Автор: tesey
Номинация: Лучший олдскул
Фандом: Harry Potter
Бета: 19011967
Число слов: 19826
Пейринг: Северус Снейп / Гарри Поттер
Рейтинг: R
Жанры: Drama,Romance
Предупреждения: AU, OOC
Год: 2016
Число просмотров: 275
Описание: Уснуть... и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Примечания: Образ бродящих по лугам единорогов и отдельные детали мира навеяны творчеством Мураками. (Хотя я его и не читала.) Зато читала прекрасная Kiss, которой приснилось это странное место с двумя мостами - северным и южным.
Остальное принадлежит мне и всемирной литературе в эпоху постмодернизма.
Уснуть... и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
(В. Шекспир «Гамлет», пер. Б. Пастернака)
* * *
Единороги ступали медленно, словно плыли в предрассветном тумане.
Два моста — северный и южный — выгибались упругими арками над водами черной, почти недвижной реки. Человек стоял, облокотившись о парапет, и ждал. Он и сам не знал, зачем каждое утро приходит на вымощенную влажными серыми плитами набережную. Во всяком случае, не ради того, чтобы полюбоваться на единорогов… Так было, сколько он мог себя вспомнить. Рано утром какая-то странная сила поднимала его с постели, заставляла торопливо одеваться и идти к реке. Что-то внутри него тревожно дрожало, как натянутая струна, что-то, готовое вот-вот сорваться и разнести вдребезги и этот странный утренний покой, и арки мостов, и его самого. Последнее волновало человека на набережной меньше всего.
Город еще спал. Пройдет всего несколько мгновений (или часов? — что-то подсказывало ему, что время — понятие относительное) — и старик, пасущий единорогов, перейдет через южный мост, простучит своим посохом по влажной от тумана мостовой и неторопливо прошествует через северный мост туда, где виднеется кипарисовая роща. И тогда на город обрушится солнце.
Мысли о странном старике очень недолго занимают человека на набережной. Странный старик, да. Никто не знает его имени. Никто не знает, где он живет. Даже про внешность его отзываются по-разному: кто-то говорит, что он высокий и смуглый, и что ходит он в белом, а на ногах у него — сандалии, а в руках — посох из тикового дерева.
Другие клянутся, что старик — низенький и рыхлый, как опара, а носит он тяжелую кольчугу и вытертые сапоги из драконьей кожи, а в руках — ржавый двуручный меч, и именно на него старик опирается при ходьбе. И это не единственные версии, которые мелькают в разговорах о старике. Точно известно одно: только старик может перейти через опоясывающую город реку. Только под его ногами обретают плотность камня два моста — северный и южный.
Для человека, что стоит у парапета, только этот момент и имеет значение. Он знает, что перейти мосты нельзя. Он знает, что старик ему в этом деле не помощник. Но все-таки ждет. Устало и обреченно. Сам не зная, кого или чего он ждет. Утро. Рассветный туман. Вот-вот по мосту застучит посохом старик. Вот-вот тишину спящего города вспугнут его неторопливые шаги.
И шаги раздаются.
Сначала человек думает, что слух подводит его. В этом городе ничему нельзя верить: ни людям, ни вещам. Даже собственной памяти. Или глазам. Или…
Шаги слышны не со стороны моста — (разве что это проклятый туман опять шутит свои дурацкие шуточки) — и не сопровождаются стуком посоха. Кто-то подходит сзади. Громко дышит за спиной, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.
«Наверное, я должен испугаться?» — как-то отстраненно думает человек, разглядывая спешащих на водопой единорогов. Белые хвосты, белые гривы… Страх не приходит. Более того, почему-то оказывается очень трудно вспомнить, как выглядит страх.
Кто-то стоит сзади. Вряд ли он пришел посмотреть на единорогов. Таких дураков в городе больше нет. Тогда — зачем?
Человек оборачивается, чтобы задать этот простой вопрос. Но стоящий рядом опережает его. И мир разлетается — в осколки.
— Профессор Снейп?
* * *
— Профессор Снейп? — Гарри не верил собственным глазам.
После изматывающего разговора на вокзале Кингс-Кросс он ждал чего угодно: воскрешения немедленного и болезненного, долгого путешествия по железнодорожным путям к пресловутому «свету», провала в гулкую бездну, которую маглы привычно именуют адом… Только не того, что перед ним приглашающе распахнутся вокзальные стеклянные двери, и он, обреченно шагнув через них, окажется в совершенно незнакомом городе.
Город спал. Спали флюгера на остроконечных башнях, ибо спал ветер. Спали звуки, укутанные полупрозрачной пеленой тумана. Спали улицы, теряясь в зыбких предутренних сумерках. Люди, наверное, тоже спали, равно как и домашняя живность, и птицы. (Ведь были же в этом городе птицы? И люди?).
