Была большая война. Кровь рекой лилась. Люди гибли, а души не успевали отмаливать. Каждый день, каждый час и минуту падал русский солдат от пуль вражеских и на его место новый русский солдат вставал, защищать нашу святую Родину, Землю-Мать спасать от супостата.
I
В одном диком захолустье, в глухом перелеске, на берегу озера стоял бревенчатый домик со ставнями. До ближайшей деревни от домика четыре версты, до города восемьдесят. Жили в домике дед с бабкой. Сына война забрала, да и не вернула, не посчиталась со стариками, не оставила опоры. Погиб единственный сын и только похоронка от него осталась. Дед с бабкой погоревали и в конце концов смирились: ничего не сделаешь - мёртвого не подымешь.
Дед в лесниках ходил и участок свой знал наизусть. Бабка хозяйством заведовала - десять куриц и пять гусей, серенький кот Васька, да пёс по кличке Верный. Была еще кобылка – Гроза, рысистая, добротная и неприхотливая лошадь, да старики отдали ее в помощь фронту. Дед вставал рано, кроме воскресения - в воскресенье отдыхал. В остальные дни обходил озеро, да в оба старческих глаза приглядывал за территорией, время неспокойное - война, мало ли чего.
В то утро Верный не отходил от будки, скулил, в ноги тыкался, миску с едой три раза опрокидывал и три раза бабка Евдокия ее переворачивала.
– Чего с тобой сегодни, окоянный? Чего скулишь?
Пёс жалобно смотрел влажными глазами, терся о серые стенки конуры.
Прихрамывая на крыльцо вышел дед Макар. Зачерпнул пригоршню дождевой воды в бочке, бросил себе в лицо, растер.
– Кабанов поди учуял… До вчерашнего эвона все изрыто было, – дед махнул рукой в сторону болота.
– Да погли! Места себе не найдет. Уж наш-то Верный навидался кабанов. Тут чего-то другое.
Дед промолчал. Достал из нагрудного кармана фланелевой рубахи скрученный в газету самосад, задымил. Стал отвязывать пса. Верный немного успокоился, высунув язык улегся на крыльце.
– Погли-ко, и не уходит что-то, – сам себе приметил Макар.
– Бабкаау! – Громко, будто филин ухнул, позвал дед, – собери поесть мине с собой. Надея итить.
– Собрала уж! Не ори пожалуйста, все зверье в округе распугаешь, – попыталась пошутить Евдокия. После смерти сына они мало разговаривали, а если и говорили, то в основном с утра. Да и за долгие годы, прожитые вместе научились понимать друг друга без лишнего слова: жестами, кроткими движениями, звуками. Сегодня стариковский диалог был, пожалуй, самым содержательным за последние полгода.
– А пусть зверье меня боится, на то я тут и приставлен смотреть, – вроде как ухмыльнувшись, погодя ответил дед.
Макар зашёл в дом, снял с печи портянки, сел на неказистую скрипучую лавчонку и задумчиво поглядел в окно. Места, где стоял дом Макара и Евдокии издавна были малозаселенными. Только едва заметные маленькие деревеньки, которые можно по пальцам одной руки пересчитать, располагались здесь, окруженные вековыми елями. Люди тут всегда жили по соседству с природой: жили рядом с лесом, у леса, вокруг него, ходили в лес, терялись, охотились, питались, прятались, а лес всегда оставался диким и чужим, но все-таки привлекательным для вольного человека.
– А где рубаха Митькина? – Встрепенулся дед, заметив опустевший стул.
– Убрала, – бабка копошилась в шкафу.
– Пошто убрала? Повись, обратно, где была. Мне так легче об нем думается. Вертай.
Макар накинул на плечо старую берданку и вышел из избы. На крыльце, понурив голову, по-прежнему лежал Верный. Увидев старика, пёс оживился.
– Пошли, болезный.
