(из книги «Сад Толстого: избранные воспоминания»)
Лев Николаевич Толстой всю свою жизнь очень любил детей: и самых маленьких, и более старших, всегда проводил с ними много времени: зимою катался на коньках или на санках с гор, ходил на лыжах, а летом гулял по полям, лесам, собирал с ними цветы, ягоды, грибы. И всегда он им что-нибудь рассказывал. И чего только не рассказывал! И про себя, какой маленький был, и как в молодости на Кавказе жил, и про своих родителей и знакомых, и всевозможные истории, и басни, и сказки. И дети могли слушать его сколько угодно; слушали бы и слушали, потому что уж очень он интересно, занятно про всё рассказывал.
Любили дети одну его особенную сказку — об огурцах.
Он рассказывал её и тогда, когда был молодым, и стариком. В последний раз — когда ему шёл восемьдесят второй год.
Это было 18 сентября 1909 года в сельской местности Крекшино, под Москвою.
Лев Николаевич сидел возле дома на длинной садовой скамье. На нем было тёмное осеннее пальто, серая шляпа, в руке он держал палку, с которой только что пришёл с прогулки. Рядом с ним сидели его внуки, брат и сестра: Сонечка девяти лет и Илюшок семи лет. Он взглянул на них и бодрым, звучным голосом спросил:
— А хотите, я вам сказку расскажу?
— Хотим, дедушка, хотим! Расскажи, дедушка, расскажи!
— Ну хорошо, расскажу! Слушайте! Только внимательно слушайте!
Он сделал серьёзное лицо, немного приподнял голову, посмотрел в сторону, как будто собирался с мыслями. Сонечка и Илюшок насторожились.
— Сказка про одного мальчика и семь огурцов, — объявил Лев Николаевич.
Сонечка и Илюшок затаили дыхание.
Лев Николаевич перевёл глаза на них и уже до самого конца сказки всё время смотрел на внуков.
— Жил-был на свете один мальчик,..— начал он и замолк. — И пошёл раз этот мальчик в огород... — Опять Лев Николаевич умолк.
Глаза у Сонечки и Илюшка всё больше и больше разгорались от любопытства.
— Пошёл раз этот мальчик в огород и увидел — лежит... лежит маленький огурчик, ма-а-аленький! — проговорил Лев Николаевич тонким, тихим голосом и пригнулся к Илюшку, вплотную около него сидевшему. Своим сгорбленным видом он хотел показать, какой огурчик был маленький.
До чего же Лев Николаевич удивлялся, что огурчик такой маленький! Он даже широко раскрыл глаза, приподнял брови, а между указательными пальцами обеих рук показал расстояние сантиметра в четыре и, всё удивляясь, проговорил:
— Вот такой!
Сонечка и Илюшок наклонились над его пальцами, как будто в самом деле между ними увидели огурчик. Лев Николаевич продолжал:
— Нагнулся мальчик... сорвал огурчик... — Лев Николаевич поднял к своему лицу правую руку, точно в самом деле с огурцом. — Посмотрел мальчик... — Лев Николаевич повернул руку в одну, в другую сторону и чмокнул губами.— Огурчик хорошенький-хорошенький, зелёненький-зелёненький, све-е-женький!
Лев Николаевич приблизил руку ко рту, слегка приоткрыл губы, сказал: «Хап!» — и как будто сунул огурчик в рот; затем закрыл рот и, сжав губы, сидел не двигаясь.
— И всё? — с огорчением спросил Илюшок.
— Молчи! Слушай! — строго сказала Сонечка.
Лев Николаевич вдруг задвигал ртом и щеками, как будто стал жевать, и послышался удивительный звук: хруст, совершенно такой же хруст, какой бывает, когда едят настоящие огурцы: «Хрусь-хрусь! Хрусь-хрусь!»
— Дедушка, а у тебя во рту ведь взаправдашний огурец! — вскрикнул Илюшок. — Открой, дедушка, рот!
Лев Николаевич встряхнул головой и махнул рукой: нельзя, мол, открыть рта — огурец выпадет.
— Конечно, взаправдашний! — говорил Илюшок.— Только откуда он взялся?
Лев Николаевич перестал жевать, и вдруг послышался звук проглатывания: огурец был съеден.
— Конечно, взаправдашний! Взаправдашний! — повторял Илюшок.
Лев Николаевич проговорил:
— Пошёл мальчик дальше, видит — лежит второй огурец. Нагнулся мальчик. Сорвал огурец. — Лев Николаевич опустил вниз руку, как бы срывая огурец. — Огурчик красивенький-красивенький, крепенький, с белыми пупырышками! Вот такой! — сказал Лев Николаевич и, раздвинув пальцы сантиметров на девять, пригнулся к Илюшку, чтобы попять всем своим видом показать, какой огурчик был маленький.