Почувствовав, что его начинает охватывать паника, Гарри рванулся назад, но стеклянные двери вокзала за спиной уже исчезли, сгинули неверным мороком, как будто их и не было. И вокзала Кингс-Кросс тоже не было. И старика с седой бородой, который ласковым голосом говорил страшные, в общем-то, вещи.
И того, кто съежившись лежал под вокзальной лавкой. Его тоже никогда не было.
Паника набирала обороты. В этом странном городе было очень легко представить, что вся предыдущая жизнь была всего лишь ярким сном, приснившимся в предрассветный час. Где-то недалеко слышалось едва уловимое журчание воды. Поскольку это был единственный звук, нарушающий тишину города, Гарри решительно пошел к нему.
Вскоре стало ясно: впереди река. Сначала из тумана выступили чугунные фонари в размытом ореоле молочно-желтого сияния, затем — кусочек каменного парапета, покрытого зеленоватой патиной мха. Затем у парапета обнаружился человек. Человек стоял спиной к Гарри и смотрел на реку. Что-то неясно-знакомое было в этой темной фигуре: угловатый выступ плеча, черные складки одежды, белые пальцы, стискивающие гранит парапета.
«Этого не может быть… — мелькнуло в сознании Гарри. — Я точно знаю, что он умер».
Человек обернулся.
На Гарри глянули черные омуты глаз. Тех самых глаз. На миг Гарри показалось, что он все еще находится внутри Визжащей хижины, и самый ненавистный преподаватель школы чародейства и волшебства смотрит ему в глаза.
— Профессор Снейп?
— Поттер?
* * *
— Поттер?
«Почему мне не сказали, что я попал в ад?» — подумал бывший профессор зельеваренья, бывший директор школы чародейства и волшебства, бывший шпион и предатель Северус Снейп.
Вообще-то, он точно знал, что ада в том виде, в каком его представляют маглы, в природе не существует. Профессор Снейп не верил ни в Бога, ни в Дьявола, но в воздаяние он верил. Как это ни странно, циничный профессор Северус Снейп верил, что каждый еще при жизни выстраивает свое посмертие. В этом была справедливость. В этом была гармония, как в правильно сваренном зелье. За свою жизнь профессор Снейп совершил много того, о чем стоило жалеть. И много того, о чем жалеть не стоило. Но, с точки зрения профессора Снейпа, баланс был явно не в пользу последнего.
«Делай, что должен, и будь, что будет!» — эти слова в последние годы жизни можно было бы начертать на его щите, если бы, конечно, у него был щит. Но щита не было. И противоядия от яда Нагайны не было тоже.
Поэтому, проваливаясь в ледяные объятия небытия, Северус Снейп точно знал, что его ждет. И, пожалуй, никогда еще с ним не случалось большего разочарования.
Город распахнул перед ним свои улицы, убаюкал журчанием реки, приковал к себе арками двух мостов — северного и южного.
В доме было холодно и сыро, но если выйти на улицу, то солнце светило ярко и щедро. По лугам на противоположном берегу реки бродили единороги.
А по утрам туман окутывал город, примиряя вчера и сегодня, усмиряя сердца, стирая печаль и память.
Каждое утро Северус Снейп выходил на набережную реки и чего-то ждал. Но, глядя на медленно текущую воду, на туман, отступающий куда-то за горизонт, на гаснущие отсветы чугунных фонарей, он с каждым днем все меньше и меньше вспоминал свою прошлую жизнь.
Все реже в его душе всплывало мучительное осознание собственных грехов и ошибок. И однажды утром, выйдя к реке, он понял, что не может вспомнить даже своего имени. Впрочем, это уже казалось совсем неважным. Ведь, кажется, он заслужил покой? Разве нет?.. Одно лишь тревожное желание, вопреки странной магии этого места, продолжало жить в его душе: перейти мост. Северный или южный — это ему было без разницы. Бескрайние поля или кипарисовая роща — абсолютно все равно. Что-то подсказывало ему, что дело не в направлении, дело в том, чтобы разрушить очевидность, разорвать замкнутый круг огибающей город реки.
Только вот, стоило бывшему профессору зельеваренья хоть чуть-чуть заступить на проклятый мост, как мост исчезал, словно его и не было. Нет, разумеется, обманутые глаза по-прежнему уверяли, что мост стоит, где стоял: все также были незыблемы его опоры, сложенные из выбеленных солнцем и водой валунов. Все также горделиво выгибали спины арки. Все также сверкали на солнце, словно истертые тысячами шагов, плиты. Только вот под ногой моста не было. Проделав этот странный опыт несколько раз, в разное время суток, профессор Снейп мог с уверенностью утверждать: что бы там ни говорило зрение, на самом деле мостов в городе не существовало — ни северного, ни южного. Морок, видение, чары. И только раз в день, ранним утром, перед самым рассветом, через южный мост переходил старик, пасущий единорогов. Чтобы, пройдя сквозь спящий город, спокойно покинуть его по северному мосту и исчезнуть в кипарисовой роще.
