Аннотация
В жизни Авроры Адамс все упорядочено. Она должна есть определенную еду, носить определенную одежду и делать только то, что позволяет мать… все ради танцевальной карьеры. Жизнь одинока и холодна, но у нее нет выбора. Когда мать решает отправить ее на год учиться, это просто очередной удар по ее хрупкому сердцу.
У Ноа Хилла нет страсти в жизни. Но один взгляд на Аврору, и его мир вспыхивает. С того момента, как видит ее на сцене, он знает, что она станет его. И когда ее мать становится на пути, у него нет другого выбора.
Появится ли у Авроры шанс вырваться на свободу, или она просто сменит одну клетку на другую? Когда одержимость становится привязанностью, возможно, истина не так важна.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! Он — миллиардер и собирается похитить балерину, которую увидел на сцене. Что может быть еще чудеснее?! Приготовьтесь, мы кое-что припасли для вас!
ВНИМАНИЕ!
Копирование и размещение перевода без разрешения администрации группы, ссылки на группу и переводчиков запрещено!
Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.
Пролог
Ноа
Я никогда не был поклонником искусства. Музеи, спектакли, оперы… все это звучит так утомительно. Но иногда они являются необходимым злом. Особенно в моей работе. Клиент и его жена приехали в город для совершения сделки, и она попросила билеты на балет.
Балет. Может ли это быть еще более претенциозно? Я едва не закатил глаза, когда согласился пойти с ними. Но она не приняла бы «нет» в качестве ответа, имея такие хорошие билеты. Мне стоило подумать об этом прежде, чем бронировать ложу. В следующий раз я просто куплю два билета.
Сегодня у меня нет выбора, и я выпиваю еще одну порцию скотча в лимузине, пока мы подъезжаем к театру. По крайней мере, если я собираюсь быть здесь, мне нужно выпить.
Нас сопровождают до ложи, и пара садится спереди, улыбаясь друг другу. Я сажусь позади, рядом с занавесом, надеясь, что они не заметят, если я усну во время спектакля.
Мы заказываем напитки, и я сую официанту сотню, сказав ему принести мне двойную порцию скотча и следить, чтобы стакан был всегда полон.
К тому времени, как поднимается занавес, у меня заканчивается любезность, и я благодарен за темноту. Откидываюсь в кресле и молюсь, чтобы все закончилось быстро. Возможно, я застану конец игры «Метс», если улизну после антракта. (Примеч.: New York Mets — профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Восточном дивизионе Национальной Главной лиги бейсбола).
Когда в темноте начинает играть музыка, на сцене появляется мягкое синее свечение. Одинокая балерина с распущенными волосами стоит спиной к зрителям. Мне это кажется странным, потому что обычно у них на голове тугие пучки, а у этой — длинные темные волосы спадают волнами.
Балерина медленно поднимает руки над головой. Музыка становится грубой, почти пугающей, так как играют только струнные. Синее сияние заполняет сцену, и вокруг балерины появляются танцоры. Мерцающие огни сияют на длинных ногах, когда она поднимает одну ногу над головой и держит ее там.
Она поворачивается, но опускает подбородок, так что я не могу видеть ее глаз. Когда она широко разводит руки, свет становится ярче, и музыка звучит громче. Балерина приподнимает подбородок, и в это мгновение, клянусь, она смотрит прямо на меня. Взгляд ее пронзительных голубых глаз устремляется прямо на меня, и она замирает. Это происходит так быстро, не знаю, заметил ли кто, но это случилось.
Вступают барабаны, и танцоры со всех сторон устремляются к ней. Музыка нарастает, свет сияет, и красивая брюнетка теряется в толпе.
Я так сильно сжимаю стакан в руке, что он трескается и рассыпается. Рассеяно смотрю на беспорядок, который устроил. Мой клиент и его жена оглядываются на меня, но я хватаю салфетку, оборачиваю ею руку и тихо говорю, чтобы они продолжали наслаждаться шоу. Извиняюсь и выхожу.
На моей ладони большой порез, на который, вероятно, необходимо накладывать швы. Я туже завязываю салфетку и пробираюсь по задней лестнице к выходу.
Несколько охранников пытаются остановить меня, но как только я показываю им травмированную руку, пропускают. Вскоре я оказываюсь за кулисами и отхожу в тень. С того места, где стою, я могу наблюдать, как танцоры входят и выходят со сцены.
Мне не нужно много времени, чтобы найти ее в толпе.
Следующие два часа я смотрю на нее, пытаясь уберечь руку. Но ближе к концу спектакля салфетка вокруг моей руки полностью пропиталась кровью, и я чувствую головокружение.
Я отправляю сообщение своему водителю и встречаюсь с ним возле заднего выхода, а затем приказываю отвезти меня в отделение скорой помощи. Несмотря на разочарование от того, что не увижу ее ближе, мне нужно позаботиться о руке.
