Интервал -- Первый толчок 15 глава




Перейдя к низшим космосам, т.е. к тем космосам, которые в моей таблице стояли слева от человека, я уже в первом из них нашёл объяснение того явления, которое всегда казалось мне самым загадочным и необъяснимым в работе нашего организма, а именно: удивительной быстроты многих внутренних процессов, протекающих почти мгновенно. Я считал, что не придавать должного значения такому факту это со стороны физиологов почти шарлатанство. Конечно, наука объясняет только то, что в состоянии объяснить. Но в данном случае ей, по-моему, не следует скрывать непонятного факта и избегать упоминания о нём, как будто он вообще не существует; наоборот, необходимо постоянно привлекать к нему внимание, упоминая о нём в каждом удобном случае. Человека, не размышлявшего о проблемах физиологии, возможно, не удивит тот факт, что, когда он выпивает чашку кофе или стакан коньяку или вдыхает дым сигареты, это немедленно ощущается во всём теле, изменяет все соотношения сил внутри организма, форму и характер всех реакций; но физиологу должно быть ясно, что за ничтожный промежуток времени, равный приблизительно одному дыханию, в организме совершается множество длительных и сложных химических и прочих процессов. Вещество, поступившее в организм, подвергается тщательному анализу, который немедленно отмечает самое незначительное отклонение от нормы; в процессе анализа вещество проходит через ряд лабораторий, разлагается на составные части и смешивается с другими веществами, а потом в виде этих смесей добавляется к тому топливу, которое питает различные нервные центры. Всё это должно было бы занимать гораздо больше времени. На самом деле процесс завершается в течение нескольких секунд нашего времени, и это обстоятельство сообщает ему фантастический и чудесный характер. Но фантастическая сторона отпадает, когда мы понимаем, что для крупных клеток, которые, очевидно, управляют жизнью организма, одно наше дыхание продолжается более двадцати четырёх часов. Можно представить себе, что все указанные процессы будут совершены в обычном порядке, точно так же, как на большой и хорошо оборудованной фабрике, располагающей услугами разных лабораторий, – за двадцать четыре часа, даже за половину этого времени или за треть, т.е. за восемь часов; а такой отрезок нашего времени как раз и равен одной секунде для крупных клеток.

Перейдя далее к космосу малых клеток, который стоит на границе или даже за границей разрешающей способности микроскопов, я вновь понял, как можно объяснить необъяснимое. Таковы, например, случаи почти моментального заражения при большинстве эпидемических и инфекционных заболеваний, особенно когда причины, вызывающие заболевание, ещё не обнаружены. Если период жизни маленькой клетки такого рода, не превышающий трёх секунд, равен долгой жизни человека, тогда можно представить себе, с какой скоростью происходит размножение этих клеток, для которых пятнадцать секунд оказываются равными четырём столетиям!

Перейдя к миру молекул, я прежде всего столкнулся с почти неожиданной идеей кратковременности существования молекул. Обычно предполагают, что, хотя структура молекулы весьма сложна, сама молекула представляет собой основание, так сказать, живое нутро кирпичей, из которых состоит материя, и что она существует так же долго, как и сама материя. Нам придется отказаться от этой приятной и успокаивающей мысли. Ибо молекула, живая внутри, не может быть мёртвой снаружи; будучи живой, она, как и всё живое, должна рождаться, расти и умирать. Срок её жизни, равный времени разряда электрической искры, или одной десятитысячной секунды, слишком мал, чтобы непосредственно воздействовать на наше воображение; чтобы понять, что это такое, необходимо какое-то сравнение, аналогия. Близко к подобной идее нас подведёт представление о смерти клеток нашего организма и их замене новыми клетками. Неживая материя, например, железо, медь, гранит, обновляется изнутри быстрее, чем наш организм, фактически меняется на наших глазах. Если вы глянете на камень и закроете глаза, а затем сразу же их откроете, это будет уже не тот камень, на который вы посмотрели: в нём не останется ни одной молекулы из тех, которые вы только что видели. Но и тогда вы видели не сами молекулы, а только их следы. Я вновь возвратился к "Новой модели вселенной". Это объясняет также причину, по которой мы не способны видеть молекулы, о чём я писал во втором разделе книги, касающемся этой новой модели вселенной.