Несколько раз Северус пытался заговорить со стариком. Старик внимательно слушал его и улыбался, но ничего не отвечал. Северус умолял, плакал, ругался, а однажды чуть даже не придушил мерзкого старика. Но его сильные руки, руки воина и зельевара, безвольно соскользнули с морщинистой старческой шеи, а старик пожал плечами и пошел дальше. Когда же на город обрушилось солнце, Северус даже не мог вспомнить, как выглядел старик.
Надо было быть совершенно тупым, чтобы однажды не осознать окончательно и бесповоротно: перейти через мост невозможно. Тупым Северус Снейп не был никогда. Но почему-то, даже позабыв свое имя и самого себя в придачу, он помнил: надо приходить утром к мосту. И приходил, как будто ждал чего-то.
И однажды рядом с ним прозвучало:
— Профессор Снейп?
И он вспомнил.
Вспомнил, проваливаясь, как в бездну, в жаркую воронку знакомых зеленых глаз, распахнутых навстречу его взгляду доверчиво и бесстрашно. И понял, что игры кончились, что он наконец достиг своего ада.
Губы шевельнулись, и, словно вспоминая нечто позабытое давным-давно, вытолкнули из каких-то страшных провалов сознания:
— Поттер?
Первая мысль была до нелепого прозаичной: «Почему мне не сказали, что я попал в ад?» Действительно, стремительно возвращающаяся память прокручивала перед мысленным взором умершего профессора всю непростую историю его взаимоотношений со стоящим перед ним мальчишкой, напоминая, в какой ад превратилась жизнь Северуса Снейпа с подачи этого сопляка. Нетрудно было предположить, что и со смертью произойдет то же. А как было хорошо и спокойно до его появления! Даже несмотря на проклятые мосты.
Северус Снейп скрипнул зубами.
«Этого не может быть, — отчетливо подумал он. — Я выплатил свои долги».
— Профессор… — вновь нарушил тишину знакомый голос из прошлого. — Вы умерли?
— А вы, Поттер? — по привычке сварливо каркнул Снейп.
— Кажется… — мальчишка почему-то замялся, — кажется, да.
И тут профессор Снейп сделал то, чего поклялся никогда — никогда! — больше в жизни не делать. Впрочем, это ведь уже нельзя было назвать жизнью? Глядя в широко распахнутые зеленые глаза своего самого ненавистного ученика, Гарри Поттера, профессор Снейп заплакал.
* * *
Гарри Поттер давным-давно не верил в чудеса. В волшебство, разумеется, он верил. А вот в чудеса — нет. Жизнь отучила его от веры в то, чего никогда не бывает. Так что Гарри Поттер не верил в чудеса, в подлинность лепреконского золота, в совесть Малфоев — и в плачущего Северуса Снейпа.
Поэтому, когда из глаз Слизеринского Кошмара потекли слезы, прокладывая дорожки по изрезанному ранними морщинами лицу, зависая на кончике пресловутого выдающегося носа, оставляя влажные следы на потертой черной мантии, Гарри Поттер отнесся к этому с известной долей скептицизма. Но слезы текли — и не думали прекращаться, и профессор почему-то даже не пытался стереть их ладонью или рукавом мантии. И было что-то настолько чудовищно-неправильное в этих медленных слезах, катящихся по лицу самого отважного (как теперь знал Гарри) профессора Хогвартса, в этом контрасте некрасиво подергивающегося лица и застывшей, точно каменная статуя, фигуры, что Гарри, наконец, поверил. И понял, почему профессор Снейп плакал. И мучительно пожалел, что шагнул в проклятые стеклянные двери вокзала Кингс-Кросс. Потому что уж свой долгожданный покой профессор Северус Снейп заслужил совершенно точно.
И Гарри порывисто шагнул к человеку, который долгие годы был самым худшим кошмаром его жизни, чтобы, ошалев от собственной наглости, протянуть руку и стереть своей горячей ладонью слезы с лица профессора Снейпа.
Трудно было сказать, что именно сыграло главную роль: то ли вопиющее нахальство данного поступка («Минус двести баллов с Гриффиндора!» — мысленно усмехнулся Гарри), то ли неприкрытое сочувствие в глазах Поттера, то ли живое тепло человеческой руки — но слезы прекратились в один момент.
— Поттер, вы — свихнулись? — теперь глаза профессора Снейпа смотрели на Гарри совершенно привычно: как на диковинное, и при том довольно отвратительное, насекомое. Мир вернулся на круги своя.
