В 1954 году Эйнсворт последовала за своим мужем в Уганду, где она начала одно из передовых исследований в современном изучении младенцев. Без лаборатории, с мизерной поддержкой, без помощи в сборе и анализировании данных, сопровождаемая только переводчиком, она выбрала 28 грудных младенцев из нескольких деревень возле Кампалы (Kampala) и начала наблюдать их в своих домах, используя точные, натуралистические техники, которые Лоренц и Тинберген применяли к гусятам и рыбе колюшке. Это было счастливое время для нее. Ей нравилось проводить исследование и нравилось общаться с младенцами, которых так и не появилось в ее собственном браке.
Эйнсворт тут же почувствовала, что Боулби был прав. Младенец не является пассивным получателем, который привязывается к своей матери потому, что она удовлетворяет его нужды. “Это были очень активные младенцы. Они стремились получить то, чего хотели. Я начала замечать определенные поведенческие реакции, указывающие на то, что ребенок привязывался к матери, и я могла записывать их в хронологическом порядке по мере возникновения. Это были, например, различия в прекращении плача. Если мать берет ребенка, ребенок прекращает плакать, но если кто-то другой попытается взять ребенка в этот момент, то он продолжит плакать. Различия в улыбке. Различия в использовании голоса. Я начала замечать различные ситуации, в которых привязанность к матери можно было проследить; и можно было отличить фигуру привязанности от любой другой, даже знакомой фигуры.”
Эйнсворт классифицировала 28 младенцев Ганды, которых она наблюдала, как надежно привязанных, ненадежно привязанных и не привязанных (категорию, которую она впоследствии отбросила) и создала некую грубую шкалу, чтобы измерять уровень чувствительности и ответной реакции матери. Эта классификация и оценки станут более совершенными в ее дальнейших проектах.
В третий раз Эйнсворт сменила страну, чтобы последовать за своим мужем, в этот раз в Балтимор, где в течение нескольких недель у нее сложилась преподавательская и клиническая работа в Университете Хопкинса. Только спустя семь лет ей удалось начать ее следующее лонгитюдное исследование, во время проведения которого она развелась со своим мужем и начала проводить собственный анализ результатов. Связь с Боулби стала меньше, но когда он навещал ее в 1960 году, как раз когда она была в процессе развода, она представила ему свои находки, которые она в дальнейшем опубликовала как “Младенчество в Уганде”. Это было единственное крупное исследование, проведенное вне его отдела, которое предоставляло эмпирическую поддержку его теории. В рамках их отношений, как говорит Эйнсворт, “это абсолютно все изменило”. Некогда его самый способный последователь, она стала равным коллегой. Через несколько лет она стала его партнером.
“То, что я надеялась повторить в Балтиморском исследовании, – это повторить исследование, проведенное в Уганде, и сделать его более систематичным. Но теперь, когда я провела одно исследование, в нем обнаружились необычные вещи, которые мне было интересно понаблюдать. Теперь я уже не просто писала фразы в воздухе”.
Получив серьезный исследовательский грант, Эйнсворт собрала команду из четырех наблюдателей, чтобы нанести 18 четырехчасовых домашних визитов в каждую из 26 семей. Другие исследователи наблюдали взаимодействие матери и младенца в лабораторных условиях, а в одном случае лаборатория был оборудована таким образом, чтобы выглядеть как настоящий дом. Но для Эйнсворт дом в лаборатории не являлся тем же самым, что и настоящий дом.
“Взять хотя бы кормление. В домашней обстановке я могла видеть, как мать отвечает на сигналы младенца, когда у нее есть еще и множество других дел с телефоном, домашним хозяйством и другими детьми. Я наблюдала мать, которая очень старалась приучить своего шестинедельного младенца к трехразовому питанию и при этом кормила грудью. Она говорила: “Я не знаю, почему малыш плачет”. Его покормили в семь часов утра, в то время как сейчас уже было больше двенадцати дня. Она брала его на руки и играла с ним очень мило некоторое время, и снова клала его, и он снова начинал плакать. Она гремела погремушкой, она делала то одно, то другое, она даже искупала его однажды, чтобы дотянуть до часу дня, с продолжающим плакать ребенком. Вы никогда бы не увидели такие вещи в лабораторных условиях”.