В последнем космосе, т.е. в мире электрона я с самого начала почувствовал себя в мире шести измерений. У меня возник вопрос: нельзя ли вывести соотношение измерений? Электрон как трёхмерное тело слишком неудовлетворителен. Начать с того, что он существует одну трёхсотмиллионную долю секунды. Этот промежуток времени находится далеко за пределами нашего воображения. Считается, что электрон движется по своей орбите в системе атома со скоростью, выражаемой числом с пятнадцатью нулями. И поскольку вся жизнь электрона в секундах равна единице, разделённой на девятизначное число, отсюда следует, что за время своей жизни электрон совершает вокруг своего "солнца" количество оборотов, которое выражается шестизначным числом, а если принять во внимание коэффициент, – то семизначным.

Если рассмотреть Землю, вращающуюся вокруг Солнца, тогда, согласно моей таблице, она совершит за время своей жизни одиннадцатизначное число оборотов вокруг Солнца. Кажется, что между семизначным и одиннадцатизначным числом огромная разница; но если сравнить электрон не с Землею, а с Нептуном, то разница окажется значительно меньшей – она будет выражаться отношением семизначного числа к девятизначному, т.е. составит два знака вместо четырёх. Кроме того, скорость вращения электрона в атоме представляет собой весьма приблизительную величину. Следует помнить, что в нашей системе разница в периодах вращения планет вокруг Солнца представляет собой трёхзначное число, потому что Меркурий вращается в 460 раз быстрее, чем Нептун.

Отношение жизни электрона к нашему восприятию представляется следующим. Кратчайшее зрительное восприятие равно одной десятитысячной секунды. Существование электрона меньше этого промежутка в тридцать тысяч раз, т.е. составляет одну трёхсотмиллионную секунды; за это время он совершает семь миллионов оборотов вокруг ядра. Следовательно, если бы мы могли увидеть электрон в виде вспышки, мы увидели бы не электрон в полном смысле этого слова, а след электрона, состоящий из семи миллионов оборотов, умноженных на тридцать тысяч, т.е. спираль с тринадцатизначным числом колец, или, по выражению "Новой модели вселенной", 30 тысяч возвращений электрона в вечности.

Согласно полученной мной таблице, время, несомненно, выходило за пределы четырёх измерений. Меня заинтересовала мысль, нельзя ли применить к этой таблице формулу Минковского √-1∙ с∙х, где время обозначено как "четвёртая мировая координата". "Мир" Минковского, на мой взгляд, в точности соответствует каждому из космосов, взятому в отдельности. Я решил начать с "мира электронов" и взять в качестве х длительность жизни электрона. Это совпадало с одним из положений "Новой модели вселенной" – о том, что время – это жизнь. Результат должен показать расстояние (в километрах), которое свет проходит за время жизни электрона.

В следующем космосе это должно быть расстояние, которое свет проходит за время жизни молекулы, потом – за время жизни малой клетки, за время жизни большой клетки, за время жизни человека и так далее. Результаты для всех космосов должны получаться в линейных измерениях, т.е. в километрах или долях километра. Умножение числа километров на квадратный корень из минус единицы демонстрирует, что мы имеем дело не с линейными измерениями и что полученное число представляет собой меру времени. Введение в формулу квадратного корня из минус единицы не меняет количественной величины формулы, показывая, что формула в целом относится к другому измерению.

Таким образом, по отношению к миру электронов формула Минковского принимает следующий вид:

 

т.е. квадратный корень из минус единицы надо умножить на 300 000 (" с " или скорость света, которая составляет 300000 км в секунду) и на одну трёхсотмиллионную секунды, т.е. на длительность жизни электрона. Умножение 300000 на 1/300000000 даёт 1/1000 км, или один метр. "Один метр" показывает расстояние, которое проходит свет за время жизни электрона, двигаясь со скоростью 300000 км в секунду. Квадратный корень из минус единицы делает "один метр" мнимой величиной, показывая, что в данном случае линейная мера в один метр есть "мера времени", т.е. четвёртая координата.

