Ропот потревоженных стен, страшный, восхитительный скрежет трущихся друг о друга камней. Гул над головой — что, уже перекрытия стонут? — ухмыльнулся кто-то внутри зверя. Хреновая у человечков магия. Ничего не стоит.
Как и они сами — ни на что не годны, когда доходит до дела. Все неприятности от их тупости, ограниченности и зашоренности, от их страхов и неумения просчитывать ходы наперед, от неумения думать вообще.
Резкий поворот головы — громкий, надсадный крик — человеческий череп, разлетающийся от удара о стену, это почти красота. Настоящая эстетика — вот что такое гармония. Это — когда ты смотришь исподлобья на шуршащих вокруг муравьев, сминая их взглядом в кровавый ком, а те, даже сбившись в рой, могут быть максимум — красотой. Люди прекрасны. Особенно — когда не мешают.
Кое-кто должен был бы почувствовать, унюхать, учуять — и примчаться сюда. Кое-кто, кого ты долго недооценивал, выскочка, требующая многого, чему не способна соответствовать самолично. Обнаглевшая, завравшаяся властная сволочь, влезшая слишком высоко, чтобы никогда не упасть. Сволочь, чей полет вниз ты будешь наблюдать с особым удовольствием.
Потому что так будет — справедливо. Что бы кое-кто ни сделал лично с тобой, лично тебе, он — выскочка. Он заслужил кару, ты — его кара. Воздаяние стихией за гордыню и высокомерие, за заносчивость, за слепоту, за бездушие. За хаос, населяемый в душах тех, к кому он даже не удосуживается присматриваться — только использует, не задумываясь, не снисходя, не глядя.
Он будет здесь — но, пока его нет, ты успеешь кое-что еще. Тот, кто тебе нужен, где-то наверху, человек-лизоблюд, получивший сполна в свое время, но так и не сумевший использовать редкий шанс и осознать, что именно только что коснулось его душонки, едва не стерев ее в порошок. Человек, предавший собственный вид.
Ты — и его кара тоже.
Грохот осыпающихся камней за спиной — зверь ощетинился и зарычал, стремительно оборачиваясь и расшвыривая по сторонам потоком чистой, рвущейся наружу силы россыпь обломков обрушившейся колонны. Кто бы там ни был, он зря понадеялся, что мага можно убить так просто.
Мага вообще невозможно убить, если он готов умереть сам — и именно поэтому маги не должны жить. Ни один из них. Вычистить, как заразу, истребить как класс. Кто-то в тебе что-то помнил об этом, но зверь, вытянув морду, только шумно выдохнул, раздувая ноздри. Его не интересовала память.
Коридоры, лестницы, лица, крики, звуки — все смешалось в цепкий, жалящий поток стрелок-уколов, прямо в сознание, в глаза, в мозг. Зверь поморщился. И наклонил голову ниже, одним нажимом воли вышибая нужную дверь. Он чувствовал. Того, за кем охотился.
Он знал, что пришел куда надо. Даже если система опять даст сбой — что опять невозможно — достаточно будет того, что он был здесь. Именно он. Стихийный маг, снова открыто пошедший против людей.
Этого будет — достаточно.
И кто-то внутри с этим согласился.
* * *
Гарри с вечера не находил себе места.
Опустевшие коридоры замка только усугубляли изнурительное, выматывающее, отупляющее ожидание. Запершиеся в спальне Панси, Гермиона и Луна — что бы они там ни делали, хотя все инстинкты мага и партнера и так в полный голос вопили, чем именно заняты девушки — почему-то тоже радости жизни не добавляли. Как и непроницаемо-вежливое лицо Кингсли в пламени камина.
Драко хмурился и уходил от разговоров, закапываясь в бумаги, впрочем, когда Поттер отворачивался, он тут же замирал и машинально переводил остановившийся взгляд на окно, забывая о зажатом в пальцах пере.
