и однополой ебли
я люблю твои родинки складывающиеся в язык
разрезающие язык в сумерках позабытого языка
в шрифт лесбиянки и зуботычинкубрайлев
я люблю твои волоски напоминающие
о перспективной ебле в семантической ржи
и здоровых жуков под зубами под простынями
в корнях золотых корней золотых вещей
все в этом мире напоминает мне еблю
“N просыпается, смотрится в потолок
и все в этом мире N напоминает еблю
иногда она выходит в мир чистого
знания, чистого вещества,
но чаще
даже чтенье Плотина, Порфирия или Прокла
говорит ей о ебле”
все в этом мире напоминает мне еблю
я смотрю в потолок просыпаясь в чаду и мы
аддиктивно переплетающиеся растения
в сердце готового слова из pornhub/ов
в этой маленькой полумещанской жизни
не спрятанной за протекающей онтологией
всех открытых фф, закрытых литератур
вблизи крысьевфантазмов,
разгрызающих горячеющие животы
молодым побегам
и все в этом мире напоминает мне еблю
когда твой оргазмический крик казался тем самым криком
разрезающим ночь, разрезающим ночь дискурсивности
где крысьи фантазмы жрут самое себя и воспроизводят себя
под крики и медленные критики распыляющегося насилия
пускай разворот той ночи давно обветрен –
в ошметках крови, засохшей смазке
и твои губы сини то ли от холода то ли вина
и мою пизду изнутри как будто изъела плесень
что было бы если
и на улице бы не предлагали сперму вместо воды
когда от бедности пересыхает горло
и ты тактично отказываешься и вспоминаешь
в святостях как шелках фантазматического огня, соляная ведьма
на огне русских радио-волн
мастурбацией лишенная всех языков которыми овладела
как мы бьемся черными треугольниками
обожженными языками
как я тебе отлизываю превращаясь в большой язык
в новый большой язык расплавляющий горькую лаву
как сад аддикций немеет и расступается
выжженными землями сдобренными кровью и спермой
и я расступаясь схватывается как я
мессианской либидинальной горечью размокая
чмокая, чавкая, хлюпая за за-языками, in a de-e-ee-ep d-yke
тесной и расправляемой прозрачными костылями
и я выдыхаю hic, говорю руками, как отец церкви:
все, что когда-либо было сказано истинного, то наше
остальное режь, побивай камнями, как тогда Сарайю
Dilige, etquodvisfac, любимая, дорогая
* * *
utopia наконец мы встретились
чтобы хотя бы здесь у нас было все хорошо
под пульсирующим одеялом пульсирующая пизда
темное мерцание смазки в сдавленном приближении
как utopia как пизда
ты насаживаешься в приближении
твой округленный орган подобен большой планете
в микроскопическом приближении к глазу
у стен дома, где никто не ебется
расщепляется время
и в расщелинах роются насекомые
и разносят закартографированное либидо
на своих узких спинках, распределяя тягу
свернутое в объект развоплощенное напряжение
он приближается / в это тугое сращение
она приближается / в это развоплощение
пульсация напоминает мне
о конце времен
Птолемеевом мире
где к неподвижной земле
к черной тугой в ожидании конца времени
рекурсивной этой расщелине
приближается в собственном приближении
пульсирующая пизда
завораживающая время