Переходя к "миру молекул", мы получаем по формуле Минковского следующую величину:

 

Одна десятитысячная секунды, согласно таблице, есть длительность жизни молекулы. Умножение 300000 на 1/10 000 даст 30 км. "Время" в мире молекул получается в форме √-1∙30. 30 километров изображают расстояние, которое свет проходит за время жизни молекулы, т.е. в 1/10000 секунды. Далее, в "мире малых клеток" формула Минковского приобретает следующий вид:

 

или:

 

 

900000 км, умноженные на квадратный корень из минус единицы, представляют собой расстояние, которое проходит свет за время жизни малой клетки, т.е. за 3 секунды.

Продолжая эти вычисления для следующих космосов, я получил для "крупных клеток" одиннадцатизначное число, показывающее расстояние, которое свет проходит за 24 часа; для "микрокосмоса" – шестнадцатизначное число, показывающее расстояние, которое свет проходит за 80 лет; для "тритокосмоса" – двадцатизначное число; для "мезокосмоса" – двадцатичетырёхзначное число; для "дейтерокосмоса" двадцатидевятизначное число: для "макрокосмоса" – тридцатичетырёхзначное число; для "айокосмоса" – тридцативосьмизначное число; для "протокосмоса" – сорокадвухзначное число; иными словами, это значит, что в течение жизни "протокосмоса" луч света проходит 900000000000000000000000000000000000000000 километров.*

 

* Однако, согласно последним выводам науки, луч света движется по кривой и, обойдя вокруг вселенной, возвращается к своему источнику приблизительно через 1 миллиард световых лет. В данном случае 1 миллиард световых лет представляет собой окружность вселенной, хотя мнения разных исследователей во многом отличаются друг от друга, и цифры, относящиеся к окружности вселенной, никоим образом нельзя считать точно установленными, даже если учесть все соображения, ведущие к ним, например, плотность материи во вселенной.

Во всяком случае, если взять указанное среднее число, относящееся к предполагаемой окружности вселенной, тогда, разделив 9 0000000000000000000000000000 на 1000000000, мы получим двадцатизначное число, которое показывает, сколько раз луч света обойдёт вокруг вселенной за время жизни "протокосмоса".

 

Применение формулы Минковского к таблице времени в том виде, в каком я её получил, на мой взгляд, весьма отчётливо указывает, что "четвёртую координату" можно установить только для одного космоса одновременно; и тогда этот космос являет собой "четырёхмерный мир" Минковского. Два, три или более космосов нельзя считать "четырёхмерным миром", ибо для своего описания они требуют пяти или шести координат. В то же время, совместная формула Минковского показывает для всех космосов отношение четвёртой координаты одного космоса к четвёртой координате другого. И это отношение равно тридцати тысячам, т.е. отношению между главными периодами (четырьмя) каждого космоса и между одним периодом одного космоса и соответствующим, т.е. имеющим сходное наименование, периодом другого космоса.

 

(Таблица опущена)

 

Следующей вещью, интересовавшей меня в "таблице времени разных космосов", как я её назвал, было отношение космосов и времени разных космосов к центрам человеческого тела.

Гурджиев неоднократно говорил об огромной разнице в скоростях разных центров. Рассуждение о скорости внутренней работу организма, которое я процитировал ранее, привело меня к мысли, что эта скорость принадлежит инстинктивному центру. Взяв это за основу, я попытался перейти к мыслительному центру, приняв за единицу его работы время, необходимое для одной полной апперцепции, т.е. для восприятия внешнего впечатления, его классификации, определения и соответствующей реакции. Тогда, если центры в самом деле относятся друг к другу как космосы, в совершенно одинаковое количество времени через инстинктивный центр может пройти одна апперцепция, через высший эмоциональный и половой – 30000, а через высший мыслительный – 30000² апперцепций.