II
Они побрели по тропке уходившей в глубь леса через мелкий заросший ручеек. Вышли на пригорок. Макар огляделся. Не один десяток лет он ходил по этим местам и всегда останавливался на этом пригорке. Дед смотрел по сторонам и повсюду – внизу и позади, было прошлое. Каждый раз он стоял здесь на этом самом месте и вспоминал, что было, думал, что будет, ощущал то, что есть. Он будто бы врос в эту землю, породнился с ней, и она стала ему и сестрой, и матерью. Выпрямился Макар, насколько ещё позволяло одряхлевшее тело, вдохнул родного воздуху, поглядел ещё раз на свою землю и взгляд его сделался острым, орлиным, будто бы даже молодым.
На фоне листвы, в слабом утреннем солнце, тёмная фигура старика, почти неразличимым пятном, будто бы кистью кто махнул, слилась с диким лесным пейзажем, на несколько мгновений став его неотделимой частью. Дед стянул с головы чёрный картуз, вытер взмокший морщинистый лоб и шепотом сказал:
– Чему ещё быть...
Два часа Макар обходил озеро, виднеющееся сквозь деревья с крыльца их дома. Верный шарил по траве и кустам, время от времени, резвым лаем разгоняя зазевавшихся птиц. Дед твердой поступью, легонько опираясь на выломанную палку, шел по тропке, им же и натоптанной за прошлые года. Макар кряхтел, в тех местах, где нужно было перелезать через толстущие поваленные ёлки, давным-давно заросшие зелёным мхом. «Эстолько лет лазию тут, а топор взять да прорубить проход не догадываюсь», – про себя подумал дед. Вышли на другой стороне озера. На том берегу едва-едва можно было различить кусочек серой крыши Макаровой избы.
Ходили почти два часа. Обогнули озеро и пошли к болоту. Вдруг Верный, забежав в малинник, стал громко и настойчиво лаять.
– По́лно, окаянный. Нашто нашёл чего... – Удивился Макар, залез в кусты и...вышел на вытоптанную полянку. На полянке виднелось небольшое кострище, двух или трехдневной давности, толстым слоем уложенный еловый лапник – ночлежка.
– Едрить твою на лево... – Вслух сказал Макар, – это кто ж у нас тут был?
В этих местах мало чего росло и кроме Макара здесь никто не ходил. Разве что, дед Фёдор забредал сюда изредка, но он уже два года, как не встает с печи. Самые плодовитые места на ягоды, на грибы и на зверя были или на болоте, или южнее деревни, поэтому всех грибников, охотников и ягодников можно было встретить только там.
Верный обнюхивал полянку, начал рыть. Дед снял с плеча берданку, нашарил патрон в кармане, зарядил.
– Ну-к, Верность, пойдем дале. Искать наших гостей.
Шли настороженно. Макар размышлял:
"Ежели ночевал кто, дак не с нашей деревни. Чего деревенским по лесам ночевать? У них избы есь. До Покровки отсель верст около пятнадцати, да они и отродясь в наши леса не ходют, свои у них места. Да и ночевать-то холодно ведь, сентябрь уж доходит. Кого леший принёс... "
Макар остановился – вроде как где-то меж деревьев шевеление какое-то и треск чуть слышный. Верный обнюхивал тропку позади. Заметив, что Макар остановился, пёс тоже замер.
– Показалось. – Буркнул дед и пошёл дальше.
Началась болотина. Гнилая земля чавкала под ногами, сапоги из неё доставались с трудом. Тут-то старик и нашёл остатки следов неизвестного гостя.
– Гли-ко, Верный, чего я нашёл.
Пёс смотрел преданно, часто дышал.
– Пошли искать, кто тут таков по нашей земле ходит без ведома.
Следы уходили в обход болота, к реке. До реки было около часа ходу и Макар решил передохнуть. Вышел из болотины, выбрал место, развел костёр и стал выкладывать перекус.
– Как фриц какой будет, – рассуждал дед, пристроившись у костерка и разрезая на газетке сало, – то сразу – в лоб стреляю и спрашивать ничего не стану. Ежели наш простофиля заблудился, то выведу, только все одно надея узнать, чего он тут шастает. Аккуратно только все надея. Ты, Верность, попусту не тяфкай, а то не мы его словим, а он нас тюкнет.
