Когда не имел я крова,
Сделал я кровом своим Отвагу.
Роберт Пински «Песнь самурая»
Никогда, никогда, никогда не сдавайтесь.
Уинстон Черчилль
Вырваться из клетки
Я стояла на обочине шоссе сразу на выезде из городка Честер, пытаясь поймать попутку, когда мужчина, сидевший за рулем серебристого «Крайслера», притормозил и вышел из машины. За истекшие пятьдесят с чем-то часов я прошла около 80 километров со Стейси, Триной и ее псом от Белден-Тауна до местечка под названием Стовер-Кемп. Но мы расстались минут десять назад, когда рядом с нами остановилась пара в маленькой «Хонде», объявив, что у них в машине есть место только для двух из нас. «Поезжай ты, – говорили мы друг другу. – Нет, поезжайте вы», – пока я не настояла на том, чтобы Стейси и Трина забрались в машину, и не запихнула вслед за ними Одина, которому предстояло сидеть, где получится. Я уверила их, что со мной все будет в порядке.
«И все будет в порядке», – думала я, пока водитель «Крайслера» шел ко мне по покрытой гравием обочине дороги, хотя и ощутила тошнотворный трепет в желудке, пытаясь определить за доли секунды, каковы его намерения. Он вроде бы выглядел довольно приличным парнем, на пару лет старше меня. Да нет, он и вправду отличный парень, решила я, бросив взгляд на бампер его автомобиля. На бампере была зеленая наклейка, которая гласила «Представь себе мир во всем мире».
Существовал ли в истории хотя бы один серийный убийца, который пытался представить себе мир во всем мире?
– Привет, – сказала я дружелюбно. Я сжимала в ладони свой «самый громкий в мире свисток», моя рука бессознательно потянулась к нему, пропутешествовав вверх по раме Монстра и охватив нейлоновый шнурок, свисавший с рюкзака. Я не пользовалась свистком с тех пор, как на меня бросился бык. Но с того самого раза у меня присутствовало постоянное и инстинктивное знание, где он находится, словно он был привязан шнурком не только к моему рюкзаку, но и другим, невидимым шнурком – прямо ко мне.
– Доброе утро, – проговорил мужчина, протягивая мне руку для рукопожатия, каштановые волосы бились на ветру и лезли ему в глаза. Он назвался Джимми Картером, подчеркнул, что не родственник бывшего президента, и посетовал, что не может подвезти меня, поскольку в его машине нет места. Я взглянула на нее и увидела, что это правда. Каждый дюйм внутреннего пространства, за исключением водительского сиденья, был забит газетами, книгами, одеждой, банками с лимонадом и кучей других вещей, толща которых доходила до самых окон. Он поинтересовался, нельзя ли просто поговорить со мной. Сказал, что он репортер, пишущий статью для издания Hobo Times. Он ездил по всей стране, интервьюируя «народ», который жил жизнью хобо[30].
– Но я не хобо, – возразила я, улыбнувшись. – Я походница, дальноходка. – Я выпустила свисток и вытянула руку в сторону дороги, подняв вверх большой палец, когда завидела подъезжающий мини-вэн. – Я иду по Маршруту Тихоокеанского хребта, – объяснила я, бросая взгляд на него искоса, от души желая, чтобы он забрался в свою машину и убрался к чертям.
Мне нужно было поймать две попутки в двух разных направлениях, чтобы добраться до Олд-Стейшен, и его присутствие мне ужасно мешало. Да, я была грязной, а моя одежда – еще грязнее, но я все равно была одинокая женщина. Присутствие Джимми Картера все усложняло, изменяло картинку с точки зрения водителей, проезжавших мимо. Я вспомнила, как долго мне пришлось стоять на обочине дороги, когда я пыталась добраться до Сьерра-Сити вместе с Грэгом. Если Джимми Картер будет продолжать стоять рядом со мной, то никто не остановится.
– И как давно вы бродяжничаете? – спросил он, вытаскивая ручку и длинный, узкий репортерский блокнот из заднего кармана своих вельветовых брюк. Волосы его были свалявшимися и давно не мытыми. Они висели сосульками, то скрывая, то вновь открывая его темные глаза, в зависимости от того, как сильно и в какую сторону дул ветер. Он показался мне ученым, имеющим докторскую степень по какому-то неземному и неописуемому предмету. К примеру, по истории сознания или сравнительным исследованиям в области дискурса и общества.
Интересно, чует ли он мой запах, подумалось мне. Для меня тот момент, когда я могла почувствовать собственный запах, уже миновал.
– Я же уже сказала. Я не бродяжничаю, – сказала я и рассмеялась. Хоть мне и ужасно хотелось поймать машину, общество Джимми Картера меня все же немного развлекало. – Я иду по Маршруту Тихоокеанского хребта, – повторила я, в знак подтверждения собственных слов указывая ему на леса, граничившие с дорогой, хотя в действительности МТХ располагался примерно в 15 километрах от места, где мы стояли.