— Конечно, профессор, — радостно ответил Гарри. — Разве для вас это новость?
Снейп вздохнул и зябко поежился. К городу подступал подзадержавшийся где-то в пути рассвет. По мосту привычно стучал посох старика, пасущего единорогов. Гарри Поттер стоял почти вплотную к профессору Северусу Снейпу и улыбался. Туман рассеивался. Фонари гасли.
— Пойдемте домой, Поттер, — вздохнул профессор Снейп. — Пора завтракать.
* * *
Никогда еще профессору Снейпу не приносила такой радости мысль об убийстве Гарри Поттера. Портило картину одно: то, что вышепоименованный Гарри Поттер уже был мертв. Впрочем, к концу завтрака в этом даже обнаружилась своя прелесть: мысленно профессор Снейп мог позволить себе любой из известных ему способов убийства, не боясь зайти слишком далеко. А фантазия у бывшего Пожирателя Смерти была богатая.
Если бы Гарри Поттер внезапно решил написать книгу «Как вывести из себя С. Снейпа», (которая, к слову сказать, пользовалась бы бешеным успехом в определенных кругах), то яркое описание сегодняшнего утра могло бы стать одной из самых захватывающих глав этого бестселлера.
А началось все с камина. Первое, что спросил бывший, к тому же основательно мертвый, ученик у своего бывшего и тоже основательно мертвого профессора, едва переступив порог дома, куда его так любезно пригласили на завтрак, было:
— Почему у вас не горит камин, профессор? Здесь довольно мрачно.
— Здесь и должно быть мрачно, Поттер, — непривычно сдержанно ответил Северус. — Это царство смерти.
— Это ваш дом, профессор, — Поттер продолжал улыбаться так широко и искренне, что инстинкт самосохранения бывшего шпиона и двойного агента утробно взвыл раненой хвосторогой. — В доме должно быть тепло.
— Еще раз, для особо тупых, мистер Поттер, — едва сдерживаясь прошипел Снейп. — Это мое посмертие, и только мне решать: тепло в нем будет или холодно.
— Хорошо, профессор, — неожиданно покладисто кивнул Поттер, и Северус облегченно вздохнул. Как выяснилось, зря.
— А где у вас хранятся дрова?
«Авада Кедавра!» — мысленно рявкнул профессор Снейп.
Когда, сделав несколько глубоких вздохов, он все-таки решился разжать губы, его голосом можно было бы резать лед в зоне вечной мерзлоты:
— Что именно вам не понятно, Поттер? В этом доме нет дров. В этом доме не разжигают камин. В этом доме всегда холодно и сыро. Это мой дом.
— Но разве вам не хочется тепла, профессор? — мерзавец был сама искренность. — Всем хочется тепла.
«Хорошее дело — самодисциплина», — подумал Северус Снейп, удвоив число мысленных глубоких вдохов.
— Ваши магловские родственники, Поттер, ознакомили вас с христианским понятием ада?
Мерзавец позволил себе непонимающе вскинуть глаза:
— А при чем здесь?.. — и тут же на лице его снова расцвела та самая гнусная радостная улыбка. — А-а-а! Понял. Устроили себе свой собственный ад, профессор?
— Десять баллов Гриффиндору за догадливость, — промурлыкал Снейп. — Так что, либо принимайте все таким, какое оно есть, либо ищите себе другое пристанище. В конце концов, в городе полно пустых домов, а я не обязан кормить вас завтраком.
— Хорошо, профессор, — кивнул догадливый ученик, потом развернулся и поспешно покинул гостеприимный ад Северуса Снейпа.
Северус Снейп с минуту молча смотрел ему вслед, после чего рухнул в свое любимое потертое кресло с высокой спинкой, точно марионетка, у которой перерезали нити.
«Прощайте, Поттер», — неожиданно спокойно подумал он. И провалился в сон.
Разбудил его страшный грохот. Казалось, земля содрогнулась, и мир вдруг стал заваливаться куда-то набок. Сердце Северуса Снейпа колотилось где-то в районе горла, мечтая выпрыгнуть наружу. То, что у мертвого, по сути, не существует ни сердца, ни горла, не играло ровным счетом никакой роли. Никогда еще бывший шпион и зельевар не чувствовал себя таким напуганным и беззащитным. И таким живым. Глаза еще не успели распахнуться, а рука уже сама собой привычным жестом пыталась нащупать волшебную палочку. Вот только никакого подручного волшебства пленникам этого странного посмертия не полагалось. Палочки на месте не было. Северус открыл глаза и вздрогнул. Кошмар продолжался: прямо на него, почти в упор, смотрел главный элемент его личного пожизненного (и, как выяснилось, посмертного) ада: Гарри Поттер. И в глазах проклятого Мальчика-который-все-таки-на-этот-раз-не выжил плескалось искреннее беспокойство.