Мы сходим с ума, совершенно отчетливо понял Гарри, выйдя ночью в кабинет и увидев на столе полускомканный кусок пергамента, покрытый рядами летящих, ровных, как потоки стрел, строчек. Малфой не начинал думать стихами, пока хаос реальности вокруг него не превращался в засасывающую воронку. Мы сходим с ума, всего лишь отпустив ребят туда, откуда они могут вернуться совсем другими. Или не вернуться вообще.
Что будет, когда они уедут отсюда совсем?
И как это будет. От этой мысли ухало в пустоту сердце, точно так же, как когда на лицах гасли улыбки, и они отворачивались, шагая в камин — мрачно сжавший губы напряженный Алан, переполненный предвкушением Тони, сонно моргающая, будто ее только что выдрали из постели, Кэтрин, взволнованно сжимающая кулаки Линдс, хмурая до презрения ко всему миру Марта… Гарри понятия не имел, что помнит каждое из этих лиц до деталей, до черточек.
Малфою и Панси легче — их ученики в любом случае шли не умирать, а помогать выживать. Да и то — только те, кому имело смысл идти. Почти все, кто остался в школе, были магами Земли или Воздуха. Без большей части водных и огненных из замка, из самой его атмосферы исчезло что-то неуловимое, неосязаемое, но невыносимо важное, как сама суть. Как жизнь, в которой теперь есть отлаженная, четкая форма и перспектива, но нет самой жизни.
Что ж — по крайней мере, Гарри Поттер не впал в ярость, наткнувшись на упрямый, горящий взгляд Алана. То есть — не впал даже после его ухода, в отличие от Луны, которую Драко после исчезновения Лоуренса отпаивал настойкой медуницы. Лавгуд заклинило на тихой монотонной истерике, и никакие увещевания, казалось, даже не доходили до ее разума — что бы она там ни понимала умом, водные маги все же, видимо, воспринимали друг друга как-то совсем иначе.
Не то чтобы Гарри не понимал ее чувств.
Растерянность — вот что перешибало любые попытки успокоиться и просто ждать. В нее вгоняло все — и круги под глазами Луны, и вдруг очнувшееся от спячки стервозное упрямство Паркинсон, и впервые за долгое время сорвавшийся на, мягко говоря, повышенный тон Драко. Почему-то именно намерение Панси отправиться с утра в Лондон, как будто ничего не случилось, послужило последней каплей — они разорались друг на друга так, что в итоге рявкнула, жахнув кулаком по столу, даже Лавгуд, чем вогнала в полноценный трехминутный ступор присутствовавшего на завтраке Снейпа. В итоге Панси спокойно задрала нос и отчалила в Министерство, Драко, швырнув в стену кубком, хлопнул дверью, а Гарри сидел и давил в себе нехорошее подозрение, что Северус, кажется, понятия не имеет, что делать с таким чувством, как уважение по отношению к Луне — иначе откуда еще бы в нем взялся сейчас такой мощный распирающий диссонанс.
Мы тут просто сходим с ума, подумал он, найдя Малфоя в кабинете — тот сидел на подоконнике, уткнувшись лбом в стекло и бессильно уронив руки на колени.
— Если у тебя опять предчувствие, мог бы сказать прямо, — посоветовал Гарри, опускаясь рядом.
— На фига? — меланхолично осведомился Драко. — Она все равно бы ушла. И… нет у меня никаких предчувствий.
Есть, но я сам не понимаю, какие, тут же перевел в уме Гарри. И это была бы не Панси, если бы она дала мне время разобраться.
То, что и впрямь — есть, ощущалось все отчетливее с каждым часом. Драко подолгу замирал на месте, проваливаясь в никуда, с мгновенно леденеющим взглядом, постоянно напряженно что-то обдумывал, а на попытки прикоснуться к нему реагировал с тем самым, хорошо знакомым и Гарри, и Луне беспокойством — лучше всего выдающим всю степень развернувшегося внутри многомерного, мешающего в смятый ком иллюзии и реальность затягивающего хаоса.
— Ей что, не стоило отправляться туда? — не выдержала к обеду Лавгуд.
Малфой рассеяно хмыкнул и кивнул.
