Что касается отца, то он никак не проявил своих чувств по данному поводу.
Теперь последним, кому предстояло отмазаться от армии, оставался Моррисон.
***
14 июля, в день взятия Бастилии, я отвез Джима на медкомиссию. Перед призывным центром выстроилась длинная очередь, и Джим бесстрастным тоном предложил мне пойти прогуляться и вернуться за ним через пару часов. К этому времени он со всем управится. Я попытался сказать, что у меня лично на это «все» ушел целый день сплошной нервотрепки, но он в ответ только глянул на меня со своей волчьей ухмылкой, и я сразу согласился сходить куда-то перекусить, чтобы потом вернуться за ним. Мне по любому не хотелось торчать около призывного центра. Я начинал нервничать просто от того, что нахожусь в этом месте.
Я вернулся в полдень, и будьте уверены, он стоял у входа - само спокойствие, подпирая стенку спиной, одна нога согнута в колене – и расчесывал кудри на висках обеими пятернями.
Я ткнулся колесом в бордюр и вылетел из машины, пока он неспешно шествовал ко мне.
- Ну что? Что случилось? – заорал я, перекрывая шум машин. – Ты прошел? Ну, рассказывай же!
Моррисон пожал плечами и сказал:
- Не кипишуй. Все уже закончилось. Мне дали классификацию «Z», - и он скользнул в машину.
Я выдохнул, потряс головой и сел за руль.
- Что еще, на хрен, за классификация «Z»?
Я завел «газель», поставил на первую и мы тихо покатили в сторону Голливуда.
- Джим, ну расскажи, что ты там исполнил?
Вместо ответа он расплылся в своей озорной улыбке. Goddamn! – подумал я. Это уже чересчур, ну что ж ты за человек такой? Меня чуть инфаркт не схватил на этой комиссии, а ему хоть бы что! Всю дорогу я продолжал допытываться, как ему это удалось, но он лишь улыбался, наслаждаясь собственной загадочностью. Как ему удалось так лихо заморочить им головы? Я терялся в догадках.
Мы ехали по фривею Санта Моника, направляясь в «Allouette Caf? Shop» в Венеции, когда в моем старом приемнике зазвучали аккорды роллинговской «King Bee».
Джим немедленно навострил уши и начал громко отбивать ритм кулаками по «торпеде».
- Люблю эту песню, ты знаешь, но меня напрягает, когда Рей - наш «старый блюзер» - начинает ее петь на репетиции, - вдруг произнес он со странной интонацией.
- Почему? – удивился я. – Меняем волну, плюс Робби там вкусно играет слайдером.
Джим пожал плечами, и снова стал стучать по «торпеде», действуя мне на нервы.
- Ну, не знаю… Как по мне, Рей неплохо поет, - добавил я.
И снова долгая пауза вместо ответа.
- Да, только банально очень, - ответил наконец Джим.
Я сменил тему.
- Ты не поверишь, но в прошлый уикенд, когда я принимал кислоту, я подумал, что я – Бог!
- Что, серьезно? – саркастично отозвался Джим.
- Так вот, мы закинулись и пошли на пляж в Малибу с Биллом Вольфом, Джорджи – той телкой, что вечно крутится вокруг Робби, и с моим приятелем Грантом, пианистом. Долго топали по руслу пересохшего ручья. Я залез на холмик, осмотреться, пока Грант и Билл пробирались по ручью. Джорджи пошла прогуляться к монастырю Sierra Retreat, он там неподалеку, и я видел издалека, как она полезла на здоровенный деревянный крест, и сидела там на перекладине, как ворона, глядя на океан…
- Ха-ха-ха!
- Знаешь, у меня была такая ясность в голове, например, по тому, как лежал высохший мох, я мог четко определить, откуда стекает вода во время дождей, и у меня возникло ощущение, что природа существует и будет существовать вечно, если мы не спалим сами себя атомной бомбой. Я начал кричать сверху Гранту с Биллом: «Да пребудет, да пребудет все что должно быть, все, что здесь есть!» Они стали смеяться, потому что я размахивал руками, словно дирижировал каким-то хором. А мне казалось, что я Бог и дирижирую вселенной.