Он уставился на меня ничего не выражающим, непонимающим взглядом. Была середина утра, уже стало жарко; такой день, когда к полудню можно заживо изжариться. Интересно, чует ли он мой запах, подумалось мне. Для меня тот момент, когда я могла почувствовать собственный запах, уже миновал. Я отступила на шаг и, сдавшись, опустила руку. Пока он не уедет, поймать попутку у меня нет ни малейших шансов.
– Это Национальная пейзажная тропа, – продолжала я, но он лишь продолжал смотреть на меня с выражением бесконечного терпения на лице, держа в руке блокнот, в котором еще не появилось ни одной заметки. Пока я объясняла ему, что такое МТХ и что я на нем делаю, я заметила, что Джимми Картер не так уж плох собой. Интересно, не найдется ли у него в машине какой-нибудь еды, мелькнула у меня мысль.
– Так если вы идете по маршруту в заповеднике, что вы тогда делаете здесь? – не понял он.
Я рассказала ему, как мы делаем крюк в обход глубоких снегов в национальном парке Лассен.
– Ну, так давно вы бродяжничаете?
– На маршрут, – подчеркнуто сказала я, – я вышла около месяца назад, – и увидела, как он это записал. Тут мне подумалось, что, возможно, я все-таки на какую-то крохотную долю хобо, учитывая все то время, которое я провела, ловя попутки и пропуская участки тропы. Но сочла, что упоминать об этом было бы неумно.
– Сколько ночей в этом месяце вы спали под крышей? – спросил он.
– Три, – ответила я, обдумав ответ: одну ночь у Фрэнка и Аннет и по одной ночи в мотелях в Риджкресте и Сьерра-Сити.
– Это все вещи, что у вас есть? – спросил он, кивая в сторону моего рюкзака и альпенштока.
– Да. Я имею в виду, остальные мои вещи на хранении, но на данный момент это все. – Я опустила руку на раму Монстра. Он всегда казался мне другом, но в компании Джимми Картера это чувство стало еще острее.
– Ну, в таком случае, я бы сказал, что вы – хобо! – воскликнул он довольно и попросил меня назвать по буквам мои имя и фамилию.
Я выполнила его просьбу – и тут же пожалела об этом.
– Да этого быть не может! – воскликнул он, когда записал их в своем блокноте. – Это что, взаправду ваше имя?
– Ну да, – сказала я и отвернулась, делая вид, что ищу машину на дороге, чтоб он не увидел замешательства на моем лице. Дорога была пугающе безмолвна, потом медлительный грузовик вырулил за поворот и, взревев, проехал мимо, не обращая внимания на мою поднятую руку.
– Итак, – сказал Джимми Картер, когда грузовик проехал, – мы могли бы сказать, что вы – настоящая бродяга.
– Я бы так не сказала, – запинаясь, проговорила я. – Быть хобо и быть любительницей пеших походов – это две совершенно разные вещи. – Я продела руку в розовую петлю своей лыжной палки и принялась царапать землю ее кончиком, рисуя линию, ведущую в никуда. – Я не в том смысле туристка, в каком вы обычно представляете себе туристов, – объяснила я. – Я, скорее, теперь уже эксперт. Я прохожу от двадцати четырех до тридцати двух километров в день, день за днем, часто иду по нескольку дней подряд, не встречая ни одного другого человека. Может быть, вам стоит сделать статью из этого?
Он сказал, чтобы я поискала его статью обо мне в осеннем номере журнала Hobo Times, как будто я была его регулярной читательницей.
Он бросил на меня взгляд поверх своего блокнота, волосы экстравагантно перечеркнули его бледное лицо. Он казался очень похожим на многих людей, которых я знала. Интересно, подумал ли он то же самое обо мне.
– Я почти не встречаю женщин-хобо, – почти прошептал он, словно поверяя мне какой-то секрет, – так что это просто чертовски круто!
– Я не хобо! – еще раз, довольно раздраженно, возразила я.
– Женщин-хобо так трудно найти! – настаивал он.
Тогда я заявила ему, что это потому, что женщины слишком угнетены, чтобы быть хобо. Скорее всего, все женщины, которые хотели бы быть хобо, оказываются, как в ловушке, дома с целым выводком детишек, которых надо воспитывать. Детишек, чьими отцами стали мужчины-хобо, выбравшие для себя дорогу.
– Ага, понимаю, – проговорил он. – Значит, вы – феминистка.
– Да, – подтвердила я. Было так приятно хоть с чем-нибудь согласиться!
– Мой любимый тип женщин, – сказал он и сделал пометку в своем блокноте.
