МОЙ МИЛЫЙ ПЛЮШКИН
Комедия по мотивам
поэмы Н.В.ГОГОЛЯ «Мёртвые души».
2005г.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
СТЕПАН ПЛЮШКИН, помещик, отец троих детей.
ГЛАФИРА АНДРЕЕВНА, его жена.
АЛЕКСАНДРА СТЕПАНОВНА
ВАРВАРА СТЕПАНОВНА
ПЁТР СТЕПАНОВИЧ
МАВРА
ИВАН ГРИГОРЬЕВИЧ, председатель палаты, друг Плюшкина.
ЖЮЛИ, француженка.
ЧИЧИКОВ
«Всё может статься с человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы показали ему его же портрет в старости».
Н.В.ГОГОЛЬ. «Мёртвые души».
Мёртвые и беглые.
Большая комната в доме Плюшкина. Повсюду следы запустения: беспорядок, пыль, паутина. С потолка свешивается люстра в холстяном мешке. На столе – сломанный стул. Массивные напольные часы давно не идут. В шкафу – старинное серебро, грязные графинчики, фарфор. На стенах тесно и бестолково повешенные почерневшие картины. В углу куча самых разнообразных предметов и мелочей, в том числе обломанная деревянная лопата, подошва сапога, бабьи тряпки, офицерская шпора, ведро, несколько гвоздей, глиняные черепки, обрывки бумаги.
По комнате слоняется Чичиков. Ждёт. Томится.
ЧИЧИКОВ (увидев кого-то через полуоткрытую боковую дверь). Эй, ключница! Что же барин?.. Я по делу, и лишнего времени не имею.
Входит Плюшкин, старик в драном засаленном халате, из которого хлопьями лезет хлопчатая бумага. За поясом у него связка ключей. На шее повязано черт те что, то ли чулок, может быть набрюшник, но уж никак не галстук.
Так я спрашиваю, барин у себя что ли?..
ПЛЮШКИН (не сразу). Здесь хозяин.
ЧИЧИКОВ. Где же?
ПЛЮШКИН. Да вы, батюшка, слепы... Хозяин-то я.
ЧИЧИКОВ (не без удивления). Плюшкин?.. Степан Васильевич... Позвольте отрекомендоваться: Чичиков Павел Иванович, коллежский советник. Я, так сказать, будучи наслышан об экономии и образцовом порядке в управлении имениями вашими, почёл за долг познакомиться и принести лично...
ПЛЮШКИН (с некоторым интересом). Что принести?
ЧИЧИКОВ. Принести лично, так сказать, дань почтительного уважения!..
ПЛЮШКИН. Прошу покорнейше садиться.
Чичиков оглядывается, ищет, на что бы сесть, берётся даже за стул, стоящий на столе, но, увидев, что он безнадёжно сломан, оставляет стул в покое. Наконец, находит кресло, присаживается на краешек. Плюшкин с явным раздражением следит за всеми манипуляциями гостя.
Я давненько не вижу гостей, да, признаться сказать, и проку в них никакого. Завели пренеприличный обычай ездить друг к другу, а в хозяйстве-то упущения, да и лошадей их корми сеном!
Чичиков хочет что-то сказать, но не успевает.
Я давно уж отобедал, а кухня у меня низкая, прескверная, и труба-то совсем развалилась. Начнёшь топить, ещё пожару наделаешь.
Чичиков неосторожно берётся за ручку кресла – отломанная ручка остаётся у него в руке.
И такой скверный анекдот, что сена хоть бы клок в целом хозяйстве! Да и в самом деле, как прибережёшь его? Землишка маленькая, мужик ленив, работать не любит, думает, как бы в кабак... Того и гляди, пойдёшь на старости лет по миру!
ЧИЧИКОВ. Мне, однако же, сказывали, что у вас более тысячи душ.
ПЛЮШКИН. А кто это сказывал? Вы бы, батюшка, наплевали в глаза тому, который это сказывал! Он, пересмешник, видно, хотел пошутить над вами. Вот, бают, тысячи душ, а поди-ка сосчитай, и ничего не начтёшь! Последние три года проклятая горячка выморила у меня здоровенный куш мужиков.
ЧИЧИКОВ (участливо). Скажите!.. И много выморила?
ПЛЮШКИН. Да, снесли многих.
ЧИЧИКОВ. А позвольте узнать, сколько числом?