Перекусили. Старик выпил сто грамм самогона, закусил салом с чесноком и хлебом (он ведь не на охоте, чтоб запахом зверя отпугивать, тут другой зверь, без нюха, но с головой) и закурил. Пёс сгрыз сальные шкурки, покрошенный ему хлеб и уселся подле старика. Дед растянулся ногами к костру. Закемарил.
III
Речушка протекала в низине, берега её крутые, пологие, местами под три метра в высоту. Дед вышел на заросшую кручу и тут же присел. Верного обнял за шею, прижал к себе. Пёс покорно подчинился.
На другой стороне реки, по щиколотку в воде стоял человек в выцветшей фуфайке. Человек, наклонившись, набирал во фляжку воду. Потом он нагнулся чуть ниже, несколько раз умыл лицо и вышел на берег. Солнце хорошо пригревало – дело шло к полудню. Чужак потянулся, бросил на землю не то мешок, не то рюкзак и улегся на траву.
– Отдыхает гаденыш... – шепотом сказал Макар, – Кто ж ты есь-то такой? На фрица вроде не похож... Ну-к, Верность.
Дед, легонько придерживая пса за ошейник, направился в то место где река круто поворачивала. Спокойно перейдя её, и, не попав на глаза пришельцу, старик и пёс зашли с тыла, а потом и застали голубчика врасплох.
Тем временем пришелец расстегнул фуфайку, снял сапоги, растер сопревшие ноги и беззаботно задремал.
– Хенде хох! – Заорал дед. Верный начал беспорядочно лаять и прыгать, но от старика не отходил, трусил.
Пришелец подскочил и вытаращив глаза испугано смотрел, то на старика, то на собаку, то на ружье. Выставил вперед руки.
– Руки вверх говорю, морда немецкая! Стрелять буду!
– Д-дед ты чего... – Заикаясь начал чужак, – я ж с-свой. Свой я!
– Чего тут делаешь? Шпионишь?
– Да не шпионю я, дед. Заблудился! Опусти ружье-то!
– Кто такой?! Доку́менты давай! Да не дури, я стреляю метко.
Чужак медленно сунул руку под фуфайку и извлек оттуда какой-то документ. Бросил Макару под ноги. Дед присел, не сводя глаз с пришельца, поднял корочки с земли - это оказался паспорт.
– Шагин Михаил Тимофеевич, тыша девятьсот десятой год. Пудож. – Прочитал дед, вытянув документ перед собой. – Чего потерял тут, Тимофеич? До Пудожи отсель 200 с лишним верст.
– Дезертировал я, дед. Из отряда партизанского бежал.
– Тихо ты! – старик махнул на собаку рукой, Верный замолк. – Пошто бежал?
– Надоело. Воевать надоело, бояться надоело, не для меня такая жизнь. Не стреляй, свой я!
– Не для тебя такая жись, говоришь…Чего-то темнишь ты, парень. А ну-ко собирай свои манатки!
Шагин наскоро обул сапоги, сгреб в охапку свой баул, замер.
– Пошли, Тимофеич, – с неподдельным пренебрежением скомандовал Макар.
К дому двигались молча. Чувствовались в воздухе застывшие напряжение и нервозность. Один только Верный, как ни в чем не бывало, обнюхивал кусты и колеи.
"Вроде, как чужим чем-то от него тянет, – думал дед, глядя в спину Шагину, – Леший тебе надавал на мою голову свалиться. Эх, погода-то какая сегодни..."
– Как же ты ночами-то? Не холодно? Поди ведь ни одну ночь-ту в лесу спишь? – Не выдержал Макар и спросил.
– А я костёр разведу, угольки сдвину, на теплую земельку лапника положу, фуфаечкой с головой накроюсь, да и сплю, а то и днем на солнце кемарю. Спать ерунда. Жрать охота – вот это да! Позавчера...
– Но-но! Зубы-то мне не заговаривай. Я тебя спрашиваю – Ты отвечай об чем спросили. Нечё лишнего болтать, – дед старался быть строгим. "Ты погли-ко... Лапник он на теплую земельку кладет. Немец-от поди такого и не знает..."
IV
– Сымай свои сапоги-то. Вон онетта повись на забор, – дед смотрел на Шагина исподлобья, берданку не опускал.
