Глава 6. Философия в Советской России

Общая характеристика

История философии XX века включает в себя такой боль­шой и пока мало исследованный период, как философия со­ветской эпохи. В течение более чем шестидесяти лет огром­ная страна Советский Союз, занимавшая одну шестую часть земной суши, не только жила, воевала, трудилась, ставила на себе величественный и страшный социальный эксперимент, но и философствовала. Нынешние критики нередко утверж­дают, что в Советском Союзе философии не было, что интел­лектуальная жизнь умерла или замерла на долгие десятиле­тия, и только па столичных кухнях непризнанные гении вы­сказывали друг другу свои прекрасные запретные мысли. Однако это неправда, и на самом деле все было гораздо слож­ней и драматичней.

После того как советскую землю покинул печальный «фи­лософский пароход», увозящий в вынужденную эмиграцию целую плеяду талантливых философов-идеалистов, не соглас­ных с идеологической доктриной большевистской партии, фи­лософская жизнь не прекратилась. Ей и ее носителям-филосо­фам, старым и молодым, уже живущим и только рождающимся в мир, предстояло пройти через многие испытания, работать в жестких политических тисках, жертвовать свободой самовыра­жения, комфортом, а порой и жизнью, и все-таки философство­вать. Все не могли стать диссидентами, а многие вполне ис­кренне были убеждены в философской правоте марксизма ивели свой поиск на его достаточно обширной интеллектуаль­ной территории.

Жизнь диктовала свои суровые условия, мысль должна была выживать в тех обстоятельствах, которые есть, и она вы­живала, то деформируясь, изгибаясь и приспосабливаясь, то распрямляясь и идя в бурный рост, когда внешний пресс осла­бевал. Давайте очень коротко, насколько позволяют страницы этого учебника, рассмотрим, через какие основные этапы про­шла философия в СССР и какие темы, проблемы, сюжеты она затрагивала.

Первый этап можно условно датировать 1922—1930 гг. Это время, когда идеологические тиски уже были, но еще не сжа­лись, и в рамках материалистических представлений оставалось место для дискуссий и споров. Основной настрой этого вре­мени задает вышедшая в марте 1922 года работа В. И. Лени­на «О значении воинствующего материализма». Названная впо­следствии философским завещанием Ленина, эта статья при­зывает разоблачать и преследовать всех идеалистов — «дипло­мированных лакеев поповщины», руководствоваться воинству­ющим атеизмом, крепить союз с представителями передового естествознания и систематически изучать гегелевскую диалек­тику с материалистических позиций. Поскольку идейно-фило­софские вехи обозначены четко и предназначены для всех, в об­ществе стремительно формируется стиль мышления, характер­ный для всякой страны, опирающейся в идеологии на совокуп­ность догм, будь то догмы православные, мусульманские или большевистские: запретного не преступать! Отныне на многие годы советская философия может работать только в диалекти-ко-материалистической парадигме, всякое отклонение от кото­рой считается ересью со всеми вытекающими последствиями. Но внутри принятой за эталон системы представлений еще до­пустимы расхождения (догматики любой веры всегда спорят между собой о том, как правильней понимать догмы!).

Итак, в 20-е гг. в философской жизни происходят много­численные и бурные дискуссии. Одна из них посвящена соот­ношению в жизни человека и общества биологических и соци­альных факторов. Ряд авторов рассматривают психическую жизнь как проявление чисто биологического уровня. В. М. Бех­терев создает «коллективную рефлексологию», которую другие философы трактуют в качестве научного метода социологии.

Возникают зоосоциология и фитосоциология, ведется поиск единых «социальных механизмов» всего живого. Из среды био-логизаторов выделяются «философские нигилисты», пытающи­еся объединить естествознание с классовым подходом, они ут­верждают, что надо избавиться от философии как служанки эк­сплуататорских классов, психика и мировоззрение — это выдум­ка эксплуататоров, и на место психологии должна прийти фи­зиология. Нигилисты получили резкую отповедь со стороны философствующих историков культуры.