ПЛЮШКИН. Душ восемьдесят.
ЧИЧИКОВ. Позвольте ещё спросить... Ведь эти души, я полагаю, вы считаете со дня подачи последней ревизии?
ПЛЮШКИН. Это бы ещё слава Богу. С того времени до ста двадцати наберётся.
ЧИЧИКОВ. Вправду?.. (Радостно.) Целых сто двадцать?
ПЛЮШКИН. Стар я, батюшка, чтобы лгать, седьмой десяток живу!
ЧИЧИКОВ (опомнившись, продолжает с печалью в голосе). Сто двадцать душ!.. В таком случае, примите, любезнейший Степан Васильевич, мои соболезнования.
ПЛЮШКИН. Да ведь соболезнование в карман не положишь. Вот возле меня живёт капитан, чёрт знает его, откуда взялся, говорит – родственник. С лица весь красный, пеннику, чай, насмерть придерживается, а как начнёт соболезновать, вой такой подымет, что уши береги. Дядюшка, дядюшка!.. И руку целует... Верно, спустил денежки, служа в офицерах, или театральная актриса выманила, так вот он теперь и соболезнует!
ЧИЧИКОВ. Позвольте... Что нам этот капитан, я, если уж на то пошло, делом, а вовсе не пустыми словами, готов доказать, что совершенно искренне соболезную... Да чтобы не откладывать далее и уничтожить всяческие сомнения, готов принять на себя обязанность платить подати за всех крестьян, умерших такими несчастными случаями.
ПЛЮШКИН. Да вы, батюшка, не служили ли в военной службе?
ЧИЧИКОВ. Нет. Служил по статской.
ПЛЮШКИН. По статской?.. (После паузы.) Да ведь как же? Ведь это вам самим-то в убыток?
ЧИЧИКОВ. Для удовольствия вашего готов и на убыток, ибо ощущаю к вам сердечное влечение, своего рода магнетизм души.
ПЛЮШКИН. Ах, батюшка! Ах, благодетель мой!.. Вот утешили старика... Ах, господи ты мой, святители вы мои!.. И что же, вы за всякий год берётесь платить за них подать? И деньги будете выдавать мне или в казну?
ЧИЧИКОВ (встаёт вместе с отломанной ручкой кресла). А мы вот как сделаем: мы совершим на них купчую крепость. То есть, оно выйдет, что вы мне этих как бы не живых в действительности, но живых относительно законной формы, продали. Гражданские установления для меня дело священное. Я немею перед законом.
ПЛЮШКИН. Да-с, купчую крепость...
Он задумался, машинально пощипывая и скатывая хлопчатку, вылезающую из халата, потом бережно собрал ватный комок и спрятал его в шкаф, открыв дверцу ключом и тут же снова закрыв.
Ведь вот купчая крепость – всё издержки. Приказные такие бессовестные! Прежде, бывало, полтиной меди отделаешься да мешком муки, а теперь пошли целую подводу круп, да и красную бумажку прибавь, такое сребролюбие! Я не знаю, как священники-то не обращают на это внимание... Сказали бы какое-нибудь поучение, ведь что ни говори, а против слова-то Божия не устоишь.
ЧИЧИКОВ (быстро). Из уважения к вам готов принять даже издержки по купчей на свой счёт.
ПЛЮШКИН. Уж не ослышался ли я?.. Неужели, батюшка, и издержки на себя возьмёте?! Бог вам воздаст за ваше такое благородство, и поможет, и утешит, и не только вам, но и деткам вашим воздастся!.. (Стучит в окно.) Эй, Мавра!
Появляется Мавра в мужском тулупе и больших сапогах, молчит, чешется, ждёт приказаний.
Вот, посмотрите, батюшка, какая рожа! Глупа ведь как дерево, а попробуй что-нибудь положить, мигом украдёт! Ну, чего ты молчишь, дура... Поставь самовар, да вот возьми ключ от кладовой, там на полке есть сухарь из кулича, который привезла Александра Степановна, чтобы подали его к чаю! Постой, куда же ты? Бес у тебя в ногах что ли чешется? Ты выслушай прежде: сухарь-то сверху поиспортился, так надо ножом его поскоблить, да смотри, крох не бросай, а снеси в курятник. И попробуй что-нибудь в кладовой тронуть, ты меня знаешь...