— Все в порядке, профессор? Извините, я не хотел вас пугать.
— Пугать — меня? Вы? Поттер, я всегда знал, что у вас не все в порядке с головой, но чтобы настолько!
Горячее дыхание склонившегося над профессорским креслом гриффиндорца опасно-близко скользило по щеке и мешало сосредоточиться. Никогда еще никто не осмеливался подходить к Северусу так близко, разве что Темный Лорд. Но в Дыхании Темного Лорда уже давно не было тепла, только страх и смерть. В дыхании мертвого Поттера была жизнь. По позвоночнику Снейпа прошлась волна какого-то первобытного ужаса.
— Вон из моего личного пространства, Поттер!
— Конечно, профессор. Простите… — мальчишка очень уместно изобразил глубокое раскаяние и, распрямившись, отступил на пару шагов.
Снейп стремительно покинул свое ненадежное убежище и пораженно уставился в центр комнаты. Там, на далеко не новом, но все еще вполне пристойном персидском ковре красовалась безобразная охапка дров. Присев на корточки рядом с этой гадостью, Гарри Поттер не торопясь перекладывал часть дров в молчаливую пасть личного северусова камина.
— Я принес дрова, сэр, — радостно пояснил он, как будто его действия нуждались в пояснении. — Сейчас будет тепло. Простите, что не заметил вашего кресла, сэр.
Надо ли говорить, что в его голосе профессор не расслышал ни капли раскаяния.
Можно было устроить грандиозный скандал. Можно было схватить мерзавца за шкирку и вышвырнуть за порог раз и навсегда. Можно было даже врезать ему — от души, не усложняя себе жизнь поиском банки с сушеными тараканами. И, если честно, никогда еще Северус Снейп так отчетливо не склонялся в пользу последнего. Поэтому он даже не сразу понял, что именно произнесли его губы:
— У вас всегда было плохо со слухом, Поттер. И со зрением. Зачем вам здесь эти проклятые очки? Вы же умерли!
— Это мое посмертие, профессор, не правда ли? Я хочу провести его так, как угодно мне. К очкам я просто привык. Как вы — к личному потертому креслу.
И наглый Поттер вернулся к своему занятию.
«Убью!» — обреченно подумал Северус, глядя, как Поттер укладывает дрова в его камин, будто всю жизнь только этим и занимался.
— А как вы собираетесь разжигать огонь? — поинтересовался он в обтянутую дурацкой магловской клетчатой рубашкой спину. Даже не видя его лица, профессор знал: Поттер опять улыбается.
— Спичками? — действительно, на лице Поттера, когда он соизволил обернуться, сияла все та же омерзительно-радостная улыбка.
— Поттер, что у вас с мозгами? Здесь нет спичек. Здесь нет волшебных палочек, чтобы добыть огонь. И других приспособлений нет. Здесь никто не разжигает огонь и не зажигает свечи. Похоже, именно так я представляю себе ад.
Улыбка Поттера стала еще шире, а рука метнулась к карману потрепанных синих штанов.
— У меня есть спички.
Северус впервые не поверил собственным глазам: на ладони проклятого мальчишки, действительно, лежал весьма пожамканный коробок спичек.
— Откуда, Поттер? Вы же — маг!
Улыбка Поттера почему-то померкла.
— Вы помните, как мы развлекались последний год, профессор? Палатки, костры, походы… Романтика, чтоб ее!
— Не выражайтесь в моем доме, Поттер!
— Минус двадцать баллов с Гриффиндора? — хмыкнул тот. — Короче, палочка у меня сломалась, а чужие работали из рук вон плохо. Пришлось покупать спички, чтобы не казаться совсем уж безруким.
— Казаться, Поттер? — привычно отпарировал Снейп. — Вы себе льстите.
Тем временем дрова в камине заняли свое законное место, а оставшиеся ровной горкой расположились возле.
— Fiat lux! — торжественно провозгласил Поттер — и чиркнул спичкой.
— Оказывается, вы даже знаете латынь, Поттер! — как-то вяло, по привычке изумился профессор, словно завороженный разглядывая крошечный огонек, бьющийся в сложенных лодочкой грязных и исцарапанных мальчишеских ладонях.
— У меня были хорошие учителя…— Поттер наклонился и поднес спичку к дровам. Медленно-медленно, будто нехотя, пламя переползло на тонкий сучок, лизнуло обрывок коры, попробовало на зуб ветку потоньше… И вскоре в камине Северуса Снейпа полыхал самый настоящий, всамделишный, огонь. Огонь, которого Северус Снейп уже больше никогда не надеялся увидеть. На несколько безумно долгих мгновений он потерялся в завораживающей игре пламени, в живом потрескивании горящих поленьев, в давно забытом ощущении тепла и уюта.
