О трагическом в народном сознании

Понятие любви

Любовь, как известно, является высшей, специфической фор­мой переживаний, отношений, которые сложились в результате длительной истории становления эмоционально-духовной жизни человека. В ней индивидуальное, личностное всегда преобладает над общим. Это личностное не уловимо индивидуально, не пере­даваемо, специфично. Любовь каждый раз переживается чело­веком и проявляется по-разному. («Если сколько голов — столь­ко умов, то сколько сердец — столько любовей», — говорил Л. Н. Толстой).

Если же понятие «любовь» рассматривается в самом обоб­щенном, абстрактном смысле, то в этике и философии оно пони­мается «...как такое отношение между людьми, когда один чело­век рассматривает другого как близкого, родственного самому себе и тем или иным образом отождествляет себя с ним: испы­тывает потребность к объединению и сближению с другим (рав­но в общественной и личной жизни); отождествляет с ним соб­ственные интересы и устремления; добровольно физически и ду­ховно отдает себя другому и стремится взаимно обладать им».Разумеется, что такое определение не передает эмоциональную сторону понятия, всю гамму чувств, эмоций, переживаний. Имен­но эта, эстетическая сторона понятия является объектом осмыс­ления и отражения в народных девичьих песнях.

Материя эта столь тонкая и деликатная, что требует к себе очень осторожного и бережного отношения. Здесь, на наш взгляд, ни в коем случае нельзя ограничиваться обобщенно-аб­страктными понятиями как инструментом исследования, а при­бегать еще к образным понятиям, к образным представлениям народного сознания. Без этого не обойтись для выявления, хотя бы в схематической форме, общего эстетического настроя, свет­лой радости и грусти, печали — всего того, что едва ли можно описать словами.

Это особая, интимная область дивного мира чувств, пережи­ваний в структуре народного сознания. Этот мир освещен див­ным светом солнца и луны, в нем отражаются глубокое небо и высокие звезды, в него очарованно глядят величественные горы и гордые башни, созданные вдохновенным трудом далеких пред­ков. Из самых нежных цветов девичьих мечтаний соткан этот мир, напоен радостью и праздничным ликованием в пору любви, омыт их непрошенными, но чистыми слезами в минуты скорби.

Незатейливыми, но самыми первозданными красками созда­ют песни девичий образ как тот же знак любви — йовлакх, со­тканный ею таким же, как вечный снег на вершине Бешлом- корта. Девичий образ в песнях устремлен ввысь, туда, где над обыденной суетой, мимолетными увлечениями, низменным расчетом господствует прекрасная и возвышенная радость — радость любви.

Чем же прекрасен мир? «Мир прекрасен солнцем и зноем, прекрасен травой зеленой. Мир украшает собой.птенец мой, в меня влюбленный», — так говорится в народной песне.

Любовь в песнях выступает не как платоническое чувство, далекое от земных радостей, а как символ жизнелюбия, физиче­ского и духовного здоровья и совершенства. Это любовь земная. Она призывает к наслаждению, к полной отдаче предмету своей страсти.

Постоянным спутником любви, ее ореолом является прекрас­ное в жизни: прекрасное во внешнем облике и помыслах, в от­ношениях между людьми, в природе. Прекрасное в жизни как бы освещает любовь, в свою очередь наполняет прекрасное сока­ми жизни, глубоким и трепетным смыслом.

Предмет любви в глазах девушки, как и во все времена, в песнях становится самой значительной ценностью в мире: «Твер­дят мне все те, чей род проклинаю: ни рода, ни племени нет У меня. В ответ я молчу, но сама-то я знаю: ты — род мой, и племя мое и родня. Все те, чьи сокровища я проклинаю, твер­дят: «Где надел, где богатство ее?» В ответ я молчу, сама-то я знаю, что ты мой надел, ты богатство мое...»

