-- Ему, должно быть, холодно и неудобно, -- сказал я Дьяволу.
-- Мне приятно посмотреть на ученого, который освободился от всего лишнего. Его скелет -- скелет его идеи... Я вижу, как она была оригинальна... Рядом с ним лежат остатки другого сеятеля истины. Разбудим и его. При жизни все они любят покой и трудятся ради создания норм для мыслей, для чувства, для жизни -- искажают новорожденные идеи и делают уютные гробики для них. Но -- умирая, они хотят, чтобы о них не забывали... Компрачикос -- вставайте! Вот я привел вам человека, которому нужен гроб для его мысли.
И снова предо мной явился из земли пустой и голый череп, беззубый, желтый, но все-таки лоснящийся самодовольством. Должно быть, он уже давно лежал в земле -- его кости были свободны от мяса. Он встал у камня над своей могилой, и ребра его рисовались на черном камне, как нашивки на мундире камергера.
-- Где он хранит свои идеи? -- спросил я.
-- В костях, мой друг, в костях! У них идеи -- вроде ревматизма и подагры -- глубоко проникают в ребра.
-- Как идет моя книга, Хозяин? -- глухо спросил скелет.
-- Она еще лежит, профессор! -- ответил Дьявол.
-- Что ж, разве люди разучились читать? -- сказал профессор, подумав.
-- Нет, глупости они читают по-прежнему -- вполне охотно... но глупость скучная -- иногда долго ждет их внимания... Профессор, -- обратился Дьявол ко мне, -- всю жизнь измерял черепа женщин, чтобы доказать, что женщина не человек. Он измерял сотни черепов, считал зубы, измерял уши, взвешивал мертвые мозги. Работа с мертвым мозгом была любимейшей работой профессора, об этом свидетельствуют все его книги. Вы их читали?
-- Я не хожу в храмы через кабаки, -- ответил я.-- И я не умею изучать человека по книгам -- люди в них всегда дроби, а я плохо знаю арифметику. Но я думаю, что человек без бороды и в юбке -- не лучше и не хуже человека с бородою, в брюках и с усами...
-- Да, -- сказал Дьявол, -- пошлость и глупость вторгаются в мозги независимо от костюма и количества волос на голове. Но всё же вопрос о женщине -- интересно поставлен.
И Дьявол по обыкновению засмеялся. Он всегда смеется -- вот почему с ним приятно беседовать. Кто умеет и может смеяться на кладбище, тот -- поверьте! -- любит и жизнь и людей...
-- Одни, которым женщина необходима лишь как жена и рабыня, утверждают, что она -- не человек! -- продолжал он. -- Другие, не отказываясь пользоваться ею как женщиной, хотели бы широко эксплуатировать ее рабочую энергию и утверждают, что она вполне пригодна для того, чтобы работать всюду наравне с мужчиной, то есть для него. Конечно, и те и другие, изнасиловав девушку, не пускают ее в свое общество -- они убеждены, что после их прикосновения к ней она становится навсегда грязной...
Нет, женский вопрос очень забавен! Я люблю, когда люди наивно лгут, -- они тогда похожи на детей, и есть надежда, что со временем они вырастут...
По лицу Дьявола было видно, что он не хочет сказать нечто лестное о людях в будущем. Но я сам могу сказать о них много нелестного в настоящем, и, не желая, чтобы Чёрт конкурировал со мной в этом приятном и легком занятии, -- я прервал его речь:
-- Говорят -- куда чёрт сам не поспеет, туда женщину пошлет, -- это правда?
Он пожал плечами и ответил:
-- Случается... если под рукой нет достаточно умного и подлого мужчины...
-- Мне почему-то кажется, что вы разлюбили зло? -- спросил я.
-- Зла больше нет! -- ответил он, вздыхая. -- Есть только пошлость! Когда-то зло было красивой силой. А теперь... даже если убивают людей -- это делают пошло, -- им сначала связывают руки. Злодеев нет -- остались палачи.
Палач -- всегда раб. Это рука и топор, приводимые в движение силой страха, толчками опасений... Ведь убивают тех, кого боятся...
Два скелета стояли рядом над своими могилами, и на кости их тихо падали осенние листья. Ветер уныло играл на струнах их ребер и гудел в пустоте черепов. Тьма, сырая и пахучая, смотрела из глубоких впадин глаз. Оба они вздрагивали. Мне было жалко их.
-- Пусть они уйдут на свое место! -- сказал я Дьяволу.
-- А ты гуманист даже на кладбище! -- воскликнул он.
-- Так. Гуманизм более уместен среди трупов -- здесь он никого не обижает. На фабриках, на площадях и улицах городов, в тюрьмах и шахтах, среди живых людей -- гуманизм смешон и даже может возбудить злобу. Здесь некому над ним смеяться -- мертвецы всегда серьезны. И я уверен, что им приятно слышать о гуманизме -- ведь это их мертворожденное дитя...
А все-таки не идиоты были те, которые хотели поставить на сцену жизни эту красивую кулису, чтобы скрыть за нею мрачный ужас истязания людей, холодную жестокость кучки сильных... силою глупости всех...
И Дьявол хохотал резким смехом зловещей правды.
В темном небе вздрагивали звезды, неподвижно стояли черные камни над могилами прошлого. Но его гнилой запах просачивался сквозь землю, и ветер уносил дыхание мертвецов в сонные улицы города, объятого тишиною ночи.
-- Здесь не мало лежит гуманистов, -- продолжал Дьявол, широким жестом указав на могилы вокруг себя.
-- Некоторые из них были даже искренны... в жизни множество забавных недоразумений, и, может быть, не это самое смешное... А рядом с ними, дружески и мирно, лежат учителя жизни другого типа -- те, которые пытались подвести солидный фундамент под старое здание лжи, так кропотливо, с таким трудом воздвигнутое тысячами тысяч мертвецов...