Другая дискуссия разворачивается вокруг марксистского понятия базиса. Третья ведется вокруг представлений об азиат­ском способе производства. На фоне теоретических баталий тех лет особо выделяется неординарная фигура Александра Богда­нова — врача, писателя, философа-позитивиста, старого оппо­нента В. И. Ленина по ряду теоретических и практических воп­росов. Богданов вместе с Н. И. Бухариным получил наимено­вание «механиста», так как опирался в своих трудах не на идею диалектического противоречивого развития, а на идею органи­зации, предполагающей сохранение в обществе равновесия. А. Богданов создал организационную науку «тектологию», ко­торая предвосхитила основные идеи современной теории сис­тем. Он считал тектологию фундаментом пролетарской куль­туры, и полагал, что пролетариат не должен браться за изме­нения в обществе, пока не овладеет в совершенстве этой нау­кой. Богданов был одним из основателей и теоретиков пролет­культа и считал, что главная роль искусства в обществе — спла­чивать пролетарские массы для борьбы и труда.

Тогда же, в 20-е гг., в России работают такие ставшие впо­следствии знаменитыми авторами, как Михаил Бахтин (его работа «К философии поступка» была написана в 1921 г.), Алек­сей Федорович Лосев (с 1927 по 1930 г. им написано восемь томов произведений), Густав Густавович Шпет, Лев Семено­вич Выготский, создавший культурно-историческую теорию развития психики, и другие.

1930 г. — начало политического, идеологического ожесто­чения режима и развернутых репрессий против всякой попыт­ки самостоятельного решения. До 1929 г. ведущую роль в фи­лософской жизни страны играла группа исследователей, воз­главляемая А. М. Дебориньм (1881—1963) и сложившаяся вок­руг журнала «Под знаменем марксизма». Это были ученые ипартийные деятели, принимавшие активное участие в револю­ционных и послереволюционных событиях, совмещавшие руко­водящую работу с изысканиями в сфере философии. А. М. Де-борин активно следовал заветам Ленина: создавал «Общество воинствующих материалистов-диалектиков», участвовал в из­дании «Библиотеки материализма» и «Библиотеки атеизма», боролся с механистами Богдановым и Бухариным. Однако пос­ле того как в 1929 г. Деборин был избран академиком (так же, как и Н. Бухарин), на него и его группу обрушивается гнев Ста­лина.

Сталин заявил, что необходимо разворошить весь философ­ский хлам, написанный деборинской группой, и приклеил ей ярлык «меньшевиствующий идеализм». От Деборина потребо­вали публично разгромить своих учеников на собрании Инсти­тута красной профессуры и назвать их врагами народа. Дебо­рин отказался. Вскоре на посту редактора журнала его сменяет М. Б. Митин, который уже в 1936 г. в одной из своих работ на­зывает деборинцев «бандой» и «прямой агентурой троцкизма». Все ученики и соратники Деборина были арестованы и уничто­жены.

С этого момента в советской философии на долгие годы утверждается один авторитет — Сталин. В 1938 г. выходит «Краткий курс истории ВКП(б)», где содержится написанный им философский раздел, ставший непререкаемым каноном для всех, работающих в философии. С каждым годом все более нарастает догматизаиия философского знания, душится всякое живое движение мысли. И тем не менее даже во второй поло­вине 30-х гг. создаются философские труды, хотя ни один из них в тот период не мог стать достоянием читающей публики. Михаил Бахтин пишет работы «Формы времени и хронотопа в романе» и «Рабле в истории реализма». Кета Романович Мегре-лидзе создает книгу «Основные проблемы социологии мышле­ния», на которой впоследствии учились философскому разду­мью целые поколения советских философов. Напряженно ра­ботает над темой ноосферы Владимир Иванович Вернадский. Его «Размышления натуралиста» задумывались и писались именно в это время, хотя увидели свет только в 1975 г. К нача­лу 40-х годов в полной мере складываются философские идеи крупнейших психологов С. Л. Рубинштейна и А. Н. Леонтьева, связанные с применением в психологии принципа деятельнести развивается теория установки Д. Н. Узнадзе. Пытливая мысль продолжает работать, хотя это становится все труднее.

Второй этап в истории советской философии — 1930— 1953 гг. Он печален и бесславен. Хотя в это время возникает целый ряд формальных философских структур: на базе МГУ и ЛГУ создаются философские факультеты, с 1947г. начинает выходить существующий поныне журнал «Вопросы филосо­фии». Тем не менее, это время теоретического упадка, вынуж­денного участия многих людей в политических кампаниях по травле то одного, то другого автора или целых изданий. Так раз­грому и гонениям был подвергнут третий том «Истории фило­софии», написанный авторским коллективом под редакцией Г. Александрова, Б. Быховского, М. Митина и П. Юдина. Ав­торам инкриминировалось слишком большое уважение к идеа­листической диалектике Гегеля, что затушевывает отличие от нее материалистической диалектики и пролетарского мировоз­зрения. Главные обвинения, звучащие в идеологических кам­паниях, — недостаточно определенное проведение классового подхода. Ни одна из работ того периода не выдержала испыта­ния временем.