Кроме того, уверен, что мы еще встретимся. Когда уходил, я захватил программку, так что у меня есть ее имя.
Некоторые люди говорили мне, что я одержимая личность. Если я хочу что-то, то не останавливаюсь ни перед чем, пока не заполучу это; что, когда что-то привлекает меня, я неадекватен.
Я улыбаюсь, когда смотрю, как хирургическая игла с ниткой проходят сквозь мою кожу, и думаю, что все неправы. Один взгляд на Аврору Адамс, и я за гранью одержимости.
Но мне нравится думать об этом, как о привязанности.
Первая глава
Аврора
Может ли человек что-то любить и одновременно ненавидеть? Как что-то может приносить огромное количество страданий, но мысль не иметь этого, невыносима?
Я спускаюсь по лестнице родительского дома, у меня на уме только одно место. Но, как и всегда, остановившись у холодильника, я вижу, что навесной замок надежно закреплен.
Идеальная кухня моей матери выглядит странно: большие замки, прибитые к шкафчикам, и цепь, удерживающая дверь холодильника закрытой. Она опломбирована, чтобы никто не мог открыть. Никто, кроме нее. Даже не знаю, чего она боится. Не похоже, что она хранит там много чего. Ничего, что стоило бы желать.
Тем не менее, боль в животе напоминает, что я голодна. Мне кажется, что я могу съесть все, до чего смогу добраться. Дергаю замок, но безуспешно. Чувствую комок в горле, и подавляю его. Это не ново. Я должна уже привыкнуть. Выпускаю из рук холодный замок, и металл ударяется о нержавеющую сталь холодильника. Я съеживаюсь, молясь, чтобы звук не разбудил маму.
Секунду жду, затаив дыхание, но ничего не слышу. Вздохнув с облегчением, направляюсь к задней двери, выскользнув на прохладный ночной воздух. От росы на траве ступни становятся влажными.
Останавливаюсь и смотрю на небольшое здание, которое когда-то казалось мне всем — место, которое построила моя мать, потому что она, наконец, полюбила меня. Она увидела во мне то, что первый раз в жизни стоило любить. То, что вызывало гордость за меня. По крайней мере, на какое-то время.
Иногда я не могу выбраться из этого места. А в другое время крадусь туда, чтобы побыть в одиночестве.
Открываю стеклянные двери и вхожу. Сажусь на холодные деревянные полы танцевальной студии и растягиваюсь, пытаясь расслабить мышцы. Они болят от переутомления, и мне действительно нужен сон. Но мой разум не позволит мне заснуть. Боль в мышцах и голод от пропущенного ужина сказываются на мне.
Знаю, единственное, что даст мне покой — танец. Это единственное, что заставляет все остальное исчезнуть. Танец для себя, когда не думаешь о завтрашнем выступлении. Только тогда я чувствую себя наиболее свободной. Никто здесь не кричит на меня и не говорит, что я делаю что-то неправильно; что мои ноги не прямые, или я недостаточно стараюсь.
Когда я танцую для себя, меня ничто не волнует. Я чувствую музыку и позволяю ей унести меня. Попадаю в мир, где на меня не давят, чтобы я была той, кем я не хочу быть; той, кто не оправдывает завышенные ожидания, не зависимо от того, как сильно я стараюсь или как упорно работаю. Для нее этого всегда будет мало.
Но пока что мне достаточно и этих крошечных украденных моментов.
И это все, что имеет значение. Пока она не проснется.
Вторая глава
Аврора
Я ухожу со сцены и вхожу в большую гримерную. У меня небольшая партия в большой постановке в Нью-Йорке, и мне очень нравится труппа. Но моя мать постоянно разговаривает с хореографами и режиссерами, чтобы мне дали больше времени в свете софитов. Она контролирует каждую часть моего танца и, хотя это меня раздражает, именно это сделало меня открытием балета. Это не особо приятно, потому что я здесь благодаря ей, но пока смогу выходить на сцену, буду считать это победой.
Когда подхожу к маленькому столику, за которым наношу макияж, удивляюсь, увидев большую вазу цветов. Моя мать, как правило, дарит мне букет после каждого спектакля, но она устраивает из этого целое представление, чтобы видели другие. Не тогда, когда я одна.
Я вижу свое имя на карточке и протягиваю руку, чтобы взять ее. Но до того, как касаюсь ее пальцами, цветы и карточка ускользают.
— Я позабочусь об этом, — отрезает мама и выходит с цветами из гримерной. Я открываю рот, чтобы возразить, но в комнату входит труппа, и помещение наполняется шумом и смехом.
Это финальное выступление сезона, и многие танцоры отправляются на гастроли, но меня отстранили.