— Но и не отправляться тоже точно не стоило, — хмуро процедил он наконец. — Отвалите, оба. Не знаю.
Он издергал их своей истерической, натянутой напряженностью так, что под вечер Гарри и сам уже был готов отправиться в Лондон и то ли придушить там решившую именно сегодня продемонстрировать свои самостоятельность и выдержку Паркинсон, то ли просто убедиться, что там все в порядке. Несмотря на объявленное когда-то жесткое правило — он, Гарри Поттер, убийца Темных Лордов, Мальчик-который-выжил, в мир людей больше ни ногой. Для общего блага.
К ужину Драко накрыло так, что Луна во второй раз за день сорвалась на крик. Гарри нашел их в гостиной — сидящий на столе Малфой задыхался, спрятав лицо в ладонях, и от распирающего его волнения ощутимо колыхались занавески на окнах.
— Все, мы идем туда, — заявил Гарри, заставляя его поднять голову. — И мне плевать, можно или нельзя.
По заметавшемуся и мгновенно остекленевшему взгляду Драко, по судорожному вдоху стало понятно, что он и на этот счет — не уверен. Можно или нельзя. Кому из них. Почему. Он вообще ни в чем не уверен, кроме того, что в Лондоне вряд ли ничего не случилось. Или — не случится.
Гарри молча взял Малфоя за подбородок, вглядываясь в леденящую, клубящуюся бездну. Бросать ей вызов он не решился бы, наверное, никогда, но и пугаться перестал уже очень давно.
Она не страшнее карающего пламени, уж точно. Ну, то есть… наверняка.
— Драко? — чуть слышно позвал он, наклоняясь чуть ближе, почти позволяя ей коснуться себя.
Малфой моргнул — чуть затуманенный взгляд в очередной раз слегка прояснился. Гарри не удержался от легкой улыбки.
— Бегом, — почти беззвучно ответил Драко. — Немедленно.
Оба обернулись к выругавшейся сквозь зубы Луне. Та стояла, прижав ладонь к переливающейся четырьмя цветами вытянутой капле, зависшей над секретером.
— Злая, как черт, — сообщила она, выпрямляясь. — И… Гарри… осторожнее там. Она почему-то за тебя беспокоится очень…
Глаза Малфоя распахнулись, будто беспорядочный хаос в его голове, наконец, развернулся под нужным углом, сложившись в четкую картину.
— Эббинс, — выдохнул Гарри еще до того, как тот успел открыть рот. — Твою мать!
— Поттер, стоять! — рявкнул Драко уже ему в спину.
Хрен тебе, зло подумал Гарри. Бешеная, застилающая глаза ярость вспыхнула с такой скоростью, будто Малфой только что нечаянно дунул на тлеющие угольки, взметнулась ревущим пожаром, оставив только сузившийся кусок пространства с камином по центру. Рывок за плечо, доносящийся откуда-то голос Луны, мелькнувший сбоку смазанный серый вихрь, оказавшийся материализовавшимся перед носом Малфоем — бледным, злым, что-то доказывающим. Гарри молча сгреб его за рукав и потянул за собой. Это был максимум вежливости, на который ярость позволила отвлечься.
Собственный голос, прозвучавший, как чужой, зеленое пламя — и ярость заледенела, переплавляясь в холодное, мрачное бешенство. Разрушенные колонны, кровь на стенах, изломанные, искореженные тела, пыль и каменное крошево, мучительное дежа вю, будто и не было последних пяти лет. Едва ощущаемая сквозь толщу гнева боль от стиснутых зубов, и хватка рук Малфоя, уже успевшего сориентироваться.
В Министерстве Магии нельзя аппарировать. Но это не значит, что нельзя быстро перемещаться — Драко мог кричать и уговаривать дома, в замке, но здесь все заканчивалось, Гарри знал это так же отчетливо, как и то, что потом, позже Малфой выскажет многое и снова будет прав почти во всем. Сейчас же сознание привычно раздвоилось, фиксируя пространство, поля, людей — Гарри почти физически ощущал, какую часть подхватит Малфой, позволяя не отвлекаться от своей.