- Пафос голимый. Как по мне, у тебя был просто припадок эгоцентризма!
- Перестань! Все было совсем не так. Меня переполняло от любви ко всему!
- А с Реем совсем наоборот получилось, на прошлой неделе.
- Вы что, принимали кислоту?
- Да, и у Рея случилась измена.
- Да ты что? А что было?
- Да ничего особенного… просто он все время хныкал.
- Странно, с чего это он.
- Я не знаю, но было очень в облом, потому что нам пришлось заморачиваться им, вместо того чтобы оттягиваться самим.
- Как я вас понимаю!
- Слушай, Джон, как думаешь, мы сможем стать такими же большими, как «Стоунз»? – спросил Джим, по своему обыкновению резко меняя тему.
Я поднял брови: само собой!
Джим покачивал головой вверх-вниз и подстукивал каблуком в такт «King Bee».
Припарковавшись в аллее возле дощатой набережной в Венеции, я глубоко и облегченно вздохнул. У меня было такое чувство, что теперь, когда угроза армии свалилась с наших шей, а в группе складывается настолько братская атмосфера и пишутся такие прекрасные песни, нет больше ничего, что могло бы остановить нас.
Джим так и не рассказал мне, что означала эта чертова классификация «Z».
***
Во время зимних репетиций Джим начал петь все более уверенно. Почти каждую неделю он приносил несколько скомканных листков бумаги или салфеток в пятнах от кофе, исписанных потрясающими стихами; он напоминал мне Дилана Томаса с его поэмами-на-спичечных-этикетках.
У Джима было врожденное чувство мелодии, но он не мог положить ее на аккорды, о которых не имел ни малейшего понятия.
«Иногда я выдумываю слова, просто чтобы запомнить мелодию, которая мне слышится». У него был дар слышать мелодию у себя в голове, а наше дело было помочь ему «вытащить» ее оттуда и понять, какие ноты он на самом деле поет.
«Джим не был музыкантом, но мог, например, стучать наугад по клавишам пианино – и у него получалось вполне мелодично», - говорил Робби в одном из интервью. «Так мы и работали. Он действительно не был музыкантом. Вы не могли сказать ему: «Окей, Джим, возьми-ка ноту «си». Он не был Френком Синатрой, который мог петь с нотного листа. Он не принимал почти никакого участия в создании аранжировок».
«Вроде, звучит как «соль», - прикидывал Рей, пока Джим пел куплет. Робби мог сыграть пару нот, потом взять аккорд на гитаре. Потом включался я, подбирая ритм на ударных. «По-моему, здесь четыре четверти. Шаффл». Затем мы обычно просили Джима спеть еще раз, под наш аккомпанемент.
Эти сейшены-импровизации всей группой, в ходе которых мы вытачивали наш стиль, были для меня самым трепетным и волнующим занятием. Рей, Робби и я, сочетание нас троих, стало отличной комбинацией для оркестровки слов Джима.
Она держит голову высоко, как статуя в небе
Ее руки грешны, ее ноги длинны
Когда она движется, мозг мой вопит эту песню
Хелло, я люблю тебя. Скажи мне, как тебя звать?
Хелло, я люблю тебя. Позволь с тобой поиграть
Тротуар ползет на брюхе у ее ног
Как пес, что клянчит что-то сладенькое
Ты надеешься снять ее, ты, дурачок?
Ты надеешься взять этот камешек смуглый?
Хелло, хелло, хелло
- Ты не подкинешь меня на хату к Розанне в Беверли Хиллз? Мне срочно надо свалить отсюда на пару дней, - попросил меня Джим, делая большие глаза.
- А кто такая Розанна? - спросил я, когда мы шли к машине.