Моя мать думает, что мне нужно больше репетировать вдали от дома и отвлекающих факторов. Еще с того дня, как я только начала ходить, она говорила мне, что я никогда не буду исполнять главную партию, если не стану танцевать всерьез, что нужно полностью сосредоточить внимание на танцах.
Она записала меня на год в частную танцевальную школу в Германии. Там не будет доступа к интернету, мобильному телефону, посетителям — ничего. Не то чтобы у меня были друзья, с которыми можно поговорить, но было бы здорово иметь интернет. Мама сказала, что я могу писать ей письма, если захочу, но предпочла бы, чтобы я сосредоточилась на танцах.
У меня будет персональный инструктор по танцам, который будет держать меня на строгой диете, и я буду танцевать утром, днем и вечером, пока не стану абсолютно совершенной. Все деньги, отложенные на обучение в колледже, были потрачены на оплату этой школы, так что у меня не было выбора.
Я спорила с ней, но без результата. Руководство танцевальной школы не будет производить возврат и, если я откажусь ехать, мать меня выгонит из дому. Некоторое время я обдумывала варианты. Но без единого цента на счету и без опыта работы, возможностей было мало. Мне никогда не разрешали подрабатывать, так что у меня не было собственных денег. Стыдно не иметь ничего своего, но когда в твоей жизни регламентирована даже еда, которую ты ешь, ты вроде как привыкаешь к этому.
Когда я согласилась ехать в Германию (мы обе знали, что я это сделаю), то начала мечтать о месте, где смогла бы найти себя. Даже если оно будет небольшим, главное — вдали от контроля моей матери. Что-то, было бы лучше, чем ничего. Только об этом я думала.
— От кого они? — спрашиваю я, когда мама входит в гримерную без цветов.
— Они были не тебе, — цедит она мне, и далее, улыбаясь другим танцорам, щебечет, какую замечательную работу они проделали сегодня вечером, при этом, не говоря, как хорошо справилась я.
— Я видела на карточке свое имя, — я хмурю брови, уверенная, что видела свое имя на маленьком конверте.
— Ты ошиблась, Аврора, — ее взгляд холоден, и это ее окончательные слова.
Я достаю свою сумку из шкафчика и начинаю собираться. Это было последнее выступление, и необходимо забрать все свои вещи. Рано утром я улетаю в Германию. Нет смысла откладывать неизбежное.
— Мы будем скучать по тебе, — говорит одна танцовщица первой линии, подходит и обнимает меня. Это тепло и искренне, но даже сейчас я не могу вспомнить ее имя. — Обидно, что ты не можешь поехать с нами. Может быть, в следующем году, когда ты вернешься?
Я улыбаюсь и киваю. Должно быть, мать рассказала всем о моих планах. Год — смертельный приговор для большинства танцоров. Эта карьера для молодых и сильных. Но пропустить год, чтобы отточить мастерство и вернуться на вершину, это шанс, который не упустил бы любой человек в этой труппе.
Несколько танцоров машут на прощание, когда я выхожу, и мама идет следом. Она очень хочет увести меня отсюда. Думаю, она боится, что я договорюсь списываться с другими танцорами, пока буду в отъезде. Она не хочет никаких отвлечений, и изоляция — ее ключ к этому.
Я и так привыкла быть одной, поэтому не понимаю, зачем еще больше изолировать меня, как общение может помешать обучению, но просто соглашаюсь с этим. Я надеюсь, что смогу купить несколько книг в аэропорту, спрятать их в сумке и привезти в Германию. Не знаю, почему это запрещено, но планирую читать тайком.
— Водитель будет ждать тебя завтра в шесть утра. Я уже упаковала твои вещи, — говорит мама, как только мы садимся в машину и направляемся домой.
— Ты не поедешь со мной в аэропорт? — спрашиваю я, удивленная, что она не будет провожать меня.
— Нет. Твой рейс слишком рано. Я попрощаюсь с тобой дома.
Эти холодные слова не должны жалить меня, но это происходит. Она целый год не увидит меня, но, похоже, не слишком озабочена этим. Я не должна удивляться. Я всегда была для нее больше аксессуаром, чем ребенком.
Смотрю в окно, наблюдая, как проносятся улицы Нью-Йорка и огни ресторанов, в которые мне никогда не разрешали ходить. Самый красивый город в мире, а я никогда его не видела.
Интересно, так ли ощущает себя птица в клетке?
Третья глава
Аврора
Я стою в прихожей, держа ручку своего единственного чемодана. Пространство вокруг холодное, как и всегда. Интересно, действительно ли это так или потому, что оно кажется недружелюбным мне?
Мама не позволила мне взять с собой многое. Не то чтобы у меня было много вещей. Она сказала, что я буду жить и дышать танцами, так что все, что мне действительно нужно — одежда для репетиций. Она сама собрала для меня чемодан и неодобрительно хмыкала каждый раз, когда я пыталась положить еще что-либо. Я надеялась взять с собой несколько книг, но для нее это не были предметы первой необходимости.