Убью, пульсировала в голове отчетливая, беспощадная мысль. Убью сволочь. На этот раз — точно убью. Прямо сейчас.
Твердая, прохладная ладонь Драко на талии на этот раз не успокаивала, а странным образом только усиливала гнев, сужая и превращая в его из бушующего пламени в тонкую раскаленную иглу. Гарри помнил, что лучше зажмуриться, но все равно с болезненным упрямством всматривался в мельтешащую мешанину красок — красной и серой — отщелкивая еще живые человеческие сознания. Их было много, очень много, но их становилось все меньше. Они исчезали отсюда с бешеной скоростью, как можно быстрее, со всех ног, подальше от обезумевшего стихийного мага.
Люди, мелькнула злая горькая мысль. Клерки и крысы от бюрократии, для которых своя шкура всегда дороже чужой — да и здравый смысл тоже за бегство, им нечего противопоставить такому противнику. Они правы.
А аврорат если и подключится, то хороший вопрос — когда. И не проще ли им будет дождаться, пока сбегут все, кто еще в состоянии, и разрушить здание целиком, чем самоубийственно переть против мага.
От очередного нечеловеческого поворота — в голове отложилась неуместная идея когда-нибудь все же спросить Драко, что он думает о законах инерции — и не менее невозможного торможения на миг закружилась голова. Что это было за помещение, Гарри даже не задумался — это было неважно, потому что здесь тоже хватало грязных мазков на стенах, и терпкий запах крови так же будоражил ноздри.
Следующим ясным ощущением был сильный рывок — и пронесшаяся по бокам, по обе стороны от них, его и закрывшего его собой Малфоя, темно-зеленая волна. Гарри едва успел выдохнуть, отталкивая удерживающую руку, как волна прошлась во второй раз, заставив вжаться спиной в грудь Драко.
Это конец, мелькнула отчетливая мысль. Если он так лупит — это уже конец, можно просто стоять и ждать, он выложится и рухнет через пару минут.
Сюда он, однако, дошел. По всем этажам и коридорам, и вряд ли пользовался одной Авадой. Судя по тому, что ты видел, он про нее вообще ни разу не вспомнил.
И до сих пор жив.
— Мистер Поттер! — прозвучал сзади знакомый скрипучий голос с хорошо слышной ухмылкой. — Как всегда, за чьими-то спинами! Вы совершенно не изменились.
В голосе дрожало многое — и настойчивость, и упрямство, и тупой, монотонный какой-то интерес, пусть даже без жизни и бьющегося желания, какой-то занудно зациклившийся, неправильный. Как будто взяли огненного мага — и отсекли жизнелюбие, силу, веру, бесстрашие — все, оставив только вот этот шизофренический интерес. Непонятно, к чему.
Гарри медленно обернулся, высвобождаясь из хватки Малфоя.
В углу сжалась в комок стиснувшая зубы, напряженная Панси с превращенной в шпагу палочкой в руке — вокруг нее, тихо мерцая, медленно гас зелено-коричневый полупрозрачный щит. Судя по всему, повредить магу одноименной стихии шпага никак не могла, зато хорошо помогала держать его на расстоянии.
Кристиан стоял у противоположной стены — исхудавший до запавших глазниц, какой-то еще более пожелтевший, иссохшийся, с горящими стекленеющим безумием глазами. Если бы он хоть что-нибудь понимал в том, что такое — гореть, по-настоящему… Если бы он когда-нибудь, вообще, хоть что-нибудь понимал.
Ярость куда-то испарилась, оставив странное, зыбкое ощущение — что-то уже произошло, опять что-то произошло, непоправимое и необратимое, но на этот раз кажется, что это почти не важно. Важно только то, что перед тобой, пошатываясь, стоит еще живой скелет, обтянутый кожей, измученный и выпотрошенный до донышка собственными страхами, и на дне его полумертвых глаз, почти задавленное рассыпающимся рассудком, бьется нечто — отчаянное и беспомощное. То самое, что важнее любого другого, уже успевшего сегодня произойти.
