Я вошел в свою комнату, в окнах начинался рассвет.
Это не было падением в том смысле, что мы против воли нашей уступили низшему влечению…
Нет, мы сами к этому шли и этого нам хотелось, но то, что называется «высшим», было нам как препятствие, и долго нужно было привыкать ко лжи, обману, чтобы можно было достигнуть своего, и вот мы обвыкли и после целого года обмена мыслей, чувств, поцелуев наступил этот момент.
Столько сладостных грез, мыслей, слов, и вдруг все это стало пережитым и ненужным… это достигнутое было так просто и больше не давало интереса.
Стоило ли? нет! (Память-греза и память-действие; там, где нет препятствий, там память-греза (любовная) не является и остается, как у животных, — память-действие…)
Земная грешница. Восприятие совершается вне себя.
20 Мая. Вознесение.
Человек и обезьяна. Происхождение обезьяны от человека (трактат-сатира на материалистов; план: когда при чтении книги увлечение ею вдруг почему-нибудь исчезнет, то книга (ее дух) распадается на множество букв, следующих одна за другою в изумительном порядке (пример Бергсона): сначала я (читатель) был спиритуалистом, а потом стал материалистом, протяженность (ряды букв) есть перерыв в напряженности.
Мой процесс творчества, — когда я пишу рассказ, то очерчиваю по впечатлениям огромный круг и все свожу к одной точке в центре, где пульс, где все дрожит и тянет к себе (напряженность), после можно изучить мое произведение как сложение предложений (так и делают).
Алмаз с многими гранями.
Один забронировался красноармейским пайком (лектор и консультант военкома, «спец»), другой хранит в погребе под камнем в несгораемом ящике облигации военного займа, одному (Щекин) хочется, чтобы так продолжалось, другому, чтобы сразу кончилось, один беспокоится, чтобы сразу не кончилось, не перевернулось, другой, чтобы не затянулось…
Так и живут, а по краям зубастый черносотенец (Грызлов) и вооруженный коммунист.
Разгадка Брусиловых: (я — Брусилов) — я иду с ними (коммунистами), потому что они все-таки свои и ближе мне, чем англичане и французы, устраивающие теперь «буфер» и «рынок» из Польши.
Крымская интеллигенция на содержании французов, — как она должна себя чувствовать, состоя на содержании тех, кто хочет устроить буфер и рынок из России?
22 Мая. Никола Вешний.
— Положа руку на сердце, скажите, добрые люди, идущие против коммуны, — кто из вас не заинтересован материально, семейно, вообще лично в этой борьбе, что святое можете вы противопоставить? Родину? Это ли защитники родины, влекущие за собою хищников Европы?
— И вы, разные Максимы Горькие, которые благословляют действие и умывают руки, когда люди начинают действовать? Как вы все изолгались, как вам не совестно быть?
Среди лютой черни, связавшей мне руки, стою лицом к французскому ресторану — о, как там едят теперь!
Польша хочет Россию от жидов освободить, а мы на Польшу…
23 Мая. Бедная Дунечка, в последнем разуверилась (и совершенно напрасно!), что Некрасов был великий поэт — это последнее.
До конца занятий 1 месяц. 15-го Июня на месяц, полтора (до 1-го Августа) можно в Сапрычку и потом в Москву.
Говорят, что деревня вообще желает советов без коммунистов, надо разобрать, что скрывается за этой формулой…
Стенания и слезы, —
Палач везде палач.
О, скучный плеск березы!
О, скучный детский плач!
Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжелого меча!
(Сологуб)51
24 Мая. Жара и пар с теплыми каплями, так что коровой пахнет и выменем, ничего подобного никогда у нас не бывало.
Все в бездумьи на распутьи, только социал-демократическая швейная машинка неустанно строчку ведет, хочет без ниток и без материи всех нарядить социалистами…
Провинция и столица. Слухи о переустройстве (скоро конец?) начинаются с Тулы, когда идешь из Москвы. А столичный человек живет весь в азарте спекуляции, ему не до этого, и это там даже неприлично (как раньше).
26 Мая. Приехал из Германии вестник, и я сам его не видал, а слышал в передачах его рассказы. Там, в Германии, тоже голод, но вырабатывается много суррогатов, все мало работают и полнейшая свобода слова, есть даже монархические газеты и три русских! Много русских там живет, они первые нарушают порядок карточной системы, они спекулируют, и немцы смотрят на них с презрением. Русские и там живут день ото дня в ожидании конца большевиков.