Единственное, что я любила в танцах — красивые платья и туфли для вечеринок. Мне не нравились сами мероприятия, потому что мама всегда держала меня рядом с собой, но я любила, что после них у меня оставались платья.
Иногда поздно ночью, когда убеждалась, что мама уснула, я надевала одно из них и ходила по своей комнате. Иногда даже представляла, что являюсь принцессой, ожидающей принца, который меня спасет. Это глупо и по-детски, но я не могла остановить себя от фантазий о жизни вдали отсюда.
Я поворачиваюсь, когда слышу шаги мамы. Думаю, по платьям я буду скучать больше, чем по ней. Эта мысль меня огорчает. Так не должно быть, но такова реальность. Я знаю, что моя мама злая, но думаю, в какой-то степени она должна любить меня. Может быть, даже будет немного скучать по мне? Или, может быть, это еще одни мои детские мысли и попытка выдать желаемое за действительное. Между нами холоднокровная дистанция, которая только возрастала по мере моего взросления. И иногда я задумываюсь, не связано ли это с тем, что с каждым годом я старею, а это минус один год для моей танцевальной карьеры. А танцы — единственное, что держит нас вместе.
— Собери волосы, — говорит она, раздраженно вздохнув.
Я делаю то, что она говорит — снимаю резинку с запястья и убираю волосы в хвостик. Я не понимаю, почему ей не нравятся мои волосы. Она даже обратилась к продюсерам с просьбой, чтобы в последнем спектакле мои волосы собрали в пучок, но они отказались, и маме пришлось согласиться. Она никогда с ними не спорит. Она фальшиво улыбается и соглашается с тем, что они правы.
Когда слышу гудок, понимаю, что приехала машина, которая отвезет меня в аэропорт. Меня охватывает разочарование, что моя собственная мать не заботится о том, чтобы отвезти меня. Я не увижу ее больше года. Не знаю, почему все еще жажду ее внимания, доброты и заботы. Я должна понимать, что она не даст мне этого. Но все же делаю шаг к ней, чтобы обнять на прощание.
— Только не облажайся, — жестокие слова заставляют меня остановиться. — Я хочу увидеть улучшения, когда ты вернешься. И избавься от этого детского подхода. Повзрослей, Аврора.
— Повзрослеть? — я слышу в своем голосе боль.
Я чувствовала себя взрослой всю свою жизнь. Мне никогда не позволяли делать то, что делали в школе другие дети. Я пропустила все: школьные вечеринки, футбольные игры, парней. Все, кроме танцев. Я всегда тренировалась, никогда не делала ничего другого. Большую часть своей жизни я чувствую себя старше своих лет.
— Да! Повзрослей! — рявкает она. — Я вынуждена держать замок на холодильнике, потому что у тебя нет никакого самоконтроля. Никакой дисциплины, — она качает головой. — Понять не могу, что я сделала не так.
Я опускаю голову, глядя на свои простые белые балетки.
— Ты просто будешь стоять тут или собираешь идти? С моей удачей, они передумают.
После ее слов я хватаю чемодан и, не поднимая головы, поворачиваюсь, чтобы уйти. Румянец стыда покрывает мои щеки, и я борюсь со слезами, которые готовы вот-вот пролиться. Открываю тяжелую железную дверь и ухожу, не оглядываясь на нее. Уверена, она уже ушла, но увидеть это будет последним ударом.
Я выхожу, поднимаю взгляд и останавливаюсь, когда вижу черный лимузин, стоящий на нашей подъездной дорожке. Рядом с открытой дверью стоит женщина, ожидая меня. Я удивлена, что за мной отправили лимузин. Во мне поднимается волнение, и я отталкиваю грусть. Женщина в возрасте, ее седые волосы собраны в косу. Она улыбается мне широкой милой улыбкой, ее лицо светится. Мне она нравится.
— Мисс Адамс, — приветствует она и забирает чемодан у меня из рук, убирая его в багажник. — В жизни ты еще прекраснее.
Возможно, место, куда я еду, лучше, чем я представляла. На данный момент, это уже так, а я только встретила человека, который отвезет меня в аэропорт.
— Спасибо. Это очень мило с вашей стороны, — отвечаю я, усаживаясь на заднее сидение.
На улице все еще темно, а в лимузине еще темнее. Женщина закрывает дверь, и через секунду мои глаза приспосабливаются к темноте.
В горле застревает крик, и я подпрыгиваю, когда вижу мужчину в костюме, сидящего рядом со мной. Я прижимаю ладонь к груди и чувствую пытающееся вырваться из груди сердце.