Кристиан моргнул — и на мгновение его взгляд будто бы чуть прояснился. Он слегка выпрямился и не очень уверенно покосился в угол, в сторону Панси, которая кусала губы и едва не шипела, в упор глядя куда-то ему за спину — Гарри не видел, куда.
— Пришли разобраться с бывшим учеником? — криво улыбаясь, прошелестел Крис. — Со всеми бывшими учениками так поступаете? Или меня удобнее не считать за питомца?
Теперь он почти паниковал — если, конечно, можно назвать так отупевшую, заторможенную попытку то ли вспомнить что-то, то ли осознать, где он находится и что конкретно с ним происходит. Гарри едва ли не кожей почувствовал, как в спину полыхнула горечь Малфоя — и всплывшая в его голове картина, в которой Симус Финниган улыбался окровавленным ртом, на доли мгновений вспоминая себя и снова проваливаясь в хаос стихии.
— Вы — мой ученик, — мягко сказал Гарри, глядя в помутневшие, скрытые за прядями волос глаза.
Губы Кристиана растянулись в нечеловеческой гримасе — ох, и зря я это сказал, мелькнула запоздалая мысль, потому что пространство между ними снова потемнело, быстро окрашиваясь в грязно-зеленый цвет.
Черт, это было так глупо, и так предсказуемо, и так очевидно — попасться под простейший удар, ты же знал, что прав будет тот, кто успеет первым, ты знал это наверняка, так какого гоблина…
Рев волны в ушах почти перекрыл вопль Драко — Гарри открыл глаза и удивленно моргнул, взгляд заметался, пытаясь разглядеть хоть что-то в мешанине красок, ярких, переплетенных мазков — красных, синих, зеленых, серых… Сзади закашлялся Малфой, и от Криса теперь тянуло выматывающей, изнуряющей тоской и усталостью, будто и его гнев отчего-то испарился, мгновенно, сразу и весь.
Щит, мысленно ухмыльнулся Гарри, когда цветная пелена смазалась и поплыла полосами. Чертов стихийный щит, как и говорил Драко… понятия не имею, почему, но…
Взгляд краем выхватил рухнувшую на колени Панси — схватившись за горло, та истерически пыталась отдышаться, но ее боль и боль Малфоя слились в неясный неразличимый фон, бесконечно далекий по сравнению с проступающим пониманием в глазах напротив. И ужасом. Гарри медленно шагнул вперед, вытягивая из заднего кармана палочку.
— Вы — мой ученик, — повторил он, глядя в посеревшее лицо. — Я никогда не отказывался… ни от одного из вас.
Кристиан поморщился, словно ему наступили на давнюю, но так и не зажившую мозоль.
— Ошибаешься… — едва слышно проскрипел он, машинально отступая к стене. — Вы все равно поплатитесь… Вам… не изменить… никогда…
Знакомый холод шпаги в ладони, почти неощутимое дыхание ветра — в затылок, я наошибался достаточно, с горечью подумал Гарри, не отводя взгляда. Я знаю это так же хорошо, как и то, что сейчас ошибаешься — ты. И именно это пугает тебя — ты никогда не хотел умирать, хоть и кричал о геноциде магов, ты всегда хотел только одного — выжить, и выжить, оставшись правым.
Даже сейчас — хочешь. Правота перевесила правду, раздробила ее в пыль, похоронила тебя под обломками.
В глазах Кристиана снова дрогнул страх. Гарри ухватился за него, потянул, как за ниточку, и без труда провалился, обрушился — туда, вглубь. Внутрь.
Темные коридоры и глухая комната без окон, едкая вонь курильниц, заискивающие взгляды — улыбающийся Перси Уизли, сосредоточенно строчащий что-то на пергаменте, чей-то хриплый, низкий, задыхающийся голос…
Мрачное и угрюмое смуглое лицо, круглые очки прячут ярко-зеленые глаза, неуместная, раздражающая седина в черных, как смоль, прядях, взгляд исподлобья и сонное, презрительное высокомерие — во всем, в развороте плеч, в наклоне головы, в недоброй самодовольной усмешке…
Замерший на балконе южного крыла замка Шон — ветер ерошит светлые волосы, тяжелая ладонь с узловатыми пальцами на его плече, мальчишка оборачивается, смущенный и растерянный, резкий румянец на скулах, восторженно-почтительный взгляд снизу вверх…
И тоска, тоска — глухая, почти звериная, несдерживаемый вой, злость и ярость, погребенные под толщей разумных нагромождений, искалеченные и изуродованные правилами, которые завели в тупик. И бешеное отчаяние того, в чьей реальности не может существовать тупиков.