– Но все это не имеет никакого значения! – воскликнула я. – Потому что я – не хобо. Это совершенно законно, понимаете? То, что я делаю. Я же не единственная иду по МТХ. Люди это делают. Вы когда-нибудь слышали об Аппалачском маршруте? Вот и это то же самое. Только на западе – я стояла и смотрела, как он царапает что-то в блокноте – возможно, то, что я ему говорила.
– Я хотел бы сфотографировать вас, – сказал Джимми Картер. Он просунулся в окошко машины и вытащил из салона фотоаппарат. – Кстати, у вас клевая футболка. Я люблю Боба Марли. И ваш браслет мне тоже нравится. Знаете, многие хобо – бывшие ветераны Вьетнама.
Я бросила взгляд на имя Уильяма Дж. Крокета на моем запястье.
– Улыбнитесь, – попросил он и сделал снимок. Сказал, чтобы я поискала его статью обо мне в осеннем номере журнала Hobo Times, как будто я была его регулярной читательницей. – Выдержки из этих статей печатаются в журнале «Харперс», – добавил он.
– «Харперс»? – спросила я, словно громом пораженная.
– Да, это такой журнал, который…
– Я знаю, что такое «Харперс», – резко оборвала его я. – И я не хочу оказаться на страницах «Харперс». Точнее, я очень хотела бы оказаться в «Харперс», но только не потому, что я хобо.
– Так вы же вроде говорили, что вы не хобо, – заметил он и отвернулся, чтобы открыть багажник своей машины.
– Ну, я действительно не хобо, так что это было бы очень глупо – появиться в таком виде в «Харперс», и это означает, что вам, вероятно, вообще не следовало бы писать эту статью, потому что…
– Стандартная упаковка гуманитарной помощи для хобо, – перебил он меня, повернувшись и протягивая банку холодного «Будвайзера» и пластиковый пакет, который оттягивал вниз вес продуктов, лежавших внутри.
– Но я же не хобо, – слабо запротестовала я в последний раз, уже с меньшим пылом, чем прежде, боясь, что он наконец поверит мне и уберет свой пакет с гуманитарной помощью.
– Спасибо за интервью, – проговорил он и захлопнул крышку багажника. – Безопасного вам пути.
– Да, спасибо, вам тоже, – ответила я.
– Полагаю, у вас есть оружие. По крайней мере, надеюсь, что это так.
Я пожала плечами, не желая ни признаваться в том, что его у меня нет, ни подтверждать его догадку.
– Я понимаю, что вы уже прошли довольно большое расстояние к югу отсюда, но теперь направляетесь на север, а это значит, что вскоре вы войдете в страну бигфутов[31].
– Бигфутов?
– Ну да. Ну, знаете, эти – сасквочи? Я вас не обманываю. Отсюда до самой границы и дальше, в Орегоне, вы вступаете на территорию, где зафиксировано наибольшее в мире количество сообщений о встречах с бигфутами. – Он повернулся к деревьям и уставился на них, словно снежный человек мог вывалиться оттуда и наброситься на нас. – Многие люди в них верят. Многие хобо – хобо, которые странствуют здесь. Люди, которые знают. Я постоянно слышу в этих краях истории о бигфутах.
– Ну, думаю, со мной все будет в порядке. По крайней мере, пока все было в порядке, – пробормотала я и рассмеялась, хотя желудок мой проделал небольшое сальто. В те недели, когда я готовилась выйти на МТХ, когда решила ничего не бояться, я думала о медведях, змеях, горных львах и незнакомых людях, которых буду встречать по дороге. У меня и мысли не возникало о волосатых гуманоидных двуногих тварях.
– Но, вероятно, с вами действительно все в порядке. А мне не следовало беспокоиться. Велика вероятность, что они не станут вас трогать. Особенно – если у вас есть пистолет.
– Точно, – кивнула я.
– Удачи вам в походе, – сказал он, залезая в машину.
– Удачи и вам… в поиске хобо, – ответила я и помахала ему вслед.
Я некоторое время постояла на дороге, даже не пытаясь остановить проезжавшие мимо машины. Я чувствовала себя более одинокой, чем любой живой человек на всем белом свете. Солнце палило как оглашенное, даже сквозь панаму. Я гадала, где сейчас Стейси и Трина. Мужчина, который подобрал их на дороге, собирался отвезти их только на 20 километров к востоку, к пересечению со следующим шоссе. Там нам надо было поймать еще одну попутку, которая отвезла бы нас на север, а потом снова повернула на запад, к Олд-Стейшен, где нам предстояло вновь выйти на МТХ. Мы договорились встретиться у этого перекрестка. Я отстраненно пожалела о том, что уговорила их оставить меня, когда рядом остановилась та машина. Машинально вытянула руку с поднятым большим пальцем в сторону очередной машины, и только когда она проехала мимо, до меня дошло, что я не так уж хорошо выгляжу с зажатой в руке банкой пива. Я прижала ее холодный алюминиевый бочок к горячему лбу – и внезапно ощутила острое желание выпить. А почему бы и нет? Пиво только зря нагреется, если я положу его в рюкзак.