— Простите, вы меня напугали, — говорю я, все еще держа руку на груди и стараясь успокоиться.
Он молча смотрит на меня.
Темные волосы и костюм помогают ему слиться с полумраком автомобиля, и поэтому я не заметила его с самого начала. Я смотрю ему в глаза, они такие же темные, как и все остальное. В нем все темное. Подбородок покрывает черная щетина, густые волосы спадают вокруг лица. Сидя рядом с ним, могу сказать, что он в два раза больше меня, и все в нем порождает волнение, которое я никогда раньше не ощущала.
Замки в лимузине щелкают, создавая зловещую атмосферу.
— Я Аврора, — говорю я, пытаясь сломать напряжение, но он не реагирует. Он продолжает смотреть на меня, поэтому я нервничаю. — Но вы, наверное, уже знаете об этом, — я издаю нервный смешок.
Он протягивает руку, и я замираю, не понимая, что он делает. Чувствую, как лимузин начинает двигаться, и на секунду паникую. Конечно, водитель должен знать, что здесь находится мужчина. Должно быть, он здесь не просто так. Мужчина нежно сжимает мой хвостик и стягивает резинку, позволяя волосам рассыпаться по плечам.
Он пробегается пальцами сквозь длинные локоны, и на секунду я поддаюсь этому прикосновению, настолько непривыкшая к физическому контакту, что отчаянно нуждаюсь в нем. Даже от незнакомца. В последней постановке изменили несколько моих танцев, чтобы Сэм, мой партнер, больше не трогал меня. Ко мне так долго не прикасались. Я закрываю глаза, так как мне нравится это чувство, и издаю стон, наслаждаясь этим.
Мужчина убирает руку, и я понимаю, что только что произошло. Я только что стонала вслух. Смотрю на него и чувствую, как горят щеки. Хотела бы я лучше видеть его лицо, но в лимузине очень темно. Он достаточно крупный мужчина, может быть, телохранитель или кто-то из персонала. Но зачем ему распускать мои волосы?
Незнакомец наклоняется вперед и открывает отсек, предлагая мне выбрать. Внутри я вижу напитки. Бутылка «колы», шоколадное молоко и что-то похожее на смузи со взбитыми сливками сверху.
У меня в буквальном смысле текут слюни. О, Боже. Я никогда не пробовала ничего из этого. Я смотрю на все это, не зная, что выбрать. Насколько это глупо? Я начинаю тянуться к «коле», но передумываю и выбираю шоколадное молоко. Но потом снова останавливаюсь.
Я смотрю на таинственного мужчину, который все еще наблюдает за мной. Возможно, он не может говорить.
— Можно мне больше одного? — спрашиваю я, прикусывая изнутри щеку и чувствуя себя глупой. Возможно, мама права, и у меня нет никакого самоконтроля.
Наконец, его лицо преображается, и он улыбается, демонстрируя свои идеальные белые зубы и ямочку. Он кивает мне. Я беру шоколадное молоко и, обернув губы вокруг трубочки, начинаю пить. И опять издаю стон. Не знала, что оно может быть таким вкусным. Я смотрю на мужчину, снова чувствуя себя неловко. Я стону из-за напитка и замечаю, что его лицо становится хищным. Перестаю пить и немного отодвигаюсь от него. Не помню, что когда-либо вообще была наедине с мужчиной. В воздухе что-то изменилось. Я чувствую, как это бежит по моей коже, и инстинкты, которые должны были появиться, как только я села в машину, кажется, начинают просыпаться.
— Кто вы? — по какой-то причине слова с трудом срываются с моих губ. Они будто немеют, и я говорю совсем не так, как обычно.
Он наклоняется ближе ко мне, но я не могу сосредоточиться. Я пытаюсь отодвинуться, но тело не слушается. Мои руки и ноги ощущаются ватными, и я не могу заставить их двигаться. Мужчина забирает напиток у меня из рук и ставит его к остальным.
В этот раз он нежно улыбается и берет меня за руку. Я смотрю вниз, наблюдая, как своей большой ладонью он обхватывает мои изящные пальцы.
— Скоро, Звездочка, все прояснится, — слышу его слова, и мои глаза закрываются.
Четвертая глава
Аврора
Когда открываю глаза и резко сажусь, у меня кружится голова. Упираюсь ногами в изножье кровати и опускаю голову на руки, пытаясь остановить вращение комнаты. Вокруг мягкий свет, и я чувствую, как прохладный бриз легонько шевелит волосы, и мне становится лучше.
Я не чувствую себя заболевшей, просто села слишком резко, и это проходит так же быстро, как и началось. Оглядываю комнату и вижу, что это большая спальня, размером почти с гостиную моего дома. С одной стороны расположена ванная комната, а с другой — открытые французские двери, ведущие во внутренний дворик.