Резко вдохнуть, выдираясь обратно — боль ничто по сравнению с тем, что носит в себе выбравший путь разрушения, мелькнула в голове неуместная мысль. Я могу унять тоску, но мне ничего не сделать с выбором. Он — твой.
— Мы уже изменили, — спокойно произнес Гарри, одним коротким взмахом шпаги взламывая земной щит.
Он уже видел это однажды — в чаду и копоти факелов шотландских катакомб. Помнил взрыв, с которым пламя вгрызается в массивную мрачную сферу, опаляя ее, сворачивая в труху. Бесконечность секунд, и бьющийся в них животный, нечеловеческий крик.
Но на этот раз он смог не закрыть глаза. В конце концов, теперь он сделал это осознанно — в отличие от Кристиана Эббинса, чье сознание погасло, похоже, уже давно, почти сразу после расколовшегося под нажимом ладони серо-зеленого кристалла.
А, может, еще раньше — когда его руки мастерили первый уничтожающий магов артефакт, или — когда сжимали шею Дины Торринс, или — когда держали плечо воспитанника, оробевшего перед впервые встреченным Гарри Поттером.
Гарри понял, что задыхается, прижав ладони к лицу, только когда услышал над ухом дрожащий от сдерживаемого бешенства тихий голос Малфоя. Он не разбирал слов, хотя прекрасно понимал смысл — до Драко в очередной раз дошло, что именно они чувствовали когда-то, пока он шлялся по пещерам Ирландии.
— Сколько пальцев?.. — донесся откуда-то сзади голос Панси.
Гарри непонимающе обернулся. На полу, у измазанной кровью и грязью стены, сидел Шеклбот Кингсли — ладонь Пэнс поддерживала его затылок — и с непередаваемым выражением оглядывал комнату.
Собственный кабинет, понял Гарри. Я мог бы догадаться, куда пойдет Крис — не просто так же ему приспичило Министерство по камушкам разнести…
— Мистер Поттер? — ровно поинтересовался Кингсли. — Такое ощущение, что я что-то пропустил.
Панси утомленно вздохнула и поднялась с колен, отряхивая выпачканные в пыли брюки.
— Мозги видите? — в тон человеку сказала девушка, небрежно кивнув в сторону перепачканной стены. — Познакомьтесь, это — ваши.
Кингсли на секунду прикрыл глаза — какая-то часть Гарри усмехнулась, глядя на скорость, с которой он пытается оценить ситуацию, не начав испуганно ощупывать свою голову, какая-то — подивилась тому, что люди хоть иногда, но все же могут сперва думать, а потом истерить.
— Вы куда? — как-то странно спросил Кингсли, глядя на Пэнс.
— Пощупать ближайшие трупы… — зло проворчала та. — Драко, милый. В следующий раз, когда мне приспичит пойти на работу, а ты будешь против, будь другом, пожалуйста, припомни мне, что провидец здесь — ты, а не я.
Мы точно сошли с ума, устало подумал Гарри. Наверное — мы все…
* * *
Все последующие дни прошли как в тумане. Алан, будто провалившись в прострацию, больше молчал, напряженно и горько что-то обдумывая — но хотя бы, вопреки всем предположениям, не пытался сбежать или устроить очередной бессмысленный бунт. Равнодушно принимая и исполняя любые указания, он варился в собственных мыслях, словно его и впрямь перепугала качнувшаяся перед носом стихия.