Неожиданно где-то за его плечом раздался тихий голос, в котором он с трудом опознал голос своего вечного проклятия:
— Вам никогда больше не будет холодно, профессор. Я обещаю.
Конечно, он не сдержал своего обещания.
* * *
По-настоящему лютой, черной ненавистью Гарри Поттер ненавидел две вещи на свете: Волдеморта — и овсянку.
С Волдемортом все было понятно и в настоящее время несколько неактуально. А вот овсянка… Гарри Поттер ненавидел ее сначала в исполнении тети Петуньи, потом в исполнении хогвартских домовиков и даже — как бы кощунственно это ни звучало — в исполнении Молли Уизли. Сейчас он ненавидел ее в исполнении Северуса Снейпа. Сам профессор, сидящий напротив за большим круглым черным столом без скатерти и салфеток, поедал мерзкое склизкое нечто с таким видом, как будто находился на приеме у магловской королевы Елизаветы. Гарри страдал. Сколь ни сильны были его благородные побуждения относительно бывшего учителя, съесть то, что лежало в его тарелке и носило гордое название «завтрак», было выше даже самых что ни на есть героических сил.
Единственная проглоченная ложка настойчиво просилась обратно. Гарри попытался провернуть известный детский трюк с подгребанием основной массы овсянки к одной стороне тарелки и размазыванием остального по освободившемуся месту, создавая некую зрительную иллюзию изменившихся пропорций. Было бы слишком самонадеянно думать, что странные манипуляции с овсянкой ускользнут от бдительного ока профессора.
— Что с вами, Поттер? — желчно поинтересовался он. — В посмертных странствиях изволили задуматься о проблемах лишнего веса?
Гарри глубоко вздохнул и решил ответить максимально честно:
— Я не люблю овсянку, сэр. Я ее просто на дух не перевариваю. По-моему, она хуже Волдеморта.
Профессор Снейп поперхнулся своим чаем, который, хоть и не слишком походил на чай, но пах какими-то приятными травками и был очень даже ничего.
— Поттер! Я просил не выражаться в моем доме!
Гарри хихикнул.
— Простите, сэр. Не подумал.
Профессор неожиданно задумчиво посмотрел на него, вертя в руках изящную белую чашку тонкого, полупрозрачного фарфора. Гарри подумалось, что таких посудных изысков он от личного профессорского ада не ожидал.
— Как же вы до сих пор не умерли с голоду, Поттер? — в голосе профессора, как ни странно, звучал неподдельный интерес. — Насколько я помню, в Хогвартсе овсянка и завтрак — практически синонимы.
— Ну-у-у… — протянул Гарри, раздумывая, открывать или не открывать бывшему врагу свой самый страшный секрет. Политика искренности взяла свое. — На первом курсе, действительно, было тяжеловато… Сэр. А потом у меня появился Добби. Он исхитрялся маскировать под овсянку всякие вкусные вещи. Магия домовиков, сэр.
Черные глаза профессора Снейпа, казалось, сделались размером с блюдце, как у той собаки из магловской сказки. Никогда бы Гарри Поттер не поверил, что такое возможно, если бы сам не был свидетелем неожиданной метаморфозы.
— Поттер, вы решили меня добить, — странным голосом прохрипел профессор Снейп. — Вы хотите сказать, что поедали всяческие деликатесы, образно говоря, «под подушкой», в то время, как ваши преданные друзья давились овсянкой?
— Им нравилась овсянка, сэр. Я предлагал попросить у Добби чего-нибудь и для них, но они отказались.
На какое-то мгновение Гарри показалось, что профессор Снейп сейчас задохнется: так неожиданно он отставил свою чашку, и, сложившись почти пополам, закрыл лицо руками. Плечи его, обтянутые привычной черной мантией, судорожно подергивались. Потом до Поттера дошло, что означенный профессор никак не может задохнуться, по причине того, что уже некоторое время мертв.
Снейп убрал ладони от лица, и перед Гарри предстала картина, которую он не смог бы забыть, при всем своем старании, до конца жизни или того странного посмертия, что только прикидывалось жизнью: профессор Снейп, ужас слизеринских подземелий, летучая мышь, убийца и соратник Сами-знаете-кого, смеялся. Если бы Гарри хоть на минуту мог допустить подобную крамольную мысль и назвать вещи своими именами, он бы признался, что профессор не просто смеялся: он дико ржал. Теперь Поттер знал, что именно будет видеть в здешних страшных снах. (Если мертвым, конечно, положены хоть какие-то сны…) Гарри приходилось слышать выражение «ржать как лошадь», иногда он и сам был подвержен приступам дикого, неконтролируемого веселья, но чтобы Снейп…
Смех прекратился так же внезапно, как и начался.
— Поттер, — очень серьезно сказал профессор, вытирая слезящиеся от смеха глаза. — Расскажете кому — убью.