- Так, барышня. Студентка из UCLA.
- Ага-а! - поддразнил я.
Я свернул налево на Оушен Авеню, чтобы не попасться на глаза Рею с Дороти.
- Это за Шарлевиллем, в одной из тех испанских двухэтажек.
- Ага.
Джим позвонил в колокольчик над дверью.
- А, это ты, заходи, - симпатичная длинноволосая блондинка выглядела удивленной. Ясное дело, Джим не предупредил.
- Это Джон.
- Хай.
- Хай.
Джим пошел прямо к кухонному столу, вытащил пакет с травой и принялся крутить джойнты. Он вел себя так, словно живет здесь.
Розанна отреагировала с заметным сарказмом: «Можешь не стесняться, Джим!» Может, Джим нашел себе пару? Ей, похоже, нравились словесные перепалки.
- Я скоро вернусь, - сказал я. Нараставшее напряжение вызвало у меня приступ клаустрофобии.
Я прокатился вдоль магазинчиков и тормознул возле винного. Интересно, Джим останется у нее ночевать? Я прикупил яблочного джуса и решил заскочить к ним еще раз, перед тем как ехать домой.
Я постучал в дверь, и она приоткрылась сама, ее никто не запирал. Я шагнул внутрь и увидел Джима, стоявшего посреди гостиной с большим ножом, приставленным к животу Розанны. Он резко завернул ей руку за спину. Пара пуговок с треском отскочили от ее блузки.
У меня застучало в висках.
- Что тут у нас происходит? – воскликнул я, пытаясь разрядить обстановку. – Довольно оригинальный способ соблазнить кого-то, Джим!
Джим с удивлением взглянул на меня и отпустил Розанну.
- Так, развлекаемся.
Выражение страха и ярости на лице Розанны сменилось облегчением. Джим положил нож на стол.
Я - в группе с психопатом. Я В ГРУППЕ С ПСИХОПАТОМ!
Я в комнате с психопатом.
- Ну, я, пожалуй, поеду… Тебя подкинуть?
- Не-а.
Я спешно ретировался. Я беспокоился о Розанне, но о себе я беспокоился больше. В комнате определенно пахло сексом, но и насилием - тоже. Все-таки, больше сексом, успокаивал я себя, оправдывая свое бегство. Я был в шоке всю дорогу, пока ехал домой к родителям. Как меня угораздило попасть в группу, один из участников которой – явный псих? Мне хотелось с кем-то поделиться, с родителями, с кем угодно… но я понимал, что не могу этого сделать. «Doors» были моим единственным билетом, по которому я мог уехать - от родителей, от постылой офисной карьеры – в мир, который я так любил, и не существовало причины, по которой я мог бы от него отказаться. Я не мог даже в мыслях представить себе, что ухожу из группы. Поэтому я предпочел поскорее забыть об инциденте с ножом. Но проблемы всегда возвращаются, тем или иным путем, если их не решать. Воспоминание о случившемся засело во мне и зудело, как чесотка.
Что-то не так, что-то было неправильно,
Ты прижмись ко мне, бейби, всю ночь до утра
***
- Нам нужно больше материала, - заявил Джим на одной из репетиций в декабре 65-го. – Пусть каждый отправится домой и напишет за вечер по песне. Используйте универсальные образы вместо конкретных. Земля, воздух, огонь, вода.
На следующий день никто не принес ничего выдающегося, зато сразу после Нового Года, когда мы снова собрались на репетицию в доме родителей Робби на Пасифик Пэлисейдз, случилось нечто. Мы приехали к Робби, потому что наше обычное место у Хэнка было занято.
Робби встретил нас в дверях с необычным энтузиазмом.
- Я придумал новую песню, мою первую песню, и я думаю, что это хит, - сообщил он, проводя нас в гостиную, где стояла аппаратура.
- Я тоже придумал, - сказал Джим. Мы с Реем промолчали.