Третий этап существования философии в СССР длился с момента смерти Сталина до конца 80-х г. Разумеется, в нем были свои более мелкие периоды. Явное оживление философ­ской мысли начинается примерно с 60-х г., хотя предшествую­щие семь лет тоже имели значение. С 1956 г. философию препо­дают как самостоятельный предмет не только в гуманитарных вузах и университетах. В 1958 г. возникает еще один журнал «Философские науки», погибший впоследствии в начале 90-х годов в результате коммерциализации интеллектуальной жиз­ни, а ныне вновь возрожденный, хотя и в значительно мень­ших масштабах. С конца 50-х гг. советские философы начи­нают принимать участие в международных философских кон­грессах.

Итак, предпримем попытку взглянуть из середины 90-х гг. на интеллектуальный процесс, который шел в нашей тогда еще большой и единой стране на протяжении четверти века. Выя­вим главные линии, главные темы работы советских филосо­фов, освобожденных «хрущевской оттепелью» от жестокого прессинга догматизированного марксизма-ленинизма.

Прежде всего философы обнаружили, что кроме марксиз-ма-ленинизма в его сталинском проявлении есть еще и сам Маркс, которого можно и нужно читать. С начала 60-х гг. одна за другой выходят книги, посвященные раскрепощенному твор­честву прочтению классиков. Это работы М. М. Розенталя, Э. В. Ильенкова, Л. А. Маньковского, Б. М. Кедрова, Н. И. Лапина, В. В. Кешелавы, В. А. Вазюлина. Рассматривается про­блема соотношения идей раннего и позднего Маркса, анализи­руется внутренняя логика и диалектика «Капитала», изучаются гуманистические аспекты «Экономическо-философских рукописей 1844 т.».

Новое свободное чтение классиков дает толчок развитию диалектической логики. По всей стране возникают группы «диалектиков», единых в своих взглядах на то, что диалектическая логика — сердце марксизма и здесь не существует национальных различий: диалектические школы мы находим в Москве (Э..В. Ильенков, Г. С. Батищев, В. С. Библер), в Казахстане (Ж. М. Абдильдин), в Азербайджане (3. М. Оруджев), в Ростове-на-Дону (А. М. Минасян), на Украине (В. А. Босенко). С начала 70-х гг. выходит целый сериал исследований, посвя-шенных диалектике и ее роли в общественной жизни, это многотомные издания, в которых диалектика анализируется как объективный процесс и метод познания.

Наряду с диалектикой и в то же время активно используя ее формируется отечественная методология науки. Работы В. А. Штоффа, В. С. Швырева, Е. А. Мамчур, Е. Я. Режабека, В. С. Степина, А. И. Ракитова являются важной составной наследия прошедших десятилетий. Большим успехом у специалистов пользовались книги Э. Г. Юдина «Системный подход принцип деятельности» (М., 1978) и В. П. Кузьмина «Принцип системности в теории и методологии К. Маркса» (М., 1980). 0бе эти работы стремились соединить системные представления диалектику, показать, что системный подход не должен как прежде носить клеймо «буржуазного» и является важным научным методом.

Как можно заметить, философы продолжали работать в марксистской парадигме. Она, с одной стороны, сковывала, а с другой — задавала четкие теоретические «правила игры», расставание с которыми в наши дни повлекло за собой немалую мировоззренческую растерянность и эклектическое смешение методологических установок. Впрочем, на Западе это смешение произошло давно, еще во второй половине прошлого века, однако до поры до времени пестрый мир западной философии был для нас почти закрыт, и знакомство с ним происходило лишь благо­даря теоретическим работам авторов, которые под видом суро­вой марксистской критики (а без критики писать было нельзя) все-таки рассказывали советскому читателю, над чем в течение полутора последних веков работают коллеги за рубежом.

Работы Н. С. Автономовой, Ю. К. Мельвиля, Н. П. Мотрошиловой, Т. А. Кузминой, П. П. Гайденко, В. М. Лейбина, А. С. Богомолова, И. С. Нарского, К. Н. Любутина, В. Н. Куз­нецова, Б. Э. Быховского, А. В. Михайлова и многих других помогали советскому читателю хоть как-то прикоснуться к за­падной философской культуре.