— Кому я могу рассказать, сэр? — изумился Гарри. — Я же умер… А со здешними обитателями вряд ли у меня возникнут настолько близкие отношения.
— Вряд ли, — согласился профессор. — Но овсянку вам все-таки придется съесть. Разносолы в этом проклятом месте совершенно не предусмотрены. Здесь бы, конечно, нам очень пригодился ваш бесценный Добби, но, боюсь, его тут нет.
Гарри помрачнел:
— А куда попадают после смерти домовые эльфы, профессор? — он снял очки и стал чересчур тщательно протирать их стекла полой своей клетчатой рубашки.
— Не знаю, Поттер. Боюсь, что это еще одна неразгаданная загадка магического бытия. Вы хотите сказать, что Добби умер?
Какая-то незнакомая мягкость, прозвучавшая в профессорском тоне, заставила Гарри вскинуть на собеседника внезапно покрасневшие глаза.
— Его убила Белла, сэр. Беллатрис Лестрейндж. Она метнула нож — и Добби закрыл меня собой.
Повисла пауза. Кажется, впервые в жизни у Северуса Снейпа не обнаружилось слов.
— Мне действительно очень жаль, Поттер, — наконец вздохнул он. — Но это не поможет вам избавиться от ненавистной овсянки. Видите ли, ее здесь подают на завтрак, обед и ужин.
— Что?! — казалось, что великий Герой всея магической Британии вот-вот упадет в самый вульгарный обморок.
— Как вы думаете, Поттер, откуда здесь берется еда? — вкрадчивым голосом поинтересовался Снейп.
— Вы готовите, сэр?.. — Гарри на миг попытался представить крошечный домик профессора зельеваренья, с которым уже успел бегло ознакомиться перед тем, как сесть за стол. И мысленно дал себе подзатыльник: во всем доме не было ничего, что хоть отдаленно напоминало бы кухонную плиту. Да и кухни, собственно, тоже не было. Весь первый этаж занимала странная помесь гостиной и столовой: стол, несколько стульев, уютное потертое кресло и пустые книжные шкафы по стенам. Что действительно сильно шокировало Гарри в доме профессора, так это полное отсутствие книг. Узкая крутая лестница с расшатанными перилами вела на второй этаж, где располагалась спальня. Спал профессор на точной копии хогвартских кроватей. Неширокое, застеленное простым шерстяным одеялом ложе осенял пыльный, отчего-то явственно побитый молью балдахин цветов Дома Слизерин. «Удобства — во дворе, — ехидно пояснил профессор, — умывание — у колодца. А зимы здесь, похоже, не бывает».
— Иногда я размышляю, Поттер, — мечтательно протянул Северус Снейп. — Если — совершенно, разумеется, случайно — уронить на вашу голову что-нибудь действительно тяжелое… Повлияет ли этот факт на активность вашей умственной деятельности в лучшую сторону?
Несмотря на серьезность положения, Гарри позволил себе улыбнуться:
— Я понял, профессор. Тогда откуда на вашем… То есть, простите, уже нашем столе три раза в день возникает проклятая овсянка?
— Это же ад, Поттер, — Снейп дернул уголком рта. — Пусть вас не вводят в заблуждение флюгера, мосты и единороги. Видимо, таково странное представление моего подсознания о воздаянии.
— А чай, сэр? — Гарри казалось, что он постепенно начинает понимать логику этого места.
— А чай — всего лишь бывший кипяток, Поттер. И немного трав, которые растут то тут, то там в нашем прекрасном городе.
— Мелисса, — Гарри потянул носом. — Чабрец. Листья черной смородины. Наверняка, я что-то пропустил.
— Несколько соцветий ромашки, Поттер, — профессор зельеварения потрясенно смотрел на одного из самых нерадивых своих учеников. — Так вы что, все эти годы просто издевались надо мной?
Гарри снова стало смешно:
— Смею напомнить, что все эти годы именно вы издевались надо мной, сэр.
Северус Снейп молча доел остывшую овсянку. Были темы, на которые ему совершенно не хотелось говорить. Вставая из-за стола, он все-таки нарушил молчание:
— Я пойду наверх, немного вздремну. Утро выдалось напряженным. Все равно здесь больше нечем заняться.
Глядя вслед поднимающейся по скрипучей лестнице худой черной фигуре, Гарри подумал, что знает, как избавиться от проклятой овсянки.