Шагин снял грязные непонятного цвета сапоги, хорошенько их обстучал и бережно пристроил на заборе, каблуками кверху.
– Ну-ко! Давай! – Скомандовал старик и дулом берданки указал Шагину на крыльцо, тот молча подчинился.
– Иди-иди! До конца. – Макар подтолкнул гостя в сенник, быстро захлопнул за ним дверь и накинул крючок. Стал искать замок.
– Дуська! – Громко позвал дед, зайдя в избу. Тишина. В протопленной избе слышно было только сонное тиканье часов.
– Дуська-у! – Чуть громче повторил Макар.
– Эй! – Отозвалась бабка с печи.
– Спишь?
– Маленько... Ты чего эдак долго-то?
– Я, бабка, кажись, шпиона поимал…– сказал дед, присев на приступ у печки.
– А?!
– Шпиона, говорю, поимал!
– Это где хоть? В лесу?!
– Но.
– А почём ты знаешь, что он шпион? – Евдокия начала слезать с печи.
– Дак кому ещё по лесам шастать в эдакое время? Война ведь. Я уж слыхал про их. В газете написано было, дескать много вот таких из Польши к нам лезет.
– А куды ты его девал-от?
– Да в сеннике запер. Поись ему дать что ли чего...может и не шпион он...
– Ежели не шпион – надея накормить, а и шпион дак все одно кормить придётся. Помрет с голоду – куда мы его денем?
– Верно...
Дед прошёл в чулан, взял блюдо сложил туда хлеб, две картофелины, лук и соли насыпал; вышел к пленнику.
– Ты ись-то хош, Тимофеич?
Никто не ответил. Дед прислушался – пленник задорно храпел.
– Умаялся, шпиён. Спи-спи. Вот сдам тебя. Там с тобой разберутся.
Макар аккуратно вскрыл замок, приоткрыл дверь в сенник и поставил блюдо у порога – пленник не шевельнулся. Он лежал на полу, подложив под голову свой рюкзак. Дед вернулся в избу.
– Спит бандит. Пусчай спит, – махнул рукой и сказал старик сам себе.
– Чего с им делать-то будем?
– В деревню завтре схожу, поглядим чего скажут.
– Ты его спроси хоть.
– Чего?
– Кто такой, да откуда, чего он у нас в лесу делал?
– Да я уж вроде спросил. Ладно, успеется. Пусь выспится.
– Сам-то лежись отдохни, устал небось, а я пойду живность накормлю.
Макар стянул сапоги, повесил тужурку на крючок и забрался на печь, задремал. Спал беспокойно, уставшие ноги ныли, и дед часто просыпался. Промаявшись так два часа, старик слез с печи. Бабка Евдокия сидела у окна.
– Который час-от? Не вижу что-то ни лешья... – Макар щурился, пытаясь разглядеть циферблат.
– Семой уж доходит. Отлежался?
– Но...маленько. Ноги чего-то совсем худые стали.
– Шпион твой проснулся. За еду спасибо передал. Я сказала, дед, мол, спит так что сиди.
– Ну-ну.
Макар накинул на плечи тулуп и вышел на крыльцо.
"Сдался мне этот окаянный, – закуривая думал дед, – куда полез, старик... Шел бы по своим делам. А ка бы он пришёл да порешил нас с бабкой? Да и черт с нам, и так уж немного осталося... Отжили свой век"
– Дед... – донесся хриплый голос из сенника.
– Чего
– Дал бы папиросу мне, а? Курить страсть как хочу.
– А не положено вам, прохиндеям, курить!
– Да что ж ты заладил-то. Не прохиндей я никакой! Дай покурить лучше.
Макар молчал. За день вся эта котовасия ему порядком надоела. Захотелось выпить, но выпить было нечего. Дед скрутил ещё одну папиросу и положил ее в карман тулупа.
– Слыш чаво, Тимофеич. Ты отойди-ко к дальней стенке. Да не дури, я в щелку тебя вижу.
– Отошёл...
Дед так же, как и днем быстро отпер и открыл дверь в сенник бросил тулуп у порога и тут же захлопнул.