Огромное место в отечественной философии прошлых лет занимали проблемы гносеологии и теории сознания. Здесь прежде всего необходимо назвать Павла Васильевича Копнина — блес­тящего ученого и организатора науки. Книги Копнина, посвящен­ные гносеологическим и логическим основам науки, его работы по теории познания, написанные ясно и четко, и сегодня не ут­ратили своего значения. Рядом с Копниным стоят имена В. А. Лекторского, А. М. Коршунова, В. С. Швырева, целый ряд интересных украинских исследователей, занимающихся пробле­мой культурных контекстов познания: С. Б. Крымский, В. Г. Та-бачковский, М. В. Попович и др.

В 70-е гг. активно обсуждается проблема сознания. Выхо­дят нашумевшие книги А. Г. Спиркина (автора популярного учебника по философии) «Сознание и самосознание» и В. П. Тугаринова «Философия сознания. Современные вопросы». В. П. Тугаринов ставит в своей работе не характерную для мар­ксистских представлений проблему онтологии сознания. Тогда же начинает идти многолетняя и бурная дискуссия об идеаль­ном, вовлекшая в себя многих авторов. Главными фигурами в этой дискуссии являются Эвальд Васильевич Ильенков — один из самых блестящих философов, порожденных идеологической «оттепелью», и Давид Израилевич Дубровский, работающий на грани философии и психофизиологии. С точки зрения Ильен­кова, сознание — исключительно социальное образование, а любые способности и таланты могут быть развиты обществом у любого человека; идеальное — объективная реальность в рам­ках общества, это схема предметной деятельности, форма вещи, существующая лишь в действиях человека. Для Дубровского со­знание тесно связано с психофизиологией людей, и человек появляется на свет, уже обладая определенными закодирован­ными в нем задатками, которые потом разовьются в способно­сти. Идеальное Дубровский считает субъективной реальностью, оно не существует вне психики человека и обладает сложной многомерной структурой, которая может быть описана в тер­минах теории информации.

Дебаты об идеальном велись не только в философских жур­налах и на научных конференциях, они продолжались в студен­ческих аудиториях и дружеских беседах. Какое-то время вся интересующаяся философией публика была поделена на «иль-енковцев» и «дубровцев». Дискуссия пережила Э. В. Ильенко­ва и продолжилась после его смерти. Тема сознания поднима­лась и с разных сторон обсуждалась такими авторами, как Ф. Михайлов, В. Библер, М. Мамардашвили и др. Советская философия 60-х и 70-х гг. — это философия, активно обсужда­ющая прежде запретную тему ценностей. Тон задают здесь «Лекции по марксистско-ленинисткой эстетике» М. С. Кагана, утверждающие право на существование и применение аксиоло-гического подхода к сознанию. Проблемными, спорными яви­лись работы О. Г. Дробницкого. О ценностных формах созна­ния пишут Б. Т. Григорьян, Т. А. Кузьмина, Ю. Н. Давыдов, В. Г. Федотова, украинские авторы В. П. Иванов, В. И. Шинкарук, А. И. Яценко, в Грузии темой ценностей занимается Н. 3. Чавчавадзе.

Можно сказать, что на достаточно долгий отрезок време­ни в центр философских интересов выдвигается комплекс вза­имосвязанных проблем «деятельность-культура-человек». Про­блеме деятельности и практики были посвящены труды А. П. Огурцова, Б. А. Вороновича, М. С. Кагана, А. М. Ген-дина, К. Н. Трубникова, А. И. Яценко, известного психолога А. Н.Леонтьева.

Тема культуры, как и тема идеального, постоянно вызыва­ла большие разногласия и дискуссии в философской среде. Сформировались противоположные точки зрения, между стот ронниками которых шли письменные и устные дебаты. Одна «деятельпостная» или технологическая позиция отстаивалась Э. С. Маркаряном, В. Е. Давидовичем и Ю. А. Ждановым, дру­гая, «нормативно-ценностная» —В. М. Межуевым, Л. Н. Коганом и Н. С. Злобиным. Впрочем, острая полемика не мешала оппонентам оставаться друзьями и совместно искать в споре истину.