Хлеба нет и там, и нам, стало быть, нечего от них ждать радости — какая может быть радость без хлеба! — Организация держала германский народ, насилие держало русский. И теперь что же нового: стремление к порядку удерживает немцев, насилие удерживает русских. Надо работать в исходной своей точке — вот единственное, что может освободить Россию. А нам, писателям, нужно опять к народу, надо опять подслушивать его стоны, собирать кровь и слезы и новые души, взрощенные страданием, нужно понять все прошлое в новом свете…
Долетела фраза: «Последнего сына отдала на паек» (на службу за ½ ф. хлеба).
Пришел мой ученик Тихонов (красноармеец) и говорил мне, что и по сие время русский народ живет верою в Бога.
— Это Я, кто утверждает власть, а ты слушай Меня и люби: Я твой ближний, ходи в церковь, она научит тебя любить Меня.
Они властвуют и владеют, имеют право распоряжаться имуществом и жизнью граждан, при всяком удобном случае напоминая, что они шахтеры — рабочие. Между тем другие, вся масса огромная народа, терпеливо все сносит, в ожидании, когда клещ напьется крови и отвалится.
Организация (выработка органа) и фабрикация (выдумка орудия) — (по Бергсону) эта мысль очень помогает понимать художественное творчество: всякий художник вырабатывает себе орган.
1) Написать про Антихриста. 2) Написать по своей жизни «путь творчества».
Толчок к творчеству: кто-то близкий отметит Вашу мысль, любовно разовьет ее и вообще поддержит, душа окрыляется, внимание сосредоточивается на одном и начинается работа. А когда давно написанное выходит из круга внимания, не интересует вовсе, то иногда приходит друг и хвалит, тогда хочется перечитать свою книгу, пережить ее еще раз. Так что в основе творчества лежат как бы две силы: Я и Ты.
Я ленюсь, тоскую, ничего не делаю, потому что нет Тебя: «Я — это Ты в моем сердце единственный»52.
Мое Ты:
Ты прилетаешь ко мне, как лебедь, чтобы вместе лететь в общем нашем воздухе, или плыть по нашей воде, или отдыхать в наших зарослях, в нашей траве, возле наших цветов.
Я жду Тебя и очень тоскую, когда Ты долго не приходишь, но счастью моему нет предела, когда Ты являешься, тогда вселенная во мне и два воробышка, которые попадаются мне на глаза, кажутся разными.
Если Ты не хочешь, я никак не могу вызвать Тебя, Ты сам приходишь, и приход Твой всегда мне бывает нечаянной радостью.
Я не могу вызывать Тебя, а только верю, что Ты придешь когда-нибудь, но бывает, я теряю эту веру и тогда мучусь и мучаю всех вокруг меня.
Ты страшно боишься насилия и при всякой попытке моей удержать тебя силой Ты исчезаешь и долго не являешься.
Я ищу Тебя в лесу, тихо переступая от дерева к дереву, прислоняюсь к стволу и ожидаю, неслышно перехожу к другому и ожидаю, и когда птицы и звери, считая меня за свое, перестают бояться меня и не разбегаются, — Ты, бывает, приходишь ко мне.
Я ищу Тебя в лесу, мне кажется, что дом Твой там, в зелени, но я встречаю Тебя в солнечных зыбульках воды и в облаках неба и на камнях своего дворика. Кажется мне, что весенний первый свет, когда первые капли падают с ледяных сосулек, — больше всего возвещает о Твоем приходе, что это главные Твои вестники, но часто бывает, я обрадуюсь Твоим вестникам, а Ты не являешься. И когда бывает все разрушено в саду бурей осени и на серых ветвях остается лишь несколько красных листиков, эти листики мне становятся как огненные языки Духа Святого на головах апостолов, и Ты ко мне являешься.
Я ищу Тебя, я замечаю Твоих вестников, но другою осенью я смотрю на красные листики и не вижу в них Духа Святого.
А кругом говорят, что ленив я и не могу исполнять заказ и человек совсем не практический. (Лень — работа.) Вот я под давлением их чувствую себя виноватым, начинаю лукавить с Тобой и падаю. Тогда нужно больше упасть, в самую мерзость, и когда я достигаю последнего дна, в последнем падении я встречаюсь с тобой.