В то же время, согласно указанному Гурджиевым закону о соотношении космосов, инстинктивный центр по отношению к голове, или мыслительному центру, должен охватывать два космоса, т.е. второй микрокосмос и тритокосмос. Далее, высший эмоциональный и половой центры, взятые в отдельности, должны охватывать третий микрокосмос и мезокосмос. Наконец, высший мыслительный центр должен охватывать четвёртый микрокосмос и дейтерокосмос.

Но последнее относится к более высокому развитию, к такому развитию человека, которое невозможно приобрести случайно или естественным путём. У человека же в нормальном состоянии колоссальный перевес над всеми центрами имеет половой центр, работающий в тридцать тысяч раз быстрее инстинктивного или двигательного центра и в 30 000² быстрее интеллектуального.

В общих соотношениях между центрами и космосами, на мой взгляд, открывается немало возможностей для исследования.

Следующей вещью, которая привлекла моё внимание, был тот факт, что моя таблица совпала с некоторыми идеями и даже цифрами "космических вычислений времени", если можно так выразиться, которые существовали у гностиков и в Индии.

"День света – это тысяча лет мира; и тридцать шесть с половиной мириад лет мира (т.е. 365000) – это один год света".*

 

* "Пистис-София", стр. 203. Англ. перевод 1921 года.

 

Здесь цифры не совпадают; но в индийских писаниях в некоторых случаях обнаруживается бесспорное совпадение. Они говорили о "дыхании Брахмы", о "днях и ночах Брахмы", о "веке Брахмы".

Если мы возьмём цифры, обозначающие годы в индийских писаниях, тогда махаманвантара, или "век Брахмы", или 311040000000000 лет (пятнадцатизначное число), почти совпадает с периодом существования Солнца (шестнадцатизначное число); а "день и ночь Брахмы", т.е. 8640000000 лет (десятизначное число), почти совпадают с "днём и ночью Солнца" (одиннадцатизначное число).

Если рассмотреть индийские идеи космического времени безотносительно к числам, появляются другие интересные совпадения. Так, если принять Брахму за протокосмос, тогда выражение "Брахма вдыхает и выдыхает вселенную" совпадает с таблицей, потому что дыхание Брахмы, или протокосмоса, двадцатизначное число, совпадает с жизнью макрокосмоса, т.е. нашей видимой вселенной, или звёздного мира.

 

 

* * *

 

Я много говорил с З. о "таблице времени", и нас очень интересовало, что скажет о ней Гурджиев, когда мы его увидим.

А время шло своим чередом. Наконец – было уже начало июня – я получил телеграмму из Александрополя: "Если хотите отдохнуть, приезжайте ко мне". Это была телеграмма от Гурджиева!

Через два дня я выехал из Петербурга, Россия "без власти" представляла собой любопытное зрелище. Было такое ощущение, как будто бы всё существует и держится просто по инерции. Однако поезда всё ещё двигались регулярно, и на станциях часовые выгоняли из вагонов негодующие толпы безбилетных пассажиров. Я ехал до Тифлиса пять дней вместо обычных трёх.

Поезд прибыл в Тифлис ночью. Ходить по городу было невозможно, и мне пришлось дождаться утра в вокзальном буфете. Вся станция была забита солдатами, дезертирующими с кавказского фронта. Многие были пьяны. Всю ночь на платформе перед окнами буфета шли "митинги", принимались какие-то резолюции. Во время митинга состоялись три "военных суда", и здесь же, на платформе, были расстреляны три человека. Появившийся в буфете какой-то пьяный "товарищ" объяснил всем, что первый был расстрелян за воровство; второго расстреляли по ошибке, приняв его за первого, а третьего – тоже по ошибке, приняв его за второго.

Мне пришлось провести день в Тифлисе, потому что поезд в Александрополь отходил только вечером. На следующее утро я был уже там. Я нашёл Гурджиева; он устанавливал для брата динамо-машину.

И снова, как и раньше, я наблюдал его поразительную способность приспосабливаться к любой работе, к любому делу.