Робби подстроил гитару, сыграл несколько аккордов, пропел с листочка начальные строки - и я сразу понял, что это действительно хит. Меня зацепило. Мелодия и слова западали в голову с первого момента, как вы их услышали.
Все согласно закивали. «Да, да, здорово, Робби!»
Затем Джим спел свою новую вещь a capella.
Вот и конец, прекрасный друг
Конец, мой друг единственный
Нашим планам детальным,
Конец, всему, что реально
Конец. Ни спасения, ни удивленья
Мне больше не взглянуть в глаза
Твои…
Холодок пробежал у меня по хребту. Это были не стихи, это была эпитафия. Он, конечно, поэт, подумал я, но он явно зациклен на теме смерти. Прекрасные стихи… но они погрузили меня в печаль.
Робби попробовал что-то подобрать на гитаре, когда Джим допел, затем помотал головой.
- Для этой вещи мне нужно по-другому настроить гитару, - сказал он. – Мне захотелось попробовать восточный строй, тот, что я слышал в индийской музыке, для ситара.
- Давай тогда сначала поработаем над твоей, - предложил Рей. – А потом перестроишь.
В комнате опять забурлила энергия. Я начал наигрывать латиноамериканский бит на своих ударных.
- Как насчет попробовать в джазовом духе? – предложил я.
Рей и Робби дружно кивнули. Затем Рей отключился и завис над клавишами органа, сочиняя вступление.
- Да-дада-да-да – Shit. – Да-дада-да-да-да - Shit. – Да-дада-да-да-да-да. Damn.
Следующие минут десять Рей трудился над интро, и все остальные устромили перерыв. Я вышел на кухню, оглянулся, никто ли не видит, и загреб полную пригоршню печенья из серванта. Это были мои любимые, «Pepperidge Farm’s Bordaux». Мама Робби знала, что я на них подсел, и не слишком на меня сердилась.
- Мой папаша сказал, что «Doors» - это худшее название для ансамбля, из всех, какие он когда-либо слышал, - брякнул я, усаживаясь за барабаны. – Я ответил, раз он так считает, значит мы на верном пути!
Мы снова заиграли, и лишь тут я вспомнил, что забыл смахнуть крошки со рта. Для припева, похоже, просился более тяжелый, роковый ритм, а на куплеты отлично лег джазовый. Черт, подумал я, этот припев такой вставляющий, что я готов играть его хоть весь день.
Мы поиграли с часок, затем прервались попить пивка.
Джим открыл банку «Dos Equis» и завалился на диван, обитый темно-зеленой кожей.
- Я думаю, мы должны делить все деньги поровну, в том числе и авторские за песни, – сказал он, ни к кому персонально не обращаясь. Мы удивились. Это было щедрое предложение, и при этом практичное и трезвое, с точки зрения того, как сберечь добрые отношения внутри группы. Все обернулось так, что почти все песни сочиняли он и Робби, а над аранжировками мы работали все вместе. Я всегда думал о себе, всего лишь как о барабанщике. И вдруг, неожиданно для себя, я понял, что Джим по-настоящему уважает наши с Реем таланты. С момента, когда Робби начал приносить свои собственные песни, его талант тоже стал очевиден. Насчет своего я вовсе не был так уверен.
- Да, олрайт, - согласился Робби. Мы с Реем не стали спорить. Теперь, когда финансовый вопрос был решен, мы еще больше, чем прежде, ощущали себя членами одной семьи.
- Ты помнишь этот грув на «Dis Here», у Кэннонболла? – спросил я у Рея.
- Да, там плотняк конкретный.
- Вот-вот. Там три четверти. Давай попробуем сыграть что-нибудь такое, на три… типа «All Blues».