Каким же, по логике песен, должен быть избранник девуш­ки, человек, достойный ее любви? Не обязательно, чтобы он вы­делялся красивой внешностью. Но в минуту опасности, в час суровых испытаний он должен быть мужественнее и решитель­нее всех. Он первым должен врываться в стан врага, наводя ужас и панику в его рядах. Слабый должен находить у него под­держку и заботу, сильный, но неправый — решительный отпор. Ищущий друга в беде должен находить в нем верного товарища, ищущий крова — гостеприимного хозяина. В минуту удачи он не должен предаваться гордыне, в минуту несчастья — унынию. Какие бы трудные испытания ни выпали на его долю, он дол­жен быть стойким и терпеливым и ничем не показывать своей слабости и все преодолевать. Таким мыслится девушке идеал юноши и мужчины, достойный любви.

И вновь влюбленный юноша обращается к девушке со сло­вами признания: «Мир прекрасен луною, цветком базилика, мир прекрасен твоей красотою, Альбика. Бел цветок, нет весны без ее белизны. Без тебя для меня нету в мире весны... Ты идешь, закрываешься пестрой фатой, ты кувшины с водою не­сешь осторожно. Я, как тень твоя, следом иду за тобой, и от тени, Альбика, уйти невозможно. Как весны появление, я жду твой приход, но скупится весна, не покажет мне лика. На мгновение мелькнет и надолго уйдет, только вместе со мною уйдёшь ты, Альбика».

Мерой прекрасного являются прекрасные поступки человека, прекрасное в природе. Народное сознание любовно и вдохновен­но лепит девичий образ из красок радуги, света солнца и луны. Девичий идеал в песнях — предмет высокого эстетического нас­лаждения, источник вдохновения и самоутверждения человека. По народным представлениям, далеко не каждый может заслу­жить благосклонное внимание девушки, быть осчастливенным ее любовью. Богатства и слава знатного рода здесь не играют никакой роли. Герой, своими личными качествами доказавший, что он имеет право называться настоящим «къонах» (мужчина) и которого так назвал народ, может рассчитывать на ее вни­мание.

Девичий образ, созданный песней, ясен и светел и тем пре­красен. Не замалчивая трудной и многострадальной судьбы вайнахской женщины, песня окружает ее радостным сиянием, ук­рашает ее лик орнаментом своих самых любимых цветов. Тем самым народ выражает искреннее сочуствие женской доле, свою -мечту о счастливой судьбе для женщины.

Велика роль женщины в эстетическом и этическом самосо­вершенствовании героя. Любовь к женщине и любовь женщины в песнях вайнахов — живой родник наслаждения возвышенным, прекрасным в жизни. К этому роднику нет утоптанной, столбо­вой дороги. Необходимо преодолеть бурные реки, ущелья и пе­ревалы жизни, чтобы найти свою тропу к этому чудесному ис- точку. И об этом поет народная песня.

Мир украшен «синими травами в синий цвет», освещен «баг­ровым светом багрового солнца». И весь мир делает таким пре­красным предмет любви — «дорогой цыпленок». Ему посылает девушка ласковое слово привета.

И горит солнце в сердцах влюбленных. И исходит светлое, радостное сияние на окружающий мир. Именно эта нота — нота ликующей радости является той живой, дрожащей на на- наших глазах струной, которая придает неповторимое очарова­ние народным песням о любви. Это живой нерв песни, если по­зволительно такое сравнение.

Для передачи именно этой ликующей радости любовного пе­реживания в первую очередь служит, на наш взгляд, вся орга­низация песни, ее образы, поэтические средства выражения, ме­лодика и ритмика, а также угол зрения, видения и оценки дей­ствительности.

Когда речь заходит о любви, образный народный язык стано­вится еще звонче и прекрасней. Здесь что ни строка, то яркое сравнение, то сочная метафора, то сказочный эпитет. Любовь вы­ступает как символ жизнелюбия, физического и духовного здо­ровья и совершенства. Подобно тому, как на свидании у родни­ка девушка молча слушает юношу, грациозно опустив голову, и только иногда бросит жаркий и нежный взгляд, который вы­разительней любых слов, так и песни о любви величаво-спокой­но звенят на самой интимной струне человеческой души. Доволь­но редко встречаются прямые признания в любви, и только ино­гда, когда решается вопрос о том, быть или не быть с любимым» в песнях звучат эти самые сокровенные и нежные слова при­знания.