Эйнсворт и ее коллеги взаимодействовали как друзья, а не как мебель, разговаривая, помогая, держа младенцев на руках, становясь частью семьи, чтобы ободрять матерей вести себя естественно. “Иметь кого-то в доме в течение длительного времени, кто только наблюдает и делает записи, могло вызывать очень сильное напряжение. Кроме того, я хотела видеть, будет ли младенец улыбаться нам, будет ли он прижиматься к нам, когда мы берем его на руки, и как ребенок будет себя вести с нами по сравнению с тем, как он ведет себя с матерью.” Она с радостью обнаружила, что поведенческие реакции, которые она определила как поведение привязанности у младенцев Кампалы, так же довольно сильно проявлялись в Балтиморе. Это позволяло предположить, что младенцы повсюду разговаривают на одном и том же языке привязанности.
Если бы Эйнсворт остановилась на этом, она бы провела еще одно ценное новаторское исследование. Но у нее была проблема в проведении определенных критических сравнений между младенцами Уганды и младенцами среднего класса Америки. “Я все время думала о надежной базе. Это было настолько очевидно у младенцев Уганды. Если мать находилась с ним, ребенок перемещался по всей комнате и исследовал все вокруг, оглядываясь на нее и, может, улыбаясь ей, но фокусируя большую часть своего внимания на окружающей обстановке. Но как только мать вставала, чтобы покинуть комнату, была вероятность, что ребенок начнет кричать и совершенно прекратит какую-либо исследовательскую деятельность.”
“Но младенцы Уганды привыкли, что их мать находится с ними все время. В то время как младенцы Балтимора привыкли к тому, что их матери приходят и уходят, приходят и уходят, и они с гораздо меньшей вероятностью плакали, когда их мать выходила из комнаты. Поэтому, когда они радостно исследовали мир, было не понятно происходит это, потому что мать находится рядом, или нет.”
Эйнсворт эти вопросы напомнили о статье Жанны Арсениан (Jean Arsenian), которую она прочитала в 1943 году, и которая называлась “Маленькие дети в небезопасной ситуации”, когда автор помещала детей в игровую комнату, некоторых вместе с матерями, а некоторых – одних. “Арсениан не говорил об исследовательском поведении, но она довольно четко описывала, что дети, которые были вместе с мамами, могли конструктивно интересоваться тем, что их окружало, в то время как другие большую часть времени плакали. Я навсегда это запомнила. ”
“Тогда я подумала: ну хорошо, если ты не видишь феномена надежной базы довольно отчетливо в домашних условиях, это не обязательно означает, что его не существует. Все может быть совершенно иначе в незнакомой обстановке, как в случае, описанном Арсениан. Если бы я могла привести детей в Университет вместе с их матерями, возможно, я смогла бы увидеть как они используют маму, чтобы исследовать окружающий мир”. Так родилась “Незнакомая ситуация”. Новое исследование Гарри Харлоу, в котором резус-макаки были способны исследовать новую пугающую их обстановку только когда с ними была их тряпичная мама, еще больше подкрепили ее размышления:
“Я думала, мы пригласим мать и ребенка вместе в незнакомую обстановку с большим количеством игрушек, чтобы побудить к исследованию. Затем мы введем незнакомца, когда мать еще находится там, и посмотрим, как реагирует ребенок. Затем мы создадим ситуацию разлучения, когда мать оставляет ребенка с незнакомцем. Как ребенок реагирует на уход матери? И когда она возвращается, как ребенок реагирует на воссоединение? Но поскольку незнакомец находился в комнате в момент первого ухода матери, может, нам следовало лучше ввести эпизод, когда мать оставляет ребенка совершенно одного? Тогда мы смогли бы увидеть уменьшает ли возвращение незнакомца, то горе, которое возникло с уходом матери. И наконец, у нас будет воссоединение с матерью. Мы распределили всю эту процедуру на полчаса”.
Эйнсворт разделила 23 младенцев, которые прошли через первую “Незнакомую ситуацию”, на три основных группы и восемь подгрупп, и к ее изумлению, эти категории использовались в течение двадцати лет и применялись в исследовании тысяч детей.
“Той вещью, которая взорвала мой мозг, была избегающая реакция”. Избегающие дети, которые казались равнодушными к приходу и уходу их матерей, даже вплоть до пренебрежения ими в момент воссоединения, которые выглядели чрезвычайно независимыми, оказались довольно неуверенными у себя дома. Они плакали и проявляли больше горя при разлучении, чем дети с надежной привязанностью. И оказалось, что их матерей наблюдатели оценивали как ущемляющих, отвергающих или пренебрегающих.