Я начал в трехчетвертном джазовом темпе, щетками. Рей с Робби поймали фишку, и мы джеманули «All Blues» Майлза. Последовательность аккордов в этой вещи Рей показал Робби еще на прошлой репетиции, так что сейчас он играл ее свободно. Джим пристроился к нам, старательно отбивая долю на маракасе, и я обратил внимание, что в этом он тоже заметно прибавил. Нам было очень полезно играть эти старые джазовые вещи, они учили нас лучше ощущать друг друга во время игры.
На общем драйве мы без паузы перешли к новой песне. Я отсчитал ритм, ударяя палочкой о палочку, и с силой бахнул по тарелкам прямо перед вступлением Рея. Джим тихонько, едва дыша, промурлыкал первый куплет:
Ты знаешь, это все вранье
И я б тебе солгал, родная
Если бы сказал: малыш,
Мы больше кайфа не поймаем
Робби подобрал чудный рифф на гитаре, я угадал с темпом, и Джим раскрыл свою глотку:
Час колебаний позади…
Он неожиданно оторвал взгляд от листка, с которого пел.
- Хей, Робби, а где все остальное?
- Я застрял на втором куплете.
Джим повращал глазами и призадумался на несколько мгновений, пока мы с Реем продолжали качать грув:
Чего тянуть в сомненьях маясь…?
Джим посмотрел на Робби, тот кивнул: «Да, окей», и Джим продолжил:
Решайся, что же нам терять
Мы зажжем любовь костром прощальным…
И мы все вместе грянули в припеве:
Come on baby, light my fire
Come on baby, light my fire
Try to set the night on
FIRE!!!
Глава 6
Whiskey Bar
Виски-бар
В первые дни 1966 года посетители бара «London Fog» (лондонский туман) прочитали афишу, на которой было написано: «The Doors».
Мы таки выкатились на Сансет Стрип. Потыкавшись во все клубы на бульваре, мы сумели убедить владельца «Тумана» нанять нас на месяц, после того, как мы напаковали его заведение толпой друзей. Наше первое настоящее выступление. Под нашим названием на афише мы попросили дописать «Группа из Венеции». Заведение было отстойное и публика там собиралась отстой, но оно находилось в одном квартале с «Whiskey a Go-Go», так что игра стоила свеч.
Мы нанялись выступать со вторника по воскресенье, с 9 вечера до 2 ночи. Пять часов подряд, по десять долларов каждому за вечер – намного ниже общепринятой таксы. Я привык по крайней мере к 15 долларам, стандартный нижний порог оплаты музыканта на свадебных выступлениях (плюс бесплатная выпивка-с-угощением). Но я не сомневался в потенциале «Doors» и осознавал, что самое главное для нас сейчас – обкатать аранжировки на публике. Нам нужно было довести нашу программу, и мы готовы были вновь и вновь играть наши вещи перед любыми слушателями – хоть для нескольких случайных посетителей, хоть для наших друзей из UCLA.
Однако, присутствовал и фактор страха. Где нам было набрать музыки, чтобы заполнить пять отделений? У нас имелось около двадцати пяти своих песен, включая «Light My Fire», «The End», «Break On Through», плюс пяток каверов: «Gloria», «Back Door Man», «Little Red Rooster» и пара других. Допустим, мы могли проиграть весь репертуар дважды за вечер. С девяти вечера до часу ночи публика могла три раза смениться – или упиться так, что им было уже не вспомнить, слышали они эту вещь или нет. Администрация, похоже, не обратила внимания – поначалу.
Вечер за вечером: пьяные морячки, маньячного вида субъекты в длинных дождевиках, да альфонсы-неудачники. Час за часом, до рвоты, в вонючем подвальчике, отделанном под корабельный кубрик, стиснувшись на сцене размером с воронье гнездо. Рей сидел настолько близко от моих барабанов, что ему приходилось отшатываться, когда я бил по правой тарелке. Робби жался слева, едва не задевая другую тарелку грифом своей гитары. Джим балансировал на краю сцены в десять футов высотой. Прямо напротив нас, на другом конце помещения, имелась подвешенная к потолку клетка, в которой совершала телодвижения пергидрольная блондинка, «Роннда Лейн, танцовщица гоу-гоу» - как она именовалась в афише над барной стойкой. Она не была звездой кордебалета «Рокеттс», и глаз на ней не отдыхал..
