* Каждый человек – это новый масштаб, новый отсчёт бытия: насколько человек есть, настолько он изнутри бытия указывает бытию, что такое быть. Способ бытия, которым есть человек, это всякий раз новое и первозданное обнаружение ткани бытия.
* Своеобразие ткани бытия заключается в том, что она не признаёт статичных и омертвелых форм: факт бытия не просто «обновляет» ткань бытия, но является первым его шагом и подлинным основанием. Получается, масса бытия состоит из неисчислимого множества фактов бытия, каждый из которых, сохраняя своё неповторимое своеобразие, является подлинным – и всякий раз новым – основанием бытия.
* Бытие безоглядно, у него нет стереотипов, нет «предыстории» и нет никаких предпосылок. Взирая на один факт бытия, невозможно провести аналогию с другим фактом бытия. Все факты бытия – замкнутые единичности, которые, ваяя бытие, являются его полноправными выразителями.
* Подлинное познание – это абсолютное тождество познающего и познаваемого. Все иные формы познания – натяжки и фикции.
* Каждый человек имеет право судить о горнем потустороннем мире, исходя из своего собственного экзистенциального опыта, каким бы необычным, странным и удивительным он ни был.
* Глагольная связка «быть» всегда уводит нас в сторону и незаметно скрадывает ткань бытия, преподнося нам его внешнюю оболочку. Используя в служебных целях глагол «быть», мы, во-первых, унижаем достоинство подлинного бытия, во-вторых, подменяем его квази -бытием и, в-третьих, ставим бытийную ткань в зависимость от языка. Истинное бытие не приемлет ни внешних предикатов, ни уточнений, ни определений, вот почему, сказать «я есть кто-то», значит, размыть и аннулировать первозданный смысл, заложенный в глаголе «быть». Бытие не повёрнуто, не обращено к определениям и не требует никаких уточнений. Уловить ткань бытия – главная цель человеческого пребывания в эмпирике, ответственное и героическое дело.
* Главный вопрос философии должен быть сформулирован так: смерть – это добро или зло?
* Подлинное отношение к судьбе – не смирение перед нею и не содействие ей, а насмешка над нею. Насмехаясь над судьбой, человек даёт ей тем самым единственно правильную оценку.
* Невзирая и не взирая на частности, окружающие человеческое «Я» в эмпирике, следует признать: «Я» дано – и дано внутри космоса, который бесконечен и не имеет границ. Одной мысли об этом достаточно для того, чтобы «Я» сошло с ума. Вывод: «Я» изначально поставлено в парадоксальное положение и обречено на безумие. Всё остальное, по сравнению с этим, – вторично.
* Психическое не менее реально, чем само реальное. Психическая ткань, с онтической точки зрения, не уступает ткани бытийной и не менее ценна. Иными словами, всё, пребывающее и явленное в душе (видения, сновидения, галлюцинации…), существуют в той же мере, в какой существуют эмпирические объекты. Ментальный, психический и эмпирический слои реальности реальны, и степень их реальности равна. Это означает, что видения, призраки и галлюцинации нельзя считать чем-то вторичным и не вполне существующим; и нет критерия, по которому можно было бы неравномерно распределить градус бытия между психическим, ментальным и чувственно воспринимаемым.
* Подлинная самость – не мирская самость, не самость, прилепляющаяся к преходящему, эмпирическому. Сказать «Я сам» – не значит раствориться в дольнем, ибо истинная самость выше всего тленного, телесного, преходящего.
* Следует различать самость и самостийность. Самостийность – это обособление внешнее, ориентированное на дольнее, преходящее и в нём укоренённое. Стремление к самостийности порождено дольним миром, привлекающим и заманивающим нас своими частями. Это стремление – внешняя проекция гибельного и неустойчивого дольнего бытия. Стремление же к самости толкает «Я» на путь обособления внутреннего. Идущий по нему утаивает себя от дольнего и непрестанно стремится ко горнему. «Я сам» значит: «Я – не это всё», или «Я выше всего этого» (где под «всем этим» следует понимать неподлинное бытие, окружающее нас со всех сторон в эмпирике). Самостийность негативна, отрицательна; самость позитивна, утвердительна. Самостийность – утверждение в дольнем, самость – утверждение в горнем. Притязание на самость – глубинное, первозданное и неистребимое притязание человеческого «Я». Другое дело, что часто это стремление оказывается незаметно подменённым жаждой самостийности, прилепляющей «Я» к частному, частичному.