Эйнсворт заметила, что в “Незнакомой ситуации” эти избегающие годовалые дети вели себя как дети более старшего возраста, которые пережили длительную сепарацию, и возвращаются домой и игнорируют своих матерей. “Это были дети, которые никогда не испытывали серьезного разлучения, но ведущие себя именно таким образом”. Такая избегающая реакция говорила о том, что и младенцы, и дети более старшего возраста использовали одну и ту же защитную реакцию. Более того, это означало, что Эйнсворт нащупала то, о чем Боулби только мечтал: процедуру измерения влияния не сильной сепарации и потери, а повседневных элементов родительства.
“Я не планировала это как способ оценки привязанности”, – говорит она, – “но это безусловно привело именно к этому. Мы начали осознавать, что это поразительно совпадает с нашими впечатлениями, которые у нас возникли после 72 часов наблюдений. Но вместо 72 часов наблюдений мы могли провести “Незнакомую ситуацию” за 20 минут”.
В истории психологии было изобретено огромное количество процедур для оценки личности, и новые способы диагностики, описывающие и классифицирующие их, постоянно развивались, но ни один из них до этого не пришел к методу оценки взаимосвязи. И никто до этого не нашел способа оценить, как стили воспитания влияют на индивидуальные различия. Посредством этого проекта, который занял годы исследований, Эйнсворт начала свою революцию.
Последующие двадцать лет Эйнсворт была занята результатами этой работы. Поскольку она сделала такое детальное описание каждой пары матери и младенца, статистический анализ занял годы, чтобы его провести. Тем временем она обучала других использовать технику “Незнакомой ситуации”, контролируя новые исследования, описывая, обучая и будучи лидером растущего сообщества. О Балтиморском исследовании Эйнсворт сейчас говорит: “Оно оказалось всем тем, на что я надеялась, и оно соединило все нити моей профессиональной деятельности. Каждый кусочек анализа данных, которые мы провели, за очень небольшим исключением, получал заметный отклик. Это всегда было таким удовольствием, находить вещи, которые работают, и у нас было невероятно много вещей, которые срабатывали”. Постоянно возникающие доказательства, тем временем, поставляли больше сырого материала для огромной синтезирующей машины Боулби. Они вылились в три тома его работы “Привязанность и потеря”, которая была опубликована в период с 1969 по 1982 годы.
Тем не менее, прошли годы, прежде чем важность того, что сделала Эйнсворт стала очевидной. Балтиморское исследование проводилось с 1963 по 1967 годы, но его результаты не публиковались до 1969 года, и книга Эйнсворт “Паттерны привязанности” была закончена лишь в 1978 году. Процедуре “Незнакомой ситуации” нелегко было научиться по учебнику. Специалисты в области развития должны были пройти обучение, чтобы овладеть ею. Лонгитюдные исследования, которые провели студенты Эйнсворт, поддерживающие и распространяющие ее работу, не печатались до конца семидесятых годов. И кроме всего этого, ученые осторожны, новые идеи медленно принимаются, и идеи привязанности оказались особенно проблематичными для некоторых. Они задевали ведущих теоретиков и пугали остальных тем, что ставили специфические стили родительского воспитания под сомнение. Даже Боулби сначала отнесся к работе Эйнсворт довольно прохладно. Как он сам впоследствии сказал, “Я еще не понимал результата”.
Вознаграждение
“Я заинтересовалась этой областью, потому что была на ее лекциях,” говорит Инге Брезертон (Inge Bretherton), которой было 34 года, когда она вернулась закончить колледж, после того, как ее дети пошли в школу, когда она впервые услышала речь Эйнсворт в Университете Джона Хопкинса в 1969 году. “Я подумала: о, вот кто-то изучает реальных детей в реальной обстановке. Почти никто больше не занимался этим в то время. Тогда все были бихевиористами. Вы не могли говорить о так называемой внутренней жизни или о внутреннем мире. Не в психологии развития. Я ходила на лекции в Кембридже, где каждый раз, когда человек говорил о сознании, он делал знак кавычек руками. Это была та атмосфера, в которой все развивалось”.