Илюшок весело и внимательно следил за пальцами Льва Николаевича. А Сонечка смотрела не на руки, а на лицо дедушки: такое интересное было у дедушки лицо — оно у него прямо всё играло, и ей хотелось только на него смотреть.
Лев Николаевич поднял руку и сиял от восторга.
— Хап! — произнёс он. На этот раз он положил в рот не весь целиком огурец, а как будто откусил только половинку, а вторую половинку держал в руке. Опять начал жевать, и снова послышалось: «Хрусь-хрусь!»
— И как же у мальчика аппетитно хрустит! — проговорила Сонечка.
— Так аппетитно, что и мне ужасно захотелось огурцов! Я ведь тоже люблю огурцы! — воскликнул Илюшок.
— Хап! — сказал Лев Николаевич и всунул в рот вторую половинку огурца.
— А хрустит, как взаправдашний. Но нет, не взаправдашний! Я уж так смотрел, так смотрел за дедушкой — не подсунет ли он взаправдашний. Нет, не подсунул, — сказал Илюшок.
Сонечка возмутилась:
— Как тебе не стыдно думать, что дедушка хитрил! Это же дедушке обидно.
Илюшок испуганно взглянул на дедушку, но сейчас же успокоился: дедушка нисколько не обиделся, а продолжал с наслаждением жевать и похрустывать.
Когда второй огурец был съеден, Лев Николаевич сказал:
— Пошёл мальчик дальше, видит... — от удивления Лев Николаевич почти вскрикнул, — лежит третий огурец! Тоже огурец хоть куда! Но этот больше, гора-а-здо больше! Вот такой! — низким голосом проговорил Лев Николаевич и показал пальцами сантиметров двадцать.
Сонечка и Илюшок тоже были крайне удивлены размером огурца.
— Ха-ап! — проговорил Лев Николаевич и опять стал жевать, опять послышался хруст, а потом проглатывание.
Лев Николаевич иногда подносил огурец к носу, нюхал его и облизывал языком губы — до того огурец казался ему вкусным. Один раз Лев Николаевич что-то очень долго жевал: или слишком большой кусок откусил, или очень твердый огурец был.
«Хрусь-хрусь! Хрусь-хрусь! Хрусь-хрусь!»
— Какое же у мальчика терпение — так долго жевать! — сказала Сонечка.
Наконец и третий огурец был съеден.
— Пошёл мальчик дальше, видит — лежит четвёртый огурец! — с ещё большим удивлением и ещё громче воскликнул Лев Николаевич. — Вот тако-ой! — почти басом протянул он и откинулся спиной назад, как будто сам сделался больше. Пальцами он показал расстояние сантиметров в пятьдесят. — Вот такой!
— О-ох! — произнесла поражённая Сонечка.
— Да, такой! Такой! — уверял Лев Николаевич.
— Нет, дедушка, таких больших огурцов не бывает, — вдруг заявил Илюшок.
— Какой же ты глупый!— сказала Сонечка. — Ведь это же сказка!
Илюшок сконфузился.
— Ах да, сказка, — тихо проговорил он.
Лев Николаевич продолжал держать пальцы на расстоянии сантиметров пятидесяти и смотрел на Сонечку и Илюшка. Он был радостен и необыкновенно доволен, что нашёлся такой большой огурец. Каково: в пятьдесят сантиметров! Вот это огурец!
— А очень толстый был четвёртый огурец? — спросил Илюшок.
— Толстый! Такой толстый!
— Ну, какой толстый?
— Да вот такой! — Лев Николаевич сделал большим и указательным пальцами правой руки полукруг сантиметров семь шириной.
Илюшок покачал головой.
— Ну и толстый же! Я бы таких толстых не брал, потому что не съел бы: у меня сил бы не хватило,— проговорил Илюшок.
— А мальчик съест. Он сколько угодно съест,
— Ну и мальчик! — сказал Илюшок.
— Ха-ап! — воскликнул Лев Николаевич и начал откусывать и жевать, и пошёл-пошёл хруст.
Невозможно понять, как Лев Николаевич производил этот хруст. То хруст был громче, то тише; звук его был то более высокий, то более низкий. Много же, должно быть, Лев Николаевич когда-то упражнялся, чтобы научиться этому хрусту и забавлять им детей!
— Пошёл мальчик дальше, видит — лежит пятый огурец! — пробасил Лев Николаевич, в этот раз как будто даже не веря собственным глазам.
— А пятый ещё больше? — с беспокойством спросил Илюшок.
— Конечно, больше. Ну конечно, больше! — с восторгом проговорил Лев Николаевич.
— Ну какой? — спросил Илюшок.
— Да вот такой! — И Лев Николаевич раздвинул вытянутые пальцы сантиметров на восемьдесят.
— Да, больше. На большой кусок больше, — сказал Илюшок.