Поскольку у нас имелся своего рода карт-бланш играть что вздумается, мы стали экспериментировать. Долгие, джазовые инструментальные соло в «Light My Fire» и поэтические потоки сознания в «The End» родились в «Fog».
Сценическое поведение Джима тоже было далеко от совершенства: он почти все время стоял к публике задом. Мы обозлились как то, в один из вечеров, после очередного смазанного сета, и наехали на Джима за его робость и застенчивость. Мы потребовали, чтобы он заставил себя почаще оборачиваться и стоять, как подобает, лицом к аудитории. Он кивнул, не сказав в ответ ни слова. Мы привыкли глядеть друг на друга во время репетиций, и Джим еще не чувствовал себя настолько уверенно, чтобы разорвать это кольцо энергии. Стоит заметить, он терпеть не мог поучений и нотаций во всем, что не касалось непосредственно музыки.
Рей рассказывал, как однажды, когда Джим еще жил на квартире у него с Дороти, он предложил Джиму сходить к парикмахеру и сделать прическу – мол, будешь выглядеть поприличнее. В ответ Джим наорал на Рея, чтобы тот никогда и ни за что больше не говорил ему, что делать.
«Я всего лишь сказал ему о какой-то там стрижке, - жаловался мне Рей позже. – В жизни не стану с ним больше говорить на эту тему». Рей любил выступить в роли этакого Мистера Уверенность, здравомыслящего и красноречивого, но что-то в этом инциденте поубавило ветру в его парусах. Он был в шоке из-за того, что его так откровенно послали, после всего, что он сделал для Джима. Но, с другой стороны, Джим был не намерен принимать какие бы то ни было советы от «отца», а Рей был на шесть или семь лет старше всех нас и все свободное время проводил вместе с Дороти. Имея отцом флотского адмирала, Джим был чувствителен к критике и воспринимал любой совет как приказ, а любого, кто его давал, ассоциировал с этим архетипическим отцовским образом.
Пару недель спустя после беседы на тему прически, Джим съехал от Рея и снял квартирку в Венеции на пару со своим приятелем по UCLA Филом Олено. В это же время он затусовался с компанией новых приятелей, среди которых был некий Феликс Венейбл, местный фрик-наркоман, торчавший на стимуляторах. Феликс тоже учился в киношколе, но, похоже, наркотики были его главной специализацией.
В это же время Рей арендовал половину первого этажа в большом ветхом особняке на пустынном пляже к югу от Бульвара Вашингтон. Аренда обошлась в двести долларов в месяц - ужасно дорого для нас по тем временам. Он сказал нам, что группа сможет репетировать здесь, при том, что он с Дороти намерен обитать здесь же, а оплату за помещение мы будем делить на всех!
Нам вовсе не улыбалось выкладывать двести баксов в месяц за гигантское репетиционное помещение со спальней для Рея в придачу. Рей умел заразить всех своим оптимистическим взглядом на жизнь, но был при этом упрям как осел, и если западал на какую-то идею, то переубедить его было невозможно. Fuck, где, спрашивается, мы возьмем деньги на аренду за следующий месяц? Никто из нас ничего не сказал по этому поводу, игра в молчанку, похоже, начала становиться кредо Doors-клуба. И, в итоге, с июля мы начали проводить репетиции в особняке у Манчзарека.