Иногда я видел Тебя в женщине и любил Тебя в ней, но Ты уходил, и женщина оставалась ненужная мне, нет! Ты равно являлся мне в женщине, в юноше, в ребенке и в седом старце, видел часто я Тебя в русском человеке, но видел и в немце и в еврее я не раз узнавал Тебя. Однажды, когда заряженные ружья пьяных людей были направлены в меня, Ты посетил меня, я улыбнулся, пошутил, и пьяница не стал стрелять в меня. А другой раз негодяй направил в меня револьвер — я испугался, и негодяй успокоил меня словами, что револьвер был незаряженный: Ты не посетил меня в моем унижении, Тебя со мной не было.
Что же, или мне вовсе не нужно искать Тебя, ведь Ты не бываешь там, где я ищу Тебя? Но если я не буду искать Тебя, Ты не придешь никогда.
Я ищу, я действую, я живу, а Ты приходишь как бы на зов мой, но совсем с другой стороны и не в то время, когда я зову Тебя.
Да, я встречаю Тебя иногда в своих мерзостях, но если я стану делать мерзости, я наверно не найду Тебя.
В хороших делах своих я всегда нахожу Тебя, но хорошее дело найти все равно, что найти Тебя. Тут опять должна быть простота, а если я для кого-нибудь сделаю с тем, чтобы этим вызвать Тебя, — Ты заметишь лукавство и не придешь ко мне, и богадельня моя будет так стоять.
Нет, никогда мне не узнать, откуда Ты приходишь и когда, разве попробовать путь другой: когда Ты придешь ко мне, то идти за Тобой, все оставить и за Тобой идти?
Вот сейчас Ты со мной, Ты меня покидаешь, я иду…
И слышу голос:
— За стихами идешь, за песнями?
Я остановился, а Ты уже отошел, я еще вижу Тебя.
— Нет, — говорю я, — не за стихами я иду, я иду (за) делами добрыми.
А Ты стал черным, как мощи, и вот собираются толпы людей со свечками и с ладаном, и гроб золотой возле Тебя. Я делаю усилие и вхожу в ту церковь: нет в церкви Тебя, старик и старуха просят милостыню.
Я пленник мира, сижу за решеткой, вокруг — мои сторожа. Но когда Ты приходишь, решетка падает и сторожа исчезают, когда Ты приходишь, я бываю свободен, в Тебе моя свобода.
Я пленник, Ты мой освободитель.
Вот иду я к решетке своей погруженный в мелкую думу, в мелкую злобу на сторожей, и нет решетки! я увидел, как два облака на небе встречаются, и нет решетки — радость широты, радость охватывания, широкая и вся разная, как целая вселенная.
…Точит червяк, гложет неустанно, падает мелкий осенний…
…Мелкий осенний дождь падает на поля, и тысячелетия падает, и камни рассекаются — тысячелетия пролежат они, пока не распылятся. Так и тоска гложет сердце мое помаленьку, помаленьку, пока оно не устанет биться и не успокоится…
На Одноличке живут и до колодезя десять шагов по ровной тропинке, а в Черной слободе живут — поднимаются за водой чуть не на целую версту к тому же колодезю. Тем, кто родился в Черной Слободе, гора эта, как горб, на всю жизнь. И так они привыкли к горе, что думают, всем это нужно и что это уж не настоящие люди, у кого нет возле горы, и гору эту называют, примиряясь с жизнью, крестом своим, а про Одноличку говорят, что у них нет креста и они не настоящие люди.
Испытание на смерть. Они прошли испытание на смерть и остались такими же.
29 Мая. Только гора эта, по которой им ходить всю жизнь за водой, стала неизбежностью, не уйдешь от нее, надо с ней мириться и жить.
Два произведения: Слава (Христу) и Проклятие (Антихристу)…
Он — мой страж…
Я — нет! я никогда не соблазнялся, и никогда он не смел искушать меня царством своим и обращением камней в хлеб…53 Когда другие незаметно для себя, переступая пороги тюрьмы своей, становились сами сторожами, я никогда не соблазнялся и Тебя не подменял им: он был мне всегда он. Но я виноват перед Тобою, что не мог вовремя поднять на него свой меч. Он разбивается и падает, когда я его поднимаю, и я снова кую и молюсь: «Господи, помоги мне все понять, ничего не забыть и ничего не простить!»54
30 Мая. Троица.
Как будто мне нельзя ненавидеть зло, и меч, скованный на молитве о помощи к борьбе со злом, — разбивается, и страж мой является в царском облачении <4 нрзб.>, и Я опять в унижении и прахе. И мне слышится голос: терпи, сторож твой сам уйдет, а взявший меч мечом и погибнет55.
Клещ сидит и напивается кровью братьев и сестер моих, а я должен сидеть и смотреть.
«Английские гости», представители профессион. союзов (2 девицы, 2 англичанина, 8 евреев), приехали в Москву посмотреть еще теплые угли сгоревшей Российской империи, будто бы они осмелились на такую дерзость: поднесли где-то членам ЦИКа по бутерброду и куску мыла, — не знаю, верно ли, похоже на анекдот. В газетах, которые они привезли с собой, почти совсем не упоминается о России, как будто ее не существует.
Англии, очевидно, принадлежит теперь мировая гегемония — почему так вышло?
Теперь, верно, уже настало время разгадки русского Сфинкса, напр., хотя бы Петр, сколько спорили о том, добро он сделал России или зло. Скоро можно будет это знать. Вообще история русская сведет концы.
Много людей раздавленных (и Бальмонт?!). Нельзя так гневаться, если гневаться, то надо так, чтобы немели враги, а если этого нет, — нужно смеяться.
Бывало, в несчастии думаешь и очень мучишься этим, именно, что вот поступи при таких-то обстоятельствах иначе, и судьба твоя была бы иная, ведь это же, в конце концов, и убивает — сознание, что я виноват; но теперь окидываешь памятью события, начиная с 14 года, и видишь, что как бы не поступал, все равно бы попался, и даже если бы любил свою родину или ненавидел — все равно!
К психологии действия: действие должно быть полным, заполнять все существо.
31 Мая. Духов день. Я встал на рассвете, мелочи бросились на меня и стали грызть, но, посмотрев на последние звезды, я овладел собою и унес в комнату свет звезд, вот это действие звезд, что от них почти всегда что-то уносишь с собой. Я овладел собою, и мне ясно представилось, что я в жизни был счастлив и мне надо за нее благодарить. Так при всяком приступе отчаяния нужно вспомнить, что был счастлив и стоило помучиться из-за этого, а если чувства не хватит для этого, то поможет рассудок: состояние отчаяния, значит, или конец, — но конец неизбежен, или же оно временное и за ним последует радость…
1 Июня. Получено известие из Ейска о счастливой жизни: ты жив, мой ловкий друг.
Все эти несчастные люди живут, вовсе не сознавая, как они несчастны, потому что им не дают одуматься заботы о своем голодном существовании, сколько усилий, напр., нужно, чтобы, не будучи торговцем и только подражая им, торговать на базаре! а ведь каждое усилие заполняет время. Что, если бы только всех этих голодных людей накормить вкусно и жирно, что, если бы все эти калачи, окорока, оставшиеся на вывесках старого времени, явились бы на стол подавленного интеллигента, а все остальное было бы по-старому, сколько тут было бы самоубийств, разврата и всякого очертенения. Нет, мы еще не все пережили, мы не дошли еще до ужаса сытой коммуны. И так, я думаю, есть часть правды в аксиомах нашего большевизма, что Европа (Англия) некогда дойдет до того же: она даже перейдет, она осуществит сытую коммуну.
Призываю на помощь метафизику и психологию: интеллектуальное направление (фабрикация) определяет общий строй Европы; социализм Маркса переводит стрелку фабрикации с вещества в область общественных отношений; при Европейском такте можно осуществить сытую коммуну; тогда все общество будет действовать как совершенный механизм.
Можно себе ясно представить, что человек таким аппаратом будет двигать мирами, но в сытой коммуне он будет еще дальше нас от понимания жизни. В голодной коммуне мы творим формулированные декреты, а голод, как сундук железный, сохраняет нам инстинкт жизни: кто не мечтает из нас, что некогда эти калачи и окорока сойдут с вывесок старой империи прямо к нам в рот.
3 Июня. Вот оно, откровенное насилие! Это движение руки в карман — не за револьвером ли? Эта примерка к плечу винтовки скучающего часового — не хочет ли он убить кого-нибудь, не целится ли он в живое? Эти ночные взгляды дикаря, инстинктом угадывающего, что вы — чужой. Эта невозможность укрыться от его взгляда никакими законами, декретами, мандатами: он, как охотничья собака, необыкновенным своим чутьем угадывающая скрытую дичь.
В коммуне живем мы, как дичь на болоте, в постоянном трепете, что пресветлый охотник выпустит на нас псов из своих исполкомов.
Борода и усы смягчают лицо дикаря, а бритье делает лица их наглыми — все стали бриться.
Преследующий меня жид.
Случилось однажды в некотором царстве, в некотором государстве, исполком одного охотничьего общества выпустил красных псов в русское болото…
Случилось, издали декрет, что дичь…
Псы перестарались: дичь стала пропадать, погибать, разлетаться в разные стороны. Тогда издали указ, что дичь получает равные права в исполкомах с красными псами и может явиться туда.
4 Июня. Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных.
Тогда казалось, что мы — не белые, не красные, мы люди, стремящиеся к любви и миру, попали сюда, к этим красным в плен и потому не можем действовать, но что это наше лучшее как действенное начало находится там. Между тем хорошие люди могли действовать там меньше, чем здесь.
Итак, наше комиссарское хулиганье есть только отображение белого царского дворянского хулиганья, это в равновесии, а на стороне красных есть плюс — возмездие.
Отъезд в Москву назначается на пятницу 29 Мая — 11 Июня.
5 Июня. Михаил. На базаре хорошо поторговала Валя и за то купила дедушке конфетку к утреннему чаю — дедушка Михаил Иванович именинник, положила конфетку, а ночью мышка съела ее…
Вот Ты пришел ко мне, я собрался, иду, бегу, догоняю, зову, Ты обертываешься, и вижу, это не Ты. Он холодно мне поклонился:
— Что вам угодно?
— Я хотел спросить вас… нет, извините, я ошибся…
Как п о ́шло быть первым (в ряду) и как постыло быть последним, хорошо быть единственным в своем роде…
На могиле был, в тюрьме был, ночевал у Коноплянцева, съели клопы, дизентерия — вот так именины.
9 Июня. Никифор: верный человек, любящий, а вот пойми, как это выходит, что надует он пуще всякого жулика: здоров и так жизнерадостен, что постоянный шум и звон в голове; если ты ему друг и представляется случай с тебя поживиться, то он тебя вдвойне любит и по-прежнему, как друга, и за то еще, что можно от тебя поживиться; сливается с тобой в общем предприятии — все наше! Так и называет «наш гусь, наш поросенок», а в конце так получается, что его поросенок и его гусь, а у тебя только хвостик и лапки; объяснить положение — обидится, изругается, потом погрустит немного, и опять жизнерадостный шум и звон и новое предложение, и все по наивности, по доверию к своему чувству, что если ему будет хорошо, то, значит, и его приятелю.
Жизнь коммуны разыгрывается, точно по нотам конца империи, теперь даже лозунги пошли те же — «до победного конца» — и в то время, когда населению ясно, что конца нет войне; конец, видимо, будет точно такой же.
Есть ли в 19–20 в. хоть одно научное открытие, которое — силою интуиции — обдало века последующие чувством бескорыстной «интеллектуальной симпатии» к миру, как открытие Колумба или Коперника? Или теперь червяк научного анализа поедает всякое вдохновенное открытие немедленно, выделяя экскременты полезности? (замечательно теперь это «нео-», прибавляемое к великим именам). Завоевание воздуха, герой-акробат (в цирке полетчик, тут летчик), человеческая птица взлетала прямо с бомбою вверх.
Не будет ли вероятным такое предположение, что наука, стесненная практическими целями, главным образом, государственной обороны и т. п., давно уже не имеет внутренней обаятельной силы, так же, как и философия и религия, и что вот это духовное «оскудение центра» и является причиной нарастания варварских сил под флагом социализма и что туда, в социализм, все ушло?
Сегодня (27–9) получено письмо от последней жены Сережи (ст. Кавказская, Лидия Ивановна Пришвина (Сахарова), что 14 Дек. Сережа умер от тифа.
Советские рабы и неделя просвещения: выдавали тухлую капусту, и вдруг там увидели кусок хлеба (закваска) и бросились делить и тут же ели эту вонючую жвачку.
Идея самоистребления была мне близкою с детства, но я ее отгонял, поднимаясь на волну радости; теперь стало очень опасно. Ехать нужно поскорее.