Я взгромоздила Монстра на спину, спустилась сквозь высокую траву в кювет, поднялась на другой его стороне и вошла в лес, который теперь казался мне чем-то вроде дома. Миром, который стал моим после того, как мир дорог, городов и машин перестал мне принадлежать. Я шла, пока не набрела на хорошее местечко в тени дерева. Там я уселась на землю и вскрыла банку. Я не люблю пиво – на самом деле эта банка «Будвайзера» была единственной полной банкой пива, которую я выпила за свою жизнь.
Но его вкус показался мне приятным, таким, каким он, наверное, кажется людям, которые его любят: холодным, острым, резким и «правильным».
Попивая пиво, я исследовала содержимое пластикового пакета, который подарил мне Джимми. Я вытряхнула из него все, что в нем было, и разложила перед собой на земле: упаковку мятной жвачки; три влажные салфетки в индивидуальных упаковках; бумажный пакетик, в котором лежали две таблетки аспирина; шесть ирисок в прозрачной золотистой обертке; книжечку спичек; тонкую сырокопченую колбаску, запечатанную в своем собственном пластиковом вакуумном мире; одну-единственную сигарету в прозрачном цилиндрике «под стекло»; одноразовую бритву и широкую, почти плоскую банку запеченной фасоли.
В те недели, когда я готовилась выйти на МТХ, я думала о медведях, змеях, горных львах и незнакомых людях, которых буду встречать по дороге. У меня и мысли не возникало о волосатых гуманоидных двуногих тварях.
Я начала с колбаски, запивая ее остатками пива. Потом настала очередь ирисок, всех шести, я съела их одну за другой. А потом – все еще голодная, всегда голодная – я обратила свое внимание на банку с запеченной фасолью. Вскрыла ее с помощью крошечного приспособления, входившего в комплект моего швейцарского армейского ножа, и, будучи слишком разморенной, чтобы рыться в рюкзаке в поисках ложки, стала вылавливать фасолинки ножом и поедать – как хобо – прямо с ножа.
Я вернулась на дорогу в легком тумане пивного опьянения, жуя сразу две пластинки жвачки, чтобы протрезветь, и принялась с энтузиазмом размахивать большим пальцем перед каждой машиной, проезжавшей мимо. Через несколько минут рядом со мной притормозил старый белый «маверик». На водительском сиденье сидела женщина, рядом с ней – мужчина, еще один мужчина и собака – на заднем сиденье.
– Куда направляешься? – спросила женщина.
– На Олд-Стейшен, – ответила я. – Или, по крайней мере, на перекресток тридцать шестого и сорок четвертого шоссе.
– Нам это по дороге, – сказала она, выбралась из машины, обошла ее сзади и открыла для меня багажник. Она выглядела лет на сорок. Волосы у нее были спутанные, вытравленные до белизны, лицо – припухлое, испещренное шрамиками от старого зажившего акне. На ней были обрезанные джинсы, в ушах – золотые сережки в форме бабочек, а верхнюю часть тела украшал сероватый топ, на первый взгляд сшитый из остатков швабры. – Ни хрена себе ты упаковалась, детка! – воскликнула она и рассмеялась грубым нарочитым смехом.
– Спасибо, спасибо, – приговаривала я, стирая с лица пот, пока мы вместе старались втиснуть Монстра в багажник. В конце концов у нас это получилось, и я забралась на заднее сиденье, к собаке и мужчине. Пес оказался породы хаски; голубоглазый и роскошный, он сидел на крохотном участке пола перед сиденьем. Мужчина был худ, примерно того же возраста, что и женщина, его темные волосы были заплетены в тонкую косицу. На нем была черная кожаная куртка на голое тело, а голову украшала повязанная по-байкерски красная бандана.
– Привет, – пробормотала я ему, напрасно нашаривая ремень безопасности, который оказался безвозвратно утонувшим в складке сиденья. Мои глаза пробежали по его татуировкам. Шипастый металлический шар-моргенштерн[32]на конце цепи – на одной руке. На другой – торс женщины с голой грудью, с головой, запрокинутой назад то ли от боли, то ли от экстаза, то ли от того и другого разом. Поперек его загорелой груди было выведено латинское слово, значения которого я не знала. Когда я перестала ерзать в поисках ремня безопасности, хаски наклонил ко мне голову и нежно облизал мое колено мягким и странно прохладным языком.