Брезертон, сейчас ведущий ученый в области привязанности, преподающая психологию в Университете Висконсина, была лишь одной из способных студенток, которую Эйнсворт увлекла в тот момент, одной из людей, которые несли идеи привязанности в другие университеты в семидесятые и восьмидесятые годы.
Эверет Ватерс (Everett Waters) был студентом-химиком в Университете Джона Хопкинса, когда он встретился с Эйнсворт в 1971 году и стал помогать в ее исследованиях. Ватерс, который сейчас преподает в Государственном Университете Нью-Йорка в Стонбруке, вскоре оставил химию и в 1972 году поступил на психологическую докторскую программу в Университете Миннесоты. Там он встретил Аллана Шруфа (Alan Sroufe), молодого доцента. Шруф был заинтересован тем, что Ватерс рассказал ему о работе Эйнсворт, и вскоре университет гудел исследованиями привязанности. То, что Институт детского развития Миннесоты, престижный и центристский, занялся привязанностью, было чрезвычайно полезно для Эйнсворт, которая нуждалась в поддержке. Критики со стороны бихевиористов, как выразился Боулби, “критиковали ее в пух и прах”, больше, чем консервативные аналитики критиковали его.
Твердые противники психоанализа и любой другой теории, которая постулировала существование бессознательных процессов или структур мозга, бихевиористы считали, что человеческое поведение лучше всего толковать в терминах условий окружающей среды. Их исследования показали, что определенное поведение учащается, если оно поощряется, и становится реже, если за него наказывать. Очевидно, когда младенцы Эйнворт плакали или сидели спокойно, эти их поведенческие реакции были подкреплены в подобных ситуациях, дети реагировали на знакомые сигналы матерей, и Эйнсворт неверно проинтерпретировала данные. То, что у детей могут быть врожденные потребности определенного вида, то, что они развивают бессознательные рабочие модели себя и других, которые частично отражают то, насколько хорошо их матери отвечают на их нужды, и что их поведение отражает эти внутренние представления, считалось ересью в американском университете в то время.
Но ценность “Незнакомой ситуации” не ускользнула от некоторых исследователей младенческого возраста, которые поняли, что им был дан удивительный инструмент, ключ к неразрешимой доселе загадке, с помощью которого они могут расшифровать, разгадать следы младенческого опыта с родителями. Как только они смогли обменяться впечатлениями, все вопросы, которые раньше ограничивались лишь теоретическими предположениями, вдруг стали доступны для эмпирических исследований. В последующие годы психологи стали использовать “Незнакомую ситуацию” сначала эпизодически, затем чаще, и в конце концов в огромном количестве эмпирических исследований, чтобы соотнести стиль привязанности с самооценкой, с когнитивными способностями, с настойчивостью в решении проблем, с партнерскими отношениями, с романтической любовью, с материнской депрессией, и почти со всем, что могло быть взаимосвязанным. Результаты колебались в диапазоне от неубедительных, противоречивых и до удивительно устойчивых. Наиболее плодовитым в применении техник Эйнсворт был Шруф.
Шруф, в свои сорок восемь лет – неторопливый мужчина с мягкой речью, внушительной наружностью, с пылом крестоносца отстаивающий принципы, в которые он верит. Очень четко выражающий мысль, как словами, так и на бумаге, он растопил лед для многих специалистов в области психологии развития своей влиятельной и широко распространившейся в 1977 году статьей “Привязанность как организационный конструкт”, которая была написана в соавторстве с Ватерсом. Увлечение Шруфа работой Эйнсворт частично связано с его собственным проблемным опытом, связанным с методами исследования, которые использовались до Эйнсворт.
“Раньше”, – объясняет Шруф, – “в психологии развития считалось что существует два способа делать что-либо: вы либо принимаете во внимание отдельные поведенческие реакции, либо даете общую оценку. Проблема с отдельными поведенческими реакциями заключается в том, что они требуют огромного количества наблюдений, чтобы получить что-нибудь стоящее, и сложно понять, что они значат. Информация о том, что одна мать берет своего ребенка на руки чаще, чем это делает другая, или что один ребенок разговаривает с другими детьми больше, чем другой – это может вам о чем-то сказать, а может и нет”.
Общая оценка, с другой стороны, позволяет наблюдателю использовать его собственные оценки: насколько чувствительна эта мать? Насколько общителен этот ребенок? “Но,” – говорит Шруф, – “общая оценка всегда имела репутацию субъективной и ненадежной. Люди не могут прийти к согласию. Что ж, методология Эйнсворт не относится ни к тому, ни к другому”.
