Обратимся опять к Гдовскому уезду. Особенно замечательны окрестности озера Самро: в Эстляндии еще в XIII в., по указанному источнику, близ г. Везенберга упоминается деревня Somervere (ныне Sommerhusen, эст. Someromös), в Гаррии поместье Sommerhof, эст. Somero. На финском и эстонском языках somer, somera, somero значит крупный песок. Из Самро вытекает речка с таким же названием. В Финляндии есть приход Somero, мыс Somerniemi. Значительная часть приведенных впереди названий сосредоточиваются именно в окрестностях этого озера. Но особенно здесь достойны внимания для наших целей параллельные названия по фински и по-русски. Так, на юго-западном берегу находится деревня Песье, а на северо-западной стороне его погост Пенино, Пенинский, что на эстонском и финском языке соответствует именно первому названию. Между этими двумя пунктами находятся озера Славянка и Межник. К востоку от них расположены погост Рель и деревня Релька. Названия сложные с «peni» встречаются и в Эстляндии и в Финляндии, напр. в западной Эстляндии, в Леальском приходе поместье Penijogi – собачья река; в Феллинском уезде приход Пеникюль. Еще далее к востоку стоят рядом объясненные выше деревни Сара-Логу и Сара-Гора. Затем от этих к северо-западу деревни: Псоед, Чудиново и Осьмино. Близь северного берега озера находится деревня Чутка (Чудка). От нее к северо-западу деревни: Дубок, Велетова, Марди, Марьина и Рудница. Марди и Марьина могут представлять собою наименования отдельных лиц Mari – Мартин и Mari – (Марья). Значительная вероятность такого предположения подтверждается еще другим примером. Именно к юго-востоку от Самерского озера, верст на десять при реке Сабе находится деревня Юра-Михалки. Мы осмеливаемся толковать это название так: первая половина его jura по фински значит угрюмый, сердитый, а вторая есть христианское имя мужчины. Если мы примем при этом в соображение то обстоятельство, что в язычестве финны и эсты носили только прозвища, которые по принятии христианства присоединялись к имени, данному при крещении, и что эти прозвища в народе еще до настоящего времени имеют силу, служа как бы вместо фамилии, то мы должны придти к тому заключению, что русские колонисты заняли поселение финнов, или, вернее, неизвестной финской народности, именно в недавно прошедшее время, когда те уже были христианами. К какому веку отнести это время, мы не можем пока сказать, не исследовав истории этого уголка. Подвигаясь от Сомерского озера далее к северо-западу, мы встречаем в Старопольском приходе деревни Соболец, Чудскую Гору и Куреши на недалеком расстоянии друг от друга. Затем по дороге из Старополья в Гдов, нам попадаются недалеко деревни Хатилова, Межник и Русская *). [*) К сожалению, «Переписная окладная книга Вотьской пятины» (во Времен. Москов. Общ. ист, и др. кн. 11 – 12) не касается Гдовского уезда и поэтому я не мог почерпнуть из нее ничего для своей ближайшей цели.] Существование таких названий несомненно свидетельствует о совместной соседственной жизни русских и финской народности. В Эстляндии близ Ревеля в Арокюльском приходе в Костиферской волости, только названия отдельных дворов напоминают о некогда поселенных здесь Петром Великим русских. Если же в Гдовском уезде целые деревни получили названия от отдельных лиц, то это вероятно объясняется особым общественным устройством финской народности. И Ефименко (Заволоч. Чудь, стр. 34 – 35) приводит примеры, где по имени чудских князьков или старшин назывались деревня Харагула, приход Равдинский и станция Игнатовская. То же самое могло быть и в Гдовском уезде. Из истории известно, что в XVII веке в этом крае действительно было произведено смешение населения из Лифляндии, Эстляндии, Финляндии и России, но судя по финским и русским именам лиц, преобладающий элемент уже тогда представляли русские и только изредка между именами попадаются финские, иногда вместе с прозвищами. Можно только утверждать, что поселение здесь русских совершилось гораздо ранее XVI века, ибо в деревне Корине есть икона, написанная в 1582 году «по повелению Онуфрия Якимова, соседа деревни Корина». Что касается до самого способа поселения здесь русских, то судя уже по немногочисленности оставшихся финских названий деревень, из которых значительная часть переведена, мы вынуждены думать, что колонизация края русскими совершалась медленно и мирным путем, после продолжительных сношений, при которых те и другие могли изучить язык друг друга настолько, что могли объясняться об обыкновенных предметах. Тем не менее появление здесь русских было не одиночное, они селились целыми деревнями, и таким образом основывали самостоятельные центры. Этим способом образовались наряду с финскими поселениями и русские. Не видно, чтобы финская народность выселялась или отступала пред напором русских. Последние, благодаря вероятно супружеским связям, постепенно проникали и в поселения финской народности и таким образом