ВЕРХОВЦЕВ
ПОВЕСТЬ
О
ХИРУРГЕ
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ
АЛЕКСАНДРА ГЛЕЙХА
ПОСВЯЩАЮ
В жизни всегда есть место подвигам.
А.М. Горький
ПО ПОВОДУ ЭТОЙ КНИГИ
Толчком к написанию этой повести, послужил звонок давнего знакомого, напомнившего мне о невосполнимой потере, постигшей нас двадцать лет назад, когда скоропостижно ушёл из жизни замечательный человек, талантливейший хирург Александр Глейх.
- Вы хорошо знали его и дружили с ним, - напомнил он. – Был бы смысл, пока ещё не всё забылось, написать о нём что-то ещё помимо газетных статей и заметок.
Это не было упрёком, это было напоминанием о той обязанности, возлагаемой на каждого из нас, светлым понятием дружбы. Но начав писать об Александре, я понял, что не знаю его настолько, чтобы самостоятельно воссоздать его образ во всей полноте, а его жизнь во всех деталях. Наши контакты с Александром не были длительными и частыми, большую часть времени мы провели вдали друг от друга, поэтому так важны были для меня рассказы тех людей, что были с ним рядом.
Как-то ещё перед тем, как основательно сесть за книгу, я, будучи в Коряжме, стал свидетелем одного разговора. Идущие передо мной по тротуару пожилая женщина и девочка лет восьми чуть замедлили шаги у таблички с названием улицы.
- Бабушка, а кто такой Глейх? - спросила девочка, разглядывая табличку.
- Человек очень хороший, - ответила женщина, вытирая слёзы кончиком платка.
У меня защемило сердце. Это хорошо, что одни спрашивают, а другие помнят, подумал я, но что сохранилось в людской памяти о нём сегодня через двадцать лет, и что будут помнить, кода пройдёт значительно больший срок? Желание что-то сделать и самому стало непреодолимым и более осознанным. Расспрашивая людей, близко знавших Александра, и буквально по крупицам собирая драгоценную информацию, я старался быть максимально искренним, старался сохранить максимум из услышанного о нём, но память человеческая несовершенна, порой, мы в мельчайших деталях помним малозначащие факты далекого детства и не в состоянии достоверно воскресить в памяти более близкие и более значимые события, не говоря уже о временных смещениях, когда одни события кажутся давно прошедшими, зато другие свежи в памяти, словно произошли только что, хотя в жизни всё было совершенно иначе.
Нет абсолютной гарантии, что и в рассказах об Александре Густавовиче, что я услышал, всё было именно так и именно в тот временной период и в той последовательности. Но так ли уж важно, совпадение отдельных деталей? Так ли велик мой грех, если, рассказывая о нём, я в отдельных эпизодах дал волю своему воображению? По-моему, важна сама память об этом прекрасном человеке. Я ничего не придумывал в прямом смысле этого слова, лишь домысливал то, что услышал, то, что было лишь контуром, основой повести, но я надеюсь, что всё то, что я написал, позволит больше узнать об этом талантливом хирурге, прекрасном семьянине, добром и душевном человеке.
Он не зацикливался на своей работе, хотя она была основой его жизни, не мыслил себя и без всего другого, что способствовало ему быть таким, а это его семья, друзья, круг его интересов и только в совокупности всего этого он и дорог всем нам. К сожалению, мне не представилось возможным собрать больший материал о его деятельности, как хирурга, а ведь он провёл массу уникальнейших операций, но специфика этого вопроса требует более глубоких знаний, чем я, к сожалению, не располагаю. Но вместе с тем была и жизнь, наполненная житейским хлопотами, заботой о близких, разными контактами и впечатлениями, и меня успокаивает хотя бы то, что я старался не опустить даже тех мелких подробностей, что действительно имели место, чтобы была возможность увидеть его разным, более человечным и более земным. Без этих мелочей, приписываемых Александру, трудно воссоздать его образ, поскольку прошло достаточно много времени и многое забылось и сегодня воспринимается совершенно по-другому.
Для меня важно, чтобы события, что нашли отражение в этой маленькой книжке, помогли увидеть и вспомнить его таким, каким он был. И хотя на этих страницах нет абсолютно выдуманных историй, каждому эпизоду, лёгшему в её основу, имеются реальные подтверждения, избежать художественного вымысла я не мог, слишком мал даже для повести был тот объём материала, которым я располагал, но мною изначально двигало искреннее желание написать о друге с максимальной достоверностью, и я в меру своих сил и способностей старался воспроизвести это.
Я очень надеюсь, что близкие ему люди простят мне отдельные недостатки и неточности, распознав себя среди «дёйствующих лиц», если их поступки в чём-то отличны, а слова, вложенные мною в уста того или иного персонажа, были сказаны не совсем так, да и само событие в реальности чуть отличается от описанного в книге, поскольку в рамках художественного произведения трудно избежать подобного. Не следует забывать, что образ человека, созданный художественным произведением, не обладает абсолютным сходством, и только людям, знавшим Александра, судить, насколько главный герой этой книги соответствует своему реальному прообразу.
Безусловно, в жизни Александра было много более значимых событий, чем те, что нашли своё отражение на страницах этой повести, но, к сожалению, не в моих силах воскресить того, что я не знаю, а тех, кто ещё мог бы что-то дополнить, мне найти не удалось. И именно поэтому, я не рискнул вынести его имя на обложку книги, но все эти страницы, от первой до последней навеяны мыслями о нём и о тех людях, что окружали его, с кем он жил рядом, работал и дружил, на глазах которых прошла вся такая яркая, но такая короткая жизнь этого замечательного человека, ЧЕЛОВЕКА С БОЛЬШОЙ БУКВЫ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СУТКИ,
КАК
И
ВСЯ
ЖИЗНЬ
С ВЕЧЕРА ДО ПОЛНОЧИ
- Андрюшка, нутром чувствую, пролетели мы с билетами, как фанера над Парижем, - тронул брата за плечо Серёжка, ещё раз оглядывая длиннющую очередь, протянувшуюся от окошечка билетной кассы почти до кромки проезжей части улицы.
- Наверное, ты прав, а жаль, - согласился Андрейка, старший из братьев, хотя возрастная разница менее двух лет, практически, была незаметна, более того, младший Серёжка был более плотен, чем сухощавый Андрей, а ростом они, практически, не отличались.
Августовский вечер всё ещё был жарким, ветер почти не чувствовался, к длинному хвосту разморённых жарой людей то и дело подходили и пристраивались новые, и хоть счастливые обладатели билетов довольно споро отходили от кассы, очередь почти не двигалась. «Родина» был единственным кинотеатром в быстро разросшемся посёлке, и желающих снова посмотреть «Неуловимых», такой яркий, запоминающийся фильм было предостаточно.
- Не хватит билетов сегодня, завтра пораньше очередь займём, - успокоил брата Андрюшка, оглядываясь по сторонам, и вдруг увидел, как из притормозившей на автобусной остановке легковушки, легко выскочил отец в белой рубашке с короткими рукавами. Сердце радостно забилось, он схватил брата за руку.
- Гляди, вон папка подъехал! Побежали! - но Серёжка уже и сам увидел отца и, вырвав руку, рванул первым.
- А вы что тут делаете, охламоны? - с напускной строгостью спросил Александр, притянув к себе Серёжку.
Подбежавший, буквально вслед за братом Андрюшка, не успев отдышаться, пояснил:
- За билетами стояли на «Неуловимых»…
Его перебил Серёжка:
- Очередь вон какая, наверное, не достанется, - он с надеждой заглянул отцу в глаза: - Папка, может, ты возьмешь, а?
Сыновья знали, что отец, ведущий хирург местной больницы, пользующийся заслуженным уважением среди жителей посёлка, мог взять билеты и минуя эту очередь, но они так же знали, что он очень редко и с большой неохотой пользовался своим влиянием, и не были уверены в его согласии.
Александр не спешил с ответом, оглядел сыновей, так загоревших и вытянувшихся за это лето, мысленно посетовал, что в связи со своей возросшей загруженностью стал все меньше уделять им внимания, вспомнил, что ещё накануне вечером, уже лёжа в постели, жена выговорила ему, что они всё реже ходят куда-то вместе. Потом добавила: «Хоть бы в кино на «Неуловимых» сходить, я его не видела, да и ты, по-моему, тоже!» - «Так оно же про ребятишек!» – попытался он отговориться от жены. «Ну и какая разница, что про ребятишек, вот и их возьмём!» - не отступала Евгения. Но он так и не ответил ей ничего определённого, утром предстояла сложная операция, да и дел в хирургическом отделении, что он не так давно возглавил, поднакопилось предостаточно, и не было никакой ясности, когда он сможет закончить предстоящий день.
Но день сложился наилучшим образом. Сложнейшая операция прошла успешно, двое тяжело больных, за жизнь которых он очень беспокоился, явно пошли на поправку, и он даже смог уехать домой чуть пораньше. «Даже машина подвернулась!» - удивился он счастливому стечению обстоятельств, и уже не раздумывая, с улыбкой оглядев сыновей, согласился:
- А что, неплохая мысль, ребята!
Уже через полчаса с билетами в кармане они сидели дома за кухонным столиком, в ожидании ужина.
- Вот только у меня что-то сырники все расползлись, - с сожалением сказала Евгения, ставя сковородку на стол.
- Ничего страшного, они так ещё вкуснее, - философски заметил Александр, загребая ложкой расползшуюся сырную массу со сковородки в свою тарелку и накладывая сыновьям, потом вдруг заулыбался.
- Что-то вспомнил? - заинтересовалась Женя.
Саша, продолжая улыбаться, перевёл взгляд на жену.
- Зашел сегодня в детское отделение к нашей толстушке, Марии Христофоровне, надо было кое-что уточнить. Нашёл её в игровой комнате с малышнёй, а около неё какой-то пацанёнок, лет трёх, держит её за палец и так это внимательно на неё смотрит, а потом вдруг спрашивает: «Тётенька, ты товстая?» Та отвечает: «Толстая». А тот снова: «А ты не ёпнешь?» Та вполне серьёзно, ему в ответ: «Может быть, и лопну». А пацанёнок, так это протяжно, со вздохом, продолжая глядеть на неё, заключает: «А жавко…»
Саша засмеялся, словно снова увидел перед собой эту забавную сценку, засмеялись и сыновья, а вместе с ними и Женя.
В кинотеатр они успели вовремя. Александр, на всякий случай, предупредил билетёршу:
- Если что, - найдёте меня.
- Не беспокойтесь, Александр Густавович, позову, - заверила женщина.
Дежурному врачу он перезвонил ещё перед тем, как они вышли из квартиры.
События на экране развивались стремительно, зал словно соприсутствовал с тем, что там происходило, то замирал, то разражался всеобщим смехом.
Последнее время отвлечься от работы Александру удавалось не так часто, но, когда это происходило, он отдавался отдыху целиком и полностью, и чаще всего был одним из его организаторов, будь то дружеская вечеринка или совместный выезд «на природу», или, как этот, такой неожиданный культпоход всей семьёй в кино. Саша вместе со всеми от души смеялся при виде расширенных, косящих в разные стороны, глаз Крамарова и от его испуганного голоса: «А вдоль дороги покойнички с косами стоят!» - и не сразу понял, что кто-то тихонько теребит его за плечо, и пришёл в себя, только услышав у уха тихий шёпот билетерши:
- Александр Густавович, Вас у входа «скорая» дожидается!
Саша повернулся к Жене, встретил её обеспокоенный взгляд, и, отвечая на её немой вопрос, тихо пояснил:
- Что-то в больнице, я перезвоню, а ты досматривай, потом расскажешь, - он сжал её руку чуть выше локтя, приложил два пальца к губам и, пригнувшись, заспешил по проходу к выходу.
Всю обратную дорогу от кинотеатра до дома ребята наперебой делились друг с другом впечатлениями от кино, вспоминая то один, то другой эпизод, а Женя шла сзади и сожалела, что Саше не удалось досмотреть такой хороший фильм, что не так уж и часто идут на экранах кинотеатров. Опять вспомнила о Сашиной всё увеличивающейся загруженности, из-за которой даже его июльский отпуск сократился до двух недель.
«Когда теперь догуливать будет? Да и куда ехать? Ещё немного и ребятам снова в школу!» - с грустью подвела она итог. Потом вспомнила о времени, что провели они в деревне «Стража», где у них был куплен старый дом, ещё дореволюционной постройки с большой поветью, где так хорошо спалось на свежем сене, что Саша всякий раз косил на ближних лужайках. Александр, заядлый грибник, убегал в лес, когда она ещё спала, и уже к завтраку возвращался с полной корзиной подберёзовиков, коих в ближнем лесу уродилось в это лето превеликое множество. «А вот за ягодами ходить так и не пристрастился!» - посожалела она, вспоминая, как он всякий раз на её недоуменный вопрос по этому поводу отвечал: «Да я этих ягод в упор не вижу!»
Жене вдруг вспомнилось, как два года назад, ранней весной, друзья всё-таки уговорили Сашу сходить за весенней клюквой, что осталась с осени на большом болоте за Федьковским бором, но и с этого «похода» он вернулся без ягод, но… с грибами! Оказывается, снег с болота ещё не сошёл, а потому и клюквы не было видно, зато на снежных проталинах бора вытаяли шляпки позднеосенних белых грибов, коих все и набрали к превеликой Сашиной радости. А те две недели, проведённые в деревне, по сути, была чистым отдыхом, хотя, когда выезжали, планы были наполеоновские. И кустики ягодные надо было подрезать, и грядки прополоть, но Саша уводил её, чуть ли не с утра, вслед за сыновьями на озеро или на реку загорать и купаться, а на её замечания по поводу разросшейся травы на грядках с улыбкой заявлял: «Ну, какой же огород без травы? Пусть растёт! Будет время - вырвем!» А в ответ на её сетования, что у них на участке хуже, чем у соседей, безапелляционно заявлял: «Не мы для дачи, а дача для нас!»
В деревне Сашу знали все жители, да и он знал всех поимённо, и всякий раз, когда появлялся там, не обходилось без обращений к нему кого-либо из деревенских, и он никогда никому не отказывал. Осматривал, консультировал, привозил лекарства, а в больнице принимал без очереди. Тамошние жители просто боготворили его за это, стараясь хоть как-то отблагодарить за внимание к ним, но Александр категорически отвергал какие-либо подношения.
Как-то весной из-за паводка, да и каких-то ещё причин, затянули с посадкой картошки, но, наконец-то, собрались. Поскольку из-за дождей дорогу развезло, пошли пешком втроём, Александр, его брат Георгий и закадычный дружок Александра Николай Лобов. Было воскресенье, погода солнечная, по дороге несколько раз присели «перекусить», поскольку накануне был день рождения Лобова и требовалась «разрядка», тем более, что с собой было «кое-что» припасено. Из-за этих посиделок дошли до места только к обеду. Каково же было удивление «коллектива», когда они увидели, что огород не только вспахан но и картошка посажена. Выяснив, кому он обязан этой «самодеятельностью», Александр попытался рассчитаться с соседом, на что тот высказался весьма категорично:
- Ты что, Лександр, думаешь, только тебе одному позволено добро людям делать? Так что ты нас не обижай, не надо. Мы тебе деревней от чистого сердца помогли!
Женя улыбнулась, вспомнив, как ездили с Сашей и его другом Фёдором на рыбалку в прошлом году в начале мая. Река разлилась, затопив прибрежные луга, было холодно от ветра и брызг волн, что гуляли по всей шири разлившейся Вычегды. Рыбалка не была Сашиным увлечением, но среди его многочисленных друзей были заядлые рыболовы, которые наперебой приглашали его «составить компанию», поскольку считали, что он «на рыбу везучий». Вот и в ту весну улов был отменный, правда, страху на реке она тогда натерпелась, а Саша над ней всё подшучивал: «Ну, чего трясёшься? На тебе же жилет спасательный, не утонешь!» - «А вода-то какая холоднющая!» - отвечала она с дрожью в голосе, а Саша с Фёдором в ответ только смеялись.
Так это или не так, но как-то получалось, что всякий раз, когда Саша соглашался на рыбалку, с такой поездки пустыми не возвращались. Правда, не обходилось и без курьёзов. Как-то раз собравшаяся «на рыбу» компания была особенно многочисленной, выехали в субботу на трестовском катере с ночёвкой на особо рыбные места напротив Емышевской курьи, где всегда была отменная рыбалка, но уже где-то после обеда в воскресенье Саша был дома. В хозяйственной сумке сверкали чешуёй более трёх десятков довольно крупных рыбёшек. Сваренная «по горячим следам» уха была отменной. Вся семья нахваливала удачливого рыболова, но всю идиллию развеял заглянувший на уху Николай Лобов, ездивший вместе с ним.
- Уже уху уплетает, а про меня и забыл! - споро работая ложкой, посетовал приглашённый за стол Николай.
- А что сам-то не сварил? - поинтересовалась она.
- А из чего? Он же всю рыбу заграбастал! - откликнулся Лобов, показывая ложкой на Александра.
И рассказал, как было дело. Оказывается, рыбалка в тот выезд не удалась. Поставленные с вечера сетки из-за затянувшегося «позднего ужина» вовремя не проверили, и их сорвало, то ли волной от проходившего катера, то ли кто-то вытряс, что обнаружилось только утром, и, безусловно, всех расстроило, к тому же и «разговеться» было нечем, всё запасы спиртного были исчерпаны в «ночную смену». Кто-то предложил «смотаться до сельмага», не проявляя конкретного желания, поскольку до магазина было далековато. Видя всеобщую растерянность, Александр взял эту обязанность на себя. Инициатива была дружно поддержана, и опять же кто-то из участников внёс предложение, в качестве вознаграждения, «за потерю рыбацкого времени», дать инициатору от каждого рыбака по паре рыбёшек. Никто не возражал, надеясь на дневную удачу, но погода с утра окончательно испортилась и общий улов, после выплаты «вознаграждения» был никудышный, и большую часть рыбы отдали Александру. «Так что наливай «компенсацию», - закончил под общий смех свой рассказ Лобов.
-Здравствуйте, Евгения Ивановна! - прервал её воспоминания голос соседки по дому. - Иду в магазин, и вот Вас увидела. Александр Густавович звонил, просил передать, чтобы не беспокоились, сказал операция сложная, вернётся поздно.
- Спасибо, Елена Степановна! - поблагодарила она соседку.
От сознания того, что Саша, зная, что она будет беспокоиться, успел перезвонить, набежавшая было грусть как-то подрастаяла. Расстояние от кинотеатра до дому было не велико, но на встречу попадали то одни, то другие знакомые, с которыми она то здоровалась, то отвечала на приветствия. Вспомнила, как Саша смущался, когда люди значительно старше его по возрасту, когда-то прошедшие через его руки, первыми здоровались с ним. У него была прекрасная память на лица, и он старался поприветствовать первым и женщин, и старших по возрасту мужчин, но иногда получалось так, что он не сразу узнавал человека, что было и не мудрено, только за последний год в больнице сделали более девятисот операций, треть которых была его. Но чаще он узнавал сам, останавливался, интересовался самочувствием, хотя бывало, очень спешил, и Женя нередко замечала, что после того, как они продолжали идти дальше, тот или иной человек, только что встретившийся им, ещё какое-то время стоял на месте, глядя вслед Александру.
Во всём, что касалось работы, ответственность Александра была высочайшей. Постоянно повышая и совершенствуя свою квалификацию, он много читал, выписывая массу медицинской литературы. Учился сам и учил тех, кто хотел научиться, а кто не изъявлял особого рвения, в хирургическом отделении не задерживались. Мог простить, мог понять, если работающий рядом сотрудник ошибался, но умел признать свои ошибки и не оправдывался.
Как-то придя на работу уже с обеда, после особо тяжёлого ночного дежурства, в течение которого пришлось дважды встать за операционный стол, он, проходя по палатам, обнаружил, что проведённый в его отсутствие врачебный обход был проведён чисто для проформы. Страшно недовольный этим, он пригласил к себе в кабинет хирурга, что проводил обход, и в весьма резкой форме отчитал его, а когда тот, расстроенный, встал, чтобы уйти, остановил его: «Ну чего задёргался? Понял, и слава Богу! Садись, попьём чайку».
Требовательный к своим коллегам, он ещё более требователен был к самому себе. Случаи операций с летальным исходом, к сожалению, имевших место в хирургическом отделении, были редки, но всякий раз при разбирательстве врачебных комиссий он, как заведующий хирургическим отделением, не отделял себя от ответственности за происшедшее, вне зависимости, принимал он участие в операции или нет.
Воспитание детей для Александра было делом чести, и при всей своей занятости он находил время и для них. Не забывал интересоваться делами в школе, проверял уроки, стыдил за срывы. Был строг, но сыновья чувствовали, что за этой строгостью скрывается искренняя любовь, и тянулись к нему. А какие они были разные! Сергей - более добр и мягок, Андрей - излишне горяч и хулиганист, и не раз попадал из-за этого в разного рода «пиковые ситуации», за что ему доставалось от отца, но он никогда не врал, не старался оправдаться, и на заданный вопрос «по существу», отвечал прямо, как есть.
Женя вдруг вспомнила рассказ Нади Лобовой, своей подруги, которая рассказала ей, что как-то ещё в классе четвёртом или пятом к ней забежал Андрюшка и ошарашил необычной просьбой: «Тётя Надя, дайте мне майку!» Надя удивилась: «А зачем тебе майка, она же на тебе одета?» А тот: «А я сверху одену!» У той удивление ещё больше: «Зачем?» А Андрей в ответ: «Я сегодня тройку получил. Папка наверняка шлёпнет, хоть не так больно будет!» Неожиданно всплывшее воспоминание вызвало на её лице улыбку.
- Женечка, привет! - прервал её размышления знакомый голос, раздавшийся буквально у самого уха. Она даже вздрогнула от неожиданности и обернулась. Ну, так и есть - Кеша Водопьянов собственной персоной.
- Привет, привет. Ты же так с ума сведёшь! - стараясь показать своё недовольство, откликнулась она.
А Иннокентий, понимая, что её возмущение напускное, уже взял её под руку.
- От кинотеатра за тобой бегу. Увидел, как вы ещё выходили. Думаю, непременно надо проводить до дому любимую женщину!
- Всё балагуришь! И когда же ты успокоишься?
- Никогда, до последнего вздоха у твоих ног.
- Перестань, не ерничай.
Иннокентий был влюблён в неё ещё со школы, где они проучились в одном классе почти все десять лет, да и жили в домах по соседству. А когда они с Сашей приехали в Коряжму, Иннокентий уже там работал и попытался снова ухаживать за ней, но она изначально пресекла все его попытки, чётко заявив, что возврата к прошлому не будет. Он всё понял, женился через полтора года, но, видимо, где-то в глубине души что-то сохранил.
Простившись у подъезда с Иннокентием, она поднялась к себе на четвёртый этаж и сразу же прошла на кухню, включила электрочайник, потом переоделась в свой любимый халатик, что так нравился Саше, с пояском вместо пуговиц. Не удержалась и перезвонила дежурному врачу.
- Александр Густавович ещё на операции, - ответила медсестра.
- Кого он оперирует? - поинтересовалась Женя.
- Да какого-то ветерана привезли, говорят, застрявший ещё с войны осколок вдруг пошёл, - пояснила медсестра, потом добавила: - Вы не беспокойтесь, Евгения Ивановна, я скажу Александру Густавовичу, что Вы звонили.
Женя положила трубку, завязала поясок на халатике. Вдруг вспомнилось, как бывало в воскресенье, по утрам, когда ребята ещё спали, а она хлопотала на кухне, накинув халатик на голое тело, Саша, тоже в халате приходил и садился к столу на табуретку. Какое-то время следил за ней, потом решительно притягивал к себе, зажимая между колен, жарко целовал в губы, потом развязывал поясок и нежно целовал её грудь, сначала одну «тыковку», потом другую. Их, как и в молодости, по-прежнему тянуло друг к другу, и были абсолютно естественным и эти поцелуи и мимолётные прикосновения, которые были понятны без слов и ответная улыбка в ответ на перехваченный взгляд, когда они были не одни.
От нахлынувших приятных воспоминаний сладко заныло сердце. Засвистел чайник. Она заварила чай, накрыла «курицей», достала из шкафчика и поставила на стол чашки, печенье, сахарницу, сделала бутерброды, позвала с балкона сыновей.
- Ребята, чай пить!
Сыновья заскочили на кухню сразу же, но пить чай отказались, похватали бутерброды и печенье и снова рванули на балкон, где у них был летний «штаб», куда они уединялись и приводили своих друзей, ревностно оберегая своё хозяйство от её посягательств, когда она пыталась хоть как-то навести там порядок. Женя налила заварку в чашку, долила кипяток, взяла из сахарницы и сунула в рот карамельку, поднесла чашку ко рту, вдохнула терпкий аромат, сделала глоток, потом другой, третий… Зазвенел дверной звонок. «Саша!» - молнией ожгла радостная мысль. Она поставила чашку на блюдечко и быстро прошла к двери, открыла и увидела соседку.
- Простите, Евгения Ивановна, что беспокою, просто забыла Вам сказать, завтра слесарь с утра к нам придёт, а Вы говорили, что и Вас что-то надо посмотреть, так Вы скажите что, а я передам, он и у Вас посмотрит.
- Ой, спасибо, Елена Степановна! Да Вы проходите, что в дверях объясняться, я всё покажу.
Женя провела соседку в ванную, оказала «объект» для сантехника и, рассказав, что и как, пригласила её на кухню попить «за компанию» чайку. За чаем завязался непринуждённый разговор, благо тем для этого было предостаточно, Елена Степановна работала секретарём у главврача в той же больнице и была в курсе всех больничных «новостей».
- Смотрю на вас и радуюсь, дружно живёте, друг о дружке беспокоитесь, наверное, и не ссоритесь вовсе? - заметила соседка, присаживаясь к кухонному столику.
- Что Вы! Что Вы! - улыбнулась Женя, наливая соседке чай. - Всякое бывает. Он же кипяток, а у меня дурная привычка, терплю-терплю, да и выложу всё, что наболело, и чаще всего за ужином, а он, если со мной не согласен или ему что-то обидным покажется, вспылит, ложку бросит и из-за стола в коридор или на балкон, курить. В то же время, а когда ещё поговорить? Спать ложимся, как правило, поздно, а если чуть раньше, значит, пришёл усталый, как собака, не до разговоров. Остаются только выходные, а там просто не хочется что-то выяснять, дабы день воскресный не испортить.
- А по какому поводу ссоритесь-то?
- Смешно говорить, а ведь с налёту и не вспомнить. Всё какие-то мелочи, но это уж потом выясняется, а когда выговариваешь, кажется, важнее этого нет. А он эту мелочность улавливает на лету, и оттого и обижается больше всего, что я из-за какой-то ерунды ему мозги полощу. Но, тем не менее, первым отходит, и к чести его, не потому, что он прав, а просто, чтобы быстрее конфликт погасить. Подойдёт ко мне, прижмёт, поцелует. «Ну что это, - скажет, - мы из-за ерунды друг другу душу выворачиваем?» Какие уж после этого обиды! Он же прав, ведь если конфликт должен погаситься, так пусть лучше это произойдёт, не затягивая. Не в его характере выяснять отношения, но если вопрос серьёзный, и для него принципиальный, словно в комок сжимается, но чётко, аргументировано отстаивает свою правоту.
Женя не договаривала, были и другие основания для семейных ссор, было это связано и с женской половиной. Александр ещё в институте был парнем видным, женским вниманием не обделён, а, женившись и начав работать, возмужал и стал ещё более притягателен, и не только для своих пациенток и медперсонала, но и других женщин за пределами больницы. А при его влюбчивости и предрасположению к флирту, были и основания для выяснения отношений по этому поводу. Но всякий раз, когда кто-либо «из самых добрых побуждений» пытался рассказать ей о нечто подобном в поведении Александра, она изначально и решительно пресекала эти разговоры, тем более, что очень часто «сигналы», доходившие до неё, не имели под собой никакой реальной основы и оказывались пустопорожней болтовнёй и домыслами. Правда, как-то после обоюдных любовных ласк Саша шепнул ей: «Не стою я тебя». Она поняла, что он имел в виду, и, прижавшись к нему, ответила лишь одним словом: «Дурачёк!»
Вспомнив сейчас об этом, улыбнулась сама себе: «Если бы не стоил, разве бы я любила так? Бог ты мой! Да я без тебя жизнь не представляю!» Она снова задумалась. Безусловно, больно сознавать даже мимолётное наличие какай-то женщины рядом с ним, но, может быть, в этом есть и её вина?
- А Вам Александр Густавович не говорил, что он позавчера с руководством поспорил? - прервала её размышления соседка.
- Нет, не было такого разговора. Да и пришёл он очень поздно, не до разговоров было. А что случилось?
- В хирургическое отделение из терапевтического к Александру Густавовичу недавно перевели санитарку Людмилу Маневскую, она же, вы знаете, в больнице чуть ли не с первых дней. Он главврачу на планёрках не один раз вопрос ставил, что в хирургическом санитарок меньше, чем в других отделениях. Маневская работник, каких поискать надо, правда, характер не сахар, что не так, кому угодно, хоть главному, всё в глаза выложит, а у самой грешок - попивает. Бывало, и на работе прихватит, но, что касается дела, проверять и подгонять не надо, да и больным всегда готова помочь, а те, в знак благодарности, зная о её «слабости», нет-нет, да и «подсунут», а того не понимают, что только вредят ей. Один такой выписался в прошлую среду, ну и «презентовал» ей чекушечку, а много ли бабе надо? А Маневская, как на зло, на глаза Александру Густавовичу попалась, он сразу её от работы отстранил и домой отправил, а разговор на следующий день отложил, а та позамешкалась, а когда собралась уходить, ещё в добавок и на главврача наткнулась. А он ведь почему её перевёл, она недавно его при всех в чёрствости к персоналу упрекнула, что его, безусловно, задело. Вот он и решил её, в отместку, в отделение, где работы больше, под благовидным предлогом передвинуть. А тут сразу же вызывает меня: «Пишите приказ».
Соседка отпила чай из чашки, словно вновь вспоминая происшедшее и своё поведение в этой истории, и продолжила:
- А я что, человек подневольный, как сказал, так и сделала. На следующий день Маневская приходит на работу, а на доске приказ – «уволить за появление на работе в нетрезвом виде». Та в слёзы, пошла к главному, а он и разговаривать не стал, отправил в бухгалтерию за расчётом. Людмила зашла в сестринскую, села в угол, руки дрожат, ничего сказать не может, только слёзы текут. Александр Густавович, как всё узнал, сразу к главврачу в кабинет. «Что, - говорит, - со мной уже и советоваться не надо?» И такого ему наговорил, не приведи Господи! «Вы, - говорит, - может, за неё срань из-под больных убирать будете?! Может Вам напомнить, сколько наши санитарки получают? Или у Вас уже все вакансии заполнены?» - а дверь в приёмную не прикрыта, всё было слышно. Главный попытался его урезонить, да куда там! Приказ с обеда уже переделали. Маневская, как узнала, сразу же к Александру Густавовичу. О чём они там говорили, я не знаю, но девчонки рассказывали, что вышла оттуда, словно с исповеди, как просветлённая, и говорит: «Всё, девки, завязываю намертво!» - Вот только не знаю, надолго ли?
Они ещё о чем-то поговорили, и соседка ушла, забрав ключ, который ей отдала Женя на тот случай, если сыновей дома не окажется, потом взглянула на часы: «Боже! Уже одиннадцать!»
Крикнула сыновьям:
- Ребята, быстренько раздеваться и спать!
Только уложила ребят, как раздался телефонный звонок. Звонил Саша, предупредил, что скоро выезжает. Она долила и снова включила чайник. Добавила бутербродов, потом, решив, что лишним не будет, приготовила лёгкий салат. Взяла книгу, но не читалось, постоянно прислушивалась к шуму за окном, и, тем не менее, звонок в дверь прозвучал неожиданно.
- Я не слышала, как ты подъехал! - удивилась она, открыв дверь и пропуская Александра.
- А мы во двор не заезжали, я вышел на улице, а ребята уехали на вызов. Ну, как тут у тебя? Заждалась?
Александр обнял Женю и поцеловал.
- Всё путём. Чапаевцы уже спят, чай вскипел, перекус на столе. А как у тебя?
- Всё расскажу, дай раздеться, да ещё чуток ополоснусь.
Через четверть часа они уже сидели за кухонным столиком напротив друг друга. Саша сноровисто зачищал тарелку с салатом, кратко излагая суть событий:
- Ветерана с Виледи привезли. Осколок пошёл, а ранен был ещё под Ельней, это же 41 год! Тогда не стали доставать, а вот сейчас сдвинулся. Очень близко к артерии был, с трудом извлекли, да и возраст у мужика запредельный, ему же за тридцать было, когда ранение получил. Сама понимаешь.
Спать легли уже после двенадцати.
- Ты так ничего и не рассказала, кино-то понравилось? - поинтересовался Александр, забираясь под одеяло.
- Хорошее кино, ребята в восторге, и тебе бы тоже понравилось. Рассказать? - ответила Женя, гася свет.
- Лучше завтра, а то я подустал, да и спать хочется.
НОЧЬ
Саша уснул быстро, а ей, почему-то, не спалось, хотя, вроде бы, никакой видимой причины для этого не было. Мысли, перескакивая с одной на другую, кружились в голове, постепенно выстраиваясь в единую цепочку. Снова вспомнилась далёкая пора её юности. Окончание школы. Сумасшедший конкурс в мединститут, бесконечные волнения за результаты вступительных экзаменов, и, наконец-то, долгожданное осуществление заветной мечты - она студентка!
И Саше, и ей, приходилось трудновато. Своих родителей она потеряла ещё в войну, жила у близких родственников. Не лёгким было детство и у Александра, пережившего вместе с матерью немецкую оккупацию. Ему, как и Жене, приходилось напрягаться, чтобы не быть в тягость своим близким. Преодолев конкурс, Саша столкнулся с дилеммой: а как учиться? Из четырёх экзаменов три он сдал на «отлично», но за сочинение получил тройку и, будучи принят в институт, оказался без стипендии. Рассчитывать на помощь из дома, где были ещё двое младших братьев и не работающая мать, было невозможно. Отец, скрепя сердце согласившийся на его штурм институтских высот, узнав, что сын принят, но без стипендии, вынужден был написать: «Прости, сынок, но учить тебя у нас с мамой нет никакой возможности, забирай документы». Правда, мама, проплакав всю ночь, после того, как отец отправил Саше это письмо, утром пошла на почту и устроилась почтальоном, чтобы иметь возможность отправлять сыну эти 300 рублей. Но не такой был Александр, чтобы тянуть из родителей последнее, уже в зимнюю сессию он сдал все экзамены на круглые пятёрки и три последующих года проучился только на повышенную стипендию, ну а потом стал и подрабатывать.
Женя вспомнила, как, полная радужных надежд, пришла на первое занятие в их восьмой группе. Большую часть группы составляли девчонки, ребят было всего шестеро, и Саша резко выделялся среди них. Высокий, косая сажень в плечах, черноволосый, с красивыми карими глазами, словоохотливый, внимательный, и она это, безусловно, не могла не заметить. Он легко вписался в студенческий коллектив, был ровен и общителен во взаимоотношениях, не навязывая своей дружбы, и не спешил устанавливать более близких привязанностей с кем-либо. В кинотеатрах шло кино «Весна на Заречной улице», с Николаем Рыбниковым в главной роли. Все побывавшие в кино девчонки в голос заявляли, что Александр вылитый Рыбников, и нос – точно такой же! Сходила и она на последний сеанс в «Арсе» и тоже убедилась в этом сходстве.
Большая часть девчонок, и не только из их группы, почти изначально «положили глаз» на Сашу, а она, правда далеко не сразу, заметила, что он выделял её из всех остальных девчонок. Она даже, по началу, не поверила этому, пока Маргарита, её близкая подруга, явно влюблённая в Александра и давно заметившая, кто его истинная симпатия, не подтвердила это с затаённой грустью:
-Везёт же тебе, Женька!
Но даже и после этого, а Женя это хорошо помнила, не было дрожжи в коленках, не было и подарков, и цветов. Да и любили Сашу не только девчонки, он пользовался заслуженным уважением и среди профессорско-преподавательского состава института. Но Жене особо запомнилось расположение к Саше женской половины преподавателей. К примеру, красавица немка Эльза Эрнестовна Лу