Я познакомился с его семьей, с отцом и матерью. Это были люди старой и очень своеобразной культуры. Отец Гурджиева был любителем местных сказок, легенд и преданий, кем-то вроде "сказителя", и знал наизусть тысячи и тысячи стихов на местных языках. Они были малоазиатскими греками, но у них дома, как и у всех жителей Александрополя, говорили по-армянски.

Первые несколько дней после моего приезда Гурджиев был настолько занят, что у меня не было возможности расспросить его о том, что он думает о положении дел и что собирается делать. Когда наконец я заговорил об этом, Гурджиев ответил, что он не согласен со мной, что, по его мнению, всё скоро успокоится, и мы сможем работать в России. Затем он добавил, что, во всяком случае, хочет поехать в Петербург и посмотреть, как торговки на Невском продают семечки (о чём я ему рассказал), и на месте решить, что лучше всего делать. Я не мог всерьёз принять то, что он говорил, потому что к этому времени знал его манеру разговора; и стал ждать дальнейших событий.

Действительно, с видимой серьёзностью Гурджиев говорил и нечто совершенно другое – что было бы хорошо уехать в Персию или даже дальше, что он хорошо знает место в горах Закавказья, где можно прожить несколько лет, и никто об этом не узнает и т.д.

В целом у меня осталось ощущение неуверенности; но я всё-таки надеялся по пути в Петербург уговорить Гурджиева уехать за границу, если это будет ещё возможно.

Гурджиев, очевидно, чего-то ждал. Динамо-машина работала безукоризненно, но сам он не двигался.

В доме оказался интересный портрет Гурджиева, который очень многое открыл мне о нём. Это была большая увеличенная фотография Гурджиева, снятая, когда, он был ещё совсем молод; на ней он был одет в чёрный сюртук, и его вьющиеся волосы были зачёсаны назад.

Портрет Гурджиева позволил мне с несомненной точностью установить, чем он занимался в то время, когда была сделана фотография, хотя сам Гурджиев никогда об этом не рассказывал. Открытие принесло мне много интересных мыслей; но поскольку оно принадлежало лично мне, я сохраню его для себя.

 

 

* * *

 

Несколько раз я пробовал поговорить с Гурджиевым о своей "таблице времени в разных космосах"; но он отклонял всякие теоретические разговоры.

 

 

* * *

 

Мне очень понравился Александрополь; там было много необычного и оригинального.

Армянская часть города по внешнему виду напоминает города в Египте или северной Индии. Дома с плоскими крышами, на которых растет трава. Древнее армянское кладбище, расположенное на холме, откуда можно видеть покрытую снегом вершину Арарата. Замечательный образ Пресвятой Девы в одной из армянских церквей. Центр города напоминает русский уездный городок; но тут же расположен базар целиком восточный, особенно ряд медников, которые работают в открытых будках. Есть и греческий квартал, где расположен дом Гурджиева; по внешнему виду этот квартал наи- менее интересен. Татарское предместье в оврагах весьма живописно; но, как говорят в других частях города, место это довольно опасно.

Не знаю, что осталось от Александрополя после всех этих автономий, республик, федераций и т.п. Пожалуй, я бы мог поручиться только за вид на Арарат.

 

 

* * *

 

Я почти не видел Гурджиева одного, и мне редко удавалось поговорить с ним. Много времени он проводил с отцом и матерью. Мне очень понравилось его отношение к отцу, исполненное необыкновенной предупредительности. Отец Гурджиева был крепкий старик среднего роста, в каракулевой шапке и с неизменной трубкой во рту. Трудно было поверить, что ему уже за восемьдесят. По-русски он говорил очень плохо. Но с Гурджиевым он, бывало, разговаривал по несколько часов; и мне нравилось наблюдать, как Гурджиев слушает его, иногда немного посмеиваясь, но, очевидно, ни на минуту не теряя нити разговора и поддерживая его вопросами и замечаниями. Старик, по-видимому, наслаждался этими разговорами, и Гурджиев посвящал ему всё своё свободное время и не только не выказывал ни малейшего нетерпенья, но, наоборот, постоянно проявлял большой интерес к тому, что говорил ему старик. Даже если его поведение частично было игрой, оно не могло быть целиком наигранным, иначе в нём не было бы никакого смысла. Меня очень заинтересовало и привлекло это явное выражение чувств со стороны Гурджиева.