* Положа руку на сердце, следует признать: в нашем мире бытие подменено отношением. Мы не есть, мы относимся. Бытие скрадывается устремлённостью и нацеленностью на что-либо; и, размельчая бытие отношением (в том числе отношением к бытию и отношением к отношению), мы теряем себя и не видим, не улавливаем ткани бытия как таковой.
Рспт фй, relatio («отношение») губит, затемняет бытие и выступает самым близким – и потому самым главным – его врагом.
* Предмет философии – сущее и то, что сущему трансцендентно. Сущее философия исследует ментальными средствами, трансцендентное – средствами иррациональными. Удел философии – бытие и то, что … (не есть!) по ту сторону бытия. В такой двойственности нет ничего парадоксального. Подняться до подлинного философского взгляда на реальность можно лишь тогда, когда познающий философский субъект совместит в себе ментальное и иррациональное.
* Все вещи даны нам не только контекстуально, но и диалектически: их диалектическое взаимодействие и диалектическая взаимообусловленность образуют неодномерный массив, который всегда явлен нам в виде множества разноплановых единичностей. В контексте и внутри диалектических цепей разграничить эти единичности друг от друга невозможно, вот почему совокупность окружающих нас вещей расценивают и как случайную, и как необходимую, и как неопределимую. Кроме того, существует тройной взгляд на вещи, данные контекстуально и диалектически: взгляд житейский, взгляд эстетический и взгляд духовный. Первый взгляд ищет и пытается выявить причины и заостряет внимание на целях и пользе, второй стремится узреть красоту, третий взгляд, изымая «Я» из контекста, обнаруживает в нём – как и во всём – Бога.
* Реальность, окружающую нас, часто называют случайной, или необходимой, или даже абсурдной, или просто: непостижимой... Человеческое «Я» в силах обрести свободу и в случайной системе, и в системе необходимой, и среди всеобщего абсурда, и в системе неопределённой и непостижимой: случайность – вовсе не враждебна свободе, как не враждебны свободе необходимость, абсурд или неизвестность. Между, с одной стороны, свободой «Я» и, с другой, случайностью, необходимостью, абсурдом и неопределённостью нет никакого внутреннего противоречия. Пойми: мир случаен – и стань свободен. Пойми: мир необходим – и стань в нём свободен. Пойми: мир абсурден – и будь в нём свободен. Пойми: мир непостижим – и обрети в нём свободу. «Определения» бытия не определяют «Я» и не способны свести на нет или ограничить его внутреннюю простую, единую суть. Единство «Я» – залог его свободы.
* Чтобы стать счастливым, надо совершить три шага: избавиться от азарта, победить страх и преодолеть косность ума.
* Между, с одной стороны, высочайшим, абсолютным, подлинным и, с другой, человеческим «Я» есть лишь одна ось. Имя этой оси искренность. Если ты искренен с Высочайшим, то вы едины и между вами нет никакой метафизической дистанции.
Я – искренность – Высочайшее.
Таковы три ступени реальности. Скажем, любовь, красота, талант, вежливость и прочее по сравнению с искренностью – вторичны. Они, конечно, могут сопровождать искренность и быть её свитой, но это не отменяет главного: единственным посредником между «Я» и Высочайшим является только искренность.
* Пребывание внутри каузальных рядов заслоняет человеку и реальность, понимаемую как целое, и самого себя, и смысл своего бытия: находясь среди цепей причинности, человек не видит главного, целого и не осознаёт своего единства. Каузальность отсылает человека к ближайшим причинам, causae proximae, как говорили стоики, – вовлечённость в причинное взаимодействие и доверие к нему – ложный путь, уводящий прочь от первозданных статусов, на которые человек всегда – вольно или невольно претендовал. Каковы эти статусы? Ответ: единство «Я», независимость «Я» от окружающей действительности, притязание на смысл бытия. Причинность же – её вихри и её хитросплетения – это многослойная преграда, встающая на пути к единству «Я» и его независимости и маскирующая смысл его бытия.