– В кармане там самокрут и спички. Тулупом-то укройся, а то застынешь ночью, возись с тобой потом.
– Спасибо дед!
– Спасибо... – Брезгливо повторил Макар, – завтре вон солдатам скажешь спасибо свое.
– Каким солдатам-то, дед?
– В деревне которые. Пойду завтра тебя им сдам. Пусь с тобой красная армия разбирается.
– Далеко деревня-то?
– А тебе пошто наша деревня?
– Вот выпустишь меня – уйду в деревню жить.
– Хо-хо, сиди хоть, оглоед, – недобро отозвался дед и, хлопнув дверью, вернулся в избу.
– Давай-ка, Евдокия, спать ляжиться, – Тихо сказал он бабке.
Убедившись в полной тишине, Шагин достал из кармана Макарова тулупа самокрутку, присел на стоявшем в углу ящике, огляделся. Небольшой сенник в основном был завален ненужным хламом: мешки, верёвки, банки, ящики, брезент. Шагин жадно выкурил папиросу. Достал из нагрудного кармана ручной фонарик и свернутый в несколько раз клочок бумаги – карту, развернул её.
– Дед нашёл меня тут, – он подобрал с пола ржавый гвоздь и ткнул в берег реки, – дом стариков примерно здесь, – ткнул, провел линию, – если старик собрался в деревню пешком, значит идти до неё не так много. Главное узнать сколько.
Он ещё немного посмотрел на карту – населенных пунктов не обозначено, только реки, озера и крупные города или посёлки. Шагин зевнул. Снова захотелось спать, и он не стал сопротивляться.
За маленьким окошком подвывал ветер.
V
Наутро у погоды окончательно испортилось настроение. Дождь лил, как сумасшедший. Шагин накрылся тулупом с головой, пытаясь согреться – сенник не самое тёплое место в сентябре. "Буду спать, все равно идти не куда " подумал он в сонной голове и перевернулся на другой бок.
– Ой, бабка с ногами-то как худо сделалось...
Макар попытался встать с постели, опустил ноги на холодные половицы. Ступни сильно болели, будто бы их кто ломал и крутил, в коленях ныло. Кот терся о них и протяжно мурлыкал.
– Дак ложись не вставай! – Крикнула Евдокия из кухни. Дед послушался.
– Нашто отнимаются...– продолжал старик. Он не на шутку встревожился.
– Да сиди хоть! Ты хоть и старый да ведь не сто годов тебе! – Евдокия вытирала насухо только что вымытую посуду, – вчерась эвона сколько выходил. Вот и болят. Да ещё шпиён этот твой. Нервничаешь...
– Ты ему поись дай чего-нибудь, - Макар говорил слабым голосом.
– Дам, не переживай.
Бабка Евдокия была женщиной очень мудрой хоть и не образованной. Она с трудом писала и читала, но от природы ей досталось огромное доброе сердце тепло которого она вот уже много лет отдавала Макару Иванычу. Невысокая, сухая, жилистая старушка никогда не кричала на старика. Могла поругать, но всегда это делала с какой-то особенной любовью (думала наперед) и в конце концов все прощала, с улыбкой.
Надо сказать, что Макар тоже не был злым стариком. Он жил честно и просто, и старушку свою любил настолько, насколько его понимание любви позволяло. Он всегда знал, что она сидит и ждёт его у окошка, уже многие годы, уже десятки лет.
– Милой сын, – обратилась Евдокия к Шагину, – Спишь ли?
– Не сплю бабушка. Холодно, не спится.
– Давай, я тебя в избу пущу... Дед-то прихворал чего-то, а ты мне глядишь и подсобишь в чем.
– А не боитесь вы меня? Я же шпион. – Съехидничал Шагин.
– Да чего нам бояться? Мы, милой сын, почитай уж сорок годов в лесу живём. Всяких зверей видали, а ты вроде и не зверь, чего тебя пужаться.
Евдокия, не торопясь открыла замок, распахнула дверь в сенник. Шагин сидел на уже облюбованном им ящике, одетый в тулуп и укутанный брезентом, трясся от холода.
– Пойдем, пойдем, – добро позвала старушка.