* * *
Почему-то из всего организма Северуса Снейпа первым всегда просыпался нос. Разум еще пребывал в блаженном неведении относительно наступления нового отрезка жизни, глаза не желали открываться, слух отказывался улавливать звуковые волны окружающего профессора мира, а верный нос уже исправно докладывал своему обладателю, что в этом мире происходит. И сейчас в мире, который профессор с некоторой долей здорового цинизма окрестил попросту адом, происходило нечто странное. Пахло кофе. Восхитительным черным кофе, без всяких пошлых ароматических добавок. А еще пахло яичницей. С беконом. На слове БЕКОН, которое почему-то крупными буквами запылало в еще не до конца проснувшемся мозгу профессора, глаза распахнулись сами собой, а разум включился в работу. «Это что, новый вид адских кошмаров? — с ужасом подумал Северус. — Не-е-ет! На это я не подписывался! Это уже чересчур жестоко!»
Однако, когда он, поправив смятую ото сна мантию, открыл дверь, ведущую со второго этажа на первый, запах бекона и кофе не исчез, как следовало ожидать, а только усилился.
«Кажется, я потихоньку схожу с ума, — обреченно подумал зельевар, спускаясь вниз. — Сначала — Поттер, теперь — обонятельные галлюцинации… Печальный финал. Жаль».
Впрочем, спустившись вниз, Северус понял, что одними обонятельными галлюцинациями дело явно не ограничится, ибо к ним поспешно присоединились и галлюцинации зрительные. Возле накрытого белой накрахмаленной скатертью круглого стола — (причем профессор готов был поклясться, что никакой скатерти в его хозяйстве до этого дня не водилось) — стоял лично Гарри Поттер и с блаженным выражением лица разливал по чашкам кофе из медного кофейника (тоже раньше незамеченного зорким профессорским оком). А на тарелках исходила блаженным ароматом самая настоящая яичница. С беконом.
— Добрый вечер, сэр, — улыбнулся, заметив появление хозяина дома, личный кошмар Северуса Снейпа. — Вы как раз к ужину.
— Кто же пьет на ужин кофе, Поттер? — по привычке съязвил профессор. — Желаете маяться бессонницей?
Но негодяй, кажется, обзавелся дурной привычкой не поддаваться на профессорские провокации и отвечать вопросом на вопрос:
— Желаете травяной чай, сэр?
— НЕТ!
Гарри все же вздрогнул слегка испуганно.
— Тогда, может, яичницу с беконом?
— ОТКУДА ВЫЭТО ВСЕ ВЗЯЛИ, ПОТТЕР? — Северусу показалось, что его голова сейчас взорвется одним гигантским фейерверком. — Только не говорите мне, что купили в магазине или заказали в ресторане, — добавил он уже спокойнее. — Здесь нет ни магазинов, ни ресторанов. Я проверял.
— Ну-у-у… — нахально протянул Поттер, зачем-то поправляя и без того идеально разложенные столовые приборы. — Может быть, мне помогли доброжелательные соседи?
— Прекратите валять дурака! Мое терпение не безгранично. Здесь нет доброжелательных соседей. Здесь есть некоторое количество странных людей, с которыми можно перекинуться парой слов при встрече. И больше ничего. Ад — явление персональное, запомните это!
До боли привычным жестом Поттер поправил свои дурацкие очки.
— А как же я, профессор?
Снейп вздохнул, опускаясь на свой привычный стул.
— А вы — главная составляющая моего ада. Вместо целого выводка пресловутых чертей… Садитесь, Поттер. Яичница стынет.
Остыть яичница не успела.
Если бы кто-то раньше посмел сказать Северусу, что он будет с совершенно непотребным урчанием изголодавшегося помоечного кота поглощать какую-то примитивную яичницу с беконом, одним ступефаем дело бы явно не ограничилось.
Очнулся он, когда его тарелка обрела свою практически первозданную чистоту, а жалкие остатки кофе подозрительно плескались у самого донца любимой северусовой фарфоровой чашки.
«Погадать, что ли?» — добродушно от накатившей внезапной сытости подумал профессор и опрокинул чашку вверх дном на блюдце.
— Поттер, что у вас было по прорицаниям? — спросил он у мальчишки, который созерцал экстравагантный ужин профессора совершенно круглыми от восхищения глазами.
— Какая-то дрянь, — честно признался тот. — А у вас? Сэр.
Северус подумал, что в их странном положении как-то глупо продолжать притворяться в чем бы то ни было, и честно ответил:
— Приблизительно то же самое. Но, надеюсь, мы справимся. Ученые уверяют, что опыт смерти сильно влияет на развитие трансцендентных способностей.
— Помедленнее, профессор, — очень вежливо попросил Поттер, дожевывая свой бекон. — Я не успеваю конспектировать.
— Обзаведитесь Прытко Пишущим пером, — ответил, не моргнув глазом, Снейп. — После кофе и яичницы это должно показаться вам сущим пустяком!
— Хм… — пробормотал изверг. — Как скажете. А то я планировал на досуге заняться книгами…
— Книгами?! — в голосе Северуса вновь обозначились привычные грозовые раскат