Джеймс Джойс. На помине Финнеганов
Книга 1
Джеймс Джойс. На помине Финнеганов: книга 1 (пер. А. Рене, пред. Патрик О'Нил) / Издательские решения; 2018. – 296 с. // ISBN 978-5-4490-6504-9
Оригинал: Joyce, James. Finnegans Wake [1_1.003.01 – 1_8.216.05]
Перевод: Андрей Рене
andrey.rene@mail.ru
samlib.ru/r/rene_a/
vk.com/pominfin
Корректор: Вячеслав Суворов
Перевод без примечаний первой книги романа «Finnegans Wake» (1939) Джеймса Джойса с предисловием от Патрика О'Нила, доктора литературы и заслуженного профессора Университета Куинс (Канада).
Примечания и все дополнительные материалы свободно доступны онлайн.
На русский язык переводится и публикуется впервые.
Андрей Рене (c) 2018
Оглавление
Предисловие. 3
Introduction.. 5
От переводчика.. 7
Глава 1. 10
{Часть 1. Поминки}. 10
{Часть 2. Бранная пташка}. 15
{Часть 3. Доистория}. 18
{Часть 4. Леди Проделок}. 23
Глава 2. 29
{Часть 1. Горемыка Закутила Вертоухов}. 29
{Часть 2. Баллада Проши Сухомлина}. 34
Глава 3. 41
{Часть 1. Встреча}. 41
{Часть 2. Плебисцит}. 48
{Часть 3. Ворота}. 54
Глава 4. 58
{Часть 1. Нападение}. 58
{Часть 2. Суд}. 65
{Часть 3. Охота}. 73
Глава 5. 77
{Часть 1. Письмо}. 77
{Часть 2. Анализ письма}. 84
Глава 6. 92
{Часть 1. Викторина}. 92
{Часть 2. Вопросы 2-11}. 100
{Часть 3. Слизица и Винегрет}. 107
{Часть 4. Бутербрут с Козьим}. 113
Глава 7. 119
{Часть 1. Шем Писец}. 119
{Часть 2. Чернила Шема}. 125
{Часть 3. Юстий и Милсерций}. 132
Глава 8. 137
{Часть 1. Анна Ливви Присеребрённая}. 137
{Часть 2. Прошлое АЛП}. 140
{Часть 3. Подарки АЛП}. 146
Дальнейшее предисловие, посвящённое процессу создания FW, а также проблеме перевода, написано Патриком О'Нилом, доктором литературы и заслуженным профессором Университета Куинс (Канада), исследователем английской, немецкой и сравнительной литературы и автором многочисленных работ, которые включают три книги, посвящённые «Finnegans Wake», в одной из которых (2013) он касается ранних русских переводов из романа:
· Polyglot Joyce: Fictions of Translation (2005)
· Impossible Joyce: Finnegans Wakes (2013)
· Trilingual Joyce: The Anna Livia Variations (2018)
Предисловие даётся в моём переводе, после которого следует оригинальный текст.
Предисловие
Несомненно, Finnegans Wake это один из самых исключительных литературных текстов. Его автор, ирландец Джеймс Джойс (1882-1941), приобрёл международную славу (а также, в некоторых кругах, скандальность) с появлением в 1922 его уже выдающегося романа Улисс. Однако, будучи в то время сорока лет, Джойс совершенно не планировал почивать на своих литературных лаврах и через несколько недель после появления Улисса он уже занимался другим серьёзным предприятием, которое в итоге появилось в мае 1939 под заглавием Finnegans Wake. Процесс сочинения был тяжёлым. Зрение Джойса с детства было слабым, а за время почти семнадцати лет, которые он потратил на написание FW, оно значительно ухудшилось, временами приводя практически к слепоте и требуя многочисленных болезненных операций. Также психическая нестабильность его дочери была постоянным источником беспокойства. Живя в Париже, он непрестанно менял адреса в городе. Он много пил. Война всё очевиднее становилась неизбежной, а когда наконец она разразилась спустя всего несколько месяцев после появления Finnegans Wake, Джойс с печалью осознал, что у этой огромной работы, над которой он работал с одержимостью столько лет, теперь найдётся не так много читателей, если таковые вообще будут. Чуть более чем год спустя, бежав из оккупированного немцами Парижа в нейтральный Цюрих, Джойс уже был мёртв и похоронен, не дожив месяц до своего 59-летия. Он проработал почти треть своей недолгой жизни над таким поразительным предприятием, как Finnegans Wake. Парадоксально, учитывая все обстоятельства сочинения, что FW многими считается одной из великих комических работ западной литературы.