– У этого пса чертовски хороший вкус на женщин, – прокомментировал мужчина. – Его зовут Стиви Рэй, – добавил он. Пес тут же перестал вылизывать колено, плотно захлопнул пасть и посмотрел на меня своими льдистыми, обведенными черным глазами, словно понимал, что его уже представили, и хотел проявить галантность. – А я – Спайдер. Луизу ты уже знаешь – мы кличем ее Лу.
– Это я! – проговорила Лу, на мгновение встретившись со мной глазами в зеркальце заднего вида.
– А это – мой брат Дейв, – продолжал мужчина, указывая на другого мужчину, сидевшего на пассажирском сиденье.
– Привет, – сказала я.
– Ну а ты? У тебя вообще имя-то есть? – Дейв обернулся ко мне с вопросом.
– Ах да, извините. Я – Шерил, – улыбнулась я, хотя меня охватила смутная неуверенность в том, что я правильно поступила, сев в эту машину. Но теперь с этим уже ничего невозможно было поделать. Мы ехали вперед, и горячий ветер из окна обдувал мои волосы. Я принялась гладить Стиви Рэя, одновременно искоса наблюдая за Спайдером. – Спасибо, что подобрали меня, – проговорила я, стараясь скрыть свою неуверенность.
– Эй, да нет проблем, сестренка, – отмахнулся Спайдер. На среднем пальце у него красовалось квадратное кольцо с бирюзой. – Нам всем пришлось в этой жизни постранствовать по большой дороге. Все мы знаем, каково это. Я вот на прошлой неделе ехал автостопом, и черт меня побери, если я мог поймать машину, даже ради спасения собственной жизни. Так что, когда я увидел тебя, попросил Лу остановиться. Все это долбаная карма, понимаешь?
– Ага, – отозвалась я и попыталась заправить волосы за уши. На ощупь они были грубыми и сухими, как солома.
– Кстати, а что ты делаешь на большой дороге? – спросила меня Лу с переднего сиденья.
Я пустилась в рассказ об МТХ, начав с самого начала, с идеи пройти его в одиночку, объясняя тонкости, связанные с маршрутом, с рекордными снегопадами этого года и сложными маневрами, которые мне пришлось предпринимать, чтобы добраться до Олд-Стейшен. Они слушали меня с уважительным отстраненным любопытством, и все трое дымили сигаретами, пока я рассказывала.
После того как я выговорилась, Спайдер промолвил:
– У меня есть одна история для тебя, Шерил. Думаю, она перекликается с тем, о чем ты тут толкуешь. Я недавно читал о животных, и там был этот долбаный ученый из Франции, который в тридцатых или сороковых годах, или когда это там было, ставил опыты на животных. Он пытался заставить мартышек рисовать картинки – настоящие художественные картинки, вроде тех, что нарисованы этими долбаными художниками и висят в музеях и во всяком таком дерьме. В общем, эти ученые постоянно показывали мартышкам разные картинки и раздавали им угольные карандаши для рисования. И в один прекрасный день одна из мартышек что-то нарисовала, но нарисовала она вовсе не художественную картинку. Она нарисовала прутья своей собственной долбаной клетки. Своей собственной долбаной клетки! Господи, и в этом-то вся правда, верно?! Эта история задевает меня за живое, и я спорить готов, что и тебя тоже, сестренка.
– Да, и меня тоже, – честно сказала я.
– Нас всех это задевает за живое, приятель, – проговорил Дейв и повернулся на своем сиденье, чтобы обменяться со Спайдером серией характерных жестов, принятых в байкерском братстве.
– Хочешь, расскажу тебе кое-что про этого пса? – спросил Спайдер. – Я взял его в тот день, когда умер Стиви Рэй Воэн[33]. Вот так он и получил свое долбаное имечко.
– Я люблю Стиви Рэя, – сказала я.
– А тебе нравится Texas Flood? – спросил меня Дейв.
– Ага, – кивнула я, погружаясь в сладкую грезу при одной мысли об этой песне.
– Она у меня с собой, – сказал он, вытащил компакт-диск и сунул его в бумбокс, стоявший между ним и Лу. Через мгновение блаженные звуки электрогитары Воэна наполнили машину. Эта музыка для меня была как помощь, как пища, как все те вещи, которые я некогда воспринимала как должное и которые ныне стали для меня источниками экстаза, поскольку мне в них было отказано. Я смотрела, как деревья проплывают мимо, заблудившись в звуках песни Love Struck Baby.
Меня тоже вполне можно назвать чем-то вроде распутного старого ублюдка, подумала я.
Когда песня закончилась, Лу проговорила:
– Мы тоже ударенные любовью, и я, и Дейв. На следующей неделе мы решили пожениться.
– Поздравляю, – сказала я.
– Хочешь выйти за меня замуж, золотко? – спросил меня Спайдер, на мгновение царапнув мое голое бедро тыльной стороной своей ладони, острыми гранями бирюзового кольца.