производили успешную этнографическую работу. Об энергичности этой работы свидетельствует сравнительная малочисленность чисто русских названий деревень и преобладающая многочисленность финских. О постепенности ее свидетельствуют посредствующие звенья между поселками двух национальностей. Быстрота возрастания народонаселения заставляла образовывать новые поселения, которые уже представляли собою смесь двух национальностей. Что касается до вопроса, какая собственно финская народность была здесь в качестве пионера северной культуры, то мы склонны думать, что она была ближе к нынешним эстам, чем финнам. Факт, что большинство приведенных названий объясняется из финского языка, не может служить достаточным основанием противного предположения, ибо и в нынешней Эстляндии большинство названий деревень и местностей до того устарели, что сами эсты их уже не понимают, между тем как в финском языке эти названия еще существуют в качестве вещных названий. Остается, следовательно только допустить, что нынешний эстонский язык очень отступил от древнего языка, который вероятно был почти тожествен с языком финским в то время, когда эсты впервые поселились в нынешней Эстляндии.
Правдоподобность нашего предположения о характере поселения и жизни здесь русских доказывается еще другими основаниями. Следы совместной мирной жизни здесь русских и финнов остались и в языке и нравах нынешних русских жителей. Во внешних сторонах жизни следы эти трудно уже уловимы. Так в деревне Горки, от погоста Руи к северу верстах в 16 я приметил у двух старух на головах платки, связанные на подобие конусообразных шапок вирляндских женщин. В деревне Русской, к югу от Старополья некоторые соломенные крыши напоминают крыши эстонские. Но наиболее значительные следы финского влияния заметны в языке местных жителей. По всей вероятности, этим именно и нужно объяснять то общее явление, что еще до настоящего времени в словах, состоящих из двух слогов, ударение делается на первом слоге, напр. пòйду, скòжу, слýжу и т.д. При произношении изменяются и некоторые гласные, так обыкновенное русское или финское а переходит в о, напр, баить – pajatama боить, kakkara – какòра; о в ы. Есть в языке местных жителей немало слов, происхождение которых отчасти несомненно может быть объяснено с финского, отчасти остается темным. Таковы: кевка (эст. kew) – катушка; берда (фински pirta) треста; карзила (эст. kraas) – чесалка; пасма (эст. и фин. pasma) – часть мотка; пальтинка (фински palttina – полотно) скатерть; ратка (фински rattaat) – тачка, тележка; какора (фински kakkara) – лепешка; копоцка (фински каракка) – кружка квасная; пурик (фински kurikka) – молоток деревянный для разбития кочек; китуш (эст. kütis) – сжигаемый хворост, обложенный дерном (способ удобрения нови; журавицы (эст. kure mapjad – журавлиные ягоды) по Далю олонецкое слово – клюква; кайма (эстонски и фински kaim, kaima) – теска; вираться (wierda, weerda) – вертеться; перутся (poörda оборачивать) – полощут белье; нерачить (эстонски raatsima) скупиться; толоко (эст. talgujed) работа при помощи соседей, соединенная с пиром. Есть некоторые местные слова, которые не вошли в словарь Даля и производство которых неизвестно. Таковы: корец – ковш; комель – конец ствола; пекло – лопата для хлеба; глыска – кочка; барс – деревянный молоток у плотника; бредина – ива; изорь – запущенная полоса, пустырь, у Даля изорник – пахарь; слижи – балки, на которые кладется потолок; рижник – нечистый дух в риге (в риге чудится); пячельник – сковородник; килосо – снопы, сложенные в кучу; ярган – чугунник; обжи – оглобли у сохи; перепок – прутик для связыванья кольев; холкать – пылать; сула – сусло, ходяк – черт; пелушин – прожорливый (бранное слово); скрута – одежда; скрутиться – одеваться; муздривый – разборчивый на пищу. Некоторые слова встречаются и в словаре Даля, но он выводит их от более отдаленных народов; так улеги (особый вид поршней), по его мнению, пермяцкое слово; калика (у эст. kaal) – брюква, по нему общее у северных народов; глажи – морошка, новгородское и псковское; лахтина у Даля дернина, дерновый пласт, не ластина ли? спрашивает он, а ласта у него пермяцкое – плоскость, низменность, равнина, луг. Между тем в Гдовском уезде лахтина употребляется в значении открытой местности (финск. lahtinen – открытый); лядина – вообще у северных народов лесистая местность, лес. В недавнем местном языке существовало еще более заимствований и своеобразностей, а ныне редкий старожил ради смеха других может воспроизвести прежнюю речь, которая по звукам и произношению довольно близко подходит к финской речи. В настоящее время молодые люди стараются избегать таких своеобразностей; впрочем и теперь еще говорят вместо смутил – смустил, вместо чесотка – чехотка и т. п. *). [*) Приведенных здесь слов нет у Куторги писавшего о финском элементе в С-Петербургской губерн. (Вестник Географического Общества 1854, ч. 9 стр. 18).]
Есть и в свадебных и похоронных обрядах местных жителей сходные черты, но известно, что эти обряды могут иметь сходство и у отдаленных народов и поэтому делать отсюда вывод о заимствовании или влиянии было бы поспешным. Свадьбы здесь играют по большей части зимою. Сватать девицу обыкновенно приезжают вечером и иногда до самого утра проводят время в разных переговорах. Сваты сначала выдают себя за купцов, поэтому приступом к сватовству служат расспросы о разных вещах, относящихся к хозяйству, которые они желают купить. В случае согласия невесты и родителей, за нее назначается выкуп в 15 – 30 рублей, солоду 4 – 8 четвериков и рыбы. После этого, помолившись пред иконами, садятся за стол и пьют привезенное сватами вино. Знакомые и подруги невесты собираются к ней и воспевают песни, смысл и напев которых отзывается дикостью и отсутствием чувства. В день, свадьбы жених со своей родней и знакомыми на санях с колокольчиками отправляются к невесте. По выезде из деревни свадебный поезд останавливается. Крестный отец жениха или старейший в его роде в вывороченной на изнанку шубе и шапке, стоя в санях, объезжает вокруг всего поезда и посыпает его хмелем. Пред впусканием в дом невесты жених обязан заплатить подругам невесты 3 – 5 рублей. В это время невесту готовят к венцу. Ее сажают на пустую квашню, под ноги кладут сковороду и затем уже одевают. Наряженная невеста становится с двумя подругами за стол и начинает, как у них говорится, «делать колено» (фински koline – искусство), т.е. с разными причитаниями и слезами вызывает всех своих родных по имени и отчеству и предлагает им выпить пиво или вино. После «колена» невесту благословляют образом и хлебом-солью, и все отправляются в церковь; впереди всех едут невеста и жених в одних санях, а сзади кто-нибудь из родных жениха или невесты везет ее приданное в сундуке. Пред приездом в дом молодого, невесте заплетают волосы, как у замужних женщин и жених обязан положить на ее голову мелкую серебряную монету, что значит «осеребрить голову». На пороге невесту встречает старик в вывороченной шубе и шапке и обсыпает хмелем. За столом молодые не едят, а только подчуют и кланяются, пока не устанут. По окончании ужина молодых провожают в другую избу с наставлениями: «люби жену, как душу и бей ее, как шубу». Молодая, в знак своей покорности мужу, снимает с него шапку, перчатки, кушак и проч., а он в знак своей власти над нею принимаете от нее услуги с разными капризами. На другой день молодая осматривает новое хозяйство и на каждом пороге кладет по поясу. Затем за так называемым даровым столом невеста дарит всех, кого платком, кого холстом и т.п. Потом едут кататься, чем и кончаются свадебные обряды. Если кому-нибудь из молодой четы случится в скором времени заболеть, то это объясняется порчею.
Крещение детей всегда совершается на дому родителей и при этом всегда стараются новорожденного как можно скорее ввести в веру, по их выражению.