“У нее есть одна шкала, которая называется Сотрудничество и Интерференция. На конце Сотрудничества родители делают что-то своевременно, когда ребенок открыт им, они не делают ничего наперекор ребенку. На другом конце шкалы – Интерференция: родитель начинает делать что-либо для ребенка, когда тот не готов. Эйнсворт показала, что матери младенцев, которые впоследствии формировали избегающий тип привязанности, брали на руки своих детей так же часто, как и матери детей, которые формировали надежную привязанность. То есть, если вы просто измеряете частоту, с которой детей берут на руки, вы не увидите никакой разницы. Но есть одно обстоятельство, при котором матери младенцев в последующем с избегающей привязанностью не берут их на руки: это когда ребенок сигнализирует, что он хочет, чтобы его взяли на руки. То есть вы могли насчитать большое количество раз, когда ребенка брали на руки, но это бы вам ничего не дало.”
Благодаря сложному оборудованию, постоянному потоку денег от финансирующих учреждений, своим собственным яслям на кампусе, где работали педагоги, обученные давать оценку, большому количеству наблюдателей, если необходимо, и летнему лагерю, оборудованному дистанционными камерами, исследователи Миннесотского университета имели возможность наблюдать разнообразные выборки детей из различных социоэкономических слоев, применяя изначальные модели привязанности, которые наблюдала Эйнсворт, и распространяя их результаты на все более и более поздние этапы жизни.
Они обнаружили, что двухлетки, которые были оценены как имеющие надежную привязанность в возрасте 18-ти месяцев, были инициативными и настойчивыми при решении простых задач, и успешно использовали материнскую помощь, когда задачи становились более сложными. И наоборот, их тревожно привязанные ровесники, как правило, были более фрустрированными и больше плакали. Они обнаружили, что дошкольники, которых расценивали как надежно привязанных в младенческом возрасте, были значительно более гибкими, любознательными, социально компетентными и более уверенными в себе, чем их тревожно привязанные сверстники. Надежно привязанные дети были более доброжелательными; они хотели и с большей вероятностью становились лидерами. Такие же результаты сохранялись и в младшем школьном возрасте.
Некоторые из наиболее интересных данных Миннесотского исследования, большая часть которых была впоследствии подтверждена другими исследованиями, касалась детей с избегающим типом привязанности. Оказалось, что они гораздо менее способны вступать в воображаемые игры, чем дети с надежной привязанностью, и когда они втягивались в такие игры, игра чаще характеризовалась неразрешимыми конфликтами. Дети с историей надежной привязанности, обычно не были ни жертвами, ни эксплуататорами при разделении на пары, в то время как дети с избегающим типом привязанности часто преследовали других детей с ненадежной привязанностью. Критики утверждали, что дети, обозначенные как “избегающие”, были просто более независимыми, но тот факт, что в возрасте четырех лет они больше искали контакта со своими учителями, чем дети с надежной привязанностью, говорил об обратном. Тем не менее то, что они чаще бывали замкнутыми или враждебными и не стремились искать помощи, когда были обижены или разочарованы, четко говорило об избегающих паттернах.
Согласно Шруфу, многие учителя с печальным постоянством реагировали при взаимодействии с этими тремя типами детей. Они имели тенденцию обращаться с детьми с надежной привязанностью по факту, в соответствии с их возрастом; оправдывать и обращаться как с младшими по возрасту с унылыми детьми с амбивалентной привязанностью; и быть контролирующими и раздраженными с детьми с избегающей привязанностью. “Каждый раз, когда я вижу учителя, который выглядит так, будто он хочет схватить ребенка за плечи и запихать его в мусорное ведро,” – говорит Шруф, – “я знаю, что ребенок имеет историю избегающей привязанности”.
В наблюдении выборки из 180 детей из бедных семей Шруф и его коллега Байрон Еджеланд (Byron Egeland) обнаружили, что оценка медсестрами заинтересованности матерей своими новорожденными детьми безошибочно предсказывает дальнейшее качество привязанности. Они так же обнаружили, что стиль привязанности ребенка может меняться, обычно в результате сильных изменений условий жизни матери: например, одинокая мать создает стабильные отношения с новым мужчиной. Хоть и считается, что влияние опыта первых лет жизни очень сильное, но все же оно не всегда оставляет неизгладимый след, и это дает надежду.