– Не обращай на него внимания, – посоветовала Лу. – Он всего лишь распутный старый ублюдок. – Она расхохоталась и поймала мой взгляд в зеркальце.
Меня тоже вполне можно назвать чем-то вроде распутного старого ублюдка, подумала я, пока один Стиви Рэй – пес – методично вылизывал мое колено, а другой Стиви Рэй пустился в головоломную каденцию песни Pride and Joy. Казалось, весь мой пульс переместился в то место на ноге, которого коснулся Спайдер. Мне хотелось, чтобы он снова это сделал, хотя я и понимала, что это смешно. Какая-то заламинированная фотокарточка с крестиком болталась на зеркальце заднего вида вместе с полинялой елочкой салонного освежителя воздуха, и когда карточка развернулась, я увидела, что на ее обороте изображен маленький мальчик.
– Это твой сын? – спросила я Лу, когда закончилась песня, указывая на зеркальце.
– Это мой маленький Люк, – ответила она, постучав по карточке пальцем.
– А он будет присутствовать на свадьбе? – спросила я, но она не ответила. Только приглушила музыку, и я сразу же поняла, что сказала что-то не то.
– Он умер пять лет назад, когда ему было восемь, – ответила Лу через несколько минут.
– Боже мой, прости меня, – пробормотала я. Наклонилась вперед и похлопала ее по плечу.
– Он катался на своем велике, и его сшиб грузовик, – проговорила она ровным голосом. – Он не сразу умер. Еще неделю продержался в больнице. Ни один из врачей не мог поверить, что он не умер сразу.
– Он был крепкий маленький ублюдок, – одобрительно проговорил Спайдер.
– Да уж, это точно, – отозвалась Лу.
– Точно как его мама, – проговорил Дейв, сжимая колено Лу.
– Мне так жаль, – снова проговорила я.
– Я знаю, что тебе жаль, – сказала Лу и снова включила музыку на полную громкость. Мы ехали дальше, не разговаривая, слушая гитару Воэна, завывающую в песне Texas Flood, и сердце мое сжималось при ее звуках.
Через несколько минут Лу крикнула:
– Вот он, твой перекресток! – Она притормозила и выключила мотор, потом глянула на Дейва. – Почему бы вам, мальчики, не сводить Стиви Рэя отлить?
Все они вышли вместе со мной из машины и стояли вокруг, прикуривая сигареты, пока я вытаскивала из багажника свой рюкзак. Дейв и Спайдер выпустили Стиви Рэя в заросли деревьев вдоль обочины дороги, а мы с Лу стояли на затененном островке неподалеку от машины, пока я застегивала Монстра. Она расспрашивала, есть ли у меня дети, сколько мне лет, замужем ли я сейчас и была ли когда-нибудь.
– Нет. Двадцать шесть. Нет. Да, – отвечала я ей.
Она сказала:
– Ты красивая, так что с тобой будет все в порядке, чем бы ты ни занималась. А со мной не так. Люди всегда покупаются только на то, что сердце у меня доброе. А вот красоты у меня никогда не было.
– Но это неправда, – запротестовала я. – Я думаю, что ты красивая.
– Правда? – спросила она.
– Правда, – сказала я, хотя «красивая» – это было не совсем то слово, каким бы я ее описала.
– Серьезно? Ну, спасибо. Приятно слышать. Обычно Дейв – единственный, кто так думает. – Она бросила взгляд на мои ноги. – Девочка, да тебе надо бы побриться! – гулким басом воскликнула Лу, а потом рассмеялась тем же самым грубым смехом, что и тогда, когда отпустила замечание насчет веса моего рюкзака. – Да нет, – добавила она, выдувая изо рта струйку дыма. – Я просто над тобой смеюсь. На самом деле, я думаю, это здорово – делать что хочешь. Если спросишь моего мнения, так немногие цыпочки делают это – просто говорят обществу и его ожиданиям, чтобы те шли в задницу. Если бы большее количество женщин было на это способно, мы жили бы куда лучше. – Она сделала затяжку и снова выдула дым тонкой струйкой. – Кстати, знаешь, что случилось после того, как моего сына убили? После того как это случилось, я тоже умерла. Внутри, – она похлопала себя по груди рукой, в которой держала сигарету. – Я выгляжу точно так же, но здесь я больше не такая. Я имею в виду, жизнь-то идет дальше, жизнь и все прочее дерьмо, но смерть Люка забрала ее у меня. Я стараюсь этого не показывать, но так и есть. Она забрала Лу у Лу, и я никак не могу получить эту Лу обратно. Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Понимаю, – сказала я, глядя в ее ореховые глаза.
– Я так и думала, – кивнула она. – У меня возникло такое же чувство насчет тебя.