До погребения усопшего все совершается обыкновенным порядком, только при возвращении с кладбища домой так называемые похоронщики окуривают себя в поле пред деревнею сожигаемою соломою и умывают руки водою и потом уже справляют тризну или, как это у них называется, «сдымают темьян». На столе оставляется пустое место с прибором для души покойника. В сороковой день между прочим все выходят из дома до того места, где прощались с покойником, провожая его на кладбище; при этом впереди несут ведро с пивом и ржаные пироги и на упомянутом месте выпивают пиво и закусывают. Возвратившись, садятся за стол, к которому приглашается все селение. В Троицкую субботу и в самый Троицын день на каждой могиле непременно совершается лития – и здесь же пьют пиво или водку и закусывают пирогами. В старину был обычай класть в гроб покойнику бутылку с водкой; такие бутылки находили еще недавно в ветхих истлевших гробах, которые случайно были тронуты заступом могильщиков при рытии новой могилы, и в некоторых гробах ничего кроме них не уцелело.
На Пасху, когда священники обходят дома прихожан для служения молебнов, на столах обыкновенно ставят две большие деревянные чаши, одна с ячменем или овсом, другая с льняным семенем; в первую из них ставится св. крест, во вторую икона Божьей матери. Эти семена берутся для посева.
О праздновании дня Купалы здесь не имеют никакого понятия.
У местных жителей ходит упорное предание о литовских набегах, от которых будто бы в давно минувшие времена много страдал здешний край. Местные жители иногда оказывали им сопротивление, пытались отразить их вооруженною рукою. Густые дремучие леса расстилались близ самых сел, затрудняли сообщение между ними и служили убежищем разным бродягам и беглецам, которые скоплялись шайками и беспокоили жителей. В здешних же местах проходили, по преданию, под начальством Шереметева войска к Нарве. Чрез мхи и болота прокладывались мосты из толстых дубовых бревен длиною в три сажени; еще ныне случается доставать такие бревна из болота, куда они опустились на аршин. В конце каждого бревна проделано ухо, как в игле; в него вероятно продевали канат, чтобы удобнее было тащить бревно из леса к назначенному месту. По писцовой книге 1676 года *) [*) Эту писцовую книгу увез в Петербург лет 15 тому назад чиновник особых поручений, служивший в Департаменте Уделов, граф Литке. А до этого времени она хранилась в Сомерском волостном правлении. Мы имели под рукою извлечение из нее, сделанное старопольским священником Матфеем Соколовым.] говорится, что вся Сомерская волость заселена была солдатами, а в Старопольском приходе солдатских дворов было 153, крестьянских же всего 35.
Разбираемая здесь местность отличается замечательным богатством древних кладбищ или священных заповедных рощ. Они находятся едва ли не около каждой древней деревни. Молва о них и заманила меня в Гдовский уезд. Я предполагал в них найти священные рощи древней Эстонии до прибытия немцев.
Еще в 16-м веке язычество здесь было сильно, об этом свидетельствуете архиеп. новгородский Макарий в 1534 г.: «Суть же скверные мольбища их (т.е. народов живших в Вотьской пятине, Ижоре и Карелии) лес, и камение, и реки, и блата, и источники, и горы, и холми, солнце, и месяц и звезды и езера». Богам приносили в жертву волов, овец, разный скот и птиц. Посланный сюда монах Илья разрушал храмы, срубал и сжигал рощи, бросал в воду камни, и крестил еще некрещеных *).[*) Соф. Времен. II, 376 – 378.]
В Старопольском приходе две заповедные рощи близ деревень Засосье и Рудницы. Они не носят собственного названия.
Здесь расположены и древние курганы, так называемые мòгилы. По описанию местного священника Н. Соколова, они имеют вид крутой песчаной насыпи от 1 1/2 до 2 сажен вышиною и до ста саженей в окружности. Между деревьями много дикого гранита. На одном кургане в роще близ деревни Засосья поставлены два каменных четырехконечных креста, углубленные в землю. Очертание крестов неправильно. Каждый из них над землею один аршин в вышину и столько же в ширину. Толщина их четыре вершка. Рассказывают, что под этими крестами погребены родоначальники и основатели деревни, Владимир и Симеон, и что в старину кому-то, обладавшему богатырскою силою, вздумалось нести один из этих крестов к церкви, но на половине дороги крест придавил его к земле так, что он не мог сдвинуться с места. Когда же он вознамерился возвратиться с крестом назад, то и сила возвратилась к нему и крест легко был снесен им на прежнее место. В Троицкую субботу крестьяне дерев. Засосья приходят на этот курган с кутьею, молятся за упокой душ своих родоначальников и всех неизвестных усопших, здесь будто бы погребенных. Говорят, что они однажды не исполнили этого обряда и за то были наказаны страшными сновидениями. Никто не запомнит, разрывались ли когда-нибудь означенные курганы или нет.
