Долой пьянство
СБОРНИК СТАТЕЙ
Священника
Г. ПЕТРОВА
ИЗДАНИЕ УКРАИНСКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
КИЕВ — 1991 г.
Долгие годы в духовном сне пребывало наше Отечество, замерли высшие запросы духа, перестали люди искать истину в её полноте, забыты были христианские добродетели. Причин тому много, одна из них — в духовной неправде, которая, постепенно созревая, развилась в обществе. И способствовала этому крепкому сну в немалой степени одна злая сила, издавна подтачивающая организм народа, имя ей — пьянство.
Православная Церковь всегда боролась с пьянством, ибо опьянённый видом своим порочит образ и подобие Божие, данные ему Творцом. «Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют» (1Кор. 6, 9 – 10). Но чем же особенно опасно пьянство? Прежде всего тем, что трансформируясь из обыденного, привычного действия в пагубную всепоглощающую страсть, оно ведёт к полному самоуничтожению личности, разрушению сотворённого Вседержителем. А в конечном счёте — к безусловному вырождению и гибели нации. Поэтому отрезвление народа считаем одной из насущных задач Церкви.
Книга, которую вы держите в руках, издавалась почти сто лет назад, в 1903 году. Страшно осознавать, что век спустя мы опять должны бить во все колокола, поднимая народ на борьбу против разлагающего действия алкоголя на душу и тело соотечественников. Сколько горя и слёз несёт спиртное в семьи наши, сколько добрых дел не сделано, сколько хороших книг не прочитано... Как помочь одурманенному лихим зельем человеку вновь дышать полной грудью, приобщаясь к истинному, подлинному, высокому — и в вере, и в культуре, и в науке? Автор сборника статей священник Г. Петров даёт свои ответы. И они по многим позициям вполне созвучны сегодняшнему дню. Наблюдения и описанный им опыт практической работы поможет не только пастырям Церкви, но и всем тем, кому небезразличны судьбы Отечества, кто стоит за духовное возрождение народа. Тем более, что книга, написанная доходчивым и образным языком, несомненно имеет определённую историческую и литературную ценность. Интересны, на наш взгляд, и точные, сохранившие актуальность и по ныне социологические наблюдения автора, размышления его об ответственности интеллигенции, деятелей культуры и науки за духовное обнищание нации, за дурной пример пьянства и разгильдяйства, подаваемый простому труженику.
«...Итак отвергнем дела тьмы и облечёмся в оружия света. Как днём, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти» (Рим. 13, 12–13). Всем миром будем стремиться к тому, чтобы победить то зло, что приносит водка в жизнь Отечества и конкретного человека. Об этом думы автора и наши помыслы.
Филарет, митрополит
Киевский и всея Украины
Клич друзьям трезвости
«Кто есть жив человек,
отзовися».
Вторую тысячу лет существует уже русский народ; много за это время он пережил всякого рода невзгод и напастей. Жгли его и грабили дикие степные народы: печенеги, половцы, турки, берендеи; двести лет душили под своим игом азиаты — монголы; кровавыми слезами Русь обливалась от внутренних раздоров: усобицы князей, страшные казни Иоанна Грозного, тяжёлые смуты самозванщины губили силы страны. Частые пожары превращали в груды развалин людные города, испепеляли каждогодно сотни сёл и деревень; голод и мор опустошали, обезлюживали целые области. И всё это осилил, превозмог русский народ; стряхнул с своих могучих плеч врагов — поработителей, стал сильным, свободным, разросся, заселил степи, заполонил громадные города. Пред одним только богатырём склонил свою буйную голову, опустил свои могучие руки, отдался в полон и платит ему несчетные дани и подати. Богатырь этот — зелено вино.
По русскому славному царству,
На кляче разбитой верхом,
Один богатырь разъезжает
И взад, и вперёд, и кругом.
Покрыт он дырявой рогожей,
Мочалы вокруг сапогов,
На брови надвинута шапка,
За пазухой пенника штоф.
Ко мне, горемычные люди,
Ко мне, молодцы, поскорей!
Ко мне, молодицы и девки, —
Отведайте водки моей!..
И кто его водки отведал,
От ней не отстанет никак,
И всадник его провожает
Услужливо в ближний кабак.
Стучат и расходятся чарки,
Рекою бушует вино,
В кабак до последней рубахи
Добро мужика снесено...