Встаю и иду к открытым дверям. Ощущение холодного пола патио под ногами заставляет посмотреть вниз, и я вижу, что одета в ту же одежду, что и утром, но босиком. Джинсы и рубашка с V-образным вырезом не согревают, когда прохладный бриз долетает до меня. Осматриваясь, я вижу белый песок, который простирается настолько далеко, насколько могу видеть; темные волны бьются о небольшие скалы, разбросанные вдоль береговой линии. Высокая трава, окаймляющая песок, колышется на ветру, а за ней ничего нет.
— Это не может быть Германия, — шепчу сама себе, пока в замешательстве осматриваю пейзаж.
— Ох, но это так и есть, — слышу глубокий голос позади себя и, когда поворачиваюсь, вижу мужчину из лимузина.
— Кто вы? Что случилось? Вы меня усыпили? Что происходит? — вопросы сыплются один за другим, и я прикусываю губу, чтобы удержать еще сотню таких же.
— Я думал, что это облегчит тебе дорогу, поскольку раньше ты не покидала Нью-Йорк.
Он стоит в дружелюбной позе, прислонившись к дверям спальни. Но все же я начеку. Сейчас на нем нет пиджака, верхняя пуговица серой рубашки расстегнута, руки небрежно покоятся в карманах, и он тоже босиком. Волосы отброшены назад, и темными глазами он осматривает меня так же, как и я его.
— Вы не ответили на другие мои вопросы, — я скрещиваю руки на груди, когда ветер становится холодней. Смотрю через плечо и понимаю, что солнце садится. Уже прошел целый день?
Он отталкивается от двери и идет в мою сторону. Я напрягаюсь, но он проходит мимо и закрывает французские двери. Холодный ветер исчезает, и я мгновенно чувствую себя лучше.
Чувствую, что он стоит позади меня, но не оборачиваюсь. Я молча стою на месте, надеясь получить ответы.
— Мы летели почти всю ночь (Примеч.: автор имеет в виду ночь по местному, европейскому времени), а потом, когда приземлились в Германии, взяли лодку и поплыли на этот остров. Мой остров. Ты хотела приехать сюда, не так ли?
Он все еще позади меня, и, клянусь, я чувствую его в нескольких сантиметрах от моего тела. Хочу повернуться и прижаться к нему. Что со мной не так?
— Да, я просто… это просто как-то странно, — говорю я.
Не знаю, как выразить это словами. При полете животные испытывают стресс, и им дают транквилизаторы. Может быть, так он и поступил со мной?
— Меня зовут Ноа, — говорит он, и я чувствую, как его дыхание ласкает кожу моей шеи.
Электрический разряд проходит сквозь меня, и я поворачиваюсь к нему лицом. Он невероятно высок, нависает надо мной, но не так близко, как я предполагала. Я могу протянуть руку, и все же не смогу дотронуться до него. Но почему-то мне казалось, что он всего в сантиметре от прикосновения ко мне. Мой разум играет со мной, а может, это остаточное действие наркотиков.
— Ты голодна. Давай, поужинаем, и я все тебе объясню.
Я слышу мягкий голос позади себя и поворачиваюсь, чтобы увидеть женщину-водителя лимузина. Она широко улыбается мне, пока говорит с Ноа по-немецки, а затем удаляется из комнаты.
— Это миссис Элина. Она управляет домом и будет следить за всеми твоими потребностями. Она присоединится к тебе после ужина, чтобы обсудить расписание.
Страх отступает, и в животе образуется узел. Я здесь, чтобы танцевать. Я здесь, чтобы учиться и быть дисциплинированной. Я должна слушать инструкторов и следовать указаниям. Каким-то образом я отвлеклась и забыла саму цель нахождения здесь. Теперь мне нужно сосредоточиться, чтобы Ноа посчитал меня достойной танцовщицей.
При мысли угодить Ноа, я снова ощущаю жар, что испытывала ранее. Опускаю подбородок, когда выхожу за ним из комнаты, и делаю все, чтобы эта мысль больше не посещала меня в его присутствии.
Стены сложены из больших серых камней, и дом выглядит как замок. Но пространство дополнено мягким светом и коврами, пушистыми и мягкими под моими босыми ногами. Дом старый, но ощущается современным и комфортным. Я даже ожидала, что по прибытию меня определят в камеру и будут давать миску с куриным бульоном два раза в день. Но пока что окна, открывающие вид на море, создают ощущение сказки.
Я чувствую, как Ноа берет мою руку, и возвращаюсь из мечтаний. Оказывается, я остановилась и уставилась в окно. Ноа улыбается мне.
— Для этого будет много времени позже. Столовая находится там.
Он ведет меня за руку вниз по винтовой каменной лестнице, через большую деревянную дверь. В какой-то момент я думаю, что Ноа отпустит мою руку, но он не делает этого, а продолжает большим пальцем ласкать мою кожу.