Заглавие Finnegans Wake было представлено публике только с появлением законченной работы. Отрывки из неё появлялись в нескольких парижских журналах начиная уже с 1924 под сжатым временным названием Work in Progress. Реакции читателей были смешанными с самого начала. Были те (как Сэмюел Беккет), которые приветствовали работу, считая, что она изменит эпоху; были и те (как Эзра Паунд, ранее один из самых восторженных сторонников Джойса), которые посчитали последнее предприятие автора непостижимым расточением значительных творческих сил, которые Джойс продемонстрировал в Улиссе. Эти две крайние оценки продолжают существовать и сегодня. Существует не очень большое количество читателей в разных странах, которые считают, что Finnegans Wake это одна из незаменимых и ключевых работ – или даже единственная ключевая работа – международного постмодернизма; и существует огромное количество читателей, включая высокообразованных читателей утончённых литературных вкусов, которые так никогда и не смогли прочитать дальше первой страницы.
Улисс, хотя далеко не простой текст, фокусируется (по большей части) на совершенно понятном английском языке и событиях одного дня в Дублине в 1904. Finnegans Wake, с другой стороны, это перегруженный (честно говоря, чрезмерно) эксперимент, который заменяет относительную ясность дневного языка сложностями и неопределённостями оговорок ночного языка – языка и языков, например, спящего разума, который свивает паутину сокрытия и разоблачения, вспоминаемого и мыслимого, постижимого и непостижимого. Разум, который видит сны – это, возможно, центральный персонаж, совершенно невыдающийся трактирщик в пригороде Дублина; возможно, это рассказчик, маниакально плетущий паутину повествования; или, возможно, это само человечество со всеми его историческими периодами, языками и культурами.
Сложности для читателя, и особенно сложности для переводчика, начинаются сразу с заглавия, Finnegans Wake, в котором нарочито отсутствует ожидаемый апостроф. Очевидно, подразумевается «Finnegan's wake» [«поминки Финнегана»], что является названием комической эстрадной песни 19-го века, рассказывающей о пьяном строителе, ирландце Тиме Финнегане, который упал с лестницы, разбившись предположительно насмерть, однако он оживает, когда на него случайно проливают виски во время его поминок. Название может также означать обращение ко всем спящим «Финнеганам»: «Finnegans, wake!» [«Финнеганы, проснитесь!»], или предвосхищать последствия, когда «Финнеганы» действительно «проснутся» [т.е. «Финнеганы бодрствуют»]. Только ретроспективно читатели увидят отсылку к легендарному ирландскому герою Финну мак Куйлу (у Джойса – Финн МакКул), который умер и похоронен много столетий назад, но которому предназначено вернуться к жизни в тяжёлые для Ирландии дни – которые, возможно, наступили, если прочесть заголовок как «Finn again is awake» [«Финн вновь очнулся»]. Французское слово «fin» означает «конец», в то же время латинское «negans» означает «отрицающий», что может подразумевать следующее: то, что кажется концом, на самом деле может быть новым началом. Пересекающиеся отсылки в двух словах названия к концу и началу, смерти и воскрешению, сну и пробуждению, героям прошлого и задачам настоящего, создаются огромной системой взаимосвязанных каламбуров – подобную форму комической игры слов некоторые серьёзные критики предыдущего поколения считали самым низким проявлением ума. (Когда Джойса однажды обвинили в том, что он просто развлекает себя тривиальными играми слов, как сообщается, он ответил, что только некоторые из них тривиальны, однако все остальные квадривиальны.)
После двух слов заглавия следует 628 плотно заполненных страниц в не менее сложном стиле – включая игры слов с элементами не только английского словаря, но также из ещё нескольких десятков языков. Получая итоговую языковую сложность пересекающихся отсылок, совершенно ясно, что текст принципиально абсолютно непереводим. Есть даже те, которые настаивают, что его не только нельзя перевести, но что его вообще не нужно переводить. Однако Джойс держался другого, противоположного принципа, а именно, что не существует чего-то уже написанного, что не может быть в будущем переведено. После отдельного появления в 1928 текста Anna Livia Plurabelle, который позже был преобразован в 8-ю главу Finnegans Wake, Джойс организовал и участвовал в экспериментальном групповом переводе нескольких страниц из него на французский, вскоре после чего сотрудничал в переложении более коротких отрывков на упрощённый английский, и наконец стал во главе роскошной итальянской версии тех же страниц, что ранее были переложены на французский.
Возможно перевести FW, или нет, но полные переложения Finnegans Wake появились в последующие десятилетия (перечисленные в хронологическом порядке) на французском, немецком, японском, нидерландском, корейском, португальском, польском, греческом, снова французском, испанском и турецком. Также существуют версии, которые должны завершиться и находятся в процессе, на итальянском, китайском, турецком и португальском – а также на русском в версии Андрея Рене, несколько глав которой уже доступны он-лайн на момент написания этих строк. Среди других языков отдельные главы и группы глав появлялись на чешском, румынском, галисийском, шведском и каталонском, а также менее продолжительные отрывки появлялись на венгерском и финском.