Зашли в избу. На маленькой печке что-то варилось, в углу вылизывался кот, завидев Шагина он насторожился и насупился. Из маленькой комнатки, где находились стариковские кровати, доносился ровный макаров храп.
– К печи-от садись, обогрейся. – Старушка подставила Шагину стул. Дезертир, не обратив на это внимания, едва завидев источник тепла, бросил тулуп у печки и опустился на пол, прижавшись к нагревшимся кирпичам, как бы обнимал их и пытался уловить каждый кусочек тепла, исходящий в воздух. Немного погодя Шагин согрелся, захотелось спать.
– Я тут прилягу...– Он начал было ложиться прямо на пол.
– Пошто хоть! – Возмутилась бабка. – Давай хоть лавку тебе поставим. Они взяли широкую лавку от стены напротив и придвинули ее к печи. Шагин улегся и сразу уснул.
– Ээй, – позвала деда Евдокия, слегка потрогав его плечо. Дед громко всхрапнул.
– А! Ну? Чего?
– Поись поди надо. Садись, счас принесу.
Евдокия накормила старика и рассказала ему, что произошло, пока тот спал.
VI
Ветер за окном шумел ещё не опавшими кронами, подвывал в неведомых щелях старой избы. Верный забился в конуру и свернувшись на старом изъеденном молью и истрепанном временем полушубке грыз кость. Скрипнула дверь на крыльце. Вышла бабка Евдокия. Оставила псу еду, тот выскочил из будки радостно виляя хвостом и тыкаясь в руки хозяйке. Скрипнула дверь, бабка ушла.
У печки было пусто. Шагин сидел на кухне, курил.
– Тепло-то не выпускай, – легко сказала Евдокия, перекрывая трубу.
– Да я быстро. Увидел вон на табурете самокрутку и курить захотелось сразу. Бабушка, а нет ли чего поесть? Живот болит…от голода.
Шагин выглядел жалко. Глаза его опухли, волосы на голове спутались, острое, и без того худое лицо, осунулось, но все-таки он наконец-то выспался.
Заскрипели половицы в маленькой комнатке, держась рукой за стены в кухню вышел Макар. Выглядел старик болезненно: веки его окрасились нездоровым свинцом, губы обсохли, короткая борода некрасиво слежалась. Хриплым голосом он сказал:
– Попить бы...
– Садись на стул-от, – Евдокия ловко подставила стул старику и потянулась за кружкой, напоить больного.
– Завела тебя все-таки бабка в избу... – Не глядя на Шагина, говорил дед
– Слишком уж холодно там... – Тихо, себе под нос, ответил Шагин.
– А в лесу тебе не холодно было, а? На голой земле ведь спал! И ничего, вон – живехонькой!
– Да в лесу теплее ведь, дед, тебе ли не знать!
– Я без тебя разберусь, чего мне знать, а чего нет. Ишь какой! На ночь тебя свяжу, будешь как миленький лежать.
Шагин громко вздохнул и ничего не ответил, лишь перевёл расплывшиеся как жир на сковороде глаза на бабку.
– Да сиди хоть, старый! – Укоризненно сказала бабка, резко взмахнув тряпицей для протирания посуды, зажатой в руке. – Пусть отдохнет человек. Свяжуу! Совсем из ума выжил. Что уж ежели война идёт дак и добрые люди по земле не ходят теперечи?
– А ну вас к лешью... – Макар оперся о колени и отвернул мятую бороду в стену.
– Ноги-то как? – Аккуратно спросила Евдокия, когда старики ложились спать.
– Ничего. Завтра пойдут. – Сухо отозвался старик.
– Ну спи, болезный. Спи.
– Сплю.
VII
Сосны на опушках, оголив свои рыжие выгоревшие тела, казалось, подпирали молчаливое небо, а при сильном ветре и в непогоду деревья, будто бы перемешивали хмурые краски на бескрайней небесной палитре. Цвета получались свинцовые, серые, темно-синие, тревожные. Когда ненастье кончалось, сосны вновь величественно и невозмутимо возвышались над землёй словно колонны в древнем храме.