В столовой стоит длинный стол, который выглядит, будто сделан из коряг, выброшенных на берег морем. Рядом стоят большие удобные кресла, а во главе — диванчик для двоих.
Ноа проводит меня во главу стола и указывает, что я должна сесть на диванчик. У него высокая спинка, а сбоку лежит уютный плед. Прохожу мимо Ноа, и мне немного грустно, когда разъединяю наши руки, чтобы сесть. На короткое мгновение я надеюсь, что он сядет рядом со мной, но он наклоняется, берет плед, набрасывает его на мои колени и садится в кресло.
— Ты не взяла с собой теплой одежды, — замечает он, когда тянется к бокалу вина перед собой.
Я осматриваю стол и вижу, что у меня тоже стоит бокал с вином. Я никогда не пробовала вино, и хотя мне любопытно, я опасаюсь. Ведь в напитке, предложенном им в последний раз, были наркотики.
— Я обещаю больше не давать тебе наркотиков. Это было только для того, чтобы доставить тебя сюда невредимой, — протянув руку, Ноа берет мой бокал, делает глоток и ставит его передо мной.
— Не я складывала свой чемодан, — поясняю я, беру бокал и отпиваю глоток.
Вкус вина отличается от того, что я ожидала. Девушки из танцевальной труппы жаловались, что вино кислое и горькое. Это же мягкое и теплое, и я чувствую, как оно опускается в мой пустой желудок. Вероятно, мне стоит притормозить, так как я не ела в течение длительного времени и никогда раньше не пила алкоголь. Как только у меня возникает эта мысль, появляются официанты и ставят передо мной корзинку свежего хлеба и тарелку сливочного супа.
Я вижу, как Ноа макает хлеб в свой суп, и следую его примеру. Не помню, когда в последний раз мне разрешали есть столько вкусной еды. Кажется, я съедаю все на одном дыхании и заканчиваю раньше, чем Ноа успевает съесть половину своей порции. Мне становится грустно, как и всегда, когда моя еда заканчивается. Однако Ноа кивает, и мою пустую тарелку заменяют другой, наполненной жареной курицей, сосисками, высокой горкой картошки и другими овощами.
— Эм. Не думаю, что должна съесть все это, — говорю я, и мой рот наполняется слюной.
— Я привез тебя сюда, Аврора. Ты под моей защитой. Я ожидаю, что ты будешь съедать всю еду, которую тебе дают, и скажешь, если проголодаешься, а я не замечу этого.
Его суровый взгляд не оставляет места для споров — кто я такая, чтобы говорить ему «нет»? Я умираю с голоду, и мне никогда не давали такой еды.
— Пока ты моя, ты будешь делать то, что тебе говорят. Это включает в себя не только танцы, но и повседневные дела. Ты обязана будешь есть… — он делает паузу, когда убирают его суп и ставят второе блюдо, — …отдыхать и спать в любой момент, когда я сочту нужным.
— Отдыхать и спать? Звучит как отпуск, — я улыбаюсь, пока работаю над тем, чтобы очистить тарелку от еды.
— У тебя когда-нибудь был отпуск? — спрашивает он, и я качаю головой.
— Нет. Но так я его себе представляю.
Я вижу намек на ямочку на его щеке, и это вызывает у меня улыбку. Мою вторую тарелку забирают, как только я все съедаю, и на ее месте появляется десерт. Теплое печенье и яблоко со сливками — так хочу это съесть, но знаю, что не должна. Мне не разрешено есть никакого сахара, а я по запаху могу сказать, что это запрещенный продукт.
— Ешь, — говорит Ноа и протягивает руку, чтобы заправить прядь волос мне за ухо. — Не стесняйся побаловать себя, Звездочка.
Тепло в животе растет, и я не знаю, от вина это, еды или желания. Одно его касание, и я не в себе. Как я могу контролировать себя с мужчиной, который имеет надо мной такую власть?
— А как же мои занятия? — спрашиваю я, удивляясь, почему он так снисходителен. Я ожидала тирана, а он дает мне десерт.
— У меня есть студия, и ты можешь танцевать, когда только пожелает сердце, — просто отвечает он и откидывается на спинку кресла.
Я ненавижу возникающее расстояние между нами, но это помогает держать голову ясной.
— Но я думала, что именно поэтому приехала сюда. Научиться быть лучшей танцовщицей в мире.
В его взгляде мелькает тень.
— У меня еще есть дела, и я должен заняться ими. Элина ответит на твои вопросы. Завтра мы обсудим твои танцы, и как ты хочешь обучаться.
Это скорее декларация, а не дискуссия, поэтому я перестаю задавать вопросы. Это только первый день, и я не хочу произвести плохое впечатление. Может быть, тут есть и другие преподаватели, с которыми я буду заниматься. Вместо того, чтобы зацикливаться на этом, беру вилку и погружаю ее в десерт.