10 Июня. Щекин носится по советским волнам, как рыбак на воде, застигнутый бурею: нужно прилаживаться к ветру, вечно меняя паруса маленькой лодочки, где-где ни увидишь его с лекциями, то у табачников, то у почтовиков, то мелькнет на эстраде в саду у военных, то хлопочет о выдаче капусты учителям.
Я стараюсь держаться в затоне и смотрю с тоской на это кувырканье, но больше нельзя, нужно переплыть к другому затону через бурю, и вот… (направил лодку в Москву, а ее погнало в тюрьму…).
Письмо из Москвы от Малишевского (его адрес у его тетки узнать: Малая Грузинская, 12, кв. Елены Мих. Ваач).
Мало-помалу все, как прежние мужики, решительно все — рабочие, купцы, интеллигенты, учителя и служащие — надели маску раба русского, у другого и есть все, а ходит с оборванными карманами, сыт, а жалуется на голод, полное безразличие к роду власти, а ругает власть и льстит ей в глаза. На фоне этой искусственной и действительной нищеты разгуливают молодые кавалеры в щегольских френчах, с бритыми и наглыми мордами, комиссарские женщины в платьях прежних господ.
13 Июня. Все бегут из города, повальное бегство.
Отъезд в Москву назначается на пятницу 5 Июня — 18.
Диякон коммунист Казанский по глазам узнает потомков духовенства и, узнав, беспощадно преследует (тоже сын диякона Германова, которому ухо отрезали мужики).
Интеллигенции осталось только осознать всю глубину своего страдания и взять на себя инициативу Голгофы.
«Паек» определил положение и армии и интеллигенции: стало некуда бежать, развилась особая, тюремная жизнь.
Из Москвы пишут, что очень хорошо живется актерам и литераторам, что в «Дворце» каждый день вечера. Какому-нибудь члену о-ва св. Софии эти вечера столицы кажутся такими же пошлыми, как нам в Ельце здешние увеселения…
Уголок Ельца: «Виселица», место расстрелов, монастырь-коммуна, кладбище с братской могилой (коммунистов хоронят поперек). Красный крест. Гробовщик и его могилки. Острог Коммуны. Икона Божией Матери расстрелянная. Одноличка веревочкой соединяет два града — город рождения и город смерти.
Преобразовать болезнь России: война белых и красных: игра в солдатики…
Роль интеллигенции — роль целителя: умрет Россия — могилка моя! а выздоровеет — загуляет с другим.
Если умрет, то будет моя, если оживет, то уйдет с ним — вот центр действия. Так и сказала: «А если умирать, то приду к тебе умирать».
17 Июня. Завтра, 5-го, выезжаем.
Зах. <1 нрзб.> — а свой взгляд: революция (разгром церквей, сфера полос и духа, вообще столкновение глубоких душевн. и духов, сил) остановила еврейство, крас, инстинктивно боится христиан, к тому же в управлении главным образом участвуют евреи-ренегаты.
18 Июня. Последние приключения в Ельце, как Никифор гуся прислал с воробья, как Рощин соль украл и Король облагодетельствовал и сквозь щелку провезли: Львов провожает.
Живые души: Карандашов, Львов, (Король) Иван Сергеев, Никифор.
22 Июня. Приехали в Москву в воскресенье в 2 ч. дня. Отъезд: ломовик. Момент отрыва: смертельная тоска. Безумие вещей. Нападение чрезвычайки, охот, ружье (просрочена квитанция). Маголиф спасает (я помог его брату). Таинственный моряк (Свидригайлов). Двое с трубочками и трое идут вставить себе трубочки. Организация на спирту. Новое нападение чрезвычайки в Лаптеве. Беседа с москвичом: «халтурить», «а по бокам-то косточки русские»56. Москва! (Лева, Москва) — брошенный в «своем вагоне» в 10 верстах от Москвы — пустыня в 10 верстах. Комиссар тяги спасает. Ленинские извозчики: бег за ними. Удача. Москва без цветов. Чулков: «Большевизм серьезное дело», персональные пайки на 17 писательск. душ. Встреча итал. делегатов. Литерат. шик. Луначарский (дубина Петра и демократизм итальянский), Брюсов (статуй), Вяч. Иванов и лавры.
Маголиф. «Кто вы?» — «Я Маголиф!» Встреча с лесами. Встреча с лесами и цветами. В тупик.