Как может быть мир прекрасным без любимого? — вот из­любленная идея, отраженная во многих девичьих песнях.

«Когда говорят, что вечер прекрасный,

Когда говорят, что утро прекрасное,

Мне кажется это невероятным,

Потому что я в разлуке с корни.

Прекрасным вечером пойду я, сказав,

Прекрасным утром пойду я, сказав,

Ради отца своего (пожалуйста) приходи, корни,

Пойду я к любимой, сказав.

Синее небо пусть говорит,

Черная земля пусть будет свидетелем,

О тоске моей любви к тебе

Пусть листья-травы расскажут тебе!»

 

Дух и очарование народных девичьих песен трудно передать в пересказе, тем более в переводе. Постараемся с максимально близкого расстояния, как бы под микроскопом, рассмотреть эс­тетические представления песен, составляющие этот дух и это очарование.

Первое, что бросается в глаза, что богатая, разнообразная, красочная совокупность представлений о чувствах, эмоциях на­родного сознания, относящаяся к данной сфере, выделенная из. общей сокровищницы песенной культуры. Через весь этот орна­мент как главные мотивы, ведущие линии проходят «рисунки» народной символики: солнце, луна, их сияние, горы, реки (осо­бенно Терек), небо, сокол, голубь и т. п. Из богатства представ­лений о цветовой гамме преимущественно выбран синий цвет: синие травы, синее небо, синие горы, синий лед. Весьма красивым представляется такой рисунок: «Сийнача баьцо сендина дуне» (Мир, который сделали синим синие травы). Орнамент представлений создает как бы радугу цветов, преимущественное место в которой занимает синий цвет. В этом соцветии наимень­шее место отводится черному цвету: «черная земля», «черное горе-тоска». Этот орнамент создает общий рисунок чувств, эмо­ций, представлений, отраженных в песнях, и вынесен на самый передний план и сравним с живописно сотканным ковром. Он наиболее очевиден и доступен для наблюдения.

За ним, на втором плане стоят представления, идеи о тех или иных жизненных ситуациях, коллизиях, отношениях. Рассказ этот вводит нас в «курс дела». Он только как бы подготавли­вает нас к тому важному, что стоит за этим рассказом. Здесь мы уже стоим у порога в интимный мир переживаний лириче­ской героини. И если мы шли правильной дорогой, то дверь в этот мир откроется перед нами.

Этот интимный мир любовного переживания как раз и отражен на самом последнем, третьем плане и наименее доступен для посредственного наблюдения. Первые два не заслоняют собой этого третьего плана, а наоборот, помогают его макси­мальному раскрытию. Это может показаться парадоксальным. Ведь по законам логики, самое важное должно стоять на самом переднем плане сознания. А здесь, как-будто бы все наоборот: самое важное стоит на самом последнем месте. Но парадокса в этом нет. Дело в том, что, если смотреть на объект со стороны нас, наблюдателей, то порядок меняется в противоположную сторону; если же смотреть на представления, отраженные в пес­нях, как бы изнутри народного сознания, со стороны лирической героини, тогда тот план, который для нас был последним, стано­вится первым, а тот, который был первым, становится послед­ним.

Такое трехплановое расположение всего материала представ­лений в народном сознании, их своеобразная трехплановая струк­тура, где один ряд представлений стоит за другим, призвано от­разить меру переживаемых чувств, их красоту и чи­стоту.

На этом, третьем от нас, ряду находятся, как мы говорили об этом выше, самые главные и важные здесь представления народного сознания, ради чего и сложена, построена вся фак­тура песен, — представления об интимном мире едва уловимых чувств, переживаний, настроений, отношений. Здесь мир тайны и тайна мира девичьей души, ее сердца. Этот мир озаряется то лучезарной радостью, то светлой грустью, то ее небосклон за­крывают черные тучи тоски и горя. Этот мир становится то ясным и понятным, приносящим счастье и удовлетворение, то за­гадочным и темным, несущим влюбленным муки страданий. Кто объяснит загадки этого мира? Что принесет облегчение сердцу, испытывающему муки неразделенной любви? Из самых глубин этого мира мы слышим отчаянный голос девушки, обращенный к своему сердцу:

«Не будь несчастным (обездоленным) ты,

Сердце в моей груди,

Почему ты полюбило Канта не твоей судьбы?