Мавра молча удаляется.
Им ни в чём нельзя доверять, сударь мой... (Подозрительно поглядывая на Чичикова.) А нам с вами недурно бы совершить купчую поскорее, потому как всякий человек под Богом ходит и никакой уверенности не имеет – сегодня жив, а завтра и Бог весть...
ЧИЧИКОВ. Готов совершить хоть сию же минуту! Попрошу только список всем крестьянам.
ПЛЮШКИН. Есть такой списочек на особой бумажке... Сейчас найдём, и покупку вашу отметим! (Перебирая ключи, достаёт нужный ключ, отпирает дверцу шкафа). Ведь вот сразу не сыщешь, а у меня был славный ликёрчик, если только не выпили! Народ такие воры... А вот разве не это ли он?..
Извлекает из глубин шкафа пыльный графин, бережно рассматривает его.
Ещё покойница делала! Ах, канальи... Даже не закупорили толком – козявки и всякая дрянь так и напичкались... Ничего, мы весь сор-то достанем, теперь вот чистенько будет. Я вам налью рюмочку...
Вытирает рюмку краем халата, после чего осторожно наливает несколько капель ликёра.
ЧИЧИКОВ. Благодарю!.. Я сегодня и пил уже, и ел, а приятный разговор лучше всякого блюда.
Плюшкин тут же переливает ликёр обратно в графинчик, тщательно закупоривает его и ставит на место.
ПЛЮШКИН. Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт... А как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми... Ведь вот капитан, не успеет приехать, сразу же – дайте, дядюшка, чего-нибудь поесть! А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Что же, я как знал, списал их на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех да и вычеркнуть разом.
Надев очки, роется в бумагах, перебирая пыльные связки. Чичиков чихает.
А вот и она, глядите... Сто двадцать с лишком будет. Хоть, к примеру, букву «пэ» возьмём. Тут вам и Парамонов, и Пименов, и Пантелеймонов, пожалуйста, на любой вкус...
ЧИЧИКОВ (забрав список). Покорнейше благодарю. Однако для окончательного совершения крепости нужно будет приехать в город.
ПЛЮШКИН. В город? Да как же... А дом-то как оставить, ведь у меня народ или вор, или мошенник... В день так оберут, что и кафтана не на чем будет повесить.
ЧИЧИКОВ. Так не имеете ли кого-нибудь знакомого?
ПЛЮШКИН. Да кого же... Все мои знакомые перемёрли или раззнакомились... (Вспоминая.) Ах, батюшка, как не иметь, имею! Ведь знаком сам председатель!
ЧИЧИКОВ. Иван Григорьевич?
ПЛЮШКИН. Именно... Езжал даже в старые годы ко мне, как не знать. Однокорытниками были, вместе по заборам лазили!.. Так написать к нему?
ЧИЧИКОВ. Конечно.
ПЛЮШКИН. В школе были приятели, уж такой знакомый... Сейчас же и писать!
Ищет бумагу, но не может найти... Перебирает всякие предметы: старинную книгу в кожаном переплёте, высохший лимон на блюдечке, письма, зубочистки, сургуч, тряпки. Смотрит под столом, потом подходит к куче предметов в углу комнаты, переворачивает ведро, бережно откладывает в сторону подошву сапога.
Мавра! Эй, Мавра!.. Ведь я наверное знаю, что лежала на столе четвёртка чистой бумаги, а куда запропастилась?.. Что за люди негодные... Мавра!
Появляется Мавра. В руках у неё тарелка, на которой лежит сухарь.
Куда ты дела, разбойница, бумагу?
МАВРА. Ей-Богу, барин, не видывала, опричь небольшого лоскутка, которым изволили прикрыть рюмку.
ПЛЮШКИН. А вот я по глазам вижу, что подтибрила...
Быстро проверяет карманы тулупа. Находит обрывок ниток и огрызок яблока, складывает всё это в шкаф.
МАВРА. Да на что же я подтибрила? Ведь мне проку с ней никакого. Я грамоте не знаю.
ПЛЮШКИН. Врёшь. Вот погоди-ка... На страшном суде черти припекут тебя за это железными рогатками! Вот посмотришь, как припекут!..
МАВРА. За что же припекут, коли я не брала и в руки четвёртки? Уж скорее другой какой бабьей слабостью, а воровством меня ещё никто не попрекал... Да вот она лежит на столе. Всегда понапраслину возводите!