Лев Николаевич широко раскрыл рот и рванул рукой, как будто откусил огромный кусок огурца, и опять начал жевать. Но с пятым огурцом мальчик справился скорее, чем с другими огурцами, потому что откусывал очень большие куски, а жевал мало. Раза два-три пожуёт — и готово дело: проглатывал. Пятый огурец был съеден.
— Пошёл мальчик дальше, видит — лежит... лежит...
— Шестой огурец, — низким голосом, в подражание дедушке, подсказал Илюшок.
— Верно, шестой огурец.
Что же, этот, шестой, ещё больше? — спросил Илюшок.
— А как ты думаешь?
— Наверно, больше, — с некоторым сомнением ответил Илюшок.
— Ну конечно, больше! Конечно, больше! Больше!
— Ну, а какой? — с недоверием спросил Илюшок.
— Да вот такой! — проговорил Лев Николаевич и расставил указательные пальцы на метр один от другого.
— Дедушка, но ведь таких огурцов... — начал было Илюшок.
Сонечка рассмеялась и прервала его:
— Опять «таких огурцов»! Пойми же, это сказка. Вот дурачок!
Илюшок до того смутился, что даже весь съёжился и виновато посмотрел на Сонечку и Льва Николаевича. Должно быть, действительно почувствовал себя «дурачком».
От шестого огурца мальчик откусывал целые кусищи. А жевал мальчик шестой огурец ещё меньше, чем пятый, и моментально от шестого огурца ничего не осталось.
Лев Николаевич замолчал. Лицо у него сделалось серьёзное.
— А седьмой огурец... седьмой... последний, — негромко произнёс он. — Седьмой... — повторил он, как будто даже не зная, что сказать про величину седьмого огурца. — Седьмой... седьмой... был такой большой... такой большой, что, если бы показать какой, надо бы руки откидывать назад, назад...
Сонечка и Илюшок с нетерпением смотрели на руки Льва Николаевича в ожидании, что они и начнут откидываться назад. А руки не двигались. Правая лежала на палке, а левую руку Лев Николаевич сжал в кулак. Он молчал и, улыбаясь, глядел на Сонечку и Илюшка. А они всё смотрели на его руки. Теперь и Сонечка смотрела на руки, а не на лицо дедушки: ведь страшно интересно было узнать, какой же величины был седьмой огурец. Сонечка и Илюшок, видно, сами старались вообразить себе, какой он мог быть. Илюшок спросил:
— А может быть, седьмой был такой же, как мальчик?
— Да, почти такой.
— И такой же толстый?
— А почему тебе кажется, что мальчик был толстый?
— Ну как же не толстый! Так много съел огурцов — конечно, толстый.
— Ну нет, огурец не был такой толстый, как мальчик.
— Но всё-таки очень толстый?
— О-очень толстый! Такой толстый, что в рот не влезал. Толькос большим трудом можно было еговтолкнуть в рот.
— А мальчик всё-таки съел его?
— Да, съел. Съел! — сам удивляясь, ответил Лев Николаевич.
— Ну и любил же мальчик огурцы! Я тоже люблю огурцы, но всё-таки не так.
— Вот и вся сказка! — вдруг сказал Лев Николаевич.
— Как — вся? А что же с мальчиком получилось? — спросил Илюшок.
— А ничего не получилось, пошёл себе гулять.
— Ну и мальчик же! — сказал Илюшок и покачал головой.
— Да, ужасно смешной. Столько съесть огурцов, — проговорила Сонечка.
— А мне хотелось бы ещё послушать, — сказал Илюшок.
— Что же делать, — сказал Лев Николаевич. — Вся сказка, все огурцы, больше в огороде не осталось.
— Спасибо, дедушка, что рассказал нам, — сказала Сонечка.
— Да, дедушка, спасибо, спасибо! — подхватил Илюшок. — Ну и мальчик же! Ну и огурцы!
Расставшись со Львом Николаевичем, дети побежали в дом сообщить, какую интересную сказку им дедушка рассказал. А потом в течение целого дня всем, кому только могли, об этом говорили и руками показывали, какой сначала был маленький огурец, а потом, какие огурцы были большие, и голосом старались подражать дедушке, и щёки надували, и даже пробовали делать хруст, но только он у них никак не получался, сколько они ни старались.
Почему же эта сказка так нравилась детям?
А потому, что Лев Николаевич очень интересно её рассказывал. И потому ещё, что, когда рассказывал сказку, был весёлый-весёлый, улыбался, смеялся. И детям от этого тоже становилось весело.
Значит, хоть и пустячная, может быть, сказка, а не бесполезная, Лев Николаевич всегда говорил, что польза не только от большого, серьёзного сочинения, но и от всякой сказки, от всякой песенки, от прибаутки, от простой шутки, если после них бывает весело и хорошо. А после сказки об огурцах как раз так и бывало.