Эти 180 детей, участвующих в Миннесотском исследовании, сейчас вступают в подростковый возраст. “Вы не смогли бы назвать ни одного вопроса государственной важности, к которому мы бы не могли подойти с полученными данными,” – говорит Шруф. “Употребление наркотиков, правонарушения, СПИД, мы сможем сказать матерям подростков, каково их прошлое и кто находился в группе риска”. Излишне говорить, что он считает надежность привязанности главным фактором в прогнозировании здорового функционирования в подростковом возрасте.
Они стремятся к любви
Если теория привязанности верна, дети с ненадежной привязанностью вырабатывают определенную стратегию поведения, чтобы взаимодействовать с недоступностью или непоследовательностью их матерей. Амбивалентный ребенок (дети с амбивалентной привязанностью представляют около 10 процентов детей среднего класса Америки) отчаянно пытается повлиять на нее. Он цепляется за тот факт, что она действительно временами идет на сближение. Он улавливает, что она, может быть, будет иногда реагировать из чувства вины, если он умоляет и выражает довольно много несогласия. И тогда он постоянно пытается цепляться за нее или наказывать ее за то, что она недоступна. Он сильно зависит от нее и от своих попыток изменить ее.
Дети с избегающим типом привязанности (20-25 процентов) берут противоположный курс. Ребенок становится раздраженным и холодным (хотя при этом он остается не менее привязанным). Его просьбы о внимании были болезненно отвергнуты, и получение внимания кажется ему невозможным. Ребенок как будто говорит: “Кому ты нужна, я могу сделать это сам!” Часто в сочетании с этой установкой претенциозные идеи о себе приводят к представлению: я великолепен, мне никто не нужен. На самом деле, некоторые родители невольно поощряют подобное величие в ребенке. Если мать может убедить сама себя, что ее ребенок гораздо лучше других детей, то у нее есть оправдание самой себе за отсутствие воспитательного внимания: этот ребенок особенный, он во мне почти не нуждается, он занимается сам собой практически с рождения.
В подобных случаях недостаток материнской заботы, по всей вероятности, имеет свои печальные основания, часто вытекающие из пренебрежения которое она сама испытала, когда была ребенком. Потребности и желания, которые она давно подавляла, делают ее раздраженной, депрессивной или испытывающей отвращение, когда она видит их в своем ребенке.
В то же время, если она также несколько напыщенна, то идея о совершенном ребенке, у которого нет потребностей, будет усиливать ее собственное чувство превосходства. Этот стиль “непривязанности” может таким образом передаваться через поколения, вместе с установками, которые удачно поддерживают это (наша семья верит в независимость, мы не маменькины сынки)
Некоторые из этих форм тревожной привязанности могут быть причиной определенных хорошо известных синдромов неадаптивности. Боулби считает, что избегающий тип привязанности лежит в центре черт характера нарцисической личности, одной из доминирующих психиатрических проблем нашего времени. Это также может работать со множеством людей, которые достигают жесткой независимости от своих семей путем эмоционального разрыва – модель, впервые описанная семейным теоретиком Мюрреем Бауэном (Murray Bowen). Несомненно, появляются и другие корреляции.
Считается, что ненадежно привязанные дети относительно легко поддаются изменениям в течение первых ранних лет жизни. Дети с избегающей привязанностью, например, будут искать привязанность с учителями и другими взрослыми, и если им повезет, они найдут того особого человека, который обеспечит их альтернативной моделью привязанности. Недавние исследования показали, что если ребенок имеет надежную привязанность со своим отцом (или другим вторичным заботящимся взрослым), это будет огромной помощью в преодолении его ненадежной привязанности с матерью. Даже если это просто тетя, которую ребенок видит время от времени, знание того, что она заботится о нем, будет поддерживать в нем другое качество привязанности. Исследования жизнестойкости показали, что ребенок, у которого есть такой человек в жизни, может довольно сильно отличаться в его способности верить в самого себя и справляться с превратностями судьбы. Перевeдено на сaйте аlpha-pаrenting.ru
Но дети с ненадежной привязанностью часто имеют сложности в том, чтобы найти такую альтернативную фигуру привязанности, потому что те способы, которые он усвоил, чтобы выживать в мире, как правило, отдаляют его от тех самых людей, которые могли бы ему помочь. Поведение ненадежно привязанных детей, будь то агрессивное или навязчивое, напыщенное или легко уязвимое, часто испытывает терпение как сверстников, так и взрослых. Оно добивается реакций, которые постоянно подтверждают искаженный взгляд ребенка на мир. Люди никогда не будут меня любить, они обращаются со мной как с назойливой мухой, они не доверяют мне, и так далее.