Рей хорошо устроился, организовав себе дом на пляже и живя в нем за счет группы. Все остальные, а именно, Робби, Джим и я, носились по улицам, выискивая, где бы еще сыграть, чтобы расплатиться за аренду. Рей отказался присоединиться к нам, утверждая, что это пустая трата времени. Он был прав. В затрапезных барах на бульваре Голливуд, где отродясь не игралось живой музыки, ловить было нечего. Но мы втроем продолжали поиски, несмотря на разочарование, поскольку так у нас, по крайней мере, было ощущение, что мы делаем хоть что-то. Рано или поздно эмоции должны были прорваться. Джим начал ворчать по поводу «старого еб…ря, который, весь в шоколаде, отвисает со своей «типа женой» на пляже». Мы повадились заваливать к Рею на хаус во всякое неприличное время, скажем, часиков в шесть с утра. В конце концов, Рей ведь сказал, что мы можем считать этот дом своим, так что…
Однажды утром, после выступления в «Fog», Джим и Робби нанесли Рею с Дороти визит на рассвете – под кислотой. Они притащили с собой пару проституток из клуба, наших знакомых. (Никто из нас так и не воспользовался). Они вошли в дом и услыхали характерные звуки, означавшие, что Рей с Дороти делают «это». (Я пишу «характерные», потому что Джим, поживши у них в доме, любил при случае воспроизвести вслух всю фонограмму, включавшую рычание Рея и вздохи Дороти: «О, Рей, о, Боже, о Рей, о Боже»).
На приходе от двойной дозы чистого солнечного эсида, Джим начал хохотать и пихать Робби, указывая пальцем на шумную спальню. Затем ему попалась на глаза полка с заветной коллекцией грампластинок Рея, и он принялся вытаскивать диски из обложек и запускать их через все обширное помещение. Рей выглянул как раз в тот момент, когда Джим принялся топтаться по дискам ногами, и изрек – сдержанно: «Окей, мальчики, вечеринка окончена».
Робби нервно хихикал на заднем плане. Бляди быстренько выскользнули за двери и направились к морю искупаться. Джим застыл посреди комнаты, глядя на Рея стеклянными глазами. У него под ногами валялись побитые диски с отпечатками грязных подошв. У Рея заиграли желваки.
Это был очередной демарш Джима против «старших» - итог его совместного проживания бок о бок с Реем и Дороти в их двухкомнатной квартире. За год Джим успел превратить их в суррогатных родителей и теперь «порывал с предками».
Рей вернулся в спальню и прикрыл за собой бумажную японскую дверь-задвижку. «Мальчики» покинули помещение. В отместку, Рей предложил Дороти одеваться, поскольку де надо съездить домой к родителям Робби на Пэлисейдз и помыться, наконец, в нормальной ванной с горячей водой. (Санузел в пляжном особнячке оставлял желать лучшего).
Стью и Мерилин Кригер были несколько удивлены, заслышав шум воды в ванной для гостей в семь утра, зная, что их сын сегодня не ночует дома.
После того, как шок по поводу суммы за аренду поутих, я сам полюбил наш дом на пляже. Как здорово было развалиться на пляжном лежаке во время перерыва, глядя в небо, где пролетали самолеты, взлетавшие из Лос-анджелесского аэропорта и слушать, как Рей приговаривает: «Однажды мы будем в одном из них». Рей говорил с такой интонацией, словно мы, или, по крайней мере, он, просто обречены стать знаменитыми.
Шкодливая натура Моррисона продолжала проявляться в «Fog». Феликс подсадил Джима на амил-нитраты, или «хлопушки», маленькие желтые капсулки. Их нужно было разломать (или «хлопнуть») и сунуть себе под нос, вдохнув нечто, пахнущее нашатырем. Они были предназначены для больных-сердечников, и давали быстрый двадцатисекундный приход. На второй уикенд наших выступлений в клубе, мой нос учуял знакомый запах. Спутать его было невозможно.