Я попрощалась с ними, миновала перекресток и пошла по дороге, которая должна была привести меня к Олд-Стейшен. Жара была такая, что нагретый воздух поднимался от земли видимой рябью. Ступив на дорогу, я увидела в отдалении три покачивающиеся фигуры.
– Стейси! – завопила я. – Трина!
Они увидели меня и замахали руками. О́дин тоже пролаял свое приветствие.
Вместе мы поймали попутку до Олд-Стейшен – еще одной крохотной деревушки, которая представляла собой скорее столпившиеся вместе несколько домишек, чем городок. Трина пошла на почту, чтобы отправить кое-что домой. Мы со Стейси ждали ее в кафе с кондиционированным воздухом, попивая лимонад и обсуждая следующий участок маршрута. Это был участок плато Модок, который назывался Хэт-Крик-Рим, – место пустынное и славящееся отсутствием тени и воды. Легендарный участок на легендарном маршруте. Сухой и жаркий, он был дочиста выжжен пожаром в 1987 году. Путеводитель проинформировал меня, что от Олд-Стейшен до Рок-Спрингс-Крик, расположенного в 48 километрах отсюда, нет ни одного надежного источника воды. По крайней мере, так было в 1989 году, когда книга отправилась в печать. Но егерская служба собиралась установить цистерну с водой неподалеку от развалин старой пожарной наблюдательной вышки, расположенной примерно на середине этого отрезка. Путеводитель предупреждал, что эту информацию следует проверить. И даже если цистерна будет установлена, на такие хранилища воды не всегда можно положиться, поскольку вандалы иногда портят их, простреливая из огнестрельного оружия.
Я сосала кубики льда, вылавливая их из стакана с лимонадом по одному, обдумывая эту информацию. Я бросила свой водяной бурдюк в Кеннеди-Медоуз, поскольку на большей части отрезков маршрута к северу оттуда имелись адекватные источники воды. В предвкушении засушливого Хэт-Крик-Рим я планировала купить большую флягу с водой и цеплять ее к Монстру, но по причинам финансовым и физическим очень надеялась, что в этом не будет необходимости. Я надеялась потратить последние остатки своих денег на еду в этом кафе, а не на флягу для воды, не говоря уже о необходимости волочь ее почти 50 километров пути по пустыне. Так что я едва не свалилась со стула от радости и облегчения, когда с почты вернулась Трина с хорошей новостью. Туристы, шедшие с юга, написали в регистрационном журнале, что цистерна, упомянутая в путеводителе, действительно существует и в ней есть вода.
Это был участок плато Модок, который назывался Хэт-Крик-Рим, – место пустынное и славящееся отсутствием тени и воды. Легендарный участок на легендарном маршруте.
Воодушевленные, мы дошли до палаточного городка в полутора километрах от бара и поставили свои палатки бок о бок на одну последнюю ночь, которую нам предстояло провести вместе. Трина и Стейси выдвигались на маршрут на следующий день, но я решила отложить выход, желая снова идти одна. А еще я хотела дать отдых ступням, до сих пор не пришедшим в норму после ужасного спуска от Трех Озер.
На следующее утро, проснувшись, я обнаружила лагерь целиком в своем распоряжении. Уселась за стол для пикников и стала пить чай из походного котелка, одновременно сжигая последние страницы «Романа». Тот профессор, который морщил нос по поводу Миченера, в некотором отношении был прав. Да, этот автор не был ни Уильямом Фолкнером, не Флэннери О’Коннор, но временами его текст меня захватывал, и дело было отнюдь не только в писательском стиле. Эта книга затронула некие струны в моей душе. То была история о многих вещах, но сосредоточивалась она вокруг жизни одного романа – история, рассказанная с точки зрения автора романа, его издателя, критиков и читателей. Среди всего, что я совершила в своей жизни, среди всех тех версий себя самой, которые я проживала, был один аспект, который никогда не менялся: я была писательницей. Я намеревалась когда-нибудь написать собственный роман. И мне было стыдно, что я пока еще ни одного не написала. Десять лет назад я была совершенно уверена, что к этому моменту уже опубликую свою первую книгу. Я написала несколько коротких рассказов и сделала серьезную заявку на роман, но сказать, что эта книга скоро будет готова, пока было нельзя. За всеми перипетиями последнего года казалось, что писательская муза покинула меня навсегда. Однако во время похода я почувствовала, как роман возвращается ко мне, вплетая свой голос во фрагменты песен и обрывки рекламных мелодий, кружащиеся в моем мозгу. И в то утро на Олд-Стейшен, разрывая книгу Миченера на стопки по пять-десять страниц, чтобы бумага хорошо горела, присев на корточки возле кострища в лагере, чтобы поджечь их, я решила взяться за работу. Мне в любом случае нечем было заняться в течение всего этого долгого дня, так что я уселась за стол для пикников и писала до самого вечера.