Даже мать, которая обратилась за помощью к терапии, которая нашла стабильного партнера, которая преодолела сложные финансовые проблемы, которая сейчас способна быть более заботливой, может столкнуться с трудностью пробиться к ребенку, который установил такие стратегии выживания. Ей может быть тяжело, например, склонить его к тому, чтобы отказаться от своей агрессивной отчужденности и быть открытым к получению ее любви снова или отпустить уныние, чувство вины и борьбу за власть, и верить, что она изменилась, что она не будет пренебрегать им теперь, что он может позволить ей быть отдельной личностью и она все равно будет удовлетворять его нужды. Донести такое послание требует терпения и настойчивости до тех пор, пока ребенок не построит новый набор ожиданий или, если хотите, исправленную внутреннюю рабочую модель.
Роджер Кобак (Roger Kobak), психолог Университета Делавер, считает, что искаженные модели привязанности вырастают из того, каким образом ребенок учится обращаться с негативными чувствами. Ребенок с надежной привязанностью способен довольно явно сообщать такие негативные чувства как злость, обида, ревность и негодование. Он может плакать или кричать, перестать разговаривать или сказать “я ненавижу тебя”, уверенный в чуткой реакции. У ребенка с ненадежной привязанностью нет этой уверенности. Его мать, неспособная справляться со своими собственными негативными чувствами, либо пренебрегает им, либо реагирует слишком остро. В результате, его негативные чувства или отгораживаются от его сознания, или копятся в нем до того, что начинают его переполнять. Его способность сообщать о своей боли постепенно уменьшается и искажается до такой степени, что она фактически требует неверной интерпретации.
Действительно, родители детей с ненадежной привязанностью постоянно неверно интерпретируют их поведение. “Родители часто думают, эти ненадежно привязанные дети не любят их,” – говорит Шруф. – “Они думают, что дети отвергают их. Матери амбивалентных детей думают: он меня не любит, он просто слишком вспыльчивый, и так далее. Вы шутите? Он вас не любит? Да вы – центр вселенной”.
В идеале детям с ненадежной привязанностью нужно помочь до наступления подросткового возраста, потому что именно в детском возрасте изменений легче всего достичь без терапевтического вмешательства, когда сильный родитель или доступный учитель может развернуть ребенка. Шруф ссылается на пример из его работы с дошкольниками – случай ребенка, чье агрессивное и враждебное поведение в сочетании с ложной чванливостью отталкивало его учителей. Но когда учителей попросили корректировать его чувство низкой самооценки, отказываясь отвергать его и ища возможности быть близким с ним, он постепенно изменил свое поведение и сформировал тесную связь с одним из учителей.
Для детей, с которыми жестоко обращались, проблема восстановления является еще более запутанной, потому что посыл, который они получают, и рабочая модель взаимодействия, которую они вырабатывают, еще больше сбивают с толку. Пэт Критенден (Pat Crittenden), бывшая студентка Эйнсворт и ныне психолог Университета Майами, которая работает с семьями, находящимися в сильном стрессе, говорит: “Жестоко обращающиеся матери обычно довольно авторитарны, требовательны и даже враждебны, но кажутся почти приторными. Она вряд ли будет кричать или вопить на своего ребенка. Она с гораздо большей вероятностью нацепит улыбку на лицо и со стиснутыми зубами будет требовать, чтобы ее ребенок сделал что-либо. Тогда ребенок учится ассоциировать позитивное выражение чувств с реально негативным опытом. И когда он идет в школу, или встречается с другими членами семьи, или, может быть, позднее встречает партнера или потенциального супруга, он будет неправильно интерпретировать позитивное выражение чувств. Он будет считать, что люди, которые кажутся милыми, являются авторитарными”.