 

 

* * *

 

Всего я провёл в Александрополе около двух недель. Наконец в одно прекрасное утро Гурджиев сказал, что через два дня мы поедем в Петербург, и вот мы отправились в путь.

В Тифлисе мы видели генерала С., который одно время посещал нашу петербургскую группу; мне показалось, что разговор с ним дал Гурджиеву новый взгляд на общее положение дел и заставил кое в чём изменить свои планы.

Припоминаю интересный разговор с Гурджиевым по пути из Тифлиса, на одной из небольших станций между Баку и Дербентом, где наш поезд долго стоял, пропуская поезда "товарищей" с кавказского фронта. Было очень жарко; в полуверсте сверкало Каспийское море; вокруг нас не было ничего, кроме блестящей гальки, да в отдалении виднелись силуэты двух верблюдов.

Я стремился вызвать Гурджиева на разговор о ближайшем будущем нашей работы. Мне хотелось понять, что он собирается делать и чего хочет от нас.

— События против нас, – сказал я. – Совершенно очевидно, что среди этого массового безумия делать что-то невозможно.

— Именно сейчас это только и возможно, – возразил Гурджиев, – и события вовсе не против нас. Просто они движутся чересчур быстро, в этом вся беда. Но подождите пять лет. и вы сами увидите, как то, что сегодня нам препятствует, окажется для нас полезным.

Я не понял, что этим хотел сказать Гурджиев. Ни через пять, ни через пятнадцать лет мне это не стало яснее. С точки зрения "фактов" было трудно представить себе, каким образом нам могут помочь события, присущие гражданской войне: убийства, эпидемии, голод, всеобщее одичание России, бесконечная ложь европейских политиков и общий кризис, оказавшийся явным результатом этой лжи.

Но если смотреть на всё не с точки зрения "фактов", а с точки зрения эзотерических принципов, тогда мысль Гурджиева становится более понятной.

Почему этих идей раньше не было? Почему мы не получили их тогда, когда Россия существовала, а Европа была удобным и приятным местом, "заграницей"? Здесь, вероятно, и лежит разгадка непонятного замечания Гурджиева. Почему этих идей не было? Видимо, как раз потому, что они могут прийти в такое время, когда внимание большинства людей отвлечено в каком-то другом направлении, и эти идеи могут достичь только тех, кто их ищет. С точки зрения "фактов" я был прав, и ничто не могло нам помешать сильнее, чем эти "события". Вместе с тем, вероятно, именно "события" позволили нам получить то, что мы имеем.

 

 

* * *

 

В моей памяти остался ещё один разговор во время этой поездки. Однажды поезд задержался на какой-то станции, и наши соседи гуляли по платформе. Я задал Гурджиеву вопрос, на который сам не мог ответить и который касался деления личности на "я" и "Успенского", – как усилить чувство "я" и его деятельность?

— С этим ничего не поделаешь, – сказал Гурджиев. Это должно прийти в результате всех ваших усилий (он подчеркнул слово "всех"). Возьмите, например, себя. В настоящее время вы должны чувствовать своё "я" иначе, чем раньше. Постарайтесь спросить себя, замечаете вы разницу или нет.

Я попробовал "почувствовать себя", как нам показывал Гурджиев, но вынужден был ответить, что не замечаю никакой разницы по сравнению с тем, как чувствовал раньше.

— Это придёт, – сказал Гурджиев. – И когда придёт, вы это узнаете. Не сомневайтесь в том, что это возможно. Ваше ощущение совершенно переменится.

Позднее я понял, о чём он говорил, о каких чувствах, о каких переменах. Но я начал замечать это лишь через два года после описанного разговора.