Хотя — когда Прюэтта хоть что-то пугало. Во что бы он ни был там погружен, дергать его сейчас, когда вокруг все еще бесновалось нечто, едва не спалившее Алана изнутри… Натан не был уверен, что «нечто» больше не способно причинить вред — огненному магу, Мерлин бы побрал их способности, и впрямь виднее, и, раз они остаются здесь, значит, воздействие еще есть. Провоцировать, рискуя выбить мальчишку из хрупкого равновесия, не хотелось совершенно.
Провоцировать, настаивая на немедленном возвращении — тоже.
Натан слишком хорошо помнил удушливый жар, наполнивший тусклый гостиничный номер, зыбкое марево стоячего воздуха — и темные от полопавшихся сосудов белки невидящих глаз, бездумно подрагивающие ресницы, пересохшие губы, шевелящиеся в беззвучном крике. Если до этой минуты его колотило от едва сдерживаемой ярости — на Алана, на Гарри Поттера, отпустившего сюда в одиночку юнца, которому еще и восемнадцати не исполнилось — то в комнате ярость схлынула, оставив только мгновенно накатившее беспомощное и одновременно свирепое желание. Вцепиться и держать, целуя влажные от слез веки, прижать к себе, утащить отсюда немедленно, не теряя ни доли секунды, спрятать и не отпускать. Раз тот сам не в состоянии помнить, что чем чревато.
Алан точно не был в состоянии, никогда. Едва придя в себя и отлежавшись, пришибленный и сосредоточенно покусывающий губы, потащил Натана в ресторан, буркнув, что голоден, как гиппогриф — скрипеть зубами и доказывать, что на людях магам лучше не появляться, представлялось таким же бессмысленным, как и заводить разговоры о возвращении домой. Ему хотелось пройтись и подышать воздухом — и что ты тут возразишь, если альтернативой может стать повторение полукоматозного состояния, из которого ты едва его вытащил? Но если это хоть как-то можно было понять и объяснить, то нахальный треп с наблюдателями, которых Алан почуял в зале ресторана мгновенно, не вписывался уже совсем ни во что.
Не то чтобы Натан был так уж отчетливо против людей. Скорее — припоминал, как едва не довел до инфаркта попавшегося под руку аврора, когда переместился в это забытое Мерлином место и попытался вытрясти из первого же причастного человека, куда именно увел портключ мага, появившегося чуть раньше.
Беспечно выбалтывая то, чего люди понять все равно не могли, никогда и никак, заигрывая со сгорающим от желания разузнать побольше аврором, при ближайшем рассмотрении оказавшимся аналитиком местного Аврората, Алан снова ходил по лезвию ножа, ежесекундно рискуя свалиться в пропасть и свернуть себе шею. Решивший еще раз поиграть в опасные игры с собственной шкурой, он только меланхолично улыбался в ответ на каверзные вопросы и задавал свои — за которые Натан свернул бы ему шею лично, будь они дома.
У Прюэтта напрочь отсутствовало чувство меры, когда заходила речь об опасности. Или, похоже, в него так никогда никто и не попытался вбить кое-что, чем маг должен обладать по определению. Если, конечно, хочет остаться в живых, а не только вписать свое героическое имя в историю.
Перед отъездом Алан то ли окончательно потерял последние крохи рассудка, то ли снова не смог удержаться и не выпендриться — Натан толком никогда не понимал, где одно переходит в другое и как различить, что именно сейчас им движет. Зачем было обмениваться адресами, намекая на возможность переписки? Смысла в подобных действиях не было ни малейшего. Кроме еще одной реализации все того же идиотского желания огненных магов до бесконечности щекотать нервы себе и ситуации, нарываясь по полной, где только замаячила возможность.
Мальчишка мало того что влез, куда не следовало, и едва выжил — его опять это ничему не научило. Опять!
Усталый взгляд, утомленно поникшие плечи, лениво шаркающие ботинки — Натан с трудом дождался, когда они аппарируют к воротам школы. Едва успев вдохнуть знакомый воздух, он взял Алана за плечо и без разговоров переместил их обоих к нему в спальню — раз уж тот так настаивал, что его дом именно там, гоблин с ним, не спорить же сейчас еще и по этому поводу.