Насколько любое из этих переложений, или версий, или транспонирований, или пересозданий составляет «перевод» в любом традиционном смысле, это вопрос, который продолжает занимать теоретиков перевода, а также специалистов по Finnegans Wake. Имея сложности, связанные с огромностью и юмором джойсовского текста, действительно, кажется очевидным, что его совершенно нельзя переводить, но можно только переписывать. Поэтому также можно сказать, что каждое индивидуальное переложение или переписывание оригинального текста нужно рассматривать не столько как точное повторение, сколько как продолжение оригинального процесса сочинения Джойса, таким образом рассматривая макротекст Finnegans Wake как оригинальный текст Джойса вместе со всеми его многочисленными переложениями на различные языки, что совокупно составляет постоянно расширяющуюся и изменяющуюся литературную вселенную. На сегодняшний день русский вклад в этот макротекст ограничивался собранием отдельных отрывков из первых глав, переложенных Анри Волохонским, а также несколькими страницами, переложенными Константином Беляевым. Гораздо более амбициозное транспонирование, осуществляемое Андреем Рене, наконец позволит русскоязычным читателям лично испытать, в большем объёме и в большей глубине, чем ранее, природу бессмертной притягательности экстравагантного и экстраординарного текста Джойса.
Патрик О'Нил, Университет Куинс, Канада
Introduction
Finnegans Wake is undoubtedly one of the most extraordinary literary texts ever written. Its author, the Irishman James Joyce (1882-1941), had won international fame (and, in some quarters, infamy) with the appearance in 1922 of his already extraordinary novel Ulysses. The then forty-year-old Joyce had no intention of resting on his literary laurels, however, and within weeks of the appearance of Ulysses he was already at work on the vast undertaking that would eventually appear in May 1939 under the title Finnegans Wake. The process of composition had been an arduous one. Joyce's eyesight had been weak since childhood, and during the almost seventeen years he spent on the writing of the Wake it deteriorated significantly, involving periods of near-blindness on several occasions and requiring a whole series of painful operations. His daughter's increasing mental instability was a constant source of anxiety. Living in Paris, he constantly and restlessly changed his addresses in that city. He was drinking heavily. War was clearly becoming increasingly inevitable, and when it finally broke out just months after the appearance of Finnegans Wake Joyce despondently concluded that the massive work on which he had obsessively laboured for so many years would now find few if any readers. Little more than a year later, having fled the now German-occupied Paris for neutral Zurich, Joyce was dead and buried, a month short of his fifty-ninth birthday. He had worked for close to a third of his entire short lifetime on the astonishing undertaking that is Finnegans Wake. Paradoxically, given the circumstances of its composition, it is regarded by many as one of the great comic works of western literature.
The title Finnegans Wake was publicly revealed only with the actual appearance of the finished work. Excerpts from it had been appearing in a number of Parisian literary journals from as early as 1924, under the lapidary interim title Work in Progress. Readers' reactions were distinctly mixed from the beginning. There were those (like Samuel Beckett) who greeted the work as epoch-making; and there were those (like Ezra Pound, previously one of Joyce's most enthusiastic champions) who saw this latest undertaking as an incomprehensible squandering of the formidable creative powers Joyce had demonstrated in Ulysses. The two reactional extremes continue to co-exist down to the present day. There are now very many readers across the globe who consider Finnegans Wake to be one of the indispensable key works – even the key work – of international postmodernism; and there are very many readers, including highly educated readers with sophisticated literary tastes, who have never managed to progress beyond the opening page.
Ulysses, though itself very far from being a simple text, focuses in what is (at least for the most part) entirely comprehensible English on the events of a single day in the Dublin of 1904. Finnegans Wake, on the other hand, is an extended (and frankly obsessive) experiment in exchanging the relative clarity of daytime language for the complexities and indeterminacies and slippages of nighttime language, the language and languages, for example, of the dreaming mind, weaving its web of concealment and revelation, the remembered and the conceivable, the comprehensible and the incomprehensible. The dreaming mind in question may be that of the central character, an entirely unremarkable middle-aged innkeeper in a suburban Dublin village; it may be that of the frenetically web-spinning narrator; it may be that of humankind itself through the ages, through languages, and through cultures.