Не будьте несчастными (обездоленными) мои глаза,

Почему вы посмотрели

На канта, который вас не любит?»

Если рассмотреть процесс как бы в ракурсе замедленной съемки, то мы можем увидеть, что на втором плане представ­лений этот «мир души» переводится на язык рассказа (разуме­ется, поэтического рассказа). Это как бы фотография того, о чем стремится поведать (чаще самой себе, чем другим) лириче­ская героиня. Здесь мы знакомимся с героиней, с ее отношени­ями с другими, с морально-психологической ситуацией, в кото­рой она находится. Мы получаем информацию о причинах и объектах ее переживаний, можем судить о глубине этих пере­живаний. Таким образом, задача этого плана, ряда представ­лений — максимально приблизить к нам «мир души», тот ряд представлений о «мире души», интимной жизни человека, кото­рый народное сознание как бы оберегает от постороннего глаза, сделать его понятным, близким нам и вызвать соответствующие эстетические ассоциации.

После такой «обработки» «мир души» отражается или вы­ражается на первом плане живописного орнамента, о котором мы говорили выше. Орнамент «оживляет» выражаемые гаммы чувств, переживаний, настроений, освещает их глубину и кра­соту. Это действие можно сравнить с картиной в калейдоскопе, когда туда попадает луч света.

Первый план скорее изображает мир души, чем выражает его. Вернее, он выражает этот мир через изображение эстетиче­ской орнаменталистики. Определенная гамма чувств, настрое­ний, отношений выражается, передается и отражается при по­мощи соответствующих орнаментов и символов.

Первые два ряда представлений мы находим в тексте песен, третий же ряд вынесен непосредственно в подтекст. Подтекст связан с лирической героиней, она повествует нам о содержании подтекста. Информация о представлениях, отраженных в подтексте через героиню песни, попадает во второй ряд текста. Здесь после соответствующего осмысления и обогащения пред­ставления о «мире души» отражаются в первом ряду. Здесь они подвергаются новому осмыслению, органически соединяются все три ряда представлений, образуя в народном сознании сложное, объемное эстетическое понятие любви.

Как видно из фольклорных материалов, основными форма­ми проявления прекрасного в народном сознании вайнахов яв­ляются идеальное и красивое. Но ими не ограничиваются пред­ставления о прекрасном. Свойствами прекрасного наделены и другие эстетические категории. В первую очередь такие, как ге­роическое и возвышенное. Остановимся на них подробнее.

 

Глава III

ГЕРОИЧЕСКОЕ

Историко-философские представления о героическом имеют свою длительную историю становления. Как известно, в литера­туре идеи о сущности героического накапливались, обагащались на протяжении веков, от поколения к поколению, от эпохи к эпохе. Этот процесс сделал возможным их обобщение в понятиях и категориях.

Исследователь Г. Н. Алиева справедливо указывает, что «пер­вая, социально осмысленная и зафиксированная в системе по­вествовательных текстов ступень в становлении понятия «герои­ческое» связана с возникновением особого жанра, известного практически всем народам — «героического эпоса».

Ряд работ посвящен анализу категориального статуса поня­тия «героического» и обеснованию неправомерности его отож­дествления с категориями «прекрасного», «возвышенного», «тра­гического» (См. работы Е. В. Авласевич, Ю. Б. Борева, Н. И. Ки- ященко, И. С. Пономаревой, Т. Удодова и др.).

В других исследованиях анализируются содержание героики, его место и роль в истории мировой культуры и эстетики. Такой путь рассмотрения проблем позволил некоторым авторам перей­ти от абстрактных теоретических суждений к обобщению на их основе явлений и закономерностей героического в культуре и эстетике национального прошлого народов, выявлению соответ­ствующих связей между художественными ценностями и быти­ем народа, реконструкции исторически значимых феноменов в культуре того или иного народа (см. работы М. А. Лившица, Д. С. Лихачева, А. Ф. Лосева, Е. И. Мелетинского, В. Я. Проппа, М. И. Стеблин-Каменского, В. М. Жирмунского и др.).