26 Июня. Липы цветут.
Автомобиль Горького и дама с платочком. Исчезновение прислуги.
Литературный департамент (спор о карточках, где читать пьесу, агитационное значение — богатый человек). Бульвары: исчезли проститутки, пристроились в своем классе властителей (в учреждениях).
Митин о правах индивидуализма: «легион имя мое»57 и соборность, Луначарский — стертая монета.
Звон в ушах: а кажется опоздавшему интеллигенту, что настоящий звон.
Раздавленные и старовер «Русских Ведомостей» (мое чтение).
Автомобиль Горького.
Очень похоже на прежнее: когда ищешь места в министерстве. (Эсеры собираются тайно.)
Белогвардейщина (в воен. учреждениях): ее истоки… (дамы на Потылихе).
Жизнерадостность по возрасту.
28 Июня. Прижатие рабочих (караул садов в Ельце).
Дворец искусств: Луначарский читает58, автомобиль перед домом Ростовых, все слушатели с просьбами: Пастернак, Чулков, Городецкий и пр. На другой день те же в приемной. Вечер Бетховена в доме печати: агентство Роста, евреи и «без лица».
Ликвидация предприятий: охотничья и дачная. Золото и страх (Розенталь: Клара, Борис Конст. Зайцев и его Италия). Русск. интеллигент на переломе: идея перестает руководить в повседневной жизни: мир желаний поднимается, как облака над землей, и земля живет сама по себе, и облака — мир желаний вверху. Корнеев говорит, что служит не большевикам, а государству. Маленький человек оставляет претензии быть великим (интел-ция, как в Европе). Вот почему в провинции ничего не узнают от столичных.
Разврат взяток и приспособлений.
Янчук и академия материальной культуры: бумажно-канцелярское дело или сразу попросить.
Существуют ли творческие эмбрионы?
Диспут Луначарского и В. Иванова59.
3 Июля. Вечер у Евдок. Иван. Лосевой — чтение «Чертовой Ступы».
Лирический поэт: между музыкой и драмой (Вяч. Ив. по поводу поэта-актера).
Пьеса без действия, без интриги и даже без события.
12 Июля. Петров день. Вчера были в показательной школе коммуны на Потылихе.
Фольклор Луначарского: фольклор нормированный.
Коса: Середе понравилось прошение: зарабатывать покосом. Получение косы: тов. Гейзе. Ц. 142 р. и на Сухар. 30 т. — принцип выдержать: мальчик, и боремся без головы, и в бар и завод подписаны. Внесение денег. Возвращение за ордером, и опять на Мясницкую: все, чтобы выдержать принцип.
Мандат у Луначарского: фольклор и Вендров — устный журнал «Длинное Ухо».
Правило: держись подальше от власти, чтобы сохранить душу: там грех и кровавая завеса (жена Б. Зайцева).
Семашко и брат его Владимир: «честный нарком».
Бердяев о Луначарском: его грех пошлость. Лавочка Бердяева.
13 Июля. Амортизация.
В Госуд. контроле: барышня спросила:
— Что такое амортизация?
Никто в регистратуре не знал. Я сказал:
— Смерть шляхте, смерть буржуям — всеобщее уничтожение.
— От какого же слова?
— От слова смерть.
Эта барышня все мне и устроила.
Новая глава «Коньячок»: у Игнатовых Наташа вдруг сказала: «А у Семашки бы коньячку попросить». Аристократия «Русск. Вед.» и жизнь.
15 Июля. Известный ученый артиллерист генерал Дурлахер переделался за войну в Дурляхова, при большевиках обернулся в канцелярскую крысу (шмыгнул к начальнику-монтеру, как крыса).
Бор. Зайцев сам похож на покинутую милую усадьбу Тульской губ., заросшую теперь, разрушенную (пишет итальянский роман), а жена его (сына-студента расстреляли) — весь мир теперь для нее по ту сторону кровавой завесы (по Лубянке ходить не может, на Лубянке В. Ч. К.).
Кровавая завеса. Директор показательной школы-коммуны Мих. Мих. Исаев, бывший пулеметчик, говорит, что не может быть педагогом — видел, как турку кишки выпустили и наводил пулемет, он может только дрова заготовлять для школы; а между прочим, ненавидит нытье, призывает к радости и говорит, что рано или поздно на дверях Царь-града будет русский знак (советский, пусть советский, лишь бы русский).