Readers' difficulties, and most especially translators' difficulties, begin with the title already, Finnegans Wake, provocatively lacking as it does the expected apostrophe. Most obviously, it suggests "Finnegan's wake," which, as it happens, is the title of a comic nineteenth-century music-hall song reporting the case of a drunken Irish builder's labourer, Tim Finnegan, who falls from a ladder, apparently to his death, but who revives when accidentally splashed with whiskey in the course of his wake. It could also be taken to be a call addressed to all Finnegans currently asleep ("Finnegans, wake!") as well as anticipating the success of that call, as "Finnegans" do indeed "wake." Readers will only retrospectively see a reference to the legendary Irish hero Finn mac Cumhaill (Joyce's Finn MacCool), dead and buried for centuries but destined to come back to life again in Ireland's hour of need – which is perhaps right now, as in "Finn again is awake." French fin means "end," meanwhile, but Latin negans means "denying," thus suggesting that what may appear to be an end may in reality also be a new beginning. The intersecting references in the two-word title to ends and beginnings, death and resurrection, sleeping and reawakening, the heroes of the past and the demands of the present, are generated by a massive set of interlinking puns – a form of comic wordplay deemed by serious-minded critics of an earlier generation to be the very lowest form of wit. (When Joyce was once accused of merely indulging himself in trivial wordplay in such cases, he reportedly replied that only some of them were trivial, while the rest were quadrivial.)
The two-word title is followed by 628 densely packed pages in similarly challenging vein – involving punning play on items of vocabulary not only from English but also from several dozen other languages. Given the resulting linguistic complexity and density ofintersecting reference, it will be quite clear that the text is in principle entirely untranslatable. There are those indeed who argue that not only can it not be translated, it should not be translated. Joyce himself chose a different and opposing principle, however, namely that there is nothing that has once been written that cannot subsequently be translated. After the separate appearance in 1928 of Anna Livia Plurabelle, a text later incorporated as the eighth chapter of Finnegans Wake, Joyce therefore organized and participated in an experimental team-translation of several pages from it into French, shortly afterwards collaborated in a rendering of shorter passages into Basic English, and finally took the lead in an exuberant Italian version of the same pages earlier rendered into French.
Translatable or not, complete renderings of Finnegans Wake have appeared (listed in chronological order here) over the intervening decades in French, German, Japanese, Dutch, Korean, Portuguese, Polish, Greek, French again, Spanish, and Turkish. Further versions intended eventually to be complete are currently underway in Italian, Chinese, Turkish, and Portuguese – as well as in Andrey Rene's Russian, several chapters of which are already available online as I write. Among other languages, individual chapters or groups of chapters have also appeared in Czech, Romanian, Galician, Swedish, and Catalan, while significant shorter excerpts have also appeared in both Hungarian and Finnish.
The degree to which any one of these renderings or versions or transpositions or transcreations constitutes a "translation" in any traditional sense is a question that continues to exercise translation theorists and Finnegans Wake specialists alike. Given the enormous and comic complexity of Joyce's text, there is indeed an obvious sense in which it cannot be translated at all but can only be rewritten. There is thus also a sense in which every individual rendering or rewriting of the original text should be read less as a faithful replication of it than as a continuation of Joyce's own original process of writing, so that one can conceive of a Finnegans Wake macrotext ultimately consisting of Joyce's original text and all its numerous renderings in many languages, cumulatively constituting an ever expanding and ever changing literary universe. To date, Russian contributions to that macrotext have been limited to a collection of individual excerpts from the early chapters rendered by Henri Volokhonsky and a handful of pages rendered by Konstantin Belyaev. Andrey Rene's much more ambitioustransposition of Finnegans Wake is one that will finally enable Russian-language readers to experience for themselves, at greater length and in greater depth than ever before, the nature of the enduring appeal of Joyce's extravagant and extraordinary text.
Patrick O'Neill, Queen's University, Canada
От переводчика
Последний роман Джеймса Джойса «Finnegans Wake» (в традиционном переводе «Поминки по Финнегану») — книга, которая с даты своей публикации (1939 г.) успела собрать массу противоречивых оценок. Однако пока автора обвиняли, что он сам не понимал, о чём пишет, более ответственные исследователи собирали материалы и изучали черновики Джойса. Примечательно, что FW иногда называют книгой, для которой был создан Интернет. Если раньше для критического чтения требовалась труднодоступная специальная литература, то сейчас на сайте fweet.org доступно более 84'000 примечаний к роману — в формировании этой базы принимал участие и русский переводчик.
В 2016 г. на русский язык впервые переведена целая глава из романа. «На помине Финнеганов» — это не просто перевод книги в контексте её современного понимания, снабжённый подробными примечаниями; отдельной задачей было сохранить её техническую основу. Переводчиком создана система из 700 мотивов, сохранённая при переводе. Такой подход наиболее детально передаёт тот «ирландский» взгляд Джойса на языки, который лишает даже имена собственные их лингвистической неприкосновенности.
Однако такая симфония слов едва ли заслужила бы тот интерес у широкого круга читателей, которым она справедливо пользуется. Книга интересна в первую очередь не своими скрытыми техниками, а их результатом. А результат — это новый вид поэзии, где каждое слово может нести в себе несколько значений, опираясь на внутренние рифмы и ассоциации. Книга впервые превращает чтение из пассивного процесса в творческий.
«На помине Финнеганов» — первый перевод «Finnegans Wake» с комментариями в таком объёме и с подобной детальностью.