За деревней Корино, от Старополья на расстоянии верст восьми, сряду за гумнами на северной стороне деревни есть остаток древнейшего кладбища, которое в 1861 году имело в ширину пять саженей, в длину десять саженей; в настоящее же время ясные следы кладбища заметны только на площади в окружности саженей шесть. Теперь почва уже совершенно уравнена, из земли выдаются ряды грубого гранита, на западной стороне рядов сохранились еще несколько весьма грубых высеченных из гранита четырехконечных крестов, маленьких (длиною в фут) и больших (аршина в два). В 1861 году всех крестов насчитывалось 12, ныне осталось только около половины этого числа. Самое место у жителей называется «глухие мòгилы», а кресты у женщин называются «повик». На некоторых крестах с восточной стороны в форме выемок сделаны изображения осьмиконечного или шестиконечного креста, в отличие от крестов в Ложголовской и Курешской часовнях, где кресты сделаны из известкового плитняка, представляют гораздо более отделанную и правильную форму и имеют с восточной стороны выпуклые изображения четырехконечных крестов. На памяти ныне живущих старожилов кладбище это было гораздо больше; шагах в сорока от кладбища было найдено и теперь еще находят множество черепов и голени, которые по своей величине далеко превосходят голени нынешних жителей. В последних эти мòгилы возбуждают великое благоговение и суеверный страх, как нигде в другом месте. Оставшиеся кресты служат для них целебным средством против всякого рода болезней: на самом большом из них положены приношения в виде холщового тряпья, шерсти и денег. По настойчивому уверению местных жителей, для исцеления от болезни нужно только поклониться здесь кресту. Выкапывать отсюда камни, а тем более черепа считается грехом, за которым неминуемо последует наказание. У них ходит несколько легенд о том, как лица, увезшие отсюда камни или не верившие целебной силе крестов, были поражаемы разными бедствиями или болезнями. Эти поверия очень понятны, ибо деревня эта лежит в захолустье, вдали от других деревень, потому легенды, предания и суеверия могли сохраниться здесь живее. Особенно замечательна одна легенда, о которой неохотно передают старожилы, говоря: «это в старину наши предки так рассказывали». От нее сохранились ныне только отрывки. Говорят, будто из-за крестов выезжал молодой парень на сивом коне и провожал свадебные поезда от деревни к церкви и на некотором расстоянии исчезал. Но с тех пор, как его раз обманули, устроив ложный поезд, он более не показывается. По другой вариации, записанной местным священником М. Соколовым, легенда гласит так: самый большой крест во время свадеб разъезжал на белом коне вслед за свадебными поездами и наводил великий страх на поезжан. Разъезды его прекратились с тех пор, как придумали однажды во время свадьбы ехать не на лошадях, а на собаках. В настоящее время здесь хоронят выкидышей. И здесь упорно повторяется предание о Литве, которая будто проходила через Рогожск и Старополье. Крестьянин Антон говорил, что жители Корина были монастырские крестьяне, приписанные к Новгороду и только в царствование Николая перешедшие в ведомство Департамента Уделов. Это известие тем более правдоподобно, что здесь существует предание, что две местные иконы приплыли сюда на камнях. По нашему мнению, это указывает на связь жителей с Новгородом.