Я намеревалась когда-нибудь написать собственный роман. И мне было стыдно, что я пока еще ни одного не написала.
Подняв глаза, я увидела, что бурундук прогрызает дырочку в матерчатой двери моей палатки, пытаясь добраться до съестных припасов. Я отогнала его, ругаясь на чем свет стоит, а он взобрался на дерево и сердито трещал на меня оттуда. К этому времени палаточный городок вокруг меня ожил. На большинстве столов для пикника теперь стояли переносные холодильники с пивом и походные плитки. На небольших мощеных парковочных площадках припарковались грузовички-пикапы и трейлеры. Я вытащила мешок с продуктами из палатки и взяла его с собой, решив вернуться в кафе, где вчера днем мы сидели с Триной и Стейси. Там я заказала бургер, наплевав на то, что потрачу на него почти все свои деньги. Следующая коробка с припасами ждала меня в государственном парке Берни-Фоллс, в 67,5 километра отсюда, но я могла добраться туда за два дня. Теперь наконец я научилась идти быстрее – выйдя из Белдена, я дважды проходила по 30 километров за день.
День выдался солнечный, было всего пять часов, и темнело сейчас не раньше девяти или десяти вечера, и я оказалась в кафе единственной посетительницей, поглощающей свой ужин.
Когда я вышла из ресторана, в кармане у меня бренчала только мелкая монета. Я прошла было мимо таксофона, потом вернулась к нему, сняла трубку, набрала 0, и внутри у меня все задрожало от смеси страха и возбуждения. Когда в трубке раздался голос оператора, я назвала номер Пола.
Он снял трубку на третьем звонке. Я была настолько захвачена чувствами при звуке его голоса, что едва смогла выдавить «привет».
Мы проговорили почти час, наш разговор был любящим и радостным, поддерживающим и добрым. И мне совсем не верилось, что он – мой бывший муж. Казалось, что это мой лучший друг.
– Шерил! – воскликнул он.
– Пол! – наконец вымолвила я, а потом в одной быстрой, сбивчивой тираде поведала ему, где нахожусь и что со мной случилось с тех пор, как я в последний раз его видела. Мы проговорили почти час, наш разговор был любящим и радостным, поддерживающим и добрым. И мне совсем не верилось, что он – мой бывший муж. Казалось, что это мой лучший друг. Повесив трубку, я бросила взгляд на свой продуктовый мешок, лежавший на земле. Он был почти пуст, голубой, как яйцо малиновки, продолговатый, сделанный из специально обработанного материала, который на ощупь напоминал резину. Я подняла его, крепко прижала к груди и закрыла глаза.
Я ушла обратно в лагерь и долго сидела за столом, сжимая в руках «Летнюю клетку для птиц», слишком переполненная эмоциями, чтобы читать. Я наблюдала, как люди вокруг меня готовят себе ужин, а потом – как желтое солнце плавится, разливаясь по небу розовыми, оранжевыми и нежнейшими лавандовыми оттенками. Я скучала по Полу. Я скучала по своей жизни. Но я не хотела возвращаться. Ужасный момент, когда мы с Полом сидели на полу после того, как я рассказала ему правду о своей неверности, все еще порой накатывал на меня жаркими волнами. И я сознавала, что начатое мною в тот момент, когда я выговорила эти слова, привело не только к моему разводу, но и ко всему этому – к тому, что я сейчас сижу одна в Олд-Стейшен, штат Калифорния, за столом для пикника под этим великолепным небом. Я не чувствовала ни печали, ни радости. Я не гордилась собой и не стыдилась себя. Я лишь чувствовала, что, несмотря на все неправильные поступки, совершенные мной в жизни, загнав себя сюда, я поступила верно.
Я по-прежнему была женщиной с дырой в сердце. Но дыра эта стала на какую-то крохотную долю процента меньше.
Я подошла к Монстру и вытащила сигарету в футлярчике из фальшивого стекла, которую накануне дал мне Джимми Картер. Я не курила, но все равно вскрыла упаковку, уселась на столешницу стола и прикурила сигарету. Я шла по МТХ чуть больше месяца. Казалось, прошло уже немало времени, но одновременно также казалось, что мой поход едва начался. Что я едва-едва начинаю заниматься тем, для чего пришла сюда. Я по-прежнему была женщиной с дырой в сердце. Но дыра эта стала на какую-то крохотную долю процента меньше.
Я сделала затяжку и выпустила изо рта дым, вспоминая, как чувствовала себя самым одиноким человеком на свете в то утро, когда Джимми Картер уезжал прочь. Может быть, я и была самым одиноким человеком на всем белом свете.
Может быть, это нормально.
Что такое километр
Я проснулась с первыми лучами солнца и стала методично сворачивать лагерь. Теперь я уже навострилась собираться за пять минут. Каждый предмет из неизмеримой кучи, лежавшей неко<