«Ирландским взглядом» я назвал следствие того процесса влияния английского языка на ирландский, который переименовал, например, «Парк чистой воды» (Pairc an Fhionn-Uisce) в Феникс-парк (Phoenix Park) – в данном случае ирландское «фин-уске» прочитано как английское «феникс», как бы выворачивая слово на его английскую изнанку. Сходные примеры можно найти и в русском: река Варза (Warze), как её называли немцы, у русских называлась Вражинка, а в настоящее время, протекая по территории Калининградской области, она носит нейтральное имя Баржа. Джойс вырос среди подобных неизбежных языковых игр – в стране, чья родная история и культура передавались через «фильтр» иного языка. Применение этого «врождённого» инструмента на те несколько языков, которые Джойс знал, открыло неиссякаемый источник новых невероятных поэтических образов, которыми он начинает озадачивать своих друзей (и отпугивать своего главного спонсора), например, в одном из писем он пишет, что у резинки цвет как животик монашки – что просто является выворачиванием французского «nulle si belle» на английское «nun's belly». Дальше Джойс только расширяет источники вдохновения, ища «английский смысл» в словах из географических справочников, из иностранных словарей, из сборников песен и т.д. ПФ использует всевозможные комбинации частей слов, а также ритм, рифмы, созвучия, превращая любое устойчивое выражение в форму для комбинирования ранее не связываемых идей.
Джойс говорил, что идея сочинения напоминала гору, под которую он подкапывался с разных сторон – на практике он снова и снова использовал наиболее удобные для языковой игры слова, фразы, имена и топонимы, создав сложную и в то же время гибкую структуру, которая охватывает и связывает различные культуры разных эпох. Однако среди множества тем ПФ одна постоянно выделяется – это Ирландия, её мифы и культура, её древняя и современная история, её география, её герои и политики, её стихи и песни.
Сложности русского перевода заключаются отнюдь не в многоязычности оригинала – роман написан полностью на латинице, подавляющее большинство игр слов составлены на европейских языках, а прочие иностранные «вкрапления» обычно появляются локально – всё это несложно перевести, даже используя один русский – тем более «джойсовский русский», т.е. язык, употребляющий неологизмы, построенные по моделям, которые предлагает оригинал.
Однако невозможно даже пытаться переводить роман, не имея аналогичную по сложности и гибкости систему мотивов, элементов, из комбинаций которых строится почти каждая фраза – систему мотивов, которая почти на две трети состоит из имён собственных. Уже третья строчка оригинала предлагает перевести «Howth Castle and Environs», что ссылается на дублинский полуостров Хоут и аббревиатуру имени ирландского политика Хью Куллина Ирди Чайлдерса.
Принципы перевода я подробно описал в предисловии «О переводе», которое свободно доступно он-лайн[1], где многочисленные примеры имеют ссылки на текст перевода и таблицы мотивов, что неудобно передавать в печатной версии. Описаны принципы перевода мотивов, имён собственных, песен и стихов, иностранных слов и сленга. Система мотивов состоит из более чем 900 таблиц, с описаниями большинства мотивов, таким образом представляя собой небольшую энциклопедию по роману.
Что касается сюжета первой книги ПФ, первых 8 глав, перед читателем стоит сложная задача. С некоторыми из этих глав проще: 8-я глава посвящена Анне Ливви, 7-я – Шему Писцу, 6-я – викторине, отдельно описывающей главных персонажей ПФ, 5-я глава полностью посвящена анализу некоего Письма – улики, которая должна распутать события глав 2-4. Но что происходит в этих главах? С одной стороны, можно рассматривать эти главы как роман в романе, с другой стороны, 3-я книга добавит важные подробности, без которых этот фрагмент понять нельзя; всё, что мы имеем, это несколько схожих, но в то же время отличающихся, описаний встречи неких двух людей: полночь, оба человека достают оружие, бьют часы, происходит выстрел. После чего приводится огромное количество сумбурных свидетельских показаний, обвиняющих Вертоухова в подглядывании за девушками то в виде притчи про «могущу», то в виде баллады и т.д. Однако есть улика с места происшествия, анализ почерка позволяет определить автора письма – это Шем. Что же из этого следует? На этот вопрос ответит вторая книга, которая возвратит читателя в то время, когда Письмо было написано, в зелёное детство главных героев.
Какое отношение ко всему описанному имеют Финнеганы? Что происходит в первой главе? Как известно, Финнеган – персонаж песни, который «воскрес», т.е. пробудился, на собственных поминках. Поэтому прозвище «Финнеган» хорошо подходит для неопознанного тела, непришедшего в сознание – тела, которое является бессловесным героем первой главы, вокруг которого рассказываются различные истории, что со стороны представляется «поминками». Очень не скоро читатель узнает о том, что это за человек, и о причинах, которые довели его до его особого болезненного состояния – в 3-й книге романа это лицо, не приходя в сознание, произнесёт монолог по ролям, занимающий 80 страниц текста. Только прочитав весь роман, восстанавливая бесконечные языковые руины, читатель сможет познакомиться с путями, избранными двумя братьями, узнать о конфликте Иззи, разрывающейся между любовью и браком, и понять мотивы её решений, которые привели её – к её финальному монологу в конце 4-й книги, а Финнегана – к его поминкам.