Первые представления о мире героев и героическом возник­ли в общественном сознании народов еще в глубокой древности, в мифологический период его становления. Героическими мыс­лились деяния богов-демиургов, богоборцев, культурных героев у разных народов.

Первые величайшие достижения, совершенные народами, — открытие огня, железа, переход от охоты к земледелию и ското­водству и др. в сознании народов мыслились как результат дей­ствий, подвигов богов и героев.

У каждого народа формировались свои представления о ге­роическом, свой «мир героев». Во многом эти представления раз­ных народов были схожими, однотипными, так как схожими бы­ли я результаты, достижения, пути осмысления этих дости­жений.

В силу ряда причин наиболее известными в литературе, куль­туре и общественном сознании народов, человечества стали пред­ставления о героизме и «мире героев», отраженные в античной мифологии греков. Выдающиеся достижения греческой цивили­зации отразились в античной мифологии как грандиозные, ве­личественные деяния, подвиги богов и героев (Зевс, Геракл и многие другие).

Они, эти достижения, оказали, как известно, очень сильное влияние на последующее развитие европейской и всей мировой истории, на становление философской, эстетической мысли на­родов.

В дальнейшем представления о героизме и героях в народ­ном сознании неоднократно переосмысливались. Этот процесс отражал борьбу прогрессивных сил с реакционными в обществе, революционную ломку устаревших производственных отноше­ний, смену соответствующих общественно-экономических фор­маций в истории народов.

Каждый раз, когда возникала в общественной жизни необ­ходимость борьбы нового со старым, когда старое еще господст­вовало во всем, а новое было еще слабым, пробивало только первые ростки, в недрах народного сознания формировались но­вые воззрения на героическое, в фольклоре и других видах наг родного искусства возникали соответствующие мотивы, сюжеты, темы, появлялись герои, совершающие все более значительные Леяния во имя этого нового, ведущие борьбу с героями, олице­творяющими противоположные им силы, силы старого. Борьба общественных сил осознавалась как борьба противоположных героев.

Эти народные представления о героизме и героическом были питательной почвой для развития тех или иных концепций геро­ического в искусстве, литературе, в общественной и философ­ской мысли. Значительную роль в переосмыслении античного героизма и применении этого наследия к задачам своего време­ни сыграли деятели эпохи европейского Возрождения. В проти­вовес религиозной идеологии, оде человеку отводилась роль без­ропотного исполнителя божественной воли, формировалась кон­цепция активной, инициативной личности, совершающей выдаю­щиеся деяния во имя прогресса и по человеческому разумению.

Джордано Бруно в 1585 году издал трактат «О героическом энтузиазме», в котором создал образ страстного, мужественного энтузиаста, нравственного идеала, ведущего бескомпромиссную борьбу за торжество разума и справедливости. Значительное место вопросам античного героизма уделялось в теории итальян­ского философа XVIII века Д. Вико, разделявшего историю ци­вилизации на три стадии состояния и содержания героизма: «век богов» — мифологический период, «век героев» — период «аристократических республик» и «век людей» — современный Д. Вико период буржуазии.

Подлинно научное понимание и изучение героизма, героиче­ского стало возможным с появлением марксистско-ленинской ме­тодологии и философии.

О трагическом в народном сознании

В центре осмысления здесь, естественно, — смерть близкого человека. Осмысление смерти, как явления, неоднородно. В наи­более ранних воззрениях сохранились отголоски представлений о смерти как переходе человека в иной мир, мир мертвых, в ко­тором мертвые живут, подобно живым. Отсюда вся скорбь близ­ких выражалась именно по поводу перехода человека из мира живых в мир мертвых, а не по поводу того, что человек после смерти перестал быть, существовать. Такой мысли белхам не допускает, и безусловная вера в то, что после смерти человек продолжает существовать среди мертвых, нигде не подвергается ни малейшему сомнению.

Не случайно жена, оплакивающая своего мужа, обращается с просьбой к последнему:

«Рассказав о нашем тяжелом горе-беде

заставь их (т. е. мертвых) душой беспокоиться»