На третий день дед почувствовал себя лучше и взял пленника с собой, обходить угодья. В пасмурное утро они прошли тем же маршрутом, которым Макар ходил всегда. Шагин расспрашивал деда о здешних местах, какая живность тут водится и где тут люди живут.
– А если чего случится, дед, куда бежать? Люди-то живут хоть тут?
– Дак говорю же тебе – до деревни четыре версты итить, а там уж в любую избу стучи, помогут – деревня большая. Бабы правда одни да дети, да стариков маленько. Остальные все на фронте. Половина из них уж обратно не вернётся...маленько подале ещё две деревушки небольшие, а между ними часть военная.
– Чего за часть-то в такой глуши?
– А я почём знаю. Знаю, что они там есь и все. Недавно их, говорят, сюда перебросили, а чего уж они там воюют я и представления не имею.
– Понятно, дед. А вы чего как отшельники тут живёте? Не надоело?
– А чево худого то? Ежели надо чего дак в деревню сходим, почту нам приносют. Мы раньше то в деревне жили, годов поди двадцать назад перешли сюда, как лесником меня назначили. Тут изба новая была, специально выстроили. Зверье лазит только, но я уж их чую за версту. Сам уж как зверь стал. Вот бывает на улицу выйдешь вечером, уж в сумерки, и чувствуешь на себе взгляд худой, аж прям волосы шевелются на затылке. Не страшно вроде и глянешь – нет никого, а чувствуешь. Так вот, это значит волки где-то из кустов наблюдают за тобой.
– И чего, дед? Как от них уберечься?
– А никак. Как как. Они к дому не подходют – боятся. Иногда бывает ружье возьму, да шмальну разок наугад по кустам, но это редко. Это когда стужа или, когда близко шастают. А так в общем-то ничего, живём.
– А если в кустах солдатики сидят? Шмальнешь дед, да и своего убьешь? А?
– Да сиди ты хоть, дурак! Чего мелешь-от? Солдатики поди уж знают, что я тут живу и оружье у меня есь. Не полезут они ко мне по кустам. Так зайдут, по дорожке, через двери.
– Заходят?
– Бывает. То трое, то четверо придут. Спрашивают не видал ли кого не слыхал ли чего. Я им и рассказываю. По весне вон куртку в лесу нашёл. Всю рваную в клочья, но не зверь порвал. Ихнему рассказал, у их там офицер такой есь, со шрамом вот здесь. – Дед провел пальцем от левого уголка рта до подбородка. – Вот, с утра рассказал им, а после обеда уж гляжу они туда по два да по три человека поплелися. Эвон как быстро!
– Оперативные какие солдатики у тебя, дед. Так поймали кого?
– Черт их знает. Не видал я.
– Значит шпионов ловят...
– Может и шпионов, а может и своих, предателей.
Они обернулись домой к обеду. Бабка Евдокия сварила постные щи. Плотно пообедав старики прилегли отдохнуть. Шагин устроился на лавке и, нахмурившись смотрел в бревенчатый потолок, пуская густые кольца дыма.
– Дусь-к, слыш. Война скоро кончится, как думаешь? – Дед тер пальцами ладонь так, что кожа издавала хруст.
– Не знаю, Макар... В газете-то чего пишут?
– Пишут, что не скоро... Митьку как-жалко-то… – Дед осекся на последнем слове, проглотил ком. – Чего ж мы больше детей не нарожали...
Евдокия молчала. Она пошевелилась и повернулась к стенке, в молчаливой тишине избы были отчётливо слышны ее всхлипы. На фоне ветра, гудящего за окнами, они казались особенно горькими и унылыми.
– Да не реви, мать... – дед присел на кровати и положил руку на плечо старушки. Легонько поглаживая снова повторил:
– Мать, не реви...не подымешь его.
Так они и сидели с полчаса: Евдокия от плача подергивала плечами и крепко держала за руку своего старика, а Макар, потупившись, смотрел в пол и шепотом успокаивающе повторял: Не подымешь… не подымешь.
VIII
Евдокия разбудила Макара тревожными словами:
– Макар, Мишка пропал...
Старик вскочил, и не сразу сообразив смысл происходящего, часто моргал.
– Как? Сбежал?!