Другое замечательное место находится в Старопольском же приходе между деревнями Чудскою Горою и Куреши. Сохранились еще несколько елей от бывшей еловой рощи на отдельных курганах, большая часть которых уже превращена в пашни. Сохранились смутные воспоминания о Литве, которая будто была прогнана отсюда во время Шведской войны, а русские явились уже после этого на их места и ни с кем не смешались. По рассказу старожилов, деревня Черская Гора находится на местах курганов. Здесь на глубине аршина найдена сабля, пуговицы солдатские, длинная ножная кость. Один крестьянин, взрывая яму для редьки, нашел на глубине аршина два черепа, целые, без волос и другие человеческие кости, которые опять и зарыл на том же месте. По рассказу одной старухи, лет 30 назад она вырыла сохою череп с волосами: на лбу, загибаясь к ушам, был головной убор в виде серебряной проволоки с нанизанными на ней бусами. Она из страха зарыла череп вместе с серебряным убором там же. За эту находку у нее будто отнялись ноги. Некоторые местные жители во сне получали приказания отправиться на определенное место и сделать раскопки, чтобы вынуть клад, но попытки их оставались тщетными. Черепов здесь найдено было довольно много. Мне удалось увидеть один череп, принадлежавший к типу круглоголовых. Здесь же кроме того найдено несколько мелких монет, трехугольной, четырехугольной и продолговатой формы. Найденная здесь, лет 20 тому назад, сабля имела вид тесака. К сожалению, все найденные здесь древности затеряны.
Гораздо более сохранилось древнее кладбище при деревне Лососькине, Ложголовской волости. Здесь на курганах стоят еще вековечные ели, никем не тронутые. Осталось более десятка больших курганов, представляющих приплюснутый конус, диаметр основания которого равняется 1 – 2 саженям, высота двум и более аршинам. Здесь в устройстве курганов замечается та особенность, что они обложены грубыми обломками гранита, которые образуют продолговатый или правильный круг. Верхняя часть курганов завалена такими же камнями как попало. Совершенно сгнивший пень одной ели имеет в диаметре около аршина и, судя по ежегодным слоям, этой ели было около ста лет. Два кургана разрыты по средине, по видимому с целью отыскания клада или вообще драгоценностей. На месте некоторых курганов построен амбар, при чем во время раскопки найден в песке целый человеческой череп и опять зарыт на своем месте. По рассказам, лет шесть тому назад некоторые местные жители производили здесь раскопки и нашли в стороне от кургана около 20 древних монет, различной формы и различного металла, маленькие и большие, серебряные и медные, треугольные и круглые. Вообще же народ до сих пор с суеверным страхом относится к этой роще; в былое время некоторые даже боялись проходить мимо нее. Говорят, что одного за срубку дерева скрючило в дугу. Теперь здесь хоронят выкидышей. Из множества крестов сохранился только один. Он вкопан в землю, подле длинного камня, образующего край кургана. Форма его имеет только далекое сходство с правильным крестом, скорее он походит на древние пики с топорами.
Но бесспорно самое замечательное кладбище находится в Руе. Оно сохранилось почти в своем первоначальном виде. Оно обложено каменной оградой, каждая сторона которой тянется шагов на 45. Целых рядов гранитных камней (в промежутке два шага) тринадцать. Ряды расположены с востока на запад или наоборот. Иные камни более аршина в диаметре, высота аршина два. Целых крестов сохранилось пять. Кресты прислонены к северной стороне камней. Кроме небольших берез кладбище это украшают две громадные ели, которым будет, около ста лет. В северо-западном углу его камни в восьми местах образуют нечто в роде могил: одни из них продолговаты в восточно-западном направлении, другие в юго-северном. Северо-восточный угол, мимо которого протекает речка, по местам не имеет могил. В двух-трех местах есть следы давнишних раскопок. По уверению местных жителей, в ночь на Иванов день на кладбище сами собою являются ямы и опять исчезают. Особенная замечательность этого кладбища состоит в том, что на нем есть два креста с надписями. Один такой крест, довольно правильной формы, находится посреди кладбища. На нем довольно округленными буквами написано: Царь сил Иисус Христос. На кресте, который находится в восточном углу кладбища к речке, эти же слова высечены более угловатыми буквами. Посреди этого креста высечено изображение восьмиконечного креста. На нижней части креста находится изображение Адамовой головы.