Однако философская культурология не замыкалась на дис­куссиях вокруг характера культуры. Московско-тартуской семи­отической школой развивался свой особый подход, при кото­ром культура выступает как язык. Эту школу возглавлял нео­рдинарный интересный исследователь, философ, лингвист, ли­тературовед Юрий Михайлович Лотман. В Ростове-на-Дону вел культурологические исследования М. К. Петров, в большинстве своем они увидели свет только после его смерти. Активно ра­ботали авторы-культурологи, обладающие одинаковой фамили­ей, но различной сферой интересов: А. Л. Гуревич дал нам бле­стящий анализ массовой средневековой культуры, в то время как П. С. Гуревич освещал и анализировал современную мас­совую культуру и сознание.

Наши философы уже четверть века назад стали изучать тему человека. Здесь были свои ограничения, которые дикто­вались идеологическими официальными установками, напри­мер, экзистенциальные проблемы обсуждать не разрешалось, и все-таки человек не остался без внимания. Первой ласточ­кой в этом отношении была еще в 1964 г. работа Марии Петросян «Гуманизм». Затем пошли работы А. Г. Мысливченко, Б. Т. Григоряна, С. С. Батенина. В. Е. Давидовича, К. А. Абуль-хановой-Славской, Ю. Н. Давыдова, И. В. Бычко. В них об­суждались темы сущности человека, его свободы, истории, ди­алектики его жизни, ставились вопросы философской позна­ваемости человека и единства человечества. Нельзя не упомя­нуть богатое творчество И. С. Кона, постоянно работающего на грани философии и психологии и раньше других коснув­шегося проблем возраста, пола, оамоидентификации челове­ка в обществе.

Немалое место в обсуждениях прошлых лет занимали темы, связанные со спецификой философского знания. Философия определялась, кто она: наука или не наука, выяснялось, как она соотносится с другими видами сознания. Немалую роль здесь сыграли работы академика Т. И. Ойзермана, таких авторов, как П. В. Алексеев, В. Н. Сагатовский и др.

Не стоит забывать и тех, кто в ситуации существенных ог­раничений пытался осмыслить социальную жизнь, строил раз-ные интерпретации марксистских положений, стремясь сделать предписанную схему как можно более гибкой, позволяющей вмещать и охватывать те феномены, о которых специально не задумывались классики марксизма. Это В. Ж. Келле и М. Л. Ковальзон, Ю. К. Плетников, В. С. Барулин, А. К. Уле-дов, В. М. Межуев.

Ныне уже не в СССР, а в России философы продолжают работать, думать, творить. Освободившись от жестоких рамок официального марксизма, мы ищем новых путей в теории, нового понимания, открываем для себя и для читателей прежде неведомые пласты бытия, переживания, мышления. Дума­ется, эта книга — тоже один из путей такого поиска.

В. И. Вернадский

Подводя в конце жизни итоги своему 60-летнему пути науке и философии, Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) писал, что все его поиски и все раздумья были сосредоточены вокруг одной великой проблемы: тайны живого вещества роли его на Земле и в космосе. Это величайшая проблема есте­ствознания и философии. Она затрагивает глубинные интере­сы человека, который сам является частью живого и даже бессознательно переживает свою глубинную связь с живой и не живой природой в целом.

Вместе с тем в историю науки В. И. Вернадский вошел как ученый-универсал: почвовед и кристаллограф, минералог петрограф, геолог и биолог, как основоположник новых синтетических дисциплин: геохимии и биогеохимии, как создатель обобщающих концепций — учения о биосфере и ноосфере. Ши-рота идей и взглядов ученого почти не имеет аналогов в XX веке для которого, напротив, более характерна все более и более дроб-ная дифференциация, специализация в работе естествоиспытателей, их замкнутость вокруг частных проблем той или иной отрасли науки. У Вернадского широта и глубина научного охвата мира (включая в него и человека) диалектически предполагают и дополняют друг друга. Так, прикладная, казалось бы отрасль знания — почвоведение (им Вернадский занялся еще в молодые годы под руководством своего учителя В. В. Докучаева) — в глазах будущего автора «Биосферы» имеет широкое общенаучное значение: почва есть уникальная связь живого в не живого. Земли и Космоса, в ней идут непрерывные химичес­кие реакции, атомные перемещения (миграции), образуются ми­нералы — все это поддерживает существование жизни на пла­нете От почвоведения мысль исследователя обращается к ми­нералогии («История минералов земной коры»). И уже от ми­нералогии — к геохимии, науке о законах атомной миграции в земной коре и околопланетном пространстве.