В один из вечеров, как раз посередине соло в «Light My Fire», Джим изогнулся, цепляясь за микрофонную стойку, и сунул «хлопушку» мне под нос. Я начал уворачиваться, старясь при этом не свалиться с табуретки и не сбиться с ритма. Меня порвало от смеха. Я едва не выронил палочки. Джим обернулся к Робби. Но тот, в отличие от меня, не был привязан к месту и улизнул со своей гитарой. Рей был следующим. Как и я, он не мог оторваться от инструмента. Он истерически заржал, когда Джим качнулся к нему, перегнувшись через орган, и ткнул капсулку ему в ноздри. Бедолага извивался, раскачиваясь на стуле, а его пальцы, тем временем, бешено колотили по клавишам, и темп «Light My Fire» ускорился, как в нервном припадке.
Публика восприняла происходившее на сцене, как нечто само собой разумеющееся. Им было не привыкать к разным конченым личностям, и большинство было в пьяном ступоре. Да и публики самой было кот наплакал. Наши друзья уже видели нас достаточное количество раз и престали ходить в «Fog». Место сдохло.
***
К нашему удивлению, Билли Джеймс с «Columbia Records» наведался в клуб, поглядеть на нас. Лейбл Дилана! Ему понравилось наше демо, и он был завотделом A&R (артистов и репертуара, и в его обязанности входил поиск свежих талантов).
«Моя жена Джуди будет вашим менеджером, я не могу, к сожалению, пока работаю на фирму. Конфликт интересов. Но я буду рядом». Наговорили с три короба, но прошел месяц – а воз был все там же. С каждым днем мы начинали все сильней беспокоиться из-за отсутствия новых концертов.
Однажды, днем в понедельник, мы собрались на репетицию прямо в клубе, потому что вся наша аппаратура оставалась там после воскресного выступления. Я прошел сквозь помещение, пропитанное ароматами скисшего пива, арахисовой шелухи и табачного дыма. Как ни странно, ночью в такой атмосферке ощущаешь себя вполне окей. Но окунуться в нее ее средь бела дня – брррр!
- Я думаю, не принять ли нам кислоту, да сходить на «Коламбию», и сказать им там всем, как они нас задолбали, и не пора ли им почесаться? – громогласно прознес Джим.
- Какой свежий подход к бизнесу, - съязвил я.
- Нормальная идея, Джим, - сказал Рей, пытаясь его утихомирить. – Но, может, давай сперва порепетируем?
- Если мы хотим репетировать дальше, нам нужны какие-то новые песни, - сказал Робби.
- А на хрена? – пожаловался я. – Билли Джеймс фиг для нас что-то сделает. Не прет меня новые темы колбасить.
- «Fog» предлагает двадцать баксов на всех за вечер, чтобы мы поиграли во вторник и в среду, - вмешался Рей. – Мы могли бы заодно обкатать и новый материал.
- Ага, за пять баксов на рыло, - вставил я. – Будем считать это оплаченной репетицией, все равно в клубе никого не будет.
- Кстати, я тут принес новую песню, давайте покажу, прикинем по-быстрому, что с ней можно сделать, а завтра вечером на сцене и попробуем? – предложил Робби.
- Раз уж собрались, так давайте поиграем, - поддержал Рей.
- Я в университет, к профессорам, возвращаться не собираюсь, в любом случае. Чтоб вы знали, - сказал Джим.
Как только мы заиграли, я сразу успокоился, но мое нетерпение по поводу того, что наша карьера продвигается со скоростью улитки, оставалось при мне. В конце концов, я привык получать хотя бы пятнадцать долларов уже за то, что отрываю зад и тащу свои барабаны на выступление. На следующий вечер мы играли для аудитории, состоявшей из четырех человек – и один из них был приятель Джима, Фил Олено.
Злой и разочарованный, я сбегал к «Wiskey a Go-Go» в перерыв между сетами, сунул голову за двери, глянул, как «Love» играют «My Little Red Book» и «Hey, Joe» и пожалел, что не играю в этой команде. Я был уверен, что могу сыграть покруче, чем их новый драммер. «London Fog» вгонял меня в депрессию, перспективы «Doors» были унылыми и меня посетила мысль, что надо что-то менять.
На обратном пути в «Fog» я столкнулся с Филом, он выскочил искать меня.