Было обнаружено, что дети, с которыми жестоко обращались, обычно попадают в четвертую категорию привязанности, называемую “дезорганизованной”. Ребенок, относящийся к этой категории, ищет близости со своей матерью искаженными способами. Он может подходить к ней сзади, или неожиданно застыть на середине движения, или сидеть некоторое время и смотреть в пространство. Его реакции, в отличие от стратегий избегающих и амбивалентных детей, представляют полное отсутствие стратегии.
Когда родители слышат обо всем этом, они могут интересоваться, а можно ли провести “Незнакомую ситуацию” с их ребенком? Но все же само по себе это не имеет смысла. Эта оценка была разработана как исследовательский инструмент, и основывается на процентном содержании. Некоторые дети, которые получают чуткую заботу, кажутся ненадежно привязанными, и некоторые дети, которые имеют, пренебрегающих родителей, выглядят надежно привязанными. Шруфа просили в суде помочь урегулировать дела о попечительстве, проведя ребенка через “Незнакомую ситуацию” с каждым из родителей, но он твердо отказался, потому что определенный процент результатов будет либо неправильно истолкован, либо дети будут проявлять модели, которые не являются результатом родительских стилей воспитания.
Структуры мозга
Внимание, которое уделяется межличностным стратегиям и будущему маленьких детей неизбежно поднимает вопрос о том, как эти ментальные конструкты проявляют себя у взрослых. В каком виде ранние модели привязанности присутствуют в нашей жизни? Если мы не можем наблюдать взрослое поведение воссоединения, если мы не можем поместить взрослого в лабораторию и видеть их плачущими, ползущими к их матерям или позволяющими, чтобы их утешали, можем ли мы каким-либо другим способом получить доступ к их внутренней рабочей модели? Это тот вопрос, которым занималась Мэри Мэйн (Mary Main), и она пришла к некоторым интересным ответам.
Мэйн начала исследовать родителей надежно и ненадежно привязанных детей, чтобы посмотреть, какую корреляцию она сможет выявить. Она использовала выборку матерей и отцов шестилетних детей, чьи типы привязанности оценивались в возрасте 12 или 18 месяцев. В ходе ловко разработанного и очень взыскательного 60-90-минутного интервью, которое вызывало у взрослых некоторые из тех же чувств, которые “Незнакомая ситуация” вызывала у детей, она просила родителей описать их детство и их важные отношения. В дальнейшем она проанализировала стенограммы интервью по вариациям того, как они отвечали. Появилось четыре модели.
Одна группа, которую Мейн обозначила как “независимые”, легко вспоминала ранний опыт с собственными родителями и очевидно воспринимала их как успешных. Они казались уверенными в себе, объективными и способными обсуждать болезненные воспоминания. Мейн была уверена, что эти взрослые либо имели надежную привязанность в детстве, либо смогли каким-то образом переработать ранние ненадежные модели, чтобы достичь более сбалансированного и реалистичного представления о том, что значит быть связанным с другими. В той степени, в которой их детский опыт был негативным, они могли признать это и понимали его влияние. В некоторых случаях они могли понять и простить своих родителей. Их дети в большинстве своем имели надежную привязанность.
Вторая группа, которую Мейн описала как “пренебрегающие ранней привязанностью”, были обычно равнодушны к своим глубинным чувствам, связанным с отношениями. Они мало помнили о своих детских связях и рисовали идеализированный портрет своих родителей. Тем не менее, во время исследования они вспоминали эпизоды, которые противоречили этому идеальному образу, с подробностями, которые говорили о плохом обращении или отвержении. Эти отстраненные взрослые обычно презентовали себя как сильных и независимых, но они очень во многом напоминали избегающих детей, все еще не способных взглянуть в лицо действительности с разочарованием и болью раннего возраста. Большинство их детей проявляло избегающую модель привязанности.
Третья группа, которую Мейн обозначила как “озабоченные ранней привязанностью”, кажутся в некотором роде сбивчивыми и непоследовательными касательно их прошлых связей. Во время интервью их часто переполняли сильные негативные воспоминания, которые вызывали чувства гнева и зависимости, с которыми они с трудом могли справиться. Детская борьба со своими родителями и постоянные попытки угодить им ощутимо присутствуют. Их дети, как правило, проявляли амбивалентную модель привязанности.
Четвертая группа взрослых согласуется довольно точно с четвертой “дезорганизованной” группой детей. Взрослые этой четвертой категории обычно страдают от неразрешенных детских травм, таких как ф