Геохимия изучает миграцию химических элементов в зем­ной коре и в космосе. Ее продолжение — биогеохимия — вклю­чает в рассмотрение атомных маршрутов живое вещество (со­вокупность живых организмов — от простейших до самых раз­витых). Геохимические и биогеохимические исследования по­казали, что на пути миграционных циклов атомов и изотопов обязательно встает область живого. Это открытие — исключи­тельно важного значения, так как оно указывает на неслучай­ность жизни в космосе. По отношению к неживой природе живое вещество ничтожно мало (по весу и объему). Но по гео­химической функции — по функции материально-энергетичес­кого воздействия на природные объекты оно ни с чем не срав­нимо. Благодаря живому веществу энергия космоса не рассеи­вается, не исчезает в мировом пространстве, а концентрирует­ся и преобразуется в силу, придающую нашей области вселен­ной черты упорядочности, организованности.

Осознание роли живого вещества как глубочайшего и мо­гущественного проявления сил космоса придает науке XX века (и здесь огромна заслуга русского ученого) существенно иной характер, чем тот, который характеризовал классическое (нью-тонианско-галилеевское) естествознание XVII—XIX веков. Со­временная наука скорее возвращает нас к миросозерцанию ан­тичности, идеям ранне-греческой философии о живом космо­се. Но жизнь — это и разумная жизнь. Разум (ум) — это тоже явление космоса, о чем догадывались древние философы (Анаксагор).

Современная наука, считает Вернадский, открывает нам три фундаментальных проявления реальности: атом, космос и жи­вое вещество. В человеческую мысль и в человеческую культу­ру они вошли 2, 5 тысячи лет назад — как на Западе, так и на Востоке. Но древние идеи в XX веке получили вновь подтвер­ждение и развитие — теперь уже не интуитивно-умозритель­ное, а эмпирическое и строго математическое. В ходе геологического времени глубина и интенсивность воздействия живого вещества на среду обитания, на всю неор­ганическую природу постоянно возрастает. Биологическая эво­люция идет в сторону увеличения биогеохимической миграции атомов — а это значит, что возрастает геохимическая энергия жизни, а вместе с ней возрастает доля космической (солнечной) энергии, идущей на геохимическую перестройку планеты. Бла­годаря этому биосфера (планетная оболочка, охваченная жиз­нью) является сложнейшей самоорганизованной системой, со своими специфическими чертами пространства-времени. Дина­мическое равновесие в биосфере поддерживается миллиарды лет, жизнь геологически вечна.

В понятие живого вещества — в самом широком смысле слова — входит и человек. Человек — самая большая геологи­ческая сила, а в геохимическом смысле — сила универсальная; технология человеческой деятельности и культуры охватывает практически всю менделеевскую таблицу. Мощнейшим орудием человеческой деятельности на зрелых этапах ее истории является наука — («планетное явление, по выражению Вернадского).

Наука и демократия — два решающих фактора перехода биосферы в ее высшее состояние — ноосферу (сферу разума), когда деятельность человека носит уже не стихийный, а глубоко осознанный и организованный характер, разумно персстраивая природные процессы в нужном человеку направлении. История науки поэтому есть история подготовки и становления ноосферы.

От других форм духа наука отличается однозначностью, строгой обязательностью своих положений и выводов, что не отменяет права ученых на поиск, гипотезу, предположение. Но аподиктическое ядро научного знания (эмпирические обобщения и математический аппарат) уже не зависит ни от каких идеологических (религиозных, философских) «привесов». Напротив, все вненаучные формы знания должны признать приоритет науки и считаться с ним, В 30-е годы, когда государственная монополия на идеологию и мировоззрение не оставляла, казалось бы, никакой возможности для своемыслия, Вернадский публично (в полемике с А. М. Дебориным) причислял себя к «философским скептикам», отвергающим примат над наукой любой философии (читай: марксистской, диалектико-материалистической — тоже).

Вместе с тем Вернадский был глубоким знатоком истории мировой философии — от древней до современной. Без фило­софии, считал он, невозможна сколько-нибудь плодотворная, значительная работа ученого. Именно философия, где должны свободно конкурировать различные идеи и теории, создает, творит интеллектуальный климат, прививает любовь к мыш­лению, что так необходимо ученому.