* Мизантроп в любом человеке всегда найдёт плохое. Филантроп в любом человеке всегда найдёт хорошее. Философ, видя в каждом человеке и плохое и хорошее, промолчит и не осудит.
* Каждый шаг в жизни, каждый поступок и любая мысль – это в большей или меньшей степени обольщение. Даже сознавая это, человеческий разум предпочитает обольщаться и прятаться от самого себя. Почему? Потому что жизнь – это прямая, у которой есть конец – смерть.
* Человеческие взаимоотношения всегда были, есть и будут в корне парадоксальными; телесная эмпирика изменчива, тленна и конечна; разум, взирающий на преходящую эмпирику и человеческие взаимоотношения, всегда обескуражен и отягощён непониманием. Вот почему душа – часто бессознательно – ищет обольщений. Высшие, горние обольщения, явленные в дольнем, – это красота и любовь. Всё дело в том, что в телесной эмпирике красота не может быть дана сполна, ибо телесность текуча, зыбка и тленна, – любовь же, напротив, никаких границ и структур – внешних и внутренних – не признаёт и не приемлет. Таким образом, возникает трагическое несоответствие между желаемым и наличным. Вывод: любовь к какому-либо фрагменту телесной реальности (будь то человек или вещь) изначально обречена на неудачу, рождающую отчаяние.
* Если отчаяние – имманентная, перманентная и неизбывная черта и вековечное условие человеческого существования в эмпирике, а отчаяние в отчаянии – единственный удел человека, пребывающего в эмпирике, то следует признать: ставя знак равенства между отчаянием человека и его бытием, мы рассматриваем человеческую жизнь как неодномерную систему, содержащую в себе большие и меньшие степени, уровни, слои. В самом деле, если мы и так изначально в отчаянии, то можно ли отчаяться ещё сильнее? Оказывается, можно, ибо соприкосновение человека с окружающим его конечным миром вселяет в него ещё больший страх, граничащий с ужасом. Отчаиваясь в отчаянии, мы допускаем тем самым, что наше изначальное отчаяние не абсолютно, а относительно – относительно ещё большего отчаяния, являющегося неизбежной реакцией на окружающий нас мир. Значит, система отчаяния, в которой мы пребываем, содержит в себе себе противоположное: если реальность отчаяния предполагает и заключает в себе ступени, то, следовательно, внутри иерархически упорядоченного отчаяния находится то, что ему противоположно, и это нечто, противоположное отчаянию, столь же (только в обратном порядке) иерархически упорядочено. А что, спрашивается, является противоположным отчаянию, что составляет его противоположность? Ответ: радость. Вывод: эмпирика одновременно вселяет в человека и отчаяние, и радость, и их удивительный союз.
* Лишь отчаяние способно очистить «Я» от всех его внешних оболочек – от всего наносного, призрачного, иллюзорного. Отчаяние вскрывает истинное и единое дно человеческого «Я», его суть, корень, ядро. Отчаяние – это единственная дверь, ведущая в потаённую комнату по имени «автономия». Более того, отчаяние – это полновесное оправдание автономии, самоволия и самоопределения. Кроме отчаяния, нет иных условий для подлинной метафизической автономии «Я». Любое притязание на осознание сущности «Я» ложно, любая попытка его понять – самообман. Лишь отчаяние способно обнажить «Я» до предела и очертить его внутреннюю структуру. Отчаяние обособляет «Я» от всей массы сущего и позволяет «Я» определить себя изнутри бытия. Я полагаю, что в отчаянии «Я» обретает ту силу, которой оно было начисто лишено в иных условиях: силу самости. И перед лицом этой силы все статусы и формы реальности отступают на второй план. Разумеется, такой вывод – не оправдание зла и самоуправства. Отчаяние – не повод для злодейства, но повод для обретения самого себя.
* Телесные вещи, окружающие нас со всех сторон, даны нам тем или иным способом, их бытие замаскировано тем способом, которым они нам явлены. Всё телесное, чувственно воспринимаемое дано, явлено и существует тем или иным способом. Бестелесное же чуждо каким бы то ни было «способам», их не приемлет и ими не измеряется. Бестелесное свободно от контекста данности и способа присутствия, ибо оно не «дано» и не «присутствует», а есть. Возникает вопрос: а что, собственно говоря, бестелесно? Ответ: душа, дух, Бог.
* Крест – универсальный идеал. У креста четыре конца: верхний, нижний, правый и левый. Нижний конец – Воля, верхний – Дух, правый – Душа, левый – Ум. Подлинная жизнь – это равная пропорция Ума, Души, Воли и Духа. Ментальная, душевная, волевая и духовная сферы, каждая по-своему, создают горизонт истинного бытия и выступают залогами подлинного существования, до которого способен подняться человек.
* С обыденной точки зрения, всё, что нас окружает со всех сторон, – пустота. Мы живём в пустоте. Пустота же рождает иллюзии, ибо человеческое «Я», пребывая в пустоте и не находя ни в ней, ни в себе самом ничего точного, незыблемого и определённого, волей-неволей отдаётся зыбким, зато колоритным, химерам-иллюзиям. Эти иллюзии можно разделить на четыре вида: /1/ иллюзия того, что всё, происходящее вокруг, случайно; /2/ иллюзия того, что всё, происходящее вокруг, абсурдно; /3/ иллюзия того, что всё в мире подчинено безличной механической необходимости и живёт по неумолимым фатальным законам; и /4/ иллюзия того, что всё предопределено божественным Провидением. Но это лишь с обыденной, дольней точки зрения. В высшем же, горнем смысле, с истинной точки зрения, это не так. Подлинный взгляд на вещи, на реальность, внутри которой мы пребываем, не признаёт таких категорий и заостряет наше внимание на другом. Истина вещей, истина бытия и правда жизни требуют о нас совсем иного: они требуют, чтобы мы устремили свой взор не вовне, навстречу мирозданию, а внутрь себя. Спрашивается: зачем? Нам следует сконцентрироваться на себе и устремить взор на собственное «Я» для того, чтобы понять и постичь свою неповторимую индивидуальность и – в «пустой» реальности, рождающей разнообразные иллюзии – любой ценой отстоять свою самость и свою уникальность. Таков горний взгляд на вещи, такова правда бытия.
* Отстаивать своё бытие, значит, быть внешним образом. Истинное же бытие – чисто, ибо никаких оболочек, внешних форм и градаций не признаёт и не принимает.
* * * * *
Диалог первый
– Если я существую в божественном уме, то, значит, я существовал вечно, существовал до моего воплощения в эмпирике, следовательно, моё пребывание здесь, среди конечного, коренится в вечных предначертаниях, и поэтому в экзистенциальном смысле моя жизнь вторична и является «отражением» или «проекцией» моего извечного существования в Боге.
– Нет, никакого вечного божественного замысла нет: человек существует здесь и сейчас. У него не было вечного прошлого и не будет вечного будущего. Провозглашать же о том, что нынешний удел человека заранее – и извечно – предустановлен «в вышних», значит, обольщать себя напрасными и лживыми надеждами.
– Бога нет. И это означает, что нет ни судьбы, ни промысла, ни предопределения, ни взаимодействия свободной воли с высшим божественным замыслом. Ничего этого нет…
– А что же есть?
– Есть шаткий и зыбкий мир – мир, в котором мы живём; и этот мир изнутри пронизан случайными щупальцами случая. Повсюду царит непредсказуемая случайность. Укрыться, загородиться от неё нельзя, убежать и спастись невозможно. Остаётся лишь надеяться и дрожать.
– А я готов жить в случайном мире! Я буду в нём счастлив. Я обрету гармонию среди вихрей случайных событий; и я верю, что случай одарит меня радостью, счастьем и любовью.
– А я не готов жить в случайном мире! Не верю тому, что мир – это случайный механизм. Вы ошибаетесь. Наш мир вовсе не случаен. Всюду незримо присутствует судьба, которую мы не видим и не замечаем, ибо наш взор затуманен ложными предрассудками, сбит с толку ошибочными мнениями и одурманен вздорными фантазиями. Мир – это королевство судьбы. Я верю в неё, её принимаю, ей кланяюсь и её люблю. И я обрету счастье среди судьбоносных, фатальных и неизбежных событий.
– Вы ошибаетесь. Случай, судьба, Бог – это понятия. Понятия – не вещи. Понятия – мираж, вздор, пыль, блеф. Трагизм человеческого бытия заключается в том, что человек обречён жить в плену у собственных измышлений. Он окружил себя ложными призраками и, сам того не замечая, оказался их узником и рабом…
– Или шутом.
– Вы все ошибаетесь: судьба и случай – это две разных стороны одной и той же монеты. Они существуют, одновременно главенствуя в нашей жизни, и они не зависят от человеческого разума. И дело вовсе не в том, как человек их назовёт и какое наименование для них выдумает. Важно другое: случай и судьба, взаимодействуя, ведут человека по пути, имя которому жизнь, и человек оказывается заложником их непростого диалога.
– Нет, это неправда. Случай – ложная оболочка судьбы. Случайности нет – она фальшивая кожура судьбы. Случая тоже нет: есть лишь судьба, которая прячется под маски, называемые нами то «непредвиденными обстоятельствами», то «случаем», то «неожиданностью», то как-нибудь ещё…
– Нет. Судьбы нет: есть лишь нескончаемый поток случайных сцеплений случайных событий, которые, случайно пересекаясь, случайно воздействуют на нас своими шаткими случайными осями, но никак не могут угасить в нас неистребимую надежду на счастье.
– Нет, вы ошибаетесь. Нет ни судьбы, ни случайности – есть лишь вязкое и неопределённое течение событий, течение, которое нельзя ни понять, ни объяснить, ни оправдать, ни простить…
– Всё это вздор. Есть лишь одно: божественная воля. Всё ей подчинено, и без неё даже муравей не может пошевелиться. Человеческая воля – бессильная раба божественной всемогущей Воли…
– Нет. Человеческая и божественная воля сосуществуют, и разграничивать их нельзя. Они – одно целое, и никакого антагонизма между ними нет.
– Они дополняют друг друга…
– Нет, не дополняют: божественной воле не нужны никакие соработники, ей ни к чему помощники и слуги. Божественная воля и воля человеческая не дополняют друг друга, а друг с другом сосуществуют.
– Не понимаю, о чём вы говорите. Никакой воли нет. А то, что вы принимаете за человеческую волю, – жалкий сгусток бессилия. Воли нет – она призрак, она туманное и неопределённое слово, призванное для того, чтобы завуалировать людское бессилие и подменить то, что на самом деле гнездится в человеке.
– А что же на самом деле гнездится в человеке?
– Равнодушие, лень, напрасное, бессмысленное и никчёмное прозябание среди мелких интересов, вздорных мыслей и пустых привычек. Понимаете, воли нет, она – обманчивая иллюзия, он которой человечество не может избавиться много тысяч лет.
– Всё, что я слышал, – ложь.
– Как ложь?
– Всё, о чём вы сейчас говорили, – заблуждение. Вы пытаетесь что-то сказать о мире и не видите того, что находитесь в плену у собственных слов, понятий и смыслов, вкладываемых в эти слова и в эти понятия. Более того, смыслы, которыми вы оперируете, не вполне ясны, зыбки и неоднозначны, поэтому, говоря и мысля, вы опутываете себя липкими лживыми водорослями и находитесь в порочном кругу, из которого нет выхода.
– Что ж, давайте молчать.
(Пауза.)
– А я не буду молчать. Я буду мечтать. Знайте: самый главный дар, которым наделён человек, – это воображение. Не мышление, не воля, не способность смеяться, а воображение. Оно делает человека властелином мира. В самом деле, может ли животное, скажем, осёл, мечтать?
– Ишь куда хватили!
– Нет, главное, подлинное и при этом поистине неисчерпаемое наслаждение, до которого способен подняться и возвыситься человек, это не воображение, а страх. Да, страх. Наслаждение страхом – самое высшее наслаждение.
– Вы шутите? Страх – это преграда мысли, следовательно, угроза всему. Мысль, да, мысль – вот единственное наслаждение человека.
– Подождите, мысль парадоксальна…
– Почему?
– Потому что то, что мыслит, способно быть обращённым к самому себе. Согласитесь, мышление, силящееся мыслить себя, находится в порочном кругу или в безвыходном лабиринте. Получается, удел человека вдвойне парадоксален: не зная мира и своего места в нём, он задаётся вопросом о себе и тем самым, оказываясь в бесконечном тупике своего мышления, попадает в плен к самому себе!
– Как так?
– Очень просто! Может ли мозг постичь самого себя? И может ли, вправе ли он задаваться вопросом о самом себе? Как, каким образом «ткань» мышления может ухватить, понять и зафиксировать себя?.. Человек мыслящий находится в плену у своего мышления. Именно поэтому мысль нельзя назвать целью человеческого бытия, как нельзя назвать её высшим наслаждением человека.
– Но в чём, если не в мышлении, нам следует видеть смысл бытия? Если актуализация мышления – не цель всего, то в чём же тогда заключается настоящий, подлинный, истинный удел человека?
– В любви.
– Это не ответ, ибо никто и никогда не смог ясно и недвусмысленно выразить сущность любви и объяснить, что же это такое и что кроется за этим словом. Да, поэты и разные сочинители столетиями силились выразить парадоксальное нутро любви, но, согласитесь, они прибегали к метафорам и иносказаниям, которые, будучи не в силах уловить подлинную природу любви, уводили нас в сторону и бессодержательными аллегориями скрывали её сущность; мы же, пытающиеся разумом постичь неуловимую ткань любви, недоумевая, должны снова и снова теряться в догадках...
– Нет. Любовь и мышление – это не главное. Они – не цели и не итог человеческого бытия. Подлинным уделом человека должно стать спокойствие – безмятежность, бесстрастие, отсутствие тревог, забот и печалей.
– Нет, вовсе нет. Истинное призвание человека – это борьба с судьбой. Борьба с судьбой ради самой борьбы.
– Ваши слова мне кажутся излишне самонадеянными, чтобы не сказать безрассудными. Если вы признаёте господство несокрушимой и всеобъемлющей судьбы, то почему, скажите, вы видите цель человеческого существования в борьбе с этой судьбой? Не правильнее ли полагать, что единственным достойным ответом человека непреодолимой судьбе является покорность – внутреннее согласие с судьбой, принятие её неумолимых предначертаний и благодарение, возносимое ей человеком?
– Нет. Любая судьба – угроза самости. А самость можно обрести (вернее, завоевать) только в борьбе, в борьбе с судьбой. Сопротивление судьбе – единственный путь, идя по которому человек сумеет разгадать тайну своего неповторимого «Я». Неужели вы думаете, что люди рождены для того, чтобы, словно ленивые рыбы, плыть по течению жизни, или, словно черви, влачится в пыли, не затрагивая потаённых струн бытия?
– Вы все опасно больны. Всё, о чём вы сейчас говорили, – вздор! Цель жизни человека – его телесное здоровье. Настолько, насколько человек здоров, настолько он счастлив, настолько он есть. Всё остальное – бред воспалённого ума, дерзнувшего помышлять о неведомом, безликом и неопределённом – о том, что вы называете «судьбой», «Богом», «случаем»…
– Вы ошибаетесь. У человека есть только один путь: попытаться отвлечься от роковых вопросов – от вопроса о смерти, мимолётности и призрачности всякого земного удела. Пытаясь загородиться от этих мыслей, человеку следует рассеять своё внимание, устремив его на незначительное и обратив на ничего не значащие мелкие события, факты, вещи. Или же, отдавшись рассуждениям о несерьёзном, человеку стоит попытаться забыться, – забыть себя и забыть обо всём. И чем нелепей будет предмет его размышлений, тем лучше.
– Иными словами, вы предлагаете человеку всю его жизнь думать о чепухе?
– Пожалуй, да. И я не нахожу в этом ничего постыдного или странного.
– Вы ошибаетесь. У человека есть только одна цель, только один маяк и только одно спасение – любовь.
– Спасение от чего?
– Спасение от себя – и от мира.
– А вы полагаете, что от мира следует спасаться?
– Да. Мы только что слышали о разных стратегиях этого спасения, например, о борьбе с судьбой, о безмятежности, покое, мышлении, воле…
Пусть каждый выберет то, что ему по душе. Я выбираю любовь.
* * * * *