Судя по различной отделке и форме крестов, нужно думать, что они в различных местах имеют самостоятельное происхождение, смотря по степени усовершенствования орудий для их высечения. Другой вывод, который можно сделать, основываясь на народных преданиях и на незначительной древности крестов – это тот, что они поставлены во времена христианские, но на чьих могилах они водружены, трудно сказать. Будущим исследованиям остается решить, не принадлежат ли они некогда жившей в этом краю финской народности, принявшей христианство в форме православия *). [*) Ценные выводы касательно археологии и антропологии восточной стороны Ильменского бассейна уже сделаны г. Елисеевым в Жур. М. Нар. Пр. 1871 г. № 4 и 5.] По мнению Европеуса (1. с. р. 5) сопки или курганы несомненно финского происхождения встречаются в северной части Тихвинского уезда, где Чудь еще до сих пор живет и говорит финским наречием имеющим самый первоначальный тип из всех финских наречий; Тихвинские же сопки и сопки описываемой местности сходны и по форме (те и другие овальны) и по высоте (в 1 – 2 аршина); это обстоятельство дает нам право сделать заключение что и здешние сопки также финского происхождения. Это тем более вероятно, что занарвские и запейпусские чудские народности еще в XVI веке хоронили своих покойников в лесах по курганам и коломищам (фин. kalmisto – cuoruhuuse*).[*) Древ. Росс. Вив. ч. XIV, стр. 167 – 176.]
Выше было указано, что нынешние жители считают себя выселенцами из Новгородской губернии; это едва ли может подлежать сомнению. Предание в Ложголове, по которому икона Егория Храброго приплыла на каменном кресте на место нынешней часовни при высыхающем уже ручейке Егория, также указывает на духовное родство Ложголовцев с новгородскими жителями. Нужно кажется думать, что новгородские выселенцы явились сюда уже христианами и наверное служили здесь на первых порах в качестве мирных миссионеров православия между Чудскою народностью, в роде напр. новгородца Кирилла, захваченного здесь датскими вассалами в 1233 году. Нужно думать кроме того, что новгородские миссионеры действовали здесь в этом направлении крайне осторожно и последовательно. Это соображение основывается на изучении местных часовен. Часовни в этом крае имеются почти у всех деревень, исключая большею частью ближайших к церкви. Часовни эти деревянные. Серьезного внимания достойно то обстоятельство, что почти все они построены при ручьях или ключах, если последние находятся вблизи деревни; так напр. в Руе часовня даже построена ручье, в Ложголове вне деревни при ручье, в Лососькине рядом подле древнего кладбища. По древнему преданию, первоначальная церковь Старопольского прихода устроена была не на теперешнем ее месте, а в одной версте от него, именно около деревни Куреши, но будто во время литовских набегов она была разрушена и потом построена деревянная церковь на нынешнем месте во имя великомученика Георгия. Достоверность этого народного предания доказывается упомянутою выше Писцовою книгою, где говорится, что церковные причетники жили в церковной деревне Курежи, а ныне велено им перейти на погост в село Валовое. По этому же свидетельству там же был и ключ под названием Попов. Русло его заметно и по сие время. На дне его, говорят, находили в старину мелкую серебряную монету. Здесь же было небольшое возвышение, образовавшееся как бы от могильных холмов. В настоящее время оно уже распахано. Не менее замечателен и тот факт, что ни одна из часовен не называется по имени какого либо святого, особенному покровительству которого она была бы посвящена, подобно церквам. Называются они просто по деревне, напр. Замошская, Каринская, Ложголовская и т.д. Связь их с кладбищами та, что иногда они расположены подле них и в большой части их находится один или несколько древних каменных крестов, принесенных с кладбища. Нет никакой записи, никакого предания, даже малейшего повода предполагать, чтобы какая-нибудь из часовен была построена наместо церкви. Многие из них при перестройке сел, начавшейся в 1846 году, по указанному начальством правильному плану, перенесены с прежних мест на новые. Нет также решительного указания, по которому можно было бы определить время первоначального устройства их. На расспросы по этому поводу крестьяне обыкновенно отвечают, что часовня построена исстари веков, что от предков о времени их постройки они ничего не слыхали. По устройству и расположению все они очень похожи одна на другую. Каждая из них имеет вид небольшого сарая или амбара, сделанного на скорую руку без всякой заботы о прочности и чистоте отделки. Они занимают пространство от 2 – 6 квадратных саженей. Под крышею возвышается небольшой деревянный или железный крест, в боковых стенах проделано одно или два маленьких окна. Внутренняя задняя стена заставлена иконами и крестами. Пред ними поставлены подсвечники или лампады. Пред иконами бывает поставлен и стол. Часовни служат единственно для того, чтобы в них помещать покойников до времени выноса в церковь и чтобы служить молебны во время сельских праздников. Не построены ли часовни на местах языческого идольского служения, каковыми были у Эстов, а здесь вероятно у Води, рощи, кладбища, ручейки, ключи, озера и др.?