— Слушай… — вздохнул было Прюэтт.
Вместо ответа Натан с силой швырнул его спиной в стену. Парень покачнулся и коротко ахнул. Пара стремительных шагов следом — и Алан снова смотрит на него снизу вверх, прямо в лицо.
Немигающий, пристальный взгляд живых черных глаз — как будто даже улыбается где-то внутри, бесшабашно и понимающе. Так, словно опять что-то решил для себя, а, значит, снова будет изводить играми в «догадайся, что со мной происходит».
— Нет, это ты — слушай, — сквозь зубы процедил Натан, упираясь в стену рядом с его головой и нависая сверху.
Губы Алана дрогнули в теплой улыбке — теперь уже не скрываясь.
— Хорошо.
— Ты хоть немного — хоть иногда — вообще — думаешь, что вытворяешь? — Сложнее всего оказалось сдерживаться и говорить — вместо того чтобы просто врезать с размаху. — Или способность думать в таких, как ты, принципиально отсутствует? — Алан попытался хмыкнуть и отвернуться, и пальцы сами ухватили подбородок, разворачивая обратно. — Что было бы, если бы я не пришел?
— Но ты же пришел, — Алан покусал губы и отвел взгляд. — Ты всегда приходишь, Натан. Тебе нравится меня спасать.
Тот едва не задохнулся. Прюэтта стоило как минимум выпороть — вот за такие заявления уж точно. За беспардонное нахальство и неспособность думать даже сейчас. Хотя бы — слушать, раз не умеет мыслить самостоятельно.
— Что ты сказал?
— А мне нравится, что ты — такой, — взгляд вернулся, и теперь в нем не осталось ни тени улыбки. — Что ты всегда за моей спиной. И никогда меня не оставишь.
Злость медленно скручивалась в тугой ком — он застревал в горле, почти перехватывая дыхание. Распирая виски, схватывая в камень шею и плечи.
— Ты так думаешь? — угрожающе уточнил Натан.
Прюэтт с вызовом задрал голову.
— Я в это верю. Тебе — верю, Натан! Ты любишь меня, и ты никогда не сделаешь ничего, что причинило бы мне вред. И никогда не позволишь ничему причинить его, — он снова улыбнулся, отчаянно и горько. — Мне нужно, чтобы кто-то меня держал. А тебе нужно держать кого-то. Я все понял, правда — это так просто, оказывается.
Он опять начинал нести ахинею, и на этот раз от желания тряхнуть как следует, выбить дурь и заставить начать думать, думать уже хоть над одним словом из тех, что ему говорят, на мгновение потемнело в глазах.
— Может, мне нужно посадить тебя на привязь? — кровь все сильнее пульсировала в висках, заставляя голос звучать все тише. — И держать таким образом? Может, это тебе понравится?! — не выдержав, рявкнул Натан.
— Помнишь, ты просил меня сделать так, чтобы мы жили, как все? — Алан будто и не услышал ни слова. — Я понял, почему не получалось. Это и не могло получиться — и ты, и я, мы не такие, как все, и никогда не станем такими, разве что врать начнем, а ты врать не способен, может, только с девушкой, да? Тебе ведь не интересно подчинять слабого. И, знаешь, я больше не буду сдерживаться и давить то, что чувствую. Больше никогда, Натан.
От мелькнувшего на долю секунды образа — Алан, обнаженный, горячий, бьющийся под его руками, умоляющий, стонущий — будто ошпарило волной кипятка. От желания рвануться, впиться в эту плоть намертво. От ужаса — не удержаться и шагнуть туда, где закончится все — и он, и этот отчаянный, не понимающий, что несет, безрассудный мальчишка.
Прикоснуться к его лицу — мягко, невозможно мягко, хотя от напряжения едва не сводит мышцы, главное — не поддаться, потому что живущая внутри, затоптанная в дальний угол бездна покачивается, подобравшись почти вплотную. И теперь страшно даже дышать, даже смотреть на него, на полуоткрытые губы, шальные глаза.