 

 

* * *

 

На третий день нашего путешествия из Тифлиса, когда поезд ждал в Моздоке отправления, Гурджиев сказал нам (нас было четверо), что я должен ехать в Петербург один, а он со спутниками сделает остановку в Минеральных Водах и поедет в Кисловодск.

— Сделайте остановку в Москве, затем езжайте в Петербург, – сказал он мне. – Скажите всем нашим в Москве и Петербурге, что я начинаю здесь новую работу. Желающие работать со мной могут приехать. Советую вам долго там не оставаться.

 

 

* * *

 

В Минеральных Водах я распрощался с Гурджиевым и его спутниками и отправился дальше один.

Было ясно, что от моих планов уехать за границу ничего не осталось. Но это меня более не беспокоило. Я не сомневался в том, что нам придется пережить очень трудные времена, но сейчас для меня это было неважно. Я понял, чего боялся – не реальных опасностей, а глупого поступка, т.е. не уехать вовремя, когда я прекрасно знаю, что нас ожидает. Теперь всякая ответственность перед самим собою как будто была с меня снята. Я не изменил своего мнения, я мог сказать, как и прежде, что оставаться в России – безумие. Но моё отношение к подобному образу действий было совершенно безразличным. Решение было не моим.

Я ехал всё ещё по-прежнему, один в купе первого класса. Около Москвы меня заставили доплатить за билет, потому что место было заказано на одно направление, а билет на другое. Иными словами, всё шло так, как следовало. Однако газеты, купленные мною по пути, пестрели новостями о стрельбе на улицах Петербурга. Теперь в толпу стреляли большевики: пробовали свою силу.

 

 

* * *

 

К тому времени подлинное положение вещей начало определяться. На одной стороне находились большевики, которые ещё не вполне представляли себе, какой невероятный успех их ожидает, но уже почувствовали отсутствие сопротивления и действовали всё более и более дерзко. На другой стороне находилось второе "временное правительство", в котором многие серьёзные люди, понимавшие положение, пребывали на второстепенных постах, зато главные посты занимали ничтожные болтуны и демагоги. Затем была ещё и интеллигенция, сильно пострадавшая в результате войны, а также остатки прежних партий и военные круги. Все эти течения, в свою очередь, делились на две группы. Одна из них, невзирая на все факты и требования здравого смысла, считала возможными мирные переговоры с большевиками, которые очень хитро воспользовались этим, постепенно завоёвывая одну позицию за другой. Другая, понимая невозможность каких бы то ни было переговоров с большевиками, была, тем не менее, разъединена и не выступала активно и открыто.

Народ безмолвствовал, хотя, пожалуй, никогда за всю историю России воля народа не была так ясно выражена. И эта воля заключалась в том, чтобы прекратить войну!

Кто мог прекратить войну? Это был главный вопрос дня. Временное правительство на это не решалось; от военных кругов такое решение, естественно, исходить не могло. Но власть неизбежно должна была перейти к тому, кто первым произнесёт слово "мир". И, как это часто бывает в таких случаях, верное слово раздалось с неверной стороны: слово "мир" произнесли большевики. Прежде всего потому, что им было совершенно всё равно, что говорить. У них не было ни малейшего намерения платить по векселям, поэтому они могли подписывать их сколько угодно. В этом заключалось главное преимущество большевиков, их главная сила.

За всем этим скрывалось ещё и другое: разрушать всегда легче, чем созидать. Насколько легче поджечь дом, чем его построить!

Большевики были носителями разрушения. Ни тогда, ни впоследствии они не могли быть ничем иным, несмотря на всё своё хвастовство, несмотря на всю поддержку своих открытых и тайных друзей. Они могут только разрушать – и не столько даже своими делами, сколько самим своим существованием, разлагающим и разрушающим всё вокруг них. Это особое свойство объясняло их приближающуюся победу и всё, что случилось гораздо позже.

Мы смотрели на вещи с точки зрения системы и могли увидеть не только то, что всё случается, но и как это случается, т.е. как легко всё катится под гору и разбивается, как только сделан хоть один толчок.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-04-04 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: