Глава третья
На следующее утро я просыпаюсь от привычного хора голосистых чаек за окном. Лучи зимнего солнца пробираются в комнату через просвет в занавесках. Хороший знак. Последние дни я вставала, когда за окном было еще темно.
Эллиот оказался прав: я отписалась в блоге, и мне стало легче. Как только он вчера ушел домой, я сразу же села за компьютер. Сначала мне было сложно подбирать слова, но, как только я написала пару предложений, все чувства и мысли сами собой вырвались наружу. Когда я закончила пост, глаза у меня слипались, так что я не стала, как обычно, дожидаться комментариев, а закрыла ноутбук и пошла спать.
Пока мое тело пытается смириться с тем, что ему придется встать с постели и встретить новый день, я обвожу взглядом спальню. Мама и папа шутят, что стены моей комнаты можно не оклеивать обоями, потому что каждый сантиметр увешан фотографиями. Когда место на стенах закончилось, я протянула над кроватью веревку, на которой, как флажки, развешиваю фото (в основном снимки винтажных нарядов Эллиота или его дурачеств на пляже). Здесь висит и моя любимая фотография, которую я сделала год назад в рождественское утро. На ней мама, папа и Том сидят рядом с елкой и держат в руках горячие кружки с кофе, от которых поднимается густой пар. Я смотрю на это фото и вспоминаю, как в следующее мгновение мама увидела, что я шпионю за ними с камерой, и подозвала к себе. Мы все расселись на диване и стали петь смешную версию традиционной «We Wish You a Merry Christmas»[2]. Именно это мне и нравится в фотографии: ей под силу остановить чудесное мгновение и навсегда сохранить память о нем.
Беру со стола выключенный мобильный телефон. Пару секунд он загружается, а потом тишину разрывают звуковые отчеты о пришедших на мейл письмах. Я открываю почту, переполненную уведомлениями о новых комментариях в блоге. Поднимаю с пола ноутбук и с замирающим сердцем открываю крышку. Несмотря на то, что я уже целый год веду блог «Девушка Online», и мои подписчики всегда оставляют положительные комментарии, я до сих пор не могу избавиться от мысли, что в один день все может резко измениться. Что, если моя последняя запись показалась им слишком… слишком угнетающей?
Но все в порядке, даже очень хорошо. Я быстро проглядываю комментарии, которые пестрят словами «спасибо», «смелая», «честная», «любим тебя». Облегченно выдохнув, начинаю внимательно читать ответы на мою запись, и на глаза наворачиваются слезы.
Спасибо, что поделилась с нами…
Похоже, у тебя панические атаки. Не переживай, у меня тоже бывают…
А я думала, что я одна такая…
Теперь я не одинок…
После такого никто не остался бы прежним…
Спасибо за честность…
Со временем будет легче…
А ты пробовала релаксацию?
Ты такая смелая, что написала…
Я читаю еще и еще, и мне начинает казаться, будто меня укутали в теплый, сотканный из любви плед. Какое облегчение узнать, что у меня были «панические атаки», которые на самом деле существуют (я‑то подумала, что у меня ум за разум зашел). Я мысленно делаю пометку «посмотреть в Интернете, как справляться с паническими атаками».
Внизу скрипит дверь родительской спальни и слышатся негромкие шаги по коридору. Папа идет готовить фирменный воскресный завтрак. Мы с Эллиотом никогда не пропускаем это первоклассное шоу.
Все сковородки в доме идут в ход: папа обжаривает бекон, три разновидности сосисок, картофельные оладьи и яйца с помидорами. Какие у него получаются оладьи! От одной мысли в животе урчит.
Я пять раз стучу в стену, что на нашем языке значит «Уже проснулся?». Эллиот тут же стучит три раза в ответ, спрашивая, можно ли прийти, и я разрешаю, ударяя по стене дважды. Каждая клеточка моего тела радуется. Все налаживается. Панические атаки уйдут, как только пройдет шок от аварии, и жизнь войдет в свое привычное русло. А самое радостное – сейчас у нас будет «воскресный завтрак».
– Яйца‑пашот или омлет? – спрашивает Эллиота папа. Каждое воскресное утро он надевает свой поварской костюм: серая толстовка, спортивные брюки и полосатый сине‑белый фартук.
– А какой омлет? – уточняет Эллиот. Кому‑то этот вопрос может показаться странным, но только не моему папе: он знает не менее двухсот различных рецептов омлета.
– С нарезанный кубики лук репчатый, посыпанный лук‑резанец, месье, – пытается папа изобразить француза. Он часто говорит на такой манер, когда готовит, считая, что так он больше похож на шеф‑повара.
– Тогда мне омлет, пожалуйста, – отвечает Эллиот и поднимает руку:
– Дайте пять!
Папа хлопает деревянной лопаточкой по его открытой ладони.
Эллиот пришел в пижаме, накинув поверх шелковый халат с бордово‑зеленым орнаментом пейсли. Кажется, что Эллиот – сошедший с экрана герой черно‑белого кино. Только трубки во рту не хватает.
Я наливаю себе стакан апельсинового сока, когда на кухню вползает Том. Тот факт, что он поднялся с постели раньше девяти утра в выходной – еще одно подтверждение тому, что папа готовит божественный завтрак.
Правда, то, что Том поднялся, совершенно не значит, что он проснулся.
– Доброе утро! – громко говорит Эллиот, чтобы Том его наверняка услышал.
– Угу, – бурчит Том в ответ, плюхается в кресло и роняет голову на стол.
– Кофеин для мистера Тома, – объявляет Эллиот, наливая в чашку густую черную жидкость из кофеварки.
Том приподнимает голову ровно настолько, чтобы получилось сделать глоток, и закрывает глаза, снова пробормотав «угу».
От плиты доносится головокружительный запах жареного бекона. Чтобы переключиться, я начинаю намазывать маслом кусок хлеба. Еще немного, и у меня в прямом смысле потекут слюнки.
– Привет‑привет! – в кухню впархивает мама. Она единственная, кто прилично одет, потому что сразу после завтрака поедет открывать агентство. И как всегда, она отлично выглядит. Прямое мини‑платье изумрудного цвета чудесно гармонирует с ее темно‑рыжими волосами. Когда я надеваю что‑то зеленое, то сразу становлюсь похожа на новогоднюю елку, а вот мама умеет носить этот цвет.
– Надеюсь, у всех хорошее настроение этим декабрьским утром? – спрашивает мама, обойдя стол и потрепав каждого по голове.
– Какой чудесный день, – напевает в ответ Эллиот.
Мама подходит к папе и целует его в спину, шепча:
– Пахнет восхитительно!
Папа разворачивается и крепко ее обнимает. Мы смущенно отводим глаза. Как здорово, что спустя столько лет в браке у мамы с папой сохранились такие отношения. Иногда они слишком рьяно демонстрируют их на публике, но зато не просиживают вечера в полном молчании, как родители Эллиота.
– Ты не передумала? Поможешь Андреа вечером в агентстве? – спрашивает мама, подсаживаясь ко мне.
– Да, помогу. Эллиот, может, прогуляемся утром по Лейнз?
Том страдальчески вздыхает. Он терпеть не может походы по магазинам, особенно шопинг. Наверное, поэтому на нем сейчас заношенная оранжевая футболка и штаны от красной пижамы.
– Конечно, да! – восклицает Эллиот, мой брат по духу.
– А потом поиграем в автоматы на причале? – с надеждой добавляю я.
– Конечно, нет, – отрезает Эллиот, хмуря брови, за что получает от меня по носу салфеткой.
Когда мама встает из‑за стола за кленовым сиропом, Эллиот наклоняется ко мне и тараторит:
– ОМГ, твой пост ночью был просто сумасшедший! Видела, сколько комментов?
Я демонстративно раскланиваюсь и улыбаюсь, чувствуя себя ужасно глупо от того, что горжусь своим успехом.
– Говорил же, что справишься. А ты чуть было катастрофу не раздула, – самодовольно добавляет Эллиот.
– О какой катастрофе речь? – спрашивает мама, возвратившись к столу.
– Ни о какой, – отрезаю я.
– О «Титанике», – находится Эллиот.
Два часа спустя мы с Эллиотом играем в автоматы на конце причала.
– Не обижайся, – перекрикивает Эллиот пиликанье «одноруких бандитов». – Но в этой глупой игре нет смысла. Совсем.
Я бросаю еще одну монетку и сжимаю ладони, молясь о победе. Поднос с монетками выдвигается вперед, и те, что лежат на краю, вздрагивают, но остаются на месте. Разочарованно вздыхаю.
– Знаешь, эти автоматы совсем как Майспейс и овсянка: от них нет толку!
Я вставляю в прорезь еще одну монетку и мысленно пою «Ла‑ла‑ла», чтобы заглушить нытье Эллиота. Что ж поделаешь, раз ему так нравится не любить мою любимую игру.
Поднос с монетками медленно выезжает, и кажется, я снова проиграла. Но тут один двухпенсовик падает, а за ним целая лавина монет обрушивается в поддон. От радости я даже хлопаю в ладоши.
– Получилось! – радостно кричу я и обнимаю Эллиота, чтобы сильнее его раззадорить.
Он хмурит брови, но по искоркам в глазах, спрятанных за очками в красной оправе, я вижу, что он едва сдерживает улыбку.
– Я выиграла! – Собираю монетки из лотка.
– Ты выиграла… – Эллиот смотрит на деньги у меня в руках, – целых двадцать пенсов. На что потратишь такие бешеные деньги?
Наклонив задумчиво голову, отвечаю:
– Для начала обеспечу безбедное существование всем родным и близким, потом куплю себе «мини‑купер» с откидным верхом… а на сдачу возьму чувство юмора для моего друга Эллиота!
Он делает вид, что хочет меня стукнуть, а я хохочу, ловко уворачиваясь.
– Ладно, пошли в Лейнз, а то не успеем, – предлагаю я.
Лейнз – моя самая любимая часть Брайтона (после моря, конечно). Когда сворачиваешь в этот лабиринт из вымощенных улочек и затейливых магазинчиков, кажется, что тебя перенесло на двести лет в прошлое.
Я засматриваюсь на девушку, идущую нам навстречу: на ней длинный цветастый комбинезон и шляпка трилби янтарного цвета. Выглядит великолепно. Рука тянется к фотоаппарату, но девушка неожиданно исчезает за углом.
– А ты знала, что паб «Дом крикета» раньше назывался «Сляб и рыбный лоток»?
– «Ляг на рыбный лоток»? – Я спускаюсь на грешную землю в недоумении.
– Нет же! «Сляб и рыбный лоток»! Когда здесь была рыбацкая деревушка, «слябом» моряки называли меру, равную десяти тысячам селедок.
– Ну ты точно Вики, – смеюсь я.
Эллиот – ходящая и говорящая Википедия. Не представляю, как он удерживает в голове столько разных фактов. Его мозг как жесткий диск на шесть терабайт (жесткий диск на шесть терабайт – самый большой жесткий диск на сегодняшний день, это тоже Эллиот рассказал).
В кармане вибрирует телефон. Сообщение от Меган. Тут же вспоминается вчерашний поход в «Джи Би», и во рту пересыхает. Как ни странно, эсэмэска очень дружелюбная.
Привет! Все в силе? Xoxo
Я совсем забыла о сегодняшнем вечере. В начале недели я, полушутя, предложила Меган устроить пижамную вечеринку, как в старые добрые времена. Захотелось вернуть в нашу дружбу прежнюю открытость и легкость.
– Кто пишет? – спрашивает Эллиот, проходя мимо интересного ювелирного магазинчика. Витрина выпуклая, и кажется, что магазин раздуло от неимоверного количества продающихся там серебряных цепочек, браслетов и колец.
– Меган, – невнятно шепчу я, чтобы Эллиот не услышал.
– Что ей нужно?
Услышал.
– Спрашивала, все ли сегодня в силе.
– А что сегодня будет?
Потупив глаза на мостовую, признаюсь:
– Я пригласила ее на пижамную вечеринку.
– На пижамную вечеринку? Опомнись, ты уже в десятом классе учишься.
– Знаю. Я не думала, что она согласится. – Чувствую, как горят щеки.
– Зачем тогда звала?
– Хотела весело провести время, – отвечаю я, пожимая плечами.
– Да, веселее только с моими родителями весь вечер сидеть, что теперь мне и светит.
– Не обижайся. – Я беру Эллиота под руку. На нем винтажное шерстяное пальто, очень теплое и мягкое на ощупь.
– Не буду, – вздыхает он. – Мне на понедельник надо доделать большущую работу по истории, так что лучше останусь дома. Кстати, в этом здании раньше размещался офтальмологический центр Брайтона и Сассекса.
Вот бы все друзья были как Эллиот: он никогда не злится на меня дольше десяти секунд!
Мы проходим мимо кондитерской «Шоккивоккидуда». Из нее выходят покупатели, а вместе с ними – и запах теплой выпечки.
– Зайдем в «Тик‑Ток» за горячим шоколадом? – У меня еще есть полчаса в запасе.
– Взойдет ли сегодня луна? – театрально произносит Эллиот.
Он открывает дверь и галантно пропускает меня вперед.
В кафе тепло и пахнет сладостями. Здесь продают лучший горячий шоколад в Брайтоне. Уж поверьте нам с Эллиотом, мы это проверили научно‑опытным путем. Пока Эллиот выбирает пирожные, я сажусь за столик и пишу ответ Меган:
Да, приходи часов в 8 хP
– ОМГ! У них появились кексы с новым вкусом! – Эллиот округляет глаза. – Клубника с кофе.
– Вау!
– Будешь?
Одобрительно киваю. Я плотно позавтракала, но местечко для кекса всегда найдется.
– Отлично. Тогда я закажу.
Эллиот возвращается к прилавку, а я откидываюсь на спинку стула, наслаждаясь уютной обстановкой. В эту секунду открывается дверь, и в зал входит парень. Я сразу же узнаю в нем старшего брата Олли, Себастьяна. Следом за ним важно входит сам Олли. Я хватаю меню и делаю вид, что внимательно его изучаю. Надеюсь, они меня не заметят и сядут в другом конце кафе. Но тут у меня под ухом раздается звук отодвигаемого стула.
– Пенни! – Рядом садится Олли и улыбается мне своей очаровательной улыбкой.
С другой стороны стола стоит Себастьян и смотрит на меня, как удав на кролика. Себастьян на два года старше меня. Он самый популярный и самый заносчивый парень в одиннадцатых классах. К тому же он лучший теннисист в области. Ходят слухи, что при встрече с Энди Маррейем[3]Себастьян посоветовал ему поработать над ударом слева. Охотно верю.
– Что будешь? – резко спрашивает он Олли.
– Молочный коктейль, шоколадный.
– Серьезно? Может, его еще сладким конфетти посыпать?
Олли пристыженно опускает глаза. Раньше я его таким не видела.
Себастьян качает головой и вздыхает:
– Какой же ты еще ребенок.
– Ладно, я возьму кофе, – отвечает покрасневший Олли. Он сейчас такой забитый, что мне его жалко.
Себастьян подходит к прилавку и встает в очередь за Эллиотом. Боюсь представить, что сделает Эллиот, когда увидит, что за наш столик уселся Ходячий Селфи.
– Какая неожиданная встреча, – заговаривает со мной Олли, разматывая шарф. – Каких‑нибудь полчаса назад я как раз спрашивал у Меган твой номер телефона.
– Правда? – голос предательски срывается на визг. Прокашлявшись, уточняю:
– А зачем? – Теперь я говорю глубоким мужским басом.
Сгорая от стыда, я смотрю на скатерть и мечтаю, чтобы она превратилась в плащ‑невидимку.
– Хотел спросить, сможешь ли ты завтра со мной встретиться.
Я смотрю на Олли, и мне кажется, что я еще не проснулась, а все происходящее – сон. Чтобы убедиться, я щипаю себя за ногу под столом. Слишком сильно.
– Ой!
– Что‑то не так? – Олли взволнованно смотрит на меня.
– Ничего, я…
– Тебя как от боли скривило.
– Это… это… – ломаю голову над правдоподобным объяснением. – Меня кто‑то укусил.
– Укусил? Кто?
– Ммм… может, блохи?
«Нет! Нет! Нет!» – кричит мой внутренний голос.
Олли подается в сторону.
– То есть, это не блохи, – путаюсь я. – У меня нет блох, не подумай. Просто такое же чувство…
Я неловко ерзаю на кресле, и кожаное сиденье издает громкий мерзкий скрип.
– Это не я, это стул! – выпаливаю я. Только мне могло попасться такое идиотское кресло! Я начинаю старательно вертеться на сиденье, пытаясь повторить звук и снять с себя все подозрения. Естественно, нарочно такое сделать невозможно.
Олли во все глаза глядит на меня, а потом… принюхивается. Серьезно, принюхивается и морщит нос! Он думает, что я испортила воздух. Мало того – я еще и блохастая! Я молюсь, чтобы на кафе упал метеорит или напали зомби – что угодно, что вытеснило бы из памяти Олли последние пять минут жизни.
– Ого! Ничего себе, сколько времени! – восклицаю я, даже не посмотрев на часы или мобильник. – Мне пора. Опаздываю на работу. – Я вскакиваю и чуть не переворачиваю стул.
– Но что насчет завтра?
– Да, конечно. Эсэмэсни мне попозже. – Бинго! Мне удалось выдать вменяемый ответ. Я хватаю наши с Эллиотом пальто, но наступаю на шарф, поскальзываюсь и налетаю на официантку с подносом румяных булочек в руках.
Поднос со звоном падает на пол, и в кафе повисает тишина. Я чувствую, что на меня смотрят абсолютно все. Чудом ни во что не врезавшись, я подбегаю к Эллиоту.
– Срочно уходим, – шепчу ему в самое ухо.
– Почему? А что с заказом делать?
– Попроси завернуть с собой и приноси в агентство. Случилось кое‑что страшное. Я побежала.
Я вкладываю ему в руки пальто и пулей вылетаю на улицу.
Глава четвертая
Щеки у меня еще часа два не могут остыть. А Эллиот в восторге от случившегося и считает, что мне стоило сказать «Уф, полегчало!» после того, как стул издал неприличный звук. Легко ему смеяться! Сегодня я почти договорилась о встрече с парнем, от которого без ума. Почти. Могу поспорить, что я первая девушка во «Всемирной истории свиданий», которая на предложение парня увидеться ответила, что у нее блохи, и пукнула. Ну, или издала похожий звук. Хуже не придумаешь!
Я сижу за столом для оформления заказов в агентстве «Вместе навсегда» и наблюдаю за Андреа у стойки с платьями. Она помогает молодой девушке сделать выбор между «Свадьбой Барби» и «Свадьбой Золушки». Будущий жених сидит в кресле в углу салона, куда он с угрюмым видом забился, узнав, что мы не проводим свадьбы в стиле «Формулы‑1». За окном начинает темнеть, хотя еще только три часа. По улице снуют кутающиеся от ветра прохожие с мрачными лицами. Хорошо, что мне есть, где укрыться, пусть для этого и приходится работать. Честно сказать, мама так обставила агентство, что язык не поворачивается назвать его рабочим местом. Зайдя сюда, переносишься в сказочный мир: мигают гирлянды, горят аромасвечи, играет музыка. Наверное, в Брайтоне, да и во всем Соединенном Королевстве, не найдется другого магазина, в котором бы звучала музыка из старого граммофона. Звук скользящей по виниловой пластинке иголки усиливает атмосферу романтики, тем более, что проигрывает граммофон душевные песни о любви. Когда выходишь из «Вместе навсегда», в груди разливается теплое радостное чувство. Если, конечно, пару часов назад ты не сказала парню, по которому вздыхала шесть лет, что у тебя блохи.
Чтобы отвлечься от мыслей о блошино‑сортирном позоре, я решаю проверить витрину. Каждые несколько недель мама переодевает манекены в соответствии с новой свадебной программой. Вдохновившись «Аббатством Даунтон», мама выставила на витрину белое кружевное платье с длинными рукавами и высоким воротом, немного напоминающее блузу. Я замечаю, что брошка на воротнике съехала в сторону, и забираюсь к манекену, чтобы ее поправить. Когда я поворачиваюсь, чтобы спуститься, то замечаю на улице мужчину и женщину, внимательно разглядывающих наряд невесты. Не знаю, о чем они говорят, но по губам женщины я ясно читаю «О боже мой!».
Я иду обратно к столу, а в это время звонит дверной колокольчик, и в зал входит та самая пара.
– Красивее платья я не видела! – восклицает девушка. Американка, судя по акценту.
– Здравствуйте! Чем могу вам помочь? – спрашиваю я с улыбкой.
Они улыбаются мне в ответ ровными и белыми, как клавиши фортепиано, зубами.
– Мы хотели узнать, проводите ли вы свадьбы за рубежом, – отвечает мужчина.
Они подходят к столу, и я ощущаю запах мужского лосьона после бритья. Когда Том собирается на вечеринку, от него пахнет дешевым одеколоном, а этот аромат пряный и утонченный. Дорогой.
– Ну, я не знаю наверняка, – бормочу я.
Маме доводилось организовывать свадьбы за границей, но только для друзей. Чтобы не потерять потенциального клиента, я продолжаю:
– Вы уже планировали свадьбу?
– Мы женимся в канун Рождества.
Видимо, заметив удивление на моем лице, мужчина уточняет:
– Да, этого Рождества. Чуть больше недели осталось. И как раз сегодня утром мы узнали, что у нашего свадебного агента изменились планы…
– Он сбежал с невестой, для которой накануне проводил свадьбу! – восклицает женщина.
Я едва сдерживаю улыбку, предвкушая, как эта история понравится Эллиоту и Тому.
– Какой ужас, – вздыхаю я.
– Да, я очень волнуюсь, – продолжает женщина. – Мы сейчас по делам в Англии, а значит, не можем встретиться ни с одним организатором из Америки.
– Мы даже хотели все отменить, – добавляет мужчина.
– А потом увидели вашу чудесную витрину, – продолжает женщина. – Я так люблю «Аббатство Даунтон»! У нас в Америке его все смотрят.
– Вот мы и решили узнать, не согласитесь ли вы нам сделать свадьбу? – спрашивает мужчина.
– Будет так необычно! – вторит его невеста.
Развалившийся в кресле парень что‑то бурчит.
– Конечно, – немедленно соглашаюсь я. – Это агентство моей мамы, но ее сегодня нет. Давайте я запишу ваши контактные данные, и она вам перезвонит, как сможет.
– Договорились. Меня зовут Джим Брейди. – Мужчина протягивает мне визитку с выгравированным именем. На ощупь она плотная и гладкая, как шелк.
– А я – Синди Джонсон, ну, уже почти Брейди, – говорит женщина, отдавая мне свою визитку, на вид не менее дорогую, чем у ее жениха.
– Зал для церемонии мы уже заказали, так что вам нужно будет только его оформить, – уточняет Джим.
– Свадьба будет в Уолдорф‑Астории, в Нью‑Йорке, – добавляет Синди. И судя по ее многозначительному взгляду, место это неплохое.
– Здорово, – отвечаю с улыбкой.
– Ах, у вас, англичан, такое чудное произношение, – умиляется Синди. – Дорогой, раз мы делаем свадьбу в стиле «Аббатства Даунтон», давай произнесем клятвенные речи на британский манер? Прелестно будет, правда? – Второй вопрос она обращает ко мне.
– Да, прелестно, – я киваю и улыбаюсь.
Хмурый жених в кресле перехватывает мой взгляд и закатывает глаза к потолку.
– Почему цыпленок шел на север, но извалялся в грязи и изменил направление на юг? – набрасывается на меня папа, едва я успеваю войти в гостиную.
Они с Томом развалились на угловом диване и уминают попкорн из глубокой тарелки. На экране телевизора мелькают футболисты. Папа и Том всегда проводят так время, если остаются одни дома.
– Только не спрашивай его почему, – умоляет Том. – До конца своих дней будешь жалеть, что узнала ответ.
– Не будет, – молниеносно отвечает папа. – У Пен такое же отменное чувство юмора, как у меня. Хотя бы одному отпрыску оно передалось.
Папа прав. Я его чувство юмора разделяю, но сомневаюсь, что его можно назвать отменным.
– Так почему же цыпленок шел на север, но извалялся в грязи и изменил направление на юг? – спрашиваю я папу, загребая горсть попкорна.
– О нееет, – стонет Том, пряча голову под подушку.
– Потому что он – грязный изменник!
Мы с папой смотрим друг на друга и прыскаем со смеху. Том жалобно хнычет из‑под подушки.
– Как дела в агентстве? – спрашивает папа, просмеявшись.
– Как обычно, – отвечаю я и замечаю, что папа погрустнел. Люди предпочитают играть свадьбы летом, в холодное время года обычно затишье, но этой зимой дела в агентстве идут совсем плохо.
– Ой, забыла сказать про парочку из Америки. Они хотят пожениться в Нью‑Йорке. Серьезно настроены.
– Правда? – удивляется папа.
– Да, они хотят торжество в духе «Аббатства Даунтон». Но им все надо суперсрочно организовать. Их предыдущий агент сбежал с чужой невестой со свадьбы, которую он и проводил.
Теперь очередь Тома заходиться со смеху.
– Над чем это вы так хохочете? – заходит мама, снимая пальто.
– Почему цыпленок шел на север, но извалялся в грязи… – начинает было папа.
– Нет! – выкрикивает Том. – Вот тебе шутка: почему американская пара отменяет свадьбу?
Мама смотрит на нас как на ненормальных. Она часто так на нас смотрит.
– Потому что их свадебный агент сбежал с невестой, чью свадьбу проводил! – Том опять покатывается со смеху.
Мама садится рядом со мной и недоуменно спрашивает:
– О чем это он?
Я рассказываю ей про Синди и Джима, добавляя в конце, что они будут играть свадьбу в Уолдорф‑Астории.
При упоминании этого места у мамы и папы одновременно вытягиваются лица.
– Уолдорф‑Астория… – мечтательно произносит папа.
– В Нью‑Йорке… – мурлычет мама.
– Вот их визитки. – Я протягиваю маме карточки Синди и Джима. – Они просили перезвонить, как только сможешь. Я знаю, мы свадьбы за границей не проводим, но лучше ты это сама скажи. Ничего, что я им не отказала?
Мама с папой переглядываются и расплываются в улыбках.
– Ты все правильно сделала, Пен. – Мама притягивает меня к себе.
Родители начинают радостно обсуждать Уолдорф‑Асторию, а мой телефон пищит. Сообщение от Эллиота:
ОМГ, папа только что спросил, есть ли у меня девушка!!!
Может, попросить девчонок из команды построиться словом «гей», чтобы ясно стало?
Веселого вечера с Мега‑стервой:P
Я быстро печатаю ответ:
Ага, или на кексе из «Шоккивоккидуда» глазурью написать.
Спасибо за пожелание…;) Pxxx
Я отправляю сообщение, и телефон снова подает голос. На этот раз пришла эсэмэска с незнакомого номера.
Привет, Пен! Встретимся завтра у «Счастливого пляжа»? Часов в 12?
Можно пообедать…
Олли x
Глазам своим не верю. Меня, самую неуклюжую девушку во Вселенной, у которой, возможно, проблемы с блохами и газами, Олли зовет на ланч! В настоящий ресторан! С ума сойти… Похоже, у меня будет свидание!
Глава пятая
Если в мире и есть что‑то, способное стереть с лица улыбку счастья от будущего свидания, так это гримаса лучшей подруги, которая сидит рядом на кровати, смотрит в пустоту стеклянными глазами и вот‑вот упадет замертво от скуки.
Меган пришла только двадцать минут назад, но кажется, что прошло двадцать дней, не меньше. Я пытаюсь ее как‑то занять, но на все мои предложения она или пожимает плечами, или цедит сквозь зубы «чего‑то не хочется». Не понимаю, зачем она пришла. Чтобы сидеть и дуться? И тут я догадываюсь! Меган мне мстит за то, что произошло вчера в «Джи Би». Наверное, все еще сердится из‑за сломанного ногтя. И о чем я думала, когда ее приглашала? Я вздыхаю про себя. Как глупо было надеяться, что эта пижамная вечеринка будет такой же веселой, как в старые добрые времена.
Мы с Меган дружим со средней школы. Все началось, когда первого сентября учительница посадила нас за одну парту. Честно сказать, поначалу я с ней общалась от страха: я все лето переживала, что приду в новый класс, и никто не захочет со мной дружить, что целых СЕМЬ ЛЕТ я буду одиноко ходить по школьным коридорам. Но очень скоро наша дружба превратилась из вынужденной в настоящую.
Мое самое приятное воспоминание о нашей былой дружбе связано с едва ли не самым печальным событием в моей жизни. Когда нам было по двенадцать, у меня умер пес Мило. Меган пришла ко мне в гости с целым пакетом конфет и безделушек, прочитала мне стих про Мило «Маленькие лапки», который сама написала, и подарила рамку с фотографией, на которой я бегаю за Мило по парку. Раньше Меган была внимательной и доброй. Но потом она подалась в актрисы и очень изменилась. Особенно после того, как получила роль на телевидении. Откровенно говоря, это и ролью не назовешь. В короткой рекламе фирмы «Глю Стик» Меган намазывает клеем‑карандашом две картонки, соединяет их и говорит: «Вау, как клейко!» Меган показывают каких‑нибудь пять секунд, но она все представляет так, будто сыграла главную роль в полнометражном фильме. После этого дебюта она стала ставить себя выше других. И выше меня. Каждая наша встреча превращается для меня в кастинг на роль лучшей подруги: я все время боюсь, что скажу или сделаю что‑то не так. Как говорится – «вот и сейчас…»
– Ну… Чем хочешь заняться?
– Без понятия, – бурчит Меган в ответ и обводит взглядом мою комнату. – Господи! Зачем ты сфотографировала камень?
От слов Меган что‑то внутри неприятно сжимается. На фотографии – белоснежный камень с тремя дырочками. Эллиот говорит, что такие камешки приносят удачу.
– Это – куриный бог. Ну, счастливый камень, – объясняю я.
– С чего ты взяла? – Меган с усмешкой смотрит на фото.
– Потому что он с дырочкой. Рыбаки всегда брали с собой такие камни‑амулеты, на счастье.
Меган снисходительно улыбается.
– Ты такая… необычная, Пенни.
Чаще всего «необычная» – своего рода комплимент. Но из уст Меган это слово звучит как оскорбление. Мне даже хочется ее толкнуть за такое. Сжав покрепче подушку, я вздыхаю. Если это будет длиться всю ночь, я до утра не доживу. Надо спасать положение.
– Может, маски сделаем? – с надеждой спрашиваю я. – У меня еще остались те пилинги с клубничным запахом, помнишь?
– Нет, не стоит. – Меган качает головой.
Я смотрю на стену и думаю, что там, в паре метрах от меня, сидит на кровати Эллиот. Он так близко, а я даже не могу с ним поболтать из‑за этой адски неудачной пижамной вечеринки.
В который раз собираюсь спросить Меган, чем бы она хотела заняться, как вдруг она скидывает тапочки и забирается на кровать.
– Что с тобой вчера в кафе стряслось? – спрашивает Меган, специально разглядывая сломанный ноготь. – Ты так странно себя вела.
Я собираюсь что‑нибудь выдумать, но вспоминаю вчерашний пост в блоге и теплую реакцию подписчиков на мою откровенность. Я не рассказывала Меган о панических атаках. Может, если попробую, то это нас сблизит? Набрав полную грудь воздуха, я начинаю:
– Ты знаешь, что мы с родителями недавно попали в аварию?
Меган смотрит на меня непонимающе:
– Да, а что?
– С тех пор меня мучают панические атаки. Я будто снова переживаю это все. Мне становится жарко, трудно дышать и…
– Господи, не тебе мне рассказывать, что такое паника! – перебивает Меган. – До школьной пьесы осталось два дня, и я очень волнуюсь, что все испорчу.
– Ничего ты не испортишь. Ты играешь лучше всех.
– Честно? – Меган прищуривает глаза цвета горького шоколада. – Представляешь, как мне тяжело: успех всего представления лежит на моих плечах. Джеф говорит, что я совсем как Анджелина Джоли в молодости. Только я от его слов еще больше трясусь.
– Не переживай. Я уверена, все будет хорошо, – отвечаю я, чувствуя одновременно разочарование и злость. Я хотела поделиться с Меган самым сокровенным, а она опять весь разговор свела к себе, любимой.
– Я так рада, что мы с Олли чувствуем друг друга без слов! Джефф говорит, что мы как Анджелина Джоли и Бред Питт в том фильме, где они снимались вместе. Ну, в том, после которого они встречаться начали. – Меган одаривает меня еще одной милой улыбкой. – Знаешь, Олли мне все‑все рассказывает.
От ее слов мне становится дурно.
– Значит, ты и про завтра знаешь?
– А что будет завтра?
Густо покраснев, я отвечаю:
– Олли позвал меня на ланч.
На лице Меган отражается усердная работа мысли. Похоже, о нашем свидании она не знала. Значит, Олли ей рассказывает далеко не все.
– Это он тебя позвал? Куда? – Меган продолжает улыбаться, но кажется, что от напряжения она сейчас вывихнет челюсть.
– На «Счастливый пляж», в полдень.
– Да ладно? Хочет пообедать… с тобой?
Шокированное выражение лица Меган и тон, с которым она произносит это «с тобой?», выводят меня из себя. Я понимаю, что мы с Олли стоим на разных уровнях в негласном школьном ранге красоты и успеха, но мне казалось, что лучшая подруга должна порадоваться за тебя, а не пялиться, как золотая рыбка в аквариуме.
– Тебе нравится Олли? – Вопрос вырывается раньше, чем я успеваю его обдумать.
– Конечно, нравится, – сухо отвечает Меган.
– Я имею в виду – как парень?
Меган запрокидывает голову и наигранно смеется.
– Нет, конечно нет. Он для меня слишком маленький.
Я смотрю на Меган и думаю: «Что же ты за штучка на самом деле? Мы с тобой столько лет были не разлей вода, а теперь мне кажется, что я тебя совсем не знаю».
Глава шестая
Если в книге рекордов Гиннеса захотят описать худшую в мире пижамную вечеринку, пускай обратятся ко мне. Кроме шуток.
Я просыпаюсь затемно (не лучшее начало воскресенья), валяюсь в постели и пытаюсь телепатически вызвать Эллиота. Когда мы были маленькими, то всегда надеялись увидеть один и тот же сон. Нам казалось, что раз мы спим через стенку, то если сильно захотеть, можно попасть в одно опустившееся над домом сонное облако. Сейчас я мысленно телеграфирую Эллиоту, что у меня была самая ужасная в жизни ночь.
Меган крепко спит на кушетке у противоположной стены. Я смотрю на нее, и в голову само собой приходит новое название для поста в блоге: «Можно ли вырасти из дружбы?». Я ужасно злюсь. Самое обидное, что в таком состоянии я ничего не могу писать. Однажды, прямо посреди контрольной по алгебре, у меня появилась чудесная идея для блога, и в ту секунду мне казалось, что это будет мой самый веселый и интересный пост. Я придумала отличный заголовок, несколько удачных шуток… Но потом идея утонула в море уравнений, и когда я вышла из класса, у меня перед глазами стояли только две буквы: «y» и «x». До сих пор не могу вспомнить, что за пост я тогда нафантазировала. Чтобы не упустить новую идею, я беру телефон с прикроватной тумбочки и залезаю под одеяло. Я выставила беззвучный режим, когда мы пошли спать всего‑то в половине двенадцатого!
Около полуночи мне написал Эллиот:
Как вы там с Мега‑занудой? Не хватает меня?
Глаза б мои этого проекта не видели, хоть карандашом их выколи.
Ну кому охота слушать про законы о зерне и кукурузе?
Пишу ответ:
А зачем кукурузе законы? Пижамная вечеринка – ПРОВАЛ!
Мы уже спали, когда от тебя сообщение пришло.
Придумала отличный закон о кукурузе: к каждому горячему блюду подавать вареный початок со сливочным маслом.
СКУЧАЮ!!!
Отсылаю эсэмэс и почти сразу же слышу легкое постукивание по стене: один удар, потом четыре, потом пять. «Я тебя люблю» по‑нашему. Я хочу ответить, но тут раздается ворчание Меган:
– Что это за стук?
– Не знаю, – вру я.
– Это тот сосед?
Меган сотни раз видела Эллиота, она наверняка знает его имя. Из‑за этой выходки я уже не просто злюсь – я начинаю ее ненавидеть.
– Не понимаю, чего ты с ним общаешься, – продолжает Меган. – Он же придурок.
С трудом сдерживаюсь, чтобы не вскочить с кровати и не огреть ее подушкой по голове.
– Можно мне кофе? – спрашивает Меган.
– Да, – отвечаю я, несмотря на то, что она только что оскорбила моего лучшего друга, испортила вчерашний вечер, и теперь мне хочется придушить ее подушкой. Я так рада возможности сбежать от Меган на несколько минут, что мгновенно выпрыгиваю из постели и надеваю халат.
На кухне сидит папа, читает газету и прихлебывает чай. Он – ранняя пташка, как и я. У папы взъерошенные после сна волосы и серые от щетины щеки.
– Привет, – встречает он меня. – Как там пижамная вечеринка?
Я многозначительно поднимаю брови.
– Ха, настолько хорошо?
Я киваю и включаю чайник. Пару недель назад, когда мы вместе готовили спагетти, я пожаловалась папе, что у нас с Меган не ладится.
– Пап?
– Да?
– Как думаешь, а из дружбы можно вырасти?
Он с улыбкой кивает головой.
– О да, со мной такое не раз бывало. Особенно в твоем возрасте, когда так сильно меняешься. – Он жестом приглашает меня сесть рядом.
– Я тебе когда‑нибудь рассказывал о Тимоти Тейлоре?
Я качаю головой.
– Мы с ним были лучшие друзья в младших классах, не разлей вода. Но когда перешли в пятый, он так изменился, что я перестал с ним общаться.
– Почему? Что он сделал?
– Начал играть в регби. – Папа у нас футбольный болельщик до мозга костей и понять не может тех, кому нравится регби.
– А если честно, – продолжает папа, – не только из‑за этого. Еще Тимоти начал зазнаваться. И у нас пропали общие интересы.
– Вы поругались?
– Н