Переводчик благодарит людей, поддерживавших перевод: Krzysztof Bartnicki, Patrick O'Neill, Robbert-Jan Henkes, Вячеслав Суворов, Янис Чилов, Ярослав Гороховик (проверил белорусский).
В оформлении обложки использован шрифт StaroUspenskaya, который подготовил Владислав Дорош.
Текст перевода с примечаниями и дополнительная информация свободно доступны онлайн:
vk.com/pominfin
facebook.com/pominfin
twitter.com/pominfin
Глава 1
{Часть 1. Поминки}
{Возвращение}
рекутопия, после здания Евы и Адама, уйдя от берега, найти чтоб устья изгиб, принесёт нас по разомкнутому прочному круговику назад к границам и Замку-на-Взгорье.
{Ничто ещё не произошло вновь}
Рыцарь печального образа жизни д'амурных виолистов морским волоком из-за своей недальноводности ища не вновеприбыл вспятившись с Северной Арморуки на эту сторону многогоднего перешейка Малой Европы, чтобы своеводничать свою переизолированную войну; ни отвесные скулы лесопроходчиков у реки Окуни ещё не заносились перед горлопанами Лаврентского Графства, регулярно дублирующими народоопись; ни всплывающий в пламени голос ещё не воздуходул «меня ж, меня ж» ради вводивводного «ты петрокаменеси»; не успел ещё, но лишь после вероловли, и гадзлёныш впрах раззадачить глухооконного исаака; не успел ещё, хотя за радость считаются воронессы, и двуцарь гнездосвиватель кровообидеть соузнаваемых эстёр. Нюни крапинки из отцова заветного солода Жем или Шом не сварили при подковчатом свете, а рудоберег имперадужки ещё только мерещился кругоподробно на лицевод.
{Падение Финнегана}
Твоё падение (разразразевесокрушименятешубуккоторрпаррджаньяфаитиритиниявависюгэтойоншангоаокамамарагангръммълонья!), о подзаработный старосудак, переподают на сон грядущий, а потом при побуждении по всем кристианским министрельствам. Гробанувшийся утильзабор в такой короткий срок неотчуждаемо прихвостил низвсмятковержение Финнегана, этого гибернски солидного человека, что его самодружная гораголовушка нельзямедлительно отсылает любознайку на немыслимый запад исследствовать, где он отдал свои горегорюшконцы, коих позамирнопризаставное место находится на круче откоса в парке, где оранжеребята легли косточками на зелень, когда деволовдруг полюбил левушку.
{Поле битвы}
Как тут сталкиваются воли против былей, устрицеподобные противней всетигадообразных! Бреккек-кеккек-кеккек-кеккек! Коакс-коакс-коакс! Уалу, уалу, уалу! Иваявоа! Вот где протазанские баделеры ищут случай обмастерить микродушного Малакуса, а Вердоны катапустируют ночебаллистику от взгорноголовых белоребят. Вратные силонаскоки штормовых лиственниц. Земля саднит под ногами, чтоб мне провалиться! Смятолаврентий, поратуй за нас! Вдарят в бой, и вторит вой. Звон колколкольцев: всеобительно. Как непредумышлены объятия, как небозапасны минутомётные умишки! Какие призовмонетжизнелюбы греховодимы и какими оттягототпускающими! Как натурально сочувствуются власозаросли, и как сильнокосен голос фальшивого иакания! Какие мимозенкрейцеры состязают и с какими неразлильными немилиями! Вот вот скользь сгорно шнырнулся сродни пылемраку сам отец прелюбодеятелей, зато (о мои сияющие звёзды и тело!) сколь вздорно распротёрла высочайшие небеса вся эта подсветка галантных товаров! Знать, кто-то в мечтах? Извольда? Ткач лил и досточно? Но припрадубы ажно почили по лаврам, ива притихла, а сень лиственно пала. Пусть где-то у вас малость падёт, где-то вам должно восстать: и столь же нескоро и этот зломинутный фарш придёт к своему домоседскому мирскому фенишу.