Вернадский не был отвлеченным мыслителем. Он был ак­тивным общественным деятелем, глубоко переживал трагедию культуры, трагедию своего народа и своей страны — револю­ции, гражданскую и Отечественную войны. Оппозиция цариз­му еще в предреволюционные годы привела его в ряды Кон­ституционно-демократической партии, членом ЦК которой он оставался до января 1919 года, до выхода из рядов партии в связи со своим избранием Президентом Украинской Академии наук (ученый считал, что эта должность несовместима с партийны­ми пристрастиями любого направления). В 30—40-е годы, как свидетельствует переписка ученого (хранящаяся в Архиве РАН), Вернадский, активно поддерживая устремление советского го­сударства к научно-техническому прогрессу (и сам во многом способствуя этому своими научными трудами), не принимал и не мог принять практики тотального террора и тотального при­нуждения, на чем строился «социализм» на его родине.

Но главную опасность для человечества ученый видел в фашизме (гитлеровском нацизме). Однако даже в самые тяже­лые годы войны, когда фашистские армии стояли у стен Мос­квы и у окраин Сталинграда, Вернадский непоколебимо верил, что война закончится полным поражением тех сил, которые про­тивопоставили себя глубинным и неодолимым тенденциям пе­рехода биосферы в ноосферу, т. е. победой разума над безуми­ем и жестокостью слепой стихии.

Вернадский был одним из первых ученых (в России и на Западе), кто предвидел атомную эпоху — обретение человеком колоссальной силы, таящейся в атоме. Сумеет ли человек упо­требить эту силу во благо себе? Или она будет употреблена во зло, на гибель человечества? В XX веке невиданно возросла ответственность ученых перед своим и грядущими поколениями. Библиография трудов В. И. Вернадского огромна. Его спе­циальные труды переведены на многие языки мира. Философ­ские и социальные идеи ученого обобщены в книгах: «Научная мысль как планетное явление» (1937—1938) и «Химическое стро­ение биосферы Земли и ее окружения» (1940—1944). Обе книги увидели свет уже после смерти их автора.

Г. Г. Шпет

Судьба Густава Густавовича Шпета (1879—1940) трагич­на, как и судьбы многих других выдающихся мыслителей, уче­ных и художников России первой половины XX века. Родной город философа — Киев (родной город и Н. А. Бердяева, и С. Н. Булгакова). По окончании Киевского университета (ис-торико-филологического факультета) молодой ученый пере­ехал в Москву, начав преподавательскую деятельность в Московском университете и на Женских курсах. Шпет жил и работал в Англии и Германии, защитил диссертацию у Гус­серля, идеи которого оказали неизгладимое влияние на рус­ского ученого. После революции Шпет избирался действитель­ным членом и вице-президентом Государственной академии художественных наук (ГАХН). Но с конца 20-х годов новатор-философ попадает под пристальное идеологическое подозре­ние, его работы запрещаются к печати, лишается возможнос­ти он вести и полноценную педагогическую работу. Некото­рое время ему еще удается работать в качестве переводчика философской и художественной литературы (Шпет практичес­ки владел всеми европейскими языками). Но в 1940 году фи­лософ был арестован и умер в лагере.

За десять с не большим лет (1914—1927) Шпет опубликовал ряд крупных и глубоких исследований: «Явление и смысл» (1914), «Сознание и его собственник» (1916), «История как про­блема логики» (1918), «Очерк развития русской философии» (1922), «Введение в эстетическую психологию» (1927), «Эсте­тические фрагменты» (1922—1923).

На многообразие явлений духовной, культурной жизни Шпет смотрит глазами феноменолога: для него данный нам мир слагается из «явлений» и входимых в них «смыслов». Только таким образом (через феноменологическую редукцию) в «глу­бине явлений» открывается нам мир «идей» или «эйдосов». Вслед за Гуссерлем Шпет утверждает «единство вещи», как оно дано в опыте, и отвергает саму мысль о возможности дуализма мира явлений и мира «вещей в себе». На этом основании традицион­ная «метафизика», категория внеопытного «Абсолюта» филосо­фом отвергается. На этом же основании сложился достаточно ироничный взгляд Шпета на христианство, презрение его по сути ко всякой религии.

Из всех философов феноменологического направления Шпет первым обратился к проблемам истории, поставив их даже в центр своего внимания. Феноменологические идеи Шпет до­полняет идеями герменевтики: историческая наука есть наука истолкования.

Концепция Шпета может быть названа герменевтической феноменологией. Выбор этого термина требует пояснения. Ос­новной герменевтический труд Шпета «Герменевтика и ее про­блемы» был закончен в 1918 году. В это время под герменевти­кой обычно понимали искусство постижения смысла текста. Причем, искусство было весьма специфично. Оно представля­ло собой прежде всего совокупность психологических приемов «проникновения» во внутренний мир автора текста, эмпатию, вчувствование, сопереживание, вживание в историко-культур-ный мир, творческий арсенал автора. Так понимаемая герме­невтика была психологически нагруженным методом исследо­вания.