Дерутся и режутся братья,
И мать дочерей продаёт,
Плач, песни, и вой, и проклятья, —
Питейное дело растёт! [1]
Питейное дело растёт, а с ним вместе растёт и народное горе. Какие страшные деньги пропиваются народом; сколько чрез пьянство губится здоровья, сколько чрез вино проливается крови, горьких слёз, — нет тому ни меры, ни счёту. Если бы на месте каждого кабака (да что каждого, хотя бы одного из десяти) у нас стояла школа, если бы у нас в народе расходилось столько дешёвых, дельных, разумных копеечных книжек, сколько расходится штофов и полуштофов, — каким бы просвещённым был наш серый, деревенский люд! Богат наш мужик умом от природы; наделил его Господь щедро разумом, только спит этот разум глубоким сном и ждёт не дождётся, скоро ли над Русью займётся новая пора, скоро ли школа и добрая разумная книга забредут в глухие посёлки и деревни и разгонят умственную тьму, научат мужика и думать, и чувствовать, и жить — по-человечьи, по правде Божьей, по любви Христовой.
Если бы все деньги, что пропиваются на вине, употребить на дело, не жила бы наша деревня в тесных, душных избушках, — везде стояли бы светлые, просторные дома; не пахал бы мужик убогой ковырялкой — вековой сохой, взрывал бы он грудь матери сырой земли плугом глубоким; не пух бы народ губерниями с голоду, не бродил бы тысячами под окнами с сумой; для хворых были бы везде больницы, для сирых детей приюты, для бездомных стариков и старух богадельни. Да мало ли чего доброго, и доброго так необходимого, можно бы было сделать у нас на Руси... если бы не проклятое если.
Удивительно одно: всем очевидно страшное зло, причиняемое народу пьянством, и сравнительно с величиною бедствия ничего почти не делается для устранения зла. Когда ту или другую область страны охватывает какое-нибудь стихийное бедствие: появляется эпидемия — чума или холера, неурожай и голод охватывают обширный край, во всех слоях общества происходит оживление: собираются пожертвования, организуются отряды сестёр и братьев милосердия, устраиваются столовые, врачебные пункты, посылаются летучие отряды врачей, — и бедствие голода или заразной болезни быстро ослабевает, вредные последствия его в значительной степени уменьшаются, благодаря дружной, спешной и энергичной помощи со стороны. Пьянство же — беда народная, не областная и не временная, а общерусская, повсеместная и вековая, постоянная; и посмотрите, что делается у нас для борьбы с этим злом: на стотридцатимиллионную Русь жалкая тысяча каких-то малюсеньких чайных, несколько десятков скромных, никому неизвестных обществ трезвости, да 5–10 худосочных журнальчиков, взывающих, подобно гласу, вопиющему в пустыне, к равнодушным читателям об отрезвлении народа. Пора пробудиться от позорной, преступной спячки, пора собраться с силами и во всеоружии знания, горячей любви к народу выступить на энергичную борьбу с застарелым, глубоко и широко пустившим корни народным недугом. Ждать, когда народ сам отрезвится, невозможно. Пока взойдёт солнце, роса очи выест. Тёмного надо просветить, спящего разбудить, слабого укрепить. Кто есть жив человек, отзовися! Кто искренно радеет о народном благе, кто сердцем болеет о народных скорбях и недугах, приди ближнему на помощь, будь милосердным самарянином, удели часть своего времени, труда, сил и способностей на великое святое дело отрезвления народа. Пастырь, в церкви, с кафедры и в домах при требах, говори о стыде и позоре опьянения для человека. Человек — ведь живой образ и подобие Божие; какое оскорбление и кощунственное издевательство — из образа Божия делать подобие скота! Учитель в школе, внушай ученикам с раннего детства, какой опасный враг человека — водка. И цифрами, и примерами из жизни, и научными данными медицины — школьнику ещё на учебной скамье следует внушить глубокое отвращение к спиртным напиткам. На смену пьющим надо воспитать новые, непьющие поколения. Учитель, научи! Земский начальник, сельский староста, волостной старшина, все вы, почётные и разумные деревенские отцы и деды, гоните пьянство с мирских сходов, не позволяйте горланам с широкою пастью, безпутным пьянчугам решать мирские дела за два–три ведра водки. Голос народа — голос Божий, и на миру место правде Божьей, разумным речам, доброму совету, а не бутылям с вином. Как дьявол в виде змия проник в рай, так и вино — этот зелёный змий проник у нас во всякое святое Божье дело. Совершается ли таинство над христианами (крещение, брак) — вино и водка; справляются ли именины (чествуется день святого, имя которого носим) — вино и водка; празднуется ли годовщина учебных заведений — вино и водка; полковой или ротный праздник, чей-нибудь юбилей, торжественный съезд учёных, художников, писателей и артистов, мирская сходка, собрание друзей, поминки, разлука, встреча — везде и всегда всё те же неизбежные вино и водка. Свыклись мы с ними, сроднились. Страшная сила в вине и водке, — сила привычки, вековых обычаев, сила нашей распущенности, дряблости воли. Но нет той тёмной силы, которая бы устояла перед силой святого, доброго, правого дела. Нашлись бы только люди, которые серйозно, настойчиво взялись в своём скромном уголке за распространение трезвости, не боясь ни неизбежных трудностей и препятствий, ни глупых насмешек, издевательств бессмысленных людей, и они сами поразились бы тем успехом, благими результатами, какие достигнуты будут их слабыми силами. Сила Божия и в немощных проявляется, лишь бы мы всем сердцем взялись за Божье дело. Всякий работник, взявшийся за Божье дело с любовью к нему, может, не смущаясь, встречать всевозможные препятствия и невзгоды на своём пути: в конце концов, его труд всегда увенчается успехом. Ему в том порукой слова Спасителя: «Царство Божие подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своём, которое, хотя меньше всех семян, но когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Мф. XIII, 31–32). Если бы вот так-то все добрые, трезвые люди сеяли вокруг себя хоть отдельные крупицы, горчичные зёрна трезвости, какие бы рощи благодатные шумели у нас среди голой пустыни, сколько бы десятков, а то и сотен тысяч обществ трезвости было у нас на Руси, сколько бы при них возникло просветительных братств, основалось школ, читален; каким бы широким потоком полилось в народ отрезвление, просвещение его, как бы разумная книга, а во главе её — Евангелие, вытеснила быстро бутылку с русской земли, и как бы не узнаваема стала вся наша жизнь! Кто есть жив человек, отзовися!
СТРАШНЫЕ ЦИФРЫ
Учи не сказом, а показом.
Во время последней всероссийской выставки в Нижнем Новгороде, в медицинском отделе выставлено было, между прочим, десятка два сделанных из воска человеческих голов и туловищ, на которых были воспроизведены страшные последствия для человека так называемой в народе дурной болезни. Все посетители выставки, зашедшие в этот отдел, подолгу останавливались перед ужасными, обезображенными слепками и отходили с серьезным, сосредоточенным выражением лица. Видно было, большинство впервые только воочию убедилось, какой страшный бич для человека дурная болезнь и что вид этих многочисленных страшных язв произвёл на них глубокое, потрясающее впечатление.
Подле меня стоял какой-то почтенный генерал; он внимательно осмотрел все восковые фигуры и, наконец, не обращаясь лично ни к кому, сказал:
— Вот бы всю подрастающую молодёжь сюда привести, или ещё лучше — иметь такие шкапы по учебным заведениям, где воспитываются юноши и подростки. Наверное, это многих бы юношей удержало от грязи, заставило их беречь чистоту души и тела.
Приведённые слова глубоко справедливы: мы все слишком толстокожи, огрубели душой, привыкли к обычным безобразиям жизни и в отдельности не замечаем их или же не придаём им значения; нужно очень уж сильное впечатление, чтобы заставить нас задуматься. Нам надо представить зло во всём его омерзительном безобразии, во всём вопиющем ужасе; тогда только содрогнёмся и, может быть, сделаем что-нибудь для устранения зла, представленного в такой яркой ужасающей очевидности. Таково точно наше отношение и к пьянству: мы все осуждаем пьянство, говорим о вреде его, но осязательно, наглядно всех страшных последствий его для человечества, в частности для нашей родины, не представляем; мы не сознаем ясно, какой это губительный бич для человека — пьянство, и потому не бьём тревогу, не спешим бороться с ним всеми нашими силами, довольствуемся немногими при случае хорошими словами. А слов тут недостаточно: зло застарелое, и пагубный вред его сказывается на всех сторонах человеческой жизни, — ни огонь, ни война, ни голод не сгубили столько людей, не внесли такого разора, не убили в зародыше столько талантов, дарований и способностей, сколько сделало этого вино. Учёные люди в разных странах давно уже занимаются подсчётом тех бедствий, какие причиняет собою пьянство, и если собрать все их выводы, цифровые данные, то получается мрачная, удручающая картина. Пьянство каждогодно уносит в могилу раньше времени десятки тысяч жизней; заполняет тюрьмы, больницы, и сумасшедшие дома тысячами лишних преступников, больных и потерявших рассудок, в необъятном океане мирового пьянства гибнут тысячи миллионов рублей, несметное количество ржи, картофеля, ячменя и других хлебных запасов, топится бесплодно без возврата значительная доля народного труда.
По точным сведениям, — в Англии за 27 лет (1847–1874 гг.) умерло от пьянства и его последствий 23 тысячи людей, в Америке в одном только главном городе Соединённых Штатов, в Нью-Йорке, за 38 лет умерло от пьянства около двухсот тысяч человек[2]; в среднем — по пяти тысяч человек в год, и это в одном только Нью-Йорке; а пять тысяч человек — это ведь население целого уездного города у нас. В России пока ещё таких точных сведений, как за границей, не имеется, и, однако, несмотря на неполноту необходимых цифр, с уверенностью можно сказать, что число людей, погибающих от пьянства, у нас очень велико. По сведениям, собранным г. Смедовичем за время с 1879 года по 1884 г., ежегодное число смертных случаев от опоя равняется пяти тысячам шестистам. Если сюда прибавить число людей, погибающих не прямо от опоя, а чрез пьянство, преждевременно разрушивших здоровье, то цифра эта упятерится, если не удесятерится, — а это за сто лет даст больше миллиона пьянством загубленных жизней, т. е., говоря другими словами, Россия каждое столетие приносит в жертву пьянству число жизней, равное населению Петербурга или Москвы. Представьте, если бы от какой-нибудь причины: от заразы, от гнилой воды, или иного чего, нашим столицам суждено было раз в сотню лет вымирать поголовно в течение одного года. Ведь это ужас бы навевало на всю страну, заставляло бы принимать всяческие меры, чтоб бедствие более не повторялось, а к страшному злу, причиняемому зелёным змием, все относятся с преступным равнодушием.
В Петербурге Нева иногда выходит из берегов и затопляет низкие берега близ взморья; несколько улиц гавани на Васильевском Острове на время оказываются под водой. Тогда бедным затопленным гаванцам щедро оказывается всяческая помощь, а в печати и в обществе горячо обсуждаются меры, какими возможно было бы впредь предупредить затопление гавани. Это прекрасно; но вот тут не широкая Нева, а целое море, океан винный — затопляет не улицы, не города, а всю страну, всю нашу и без того многострадальную Русь-матушку, что мы делаем для борьбы с винным потоком?!
Маленькая, сравнительно с Россией, ничтожная страна, Голландия, на значительном пространстве расположена на таком низком берегу моря, что во время прилива всегда затопляло бы половину страны. В ограждение этих наводнений в Голландии уже с давних пор устроены вдоль всего низкого берега моря плотины. Плотины эти тянутся на две тысячи слишком верст: средняя высота от 10 до 12 аршин, а толщина от 20 до 40 саженей. Для наблюдения за прочностью и исправностью плотин содержится целая армия инженеров, техников и сторожей. На содержание и устроение плотин голландцы не щадят никаких средств: они сами говорят, что если сложить всё, что затрачено страною за долгие века на борьбу с морем, то можно было бы соорудить такие же плотины не из земли, а из меди. Зато трудолюбивый голландец за своими плотинами не боится моря, а постепенно год за годом отвоёвывает ещё от него громадные участки плодородной почвы, где разводит богатейшие пастбища для скота.
Отчего у нас не сооружаются соответствующие плотины для защиты населения от наводнения сёл, деревень и городов пьянством? Отчего мы не выдвигаем из своей среды сотни, тысячи людей, одарённых и силой слова и научным знанием, воодушевлённых великою святою идеей отрезвления народа? За последние годы в летнее время по всей России, в самые глухие углы, для борьбы с народною слепотою, с болезнями глаз, посылаються из больших университетских городов летучие отряды врачей — специалистов, под наблюдением известных профессоров. Отчего не делать то же для борьбы не с телесною, а с ещё более ужасною слепотою духовною: с возрастающим развращением народа через пьянство? В Норвегии всемирно известный писатель Бьернстьерне–Бьернсон часто разъезжает по всей стране и своим убеждением, красноречивым словом призывает слушателей к трезвости. Его слушают студенты высших учебных заведений, фабричные рабочие и сельские жители; слушают отцы и матери, слушают и подростки — школьники, и доброе семя обильно даёт добрые плоды. В Дании поставили памятник человеку, который первым стал осушать болота и негодную почву превращать в плодородные поля. Неужели отрезвление народа и возвращение тысяч загубленных пьянством людей в ряды честных, здоровых, трезвых тружеников — дело менее почтенное, чем осушение болот? Отчего же у нас нет летучих отрядов для борьбы с пьянством? Отчего не являются апостолы трезвости, которые и по городам и по сёлам устраивали бы соответствующие чтения, отрезвляли охмелевшие в народе ум и совесть? Ведь это дело такое, что при серйозной постановке создало бы великую честь любому писателю, и учёному профессору, и пастырю-проповеднику.
В учительских и духовных семинариях, кроме главных предметов, необходимых для прямой будущей деятельности питомцев, обучают многим ещё побочным предметам: рисованию, музыке, ремёслам, сельскому хозяйству и начальной медицине. Отчего бы не обратить серйозным образом внимание будущих народных пастырей и учителей на дело отрезвления народа, не подготовить их к этому надлежаще, не пытаться особенно привить им идеи трезвости? Когда лет шесть-семь тому назад Россию посетила незваная гостья — холера, тогда в народе старались широко распространить правильные понятия о ней: как она передаётся, отчего усиливается, чем с нею бороться. Ну, а пьянство? Оно ведь не изредка, а постоянно губит народ, и неужели только потому, что оно постоянное зло, так его и не надо беречься? О нём не надо кричать? Не надо всеми мерами предупреждать?
В Петербурге года два тому назад была устроена противопожарная выставка: на ней было всё, что говорило об ужасах красного петуха, и всё, чем возможно бороться с огнём. Выставленные предметы затем были помещены на большой барке и её в течение лета и осени возили по Неве, Ладожскому озеру и далее для обозрения прибрежными жителями. Эту мысль следовало бы усвоить и друзьям трезвости: необходимо было бы иметь таблицы, на которых было бы указано, сколько где людей болеет, умирает, сходит с ума, попадает в тюрьмы от пьянства; как действует спирт на внутренности человека: всё это показывать, сопровождая пояснениям искренним, одушевлённым призывом к трезвости, — показывать в школах, на чтениях в аудиториях, развешивать на видных людных местах.
На всё это нужны, скажут, преданные делу трезвости люди. Верно. Так ведь люди-то мы. Вот и возьмёмся дружно за работу. И в храме, и в школе, и в аудиториях, и в частных беседах, в книгах, в печатном слове, и в устных речах, а главное, собственным примером будем проповедовать, распространять кругом нас трезвость.
Нужны, кроме людей, скажут ещё, и денежные средства. Да! И средства большие. Но ведь нашла же маленькая Голландия средства, чтобы оградить себя плотинами от моря. Неужели же громадная и богатая дарами природы Россия не найдёт средств оградить себя плотинами от моря пьянства? Ведь находятся страшные деньги на то же пьянство. По государственной росписи, питейный доход в России даёт ежегодно более двухсот пятидесяти миллионов рублей. Это столько через пьянство уходит на уплату акциза, а сколько ещё идёт в широкие карманы водочных заводчиков, трактирщиков и кабатчиков? По последним имеющимся у нас под руками сведениям (за 1889 г.) в России выкуривается в год свыше 30 миллионов вёдер чистого спирта; по торговой цене (без акциза) это составляет около 75 миллионов рублей; а виноградные вина? А пиво? Виноградного вина ежегодно добывается в России около 30 миллионов вёдер; пива столько же. Чего это все стоит? Сколько на добывание уходит хлеба? Сколько сотен тысяч людей заняты приготовлением народной отравы? Какие громадные площади плодородных земель служат не житнице народной, а водочным заводам?
Если все эти затраты перевести на деньги, то получатся такие суммы, что, употребляй мы хотя бы сотую долю их на просвещение России, наша родина в 5–10 лет изменилась бы к лучшему до неузнаваемости. Нет, не в недостатке средств борьбы с пьянством дело, не в отсутствии ясности ужасов зла, а в нашем постыдном равнодушии ко всему, что не касается прямо нас самих и наших мелких, часто дрянненьких делишек. По Евангелию, сбываются над нами слова пророчества Исайи, которое говорит: «Слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите; ибо огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят... и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Мф. XIII. 14–15).
Пора пробудиться, пора раскрыть глаза! Страшные цифры, словно зловещий колокол набата, разносят роковую весть о тяжком недуге народном. Народ, как нищий Лазарь в евангельской притче, лежит в рубище, гноен, и ждёт, кто окажет милость и сострадание к нему, — перевяжет и уврачует ему струпья? Неужели мы всю жизнь так и будем ходить мимо него, не уделим ему хоть крошек наших забот и попечений об отрезвлении его, об обращении наших меньших братии на пути разумной, трезвой, трудовой и доброй жизни?
ДУРАЦКИЕ ДЕНЬГИ
Тройка маленьких сытых лошадей с бубенцом под дугой коренника бойко подкатила к крыльцу большого нового дома. Туркино — подгородное фабричное село — щеголяло домами богатеев, но этот новый дом особенно выделялся и размерами и чистотой отделки. Узорная резьба, расписные ставни, гладка обшивка, — делали дом красивой игрушкой. Хозяин, Иван Миронов, главный в селе кабатчик и лавочник, вышел на крыльцо встретить своего кума, станового пристава, который приехал к нему на новоселье.
— Здорово, кум! Поздравляю, — говорил становой, — Ну, и домино же ты отгрохал. В город, на главную улицу, и то не стыдно.
Широкое, оплывшее жиром лицо кабатчика распустилось от самодовольной улыбки.
— Да, кум любезный, домик ничего себе, жить можно. А вы извольте внутрь пожаловать. Там, действительно, могу погордиться. Комнаты убраны не хуже городского, совсем по-господски: везде зеркала, картины, ковры, даже на полу в гостиной постелен ковёр во всю комнатку. Дочке фортупьяно привез из города, пусть бренчит.
— Ну? — удивился становой. — Ковры и фортепьяно даже завёл. Да ты, грехом, не ограбил ли кого? — смеялся гость, — или деньги не делаешь ли? Не приехать ли мне с обыском к тебе?
— Зачем грабить? — смеялся шутке гостя хозяин. — К нам сами несут. И делать деньги не для чего: успевай готовые собирать. Я тут, куманёк, как помещик в крепостное время, живу. Вся округа тут на меня работает.
Был вечер субботы. Рабочие после получки в одиночку и кучками тянулись к питейному дому Ивана Миронова.
— Извольте поглядеть, сколько народу оброк мне несут. Тут сам не будь только дураком, умей мережу поставить, а мужик весь с головой влезет. Смотрю я на них ину пору и даже зло возьмёт: совсем народ дурак дураком. Работают без передышки, а дома нищета непокрытая; все сюда тащат, а мне что ж? Дурацкие деньги — те же деньги... Да что же мы здесь, на улице, стоим? — спохватился хозяин. — Пожалуйте в хибарку, чайку с дороги откушать. Во время их разговора проходил мимо крыльца Николай Жуков, ткач из соседней большой мануфактуры. Он был постоянный посетитель мироновского трактира, и сейчас, после получки, шёл с намерением хорошенько выпить.
Мимоходом он услыхал речь кабатчика о дурацких деньгах и с досадой остановился. Хотел выбранить Миронова, да не посмел, побоялся станового.
— Паук толстошеий! — негодовал про себя Жуков. — Сосёт всю округу и ещё потешается: крепостными своими нас обзывает; «дурацкие деньги, — говорит, — хоромы ему соорудили». Ах, бык тя забодай! Что ж, и я, по-твоему, стало быть, выходит, тоже дурак? Не пойду, когда так, к тебе. Полверсты пройду дальше, а в другом питейном выпью... «Впрочем, разве это не то же будет, — мелькнуло в голове Жукова! — Разве другой кабак не та же мережа на дураков, только в ином месте? Подумать, так впрямь мы все ровно крепостные у кабака. Целую жизнь мы корпим за фабричным станком да за сохою на пашне, а в доме хоть шаром покати. Миронов же ни сеет, ни жнёт, а в житницу собирает. У нас у всех в лице ни кровинки, а его, гляди, как быка распёрло. Да и хоромы какие построил? Совсем барские. Чем он не помещик? Тот же становой вот к нам только в волость драть нас приезжает да корову последнюю за недоимки продать, а к Миронову с почётом, за ручку здоровается: «как здоровьице, куманёк дорогой?.. Фортупьяно, вишь, для дочки сиволапый завёл, а мои дочки и жена для него же, Миронова, не разгибая спины, за полночь мешки шьют. Оно пожалуй, и впрямь, мы крепостные у кабака и неумные наши деньги, коли сюда их все несём. Баста! Спасибо, Иван Миронович! Научил дурака. Не хочу больше в крепостных состоять; довольно на кабак работать.
С этими словами Жуков повернул в улицу, зашёл в лавку, купил чаю, сахару, баранок и пошёл домой. Дома семья, жена и три дочери-подростка сидели за работой, спешили дошить мешки. Они, по обыкновению, ждали хозяина поздно и сильно навеселе. Теперь, видя его с кульками на руках, дивились и не знали, что думать.
— Бросайте работу! Жена, ставь самовар, а вы, дочурки, принимайте чай, сахар. Батька ваш поумнел: не хочет больше у Миронова в крепостных состоять.
Жена ничего не сказала, словно боялась верить, а потом обернулась к иконам, упала на колени и разрыдалась:
— Господи! Милостивый Батюшка! Неужли же дошли до Тебя мои грешные молитвы?
Жуков теперь только понял, как много горя он причинял семье, и слеза затуманила и ему глаза.
Через час все весёлые и довольные сидели за чаем. Семья первый раз за долгие годы встречала праздник в мире, как пристойно христианам.
— Олюнька, — сказал после чая младшей дочери отец, — тебе в школе дали Евангелие, Возьми-ка почитай нам.
— А про что, тятя, прочитать?
— Читай, что откроется; в слове Божьем везде великая мудрость.
Дочь раскрыла Евангелие на середине и стала читать. Пришлась XIX глава от Луки, где говорилось, как Христос Спаситель вошёл в дом грешника, мытаря Закхея, и как Закхей, тронутый милостью Иисуса, вдруг переменился душой. Иисус сказал ему: «Ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама, ибо Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее» (Лук. ХIХ, 9–10).
Эти слова глубоко запали в душу Жукова. Они как-то пронизали всего его; он встал и дрожащим от волнения голосом с каким-то изменённым, просветлённым лицом сказал:
— Жена, дети! Много горя я причинил вам. Простите меня. Вот икона Спасителя — свидетель, ни капли водки не возьму больше никогда в рот.
Прошло два года. Николай Жуков забыл дорогу к Миронову. Семья оправилась. В доме завёлся достаток. Каждый вечер все собирались вместе, и Олюнька читала Евангелие. Соседи чаще и чаще стали заходить послушать слово Божие. Иногда подолгу и засиживались за беседой. Больше все сокрушались насчёт темноты своей.
— Вот она жисть-то какая! — вздыхали, бывало, после чтения слов Спасителя. — А мы-то? Словно зверьё какое! Ни те Богу на небе служить, ни на земле как поступать не знаешь. И не в бедности нашей дело: апостолы, ведь не богаче нас были. Темнота заела. Хоть бы вот столько, с ноготок нам свету. Думается, если бы нам разъяснили про Христову веру по Евангелию, разве можно было так жить, как мы живём? Теперь вот много ли мы тут слушаем и понимаем, и то ину пору задумаешься про свою жизнь, всё противно кажется; как от мертвечины какой воротит. Ну, а если бы нам явственно все Христово учение растолковали? Ведь супротив солнца никака тьма не устоит. А то крестьяне, крестьяне, а кто такие крестьяне, какая крестьянская жизнь, — ничего не разумеем. Одно только званье, что крестьяне, а на лицо — прямо крещёные нехристи. Свету бы нам побольше. Неужли ж Христос Спаситель только для Своего времени посылал апостолов учить тёмный народ, а мы, грешные, оставлены так, без призору?
Жуков, как не расставался с Евангелием, понимал больше, но он толковал всё применительно к трезвой жизни.
— Вот, — говорил он, — у апостола Павла сказано: «Разве не знаете, что вы храм Божий и Дух Божий живёт в вас?» (Коринф, III). А в храме что бывает? Служба Богу. Молитвы возносятся. Свечи, лампады горят перед иконами. Курится фимиам. А мы в нашем храме кому службу правим? Дьяволу, водке, кабаку. В нутро не елей, а водку вливаем. Из пьяной гортани не молитву, а хулу, брань изрыгаем. В душе не волны фимиама, а волны хмеля туманят образ Божий. Пойти к язычникам в капище и принести идолам в жертву барана мы не согласимся, а своё сердце постоянно обращаем в кабацкий престол. Спаситель вошёл в каменный храм и оттуда выгнал скот, и сказал: «Дом Мой, домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников» (Мф. XXI, 13). Как же Он может войти и остаться у нас в сердце, если там у нас постоянный кабак.
Простые, немудрённые, но искренние, от сердца речи Жукова многим западали в сердце. Стали поговаривать один, другой, третий, как бы совсем отстать от питья. Всем не удавалось: то насмех подымут, то угощать начнут, то гости без хозяина пить не хотят. Надумали артелью за дело взяться, составили общество трезвости. Пошли к батюшке, чтобы он молитвой освятил доброе дело. Священник был молодой, неопытный, стал говорить, что не знает, как быть «Надо-де благочиннаго спросить; устав составить; будет ли ещё дано разрешение».
— Чего тут спрашивать, батюшка, благочиннаго? — говорил Жуков. — Разве на доброе дело, на трезвую жизнь надо разрешение от кого-нибудь? И разве благочинный, али кто другой может запретить нам блюсти себя в трезвости.
Отслужили молебен. Трезвенники просили батюшку приходить к ним и не в праздники большие с иконами для молебнов, а так, с Евангелием, для беседы о слове Божием. Дело трезвости стало прочно. Каждый праздник записывалось 10–15–20 человек. Миронов стал задумываться: у него в питейном торговля шла тише и тише.
— Что вы, ребята, совсем никак с ума спятили? — высмеивал он трезвенников. — Монастырь хотите в Туркине завести? Жукова игуменом поставите? Двести человек под начало одного дурака отдаётесь.
— Не с ума спятили, — спокойно отвечал Жуков, — а за ум взялись. Под начало у нас никто ни к кому не идёт, а все мы только из-под твоей власти выбиться хотели. И так немало на тебя поработали. Пора и о Боге подумать, для дела Божьего послужить. И тебе б, Иван Мироныч, не худо Бога вспомнить. Чай, и тебя мать ведь младенцем в храм приносила, а там батюшка, взяв на руки, подносил к иконе Спасителя, Ему тебя на службу, на попечение вверял, а далеко, все мы далеко от Спасителя потом в жизни уходим.
Промолчал Миронов. Через полгода совсем кабак закрыл. Торговля не шла. На место кабака открыл ткацкую мастерскую.
— И то слава Богу, — говорил Жуков. — Лучше тканьем одевать народ, чем кабаком раздевать.
ЧЕМ ЗАМЕНИТЬ?
В бытность мою студентом случилось мне проходить в Благовещение перед обедней через Александро-Невскую лавру в Петербурге. В самых воротах, при выходе из монастыря на площадь, встретил мужика. По виду из деревенских. Поровнялся он со мной и просит:
— Не будет ли, барин, милости? Дай пятачок на стаканчик.
Признаюсь, мне стало досадно на мужика. Я сурово глянул на него и строго сказал:
— Как тебе не стыдно? Сегодня такой праздник: птица, говорят, гнезда не вьёт, а ты с утра пить собираешься, да ещё для этого руку протягиваешь, милостыню просишь.
Мужик спокойно выслушал меня и так же спокойно ответил:
— Что же делать, барин хороший? Сам знаю, что сегодня праздник великий; понимаю, что и пить грешно, да если у меня только и радости осталось, что выпить. Нужда выгнала из деревни в город на работу; здесь хожу вторую неделю без дела, проел всё. У людей праздник светлый, а у меня будни чёрныя. Думается, хоть выпить, хоть на час забыть горе. Знаю, что это зелье окаянное; так ведь и жизнь-то наша окаянная. Вот и попросил пятачок. Дашь — ладно, нет — спасибо на слове твоём.
Мне сделалось и жаль мужика и совестно за себя. Я отдал ему последний студенческий двугривенный и пошёл дальше с серьёзной думой: осудить человека легко, а как ему помочь? Бросить камень в несчастного может всякий, а ты разбери, отчего человек свихнулся, как он скатился сверху и чем его можно укрепить, как снова поставить на ноги.
Эта давняя моя случайная встреча с мужиком всегда мне приходит на память, когда я думаю о народном пьянстве. Мы жалуемся все, что пьёт народ сильно; осуждаем мужика за это; но жалоб, негодований и осуждения тут недостаточно.
Наша деревянная, крытая соломой, скученная деревенская Русь каждые десять лет чуть не поголовно вся выгорает. Слёы и стоны тут не помогут. Надо разобраться, отчего бывают частые пожары, отчего они так всегда опустошительны, выкашивают целые селенья и чем можно помочь. Тогда увидим, что причиною пожаров небрежность, неосторожность с огнём; громадные размеры пожаров объясняются скученностью изб и отсутствием всяких противопожарных средств, а самым лучшим средством уменьшить пожар и совсем уничтожить пожары, это — заменить деревянные избы и соломенные крыши огнеупорными постройками. Другой, не горючий будет материал построек — нечему будет гореть, не будет и пожаров.
Так же следует отнестись и к народному пьянству. Тяжкое это горе, великая беда. Горит народ в вине. Как спирт сам горит зловещим синим огоньком, так и в спирте горит народный ум, совесть, счастье семьи и домашний достаток. Чтобы ослабить бедствия этого пожара, надо приучить народ осторожнее обращаться с огнём — с водкой, а, главное, сделать его (народ) более огнеупорным, стойким против пьянства, дать ему щит, охрану от водочного соблазна. Надо уяснить всё, что толкает народ на гибельный путь пьянства, а затем устранить это, заменить другим, — что делает народ трезвым.
Причин народного пьянства много, но все эти причины, как многочисленные ветви от одного корня, происходят от одной главной причины: от народной грубости, от невежества, от темноты ума и сердца. Замечено, что пьянство в том или другом виде распространено по всему миру. Люди гонят водку, варят пиво, приготовляют настой на травах, ядовитых корнях и грибах; нет этого, — пьют или курят одурманивающие вещества. Почему это?