– Не знаю, дед. Встала, а его нету нигде... Может пошел куда...
Старик выбежал во двор – на заборе по-прежнему висели сапоги предполагаемого шпиона. Сыновьи сапоги были почти новые и Шагину пришлись в самую пору, так он в них и ходил все эти дни. В них и исчез.
– Едрить твою на лево! – В сердцах выругался дед. – Пригрел змеёныша неблагодарного! Тьфу!
Макар закурил, опершись спиной о крыльцо, сердце щемило. В это время Верный вылез из своего жилища и настороженно смотрел на дорогу в сторону деревни. Немного погодя поблизости послышались голоса.
– Хозяева! Есть кто!? – Послышался громкий голос офицера. Из-за сарая, что стоял перед домом вышли трое – старлей и двое солдат.
– Есь... Чего ребятушки? Никак потеряли кого али война кончилася? – Макар попытался скрыть тревогу дружелюбностью.
– Здорово отец! Местность осматриваем опять. Никого не встречал, никто не появлялся?
В это время один из солдат подошёл к забору и стал пристально разглядывать сапоги Шагина.
– Поимал я тут одного... Тетерева...– попытался отшутиться Макар, – держал в сеннике его, почитай, четыре дня. – Дед немного приврал.
– А чего не привёл то тетерева своего? Кто такой? Откуда? – Командир нахмурил брови и пристально посмотрел на старика.
– Второго дни прихворал я, сынок, ноги худые уж совсем... Ходить-от много приходится, а годочки уже не те.
– А сейчас где твой тетерев? Давай сюда его. Мы разберемся, поговорим с ним.
– Пропал сегодня окаянный... – Макар виновато посмотрел в глаза старлею. – Мы после обеда задремали со старухой моей, она проснулась первая, а его и след простыл...
– Товарищ командир! – Закричал солдатик, изучавший сапоги, - посмотрите!
Командир, нахмурившись ещё сильнее, подошёл к забору, снял один истрепанный сапог и стал осматривать его.
– Вот! Смотрите. – Солдат ткнул пальцем в подошву. – Гвозди!
Старлей жестом подозвал деда к себе. Макар подошёл и непонимающе уставился в подошву.
– Не пойму ничего, милой сын. Чего с ими не так-то? Сапог как сапог.
– Гвозди, дед! На немецких сапогах гвозди квадратные!
– Тьфу! Падюга! – Макар в сердцах топнул ногой, – знал ведь! Знал! А все равно подумал – вроде как не шпиён. Документы-то! Документы у него были! Проверил ведь я! Аай! Тьфу!
Внезапно из-за дома вышел сияющий Шагин, в руке он нес бидончик с ягодами. Он на секунду остановился и замер. По его выпученным глазам все стало ясно. Увидев солдат красной армии, он моментально среагировал, выронил бидон и что было сил побежал обратно в сторону леса.
– За ним! Живым брать! – Командир махнул рукой бойцам и начал судорожно расстегивать кобуру.
Солдаты, едва отбежав от дома, начали стрелять. На выстрелы выбежала испуганная бабка Евдокия, с тарелкой и полотенцем в руках.
– Значит, все ж таки шпиеном оказался! – Она Резко взмахнула полотенцем, тряпица шлепнула старушку по ноге. – Чего ж они эдак...по человеку-то. Он ведь живой...
– Все, мать, на войне живые... До поры до времени. Раньше ему надея было думать-от...не бегал бы нынче. – Макар подошёл к крыльцу и уселся на серые ступеньки.
Выстрелы редели и доносились все глубже из леса, а вскоре и вовсе стихли. Шагина ранили в плечо. Через час, измотанные погоней солдаты, во главе с командиром, вели Шагина мимо дома; под конвоем.
Ещё долго старики вспоминали пригретого ими шпиона, который на несколько дней заменил им незаменимого и единственного сына.
Некоторое время спустя, Макара Ивановича поощрили – наградили карабином. Старик ружье повесил на гвоздь в кладовке, да так ни разу оттуда и не снимал.
Озеро, вблизи которого стоял домик со ставнями, с тех пор в народе называется «Бабка», а почему, никто и не знает.
Июнь-декабрь 2015