Это небеса на вилке, и я издаю стоны, пока ем. Мой живот полнее, чем когда-либо в моей жизни, и, сделав последний глоток вина, я не в силах держать открытыми глаза. В какой-то момент понимаю, что не просто сижу на уютном диванчике, а уже укутана в плед.
В следующий момент чувствую теплые и сильные руки Ноа, когда он несет меня. Я так устала, но мечтаю уткнуться ему в шею и целовать обнаженную кожу, пока он держит меня. Я не борюсь со сном и напоследок чувствую, как он прижимает свои губы к моим.
Пятая глава
Аврора
Я глубже зарываюсь головой в подушку, не помня, когда последний раз так хорошо спала. Даже не знаю, который сейчас час. Перевернувшись, чувствую, как глубокий насыщенный запах Ноа заполняет мои легкие, как будто он находился в моей постели. Сев, оглядываю комнату, но его тут нет.
Я вылезаю из постели и иду к окну, чтобы полюбоваться видом. Это место кажется нереальным. Тут все не так, как я себе представляла, и не уверена, что хочу этого. Последние двадцать четыре часа были раем, и я не хочу, чтобы что-то изменилось.
Слышу мягкий стук и поворачиваюсь, чтобы увидеть Элину, стоящую в дверях.
— Я уже начала волноваться. Ты спала более десяти часов.
— Мне жаль. Который час? — спрашиваю я, чувствуя себя виноватой. Я должна была встать рано и быть готовой к работе.
— Немного за полдень, — она делает шаг в комнату. — Я подумала, что ты захочешь чего-нибудь поесть.
На ее слова мой живот издает громкое урчание, вызывая у нас смех.
— Еда — это замечательно. Может быть, мне стоит привести себя в порядок, — я смотрю на свои голые ноги. Я все еще в своей рубашке, но уже не в джинсах.
— Твои вещи тут, — говорит Элина, подходя к двери и открывая ее. Я следую за ней и останавливаюсь, когда вижу, что там. Это гигантский шкаф. Шкаф — это даже неправильное слово, потому что размером он больше, чем моя старая спальня.
— Это не мои вещи, — говорю я, когда вхожу в помещение. Протянув руку, пробегаюсь пальцами по шелковому платью. Это самый глубокий синий цвет, который я когда-либо видела. Материал под моими пальцами такой мягкий.
— На сегодня это платье, возможно, слишком нарядное, но если тебе нравится… Это все твое, дорогая.
Я выпускаю ткань платья из пальцев.
— Как? — спрашиваю я в шоке. Осматриваю помещение, отмечая все. Одна стена полностью заполнена обувью. Комната заполнена всем, что могла бы захотеть девушка. Я чувствую, как глаза наполняются слезами. Мое самое любимое в танцах — это возможность нарядиться. Мне все нравится.
— Ну, ты не сможешь бегать в округе без одежды, не так ли? — на ее губах дразнящая улыбка, и я чувствую, как краснею от идеи бегать голой. — Или, возможно, можешь, — Элина качает головой, на ее губах все еще играет улыбка. — Как насчет этого?
Она снимает с вешалки белое платье и передает мне. Я стягиваю рубашку, надеваю платье и поворачиваюсь, чтобы посмотреться в зеркало.
Элина подходит сзади, застегивает молнию, и в груди становится туго, но комфортно. Обтягивающий лиф поддерживают тонкие лямки, расклешенная юбка доходит до середины бедра, материал приятный и красивый. Мама взбесилась бы, увидев меня в таком платье. Мне всегда приходилось надевать те, что полностью закрывали ноги.
— Оно идеально сидит, — одобрительно говорит Элина.
— Как будто сшито специально для меня, — отвечаю я, соглашаясь.
— Возможно, так и есть.
Я смотрю на нее в зеркало, и наши взгляды встречаются. Она такая милая. Я хочу, чтобы моя мама была хоть чуть-чуть похожа на Элину. Она подходит к дальней стене и подбирает пару сандалий. Они нежно-розового цвета с цветами сверху.
— Они будут хорошо смотреться с этим платьем, — она наклоняется, будто сама хочет надеть их на меня.
Я пытаюсь остановить ее.
— Ох, ты не обязана делать это, — настаиваю я, чувствуя себя неуютно.
— Я хочу, — говорит она, улыбаясь. Я нерешительно поднимаю одну ногу, позволяя ей обуть одну, а затем другую. — Я всегда хотела маленькую девочку, чтобы наряжать ее.
Я оборачиваюсь, чтобы снова посмотреть в зеркало, уже влюбленная в это платье и сандалии.
— Садись.
Я сажусь за туалетный столик,