{Башня Финнегана}
Верхомастер Финнеган, порывистый рукомесленник, из каменщиков вольных, шёл неизбороздимо выставочной дорогой, живя в своей прилучинной закулуарне полемистики, до того как иеишонские суждейские отчислили нам номера или Глевиций зафиксировал второзаконие (одним светлым дрожжкислым днём он чресстернисто застискнул свою башню в бадью, чтобы нелишку помытьслить переднечертанное, зато прежде чем он со сфисфтом её выскирднул, магией моисейства сама эта вода расскорлупилась, и все обытованные геннеезцы нашли себе исход, что даёт представление и о том, какая там должна была быть порткискинувшая отдушка!), и в песнославные времена этот брат господёнщины, замазок и высоток на наделе семьи пьяниц громоздил задань на задань по берегу для вселившихся на свой Истроизряк. Он и умилиддельная лапожёнушка Аннис боготворили милолетнего пузыря. Подручившись белякополовою он обмеротворил свою напорницу. Хотя не хотя, а хромоустойчиво, митровенок на темень, с благоданным мастерком в схватке и с кремасленным полукомбонизоном, который он по обытноверию вхолелеял, как Гарун Загрудкомучитель Всмятковский, он калигулировал разными вертикающими и дозиротающими сонможителями, пока взирал-вперялся при свете спиртовой горилки, где источник жаждырождения, как поднимается его круглоголовый столб другой эпохи, словно восставший фривольный каменощит (охвотмощь!), этакая новая недвиговка небоскройной взгородьбы совершенно эйфорийного башнеобраза, что в эригенале предстала из некой ничтожности и переоблачила горнерайские места пребывания иерархитектоничнотличнозаносчивостей, с неопалимой копной на вершице воспилонской столбофенечки, где то схлопец розг-гульно грозится вверх, то стокарь раз-введренно грудится вниз.
{Его герб}
Из первых был он, кто обнажил оружие и имя: Веселий Бухлаев Разысполинский. Его герольдевический щит, с гербоносчицами по зелёному полу, в серебре с голубоватостями; горную буку, рогатую, несносную, сопровождает орнаментированная прикладина с лучниками на взводе и гривастым на закате. Бухло Хуч заначив, хлебохапец холит харчи. Хохохохо, Мистер Финн станет Мистер Финнегас! На зареве понадейника – вот ваше настоящее винцо! Под вечернь воспосланья – ах, не надо укситься! Хахахаха, Мистер Фанн скажет как бы никак!
{Смерть от падения}
Как же понять споличность, что вызвала в тот турогичный четвергрозный день всю эту историю самоуправного греха? Нашу востроухую куб-хибарку досель твердыбят яровскаты, что он отчебачил, но затем мы также слышим в движении вечности ту ущельную куражистость некалифицированных мусольвражеских швыредзинов, которые очернославят и самый белокамень, что был сгоросгоряшваркнут с небес. Так не оставь нас, когда мы ищем крепкосовестность, о Поддерживающий, и в бдении, и когда мы поднимаемся зубочесать, и перед тем как нам свалиться подверх наших кожаных одров, и ночью, и в час ухода всех звёзд! Ведь ловитва порогов будения лучше, чем смыкалка праведных выхобитов. От васвасхода да закапада люлька провоста кочует между чертогами на кручах и бегипятскими пучинами. Кормомухий паёк-сорвьюнок решит. Тогда мы и узнаем, где быть пятничковой налитве. У неё есть дар честновидения, и она иногдаль касваится сложенных вопронсаров, эта сонногордая. Чу! Чу! Липа это был промазанный кирпич, как говорят одни, либо это било из-за обкрушения его производственных обещаний, как другие смотрели на это. (Вне стоявшего времени существует тысяча и одна наизустная история, и всё об одном и том же.) И затем, как в старрину праадам вкуснул щавелистый червлёный налив плачущей иввы (а тут ещё полная валгалерея ужасов с реликтовыми рейсами, оскаленными фургробами, камнепроезжими плацтрамвайчиками, прочьсдорожниками и улиточным движением автомоходов с коневаляшками, а ещё проточные пошлины, рупортажи, цирки и сородные набрания, и базиликирхи, и аэропагоды, и замушники, и парусные хлюпы, и осторожные полицаи, и нибенимеклентурская паскудная доходяжка, и казанарки в мерлинбору, и старосидейские чертоги большого шагания, и мрачноскученные отрабочие беженцы в пинаевых горкожанках, и облакошествия, кадящиеся вдоль семьясадпервой улицы, и деррские шнобели, шмыгающие за углы, где не раскраивают рта, и пыльно тешится вокзал метроприятий, и приримские безднаискусные ангаросъёмщики, всегоуборщики, хвостантресольщики, стройки, пристройки, иноконечные расстойбища, потом вышекрышные восстенания, где своды нам, а воды вам, затон под мостом свету нету), так одним раненым нутром встал охмелённый Филл. Его взголова была как свинцом налитая, его ведёрко ходило ходуном. (Там должен был взмыть некий потенциальный забор.) Замер! Он оступенился в конце. Обмер! Он скоптился. Вымер! Мастабница, мастробница, с кем-то там он поживился, прелюдировав на лютне. Чтоб весь мир увидел будто.
{Поминки Финнегана}
Ишиты? А как ши! Макулушка, Макулушка, ах нну как и чего доброго для вы таки погибнулись в тот судный утраур сушнярга? Плакал каждый придыхая на рожтефтельских поминках Финлевана, все хульноханы нациярамы, отделавшиеся лёгкой испугорамой с дюжиннодольним сочетательным избытком завываниерамы. Там были и огнеглотатели, и водоносы, и землемеры, и поднебесноплаватели, и медные трубочисты. И все они столпили с вопличайшей жизненадобностью. Педагог, демагог, а между ними – барменгрог. За продлениераму восхвалениерамы и до самой Гуннеханьской завершениерамы! Одни изобразили криковяк, другие изобличили балкорову. Забрюкивая его вверх и напуская его вниз. Он тихо приехал, зато дольше пребудет, наш Преам Олим! Там было: «Он известный мастер на все трюки». Подравняйте его подушечный камень и зовите граппалакателей! Будто как в этой маре спомянут вящей всебедлам! С ихними «две брови вниз» и «при Дите правоверные». Они распёстростёрли его вдоволь кровати. Обокалившись сладким финищем у ног его тут же. Приголовив мобильную качку его пития. Втихаря трезвоня труляля, траляля, триляля, тополя!
{Пир на поминках}
Кляннусь, аль нет лога кроме оврага, илль, как ни крутись молчком, это тафтафлогически одно и то же. В смысле, он Горд, его восстать не влечёт, как лежащего камнем, как великовёрстную вавилялю, так давайте взглянем мальком на его Герб, в смысле, сотрите плитформу на станице оченьдесят очень. 
. Его Горб! От Залалистка до Пристанства, от ярких сёл до взгорок баронов, от Понадбрегом до Незаглавами, от долгих плато до Орланского Глаза он гнездится по всей земле. И на всём пути (втруби!) от фьорда до фьельда его бухтозвонкие гобубои будут оплакивать его наскально (возгореваньице!), пилпылплыл да всплылс, и всю лиффиобильную ночь напролив, всю овражную преиспещрённую ночь, ночь колпакольчиков, волны её валторн будут хитрыми трохеями (губная гармония!) поминать его. Со своими милочками бабочками и своими петро-джеко-мартинцами в домах и корчмах. Складывая бренные песни, сказывая козни видного вялого вяхиря. Распевание перед объеданием. Если мы живём (большие ясли), то лишь благими дарами упования. Так чередуйте пробу и передавайте улов ради хруста. Помин. Выть по сему. Детинпрапапка падает ниц, зато одна крайне странная подаёт куш. То ж этот загибант престолешницы? Фифифин номер Фарс. То ж этот с выпеченной головой? Ломоть славопряничного кеннедского хлеба. А то ж этот венок как раз у его крайчика? Рюмочка пенноклассного Дану У'Дуннелского исконно дулпенского дива. Затем, чу, когда вы будете осушать его шпротоввольствие и погрузите зубы в самую соль белонежного чудовища, узрите, се гиппогемот, ведь больше его нетуту. Финишкни! Всего лишь водография ветхого сотрясенья. Почти рубиновый Заломоносарь, античный рот самых веков Простушеского согласия, он пропал как сельди в ночке – по нему смертоубивались, а потом умяли. И вот это блюдо уже труп как труп для имярека – не то прорубка, не то промазка, не то кожеотставной барабаянчик.
{Анна выходит на прогулку}
Перед нами до сих пор как живая вырисовывается эта задремучая рыбогромная фигура, даже в наше ночное время, у осочного щебеньщучьего потока, что Борогром любил, а Бурогрум присновидел. Вот заснул городничий. А подле лоретка. И что из того, что она, мол, как с игол, в потноробе или воскрасном омрачении? То полная кубышка, то сберегает рубль в купилку. Миннутку. Несомненно, мы все любим мало Ханну Руинную, то есть, мы хотим сказать, любим малую Анну Ранимую, когда ей подгрибно хочется хоть пруд вбродить, хоть засланокозочкой гарцевать заспаноказачка. Зов! Гласогром крепко сопит да храпоёт. От Холмогоречавки до самых Валов Иззолки. Его черепная сторожка, твердилка его рассудка, глядит за дальние предали. Что вам за долгорами? Его глиняные ноги, угазоненные ярь-лужайкой, торчат абсолидно там, где он последний раз сделал их, – у кургана, где взмыл магазина забор, где открыт маргаритке обзор, да на званый сей строй. А в это время против этого белого альянса по ту сторону Холма Шастьдесант (кочка засопших!), ободгнув дом (в-тыл-им-бомб, тар-тара-бомб!), в засадке уже притаились подстережлиффные шпионы (жёностражда, наклонниз!). Когда ж сойдут туманны облака, о дщерь-с, взгляд свысока собственно величествен, ведь тут и наша горочная масса, ныне национальный музей Валлин