Основные устремления Шпета связаны с идеей соединения герменевтики и феноменологии. Искусство постижения смыс­ла текста (герменевтика) должно неизбежно включать в себя семиотические методы ввиду знаково-символической природы языка, логические и феноменологические приемы. Они направ­лены на постижение (изучение, исследование, не «охватывание», не «вчувствование») объективного, внутреннего смысла текста. Все остальные моменты смысловой структуры текста, навеянные психологическими особенностями автора текста, историческими и социальными условиями, являются внешни­ми факторами, они своеобразно влияют на смысл текста под общим названием «условий понимания», постижение которых обеспечивается историческим методом.

В начале XX века, с возникновением семиотики, современ­ной логики, семантики, феноменологии, была преобразована и герменевтика, в которой психологические приемы стали игратьсвою четко определенную роль в системе методологических средств, обслуживая внешние моменты понимания смысла тек­стов.

Сам же автор «Герменевтики и ее проблем» термина «гер­меневтическая феноменология» не принял, но логика развития его идей шла как раз в этом направлении. Именно феномено­логия должна быть обогащена новыми герменевтическими при­емами постижения смысла. С другой стороны, следует отме­тить, что герменевтика освежает свое содержание за счет фе­номенологической, семиотической и логико-семантической эк­спликации понятия «смысл текста», за счет методологической рефлексии над всем полем гуманитарных наук и выхода в фи­лософские сферы. Синтез двух методов взаимовыгоден.

Шпет четко уловил движение герменевтической проблема­тики к преобразованию в новое философское направление со своей особой логикой, с собственными приемами исследования. Это философское направление, по его мнению, адекватно со­ответствует природе философии, а философское знание приоб­ретает значимость «строгой науки», а по своей форме функцио­нирует аналогично «строгой науке». Что же обеспечивает такое сходство? Использование в философии теоретических рассуж­дений — вот признак, по которому можно судить о близости философии и науки.

Разрабатывая различные аспекты термина «теория». Шпет не принимал философский сциентизм Канта, суть которого заключалась в том, что единственным образцом для всего на­учного знания признается математическое естествознание со всеми вытекающими отсюда последствиями. Шпет считает, что необходимо вернуться к положительной философии, ее зада­чам, предмету, необходимо восстановить прерванную традицию и утраченный авторитет философии и гуманитарных наук. А сделать это следует путем введения в проблематику поло­жительной философии вопроса о месте, сущности и бытии по­знающего разума. Таким образом будет осуществлен возврат к исконному предмету философии, но уже на новом уровне, кри­тически воспринявшем крупное достижение Канта: «особое, не эмпирическое и не действительное бытие субъекта познания».

До 1914 года (до публикации работы «Явление и смысл») философ полагал, что создание подлинной положительной философии фактически уже осуществлено Э. Гуссерлем. Следует лишь несколько «подправить» его феноменологию, и мы получим «основную науку философии», которая является базис­ной как для философии в целом, так и для всех частных наук. Но уже в процессе написания книги «Явление и смысл» у ее ав­тора закрадывается сомнение в безупречности методологичес­кой техники феноменологии, в абсолютной ясности всех при­емов исследования. И эти сомнения связаны с проблемами постижения смысла, со структурой понимающей деятельнос­ти, которая не зависела бы от психологических особенностей познающего субъекта. Поэтому он предпринимает системати­ческое исследование проблем герменевтики с целью выведения ее проблематики на философский уровень указанного пробела в аппарате феноменологии.

Синтез герменевтики и феноменологии — в формуле: «по­нимание есть постижение смысла. Принципиальным анализом понимания занимается герменевтика. Она отвечает на вопрос: «Как возможно понимание»? Принципиальным анализом смыс­ла и методов его постижения занимается феноменология. В гер­меневтике понятие «смысл» обычно не определяется. Смысл дан (явлен, существует) как нечто внешнее. Это — идеальное бы­тие, эйдетический мир, на который направлен герменевтичес­кий интерес. Основное понятие герменевтики считалось либо интуитивно ясным, либо заимствовалось из других областей. В феноменологии аналогичная картина была относительно по­нятия «понимание». Поэтому синтез герменевтики и феноме­нологии был теоретически предопределен, обе дисциплины должны были взаимно допол