Плюшкин проверил и действительно нашёл четвёртку бумаги на том месте, куда указывала Мавра. Впрочем, он не смутился, а сел в кресло, отделил на всякий случай от четвёртки восьмушку, отложил её в сторону, взял перо и начал писать, уже не обращая никакого внимания на Мавру, которая по-прежнему стояла с тарелкой в руках. Наконец, она с шумом поставила тарелку прямо перед носом у Плюшкина.
ПЛЮШКИН. Ну, что же ты расходилась так? Экая занозистая! Ей скажи только одно слово, а она уж в ответ десяток! Самовар-то поставила или позабыла уже, что барин велел?
Мавра ушла, а Плюшкин тем временем закончил письмо, и оно тут же перешло из рук Плюшкина в руки Чичикова, который всё это время нетерпеливо ждал, склонившись над столом и рассматривая через голову Плюшкина каждую букву и каждое слово в заветном письме. Павел Иванович хотел было немедленно откланяться, и даже сделал первое движение, но не успел.
А не знаете ли вы какого-нибудь вашего приятеля, которому бы понадобились беглые души?
ЧИЧИКОВ (быстро). А у вас есть и беглые?
ПЛЮШКИН. В том-то и дело, что есть. Говорят, будто и след простыл, однако я так думаю, что если бы похлопотать по судам...
ЧИЧИКОВ. А сколько их будет числом?
ПЛЮШКИН. Да десятков до семи тоже доберётся... Ведь у меня что год, то бегают. Народ-то больно прожорлив, от праздности завёл привычку трескать, а у меня есть и самому нечего... А уж я бы за них что ни дай взял бы. Так посоветуйте вашему приятелю: отыщись хоть десяток беглых – вот и славная деньга. Ведь ревизская душа стоит в пятистах рублях.
ЧИЧИКОВ. Ну, положим, милейший Степан Васильевич, что такого приятеля никак не найдётся. Тут одни издержки по делу громадные... А от судов, между нами говоря, уходить надо, и чем дальше, тем лучше! Однако...
Он помедлил, а Плюшкин насторожился.
Однако если вы действительно так стиснуты обстоятельствами вашими, то будучи, так сказать, подвигнут участием, готов на крайний случай и сам дать... (После паузы.) Впрочем, о такой безделице и говорить не стоит.
Хочет идти, но Плюшкин цепко хватает его, задерживает. Так они и стоят вдвоём, почти обнявшись.
ПЛЮШКИН. А сколько бы вы дали?
ЧИЧИКОВ. Я бы дал по двадцати пяти копеек за душу.
ПЛЮШКИН. А как вы покупаете, на чистые?
ЧИЧИКОВ. Да, сейчас деньги.
ПЛЮШКИН. Только, батюшка, ради нищеты-то моей, уж дали бы по сорока копеек.
ЧИЧИКОВ. Почтеннейший! Не только по сорока копеек, по пятисот рублей заплатил бы! С удовольствием заплатил бы, потому что постигнул ваш характер и вижу – почтенный добрый старик терпит по причине собственного добродушия.
ПЛЮШКИН. Ей-Богу, так, ей-Богу, правда! Всё от добродушия.
ЧИЧИКОВ. Почему ж не дать бы мне по пятисот рублей за душу, но состоянья нет. По пяти копеек, извольте, готов прибавить, чтобы каждая душа обошлась, таким образом, в тридцать копеек.
ПЛЮШКИН. Ну, батюшка, воля ваша, хоть по две копейки пристегните.
ЧИЧИКОВ. По две копеечки пристегну, извольте. Сколько их у вас? Вы, кажется, говорили семьдесят?
ПЛЮШКИН. Всего наберётся семьдесят восемь.
ЧИЧИКОВ. Семьдесят восемь по тридцати копеек за душу, это будет... (Он задумался на секунду, не больше.) Это будет двадцать четыре рубля девяносто шесть копеек! Пишите расписку.
Плюшкин схватил оставшуюся восьмушку бумаги, быстро написал расписку, дрожащими руками получил у Чичикова деньги и с неожиданным проворством спрятал их в ящик.
ПЛЮШКИН. А что, вы уж собираетесь ехать?
ЧИЧИКОВ. Да, мне пора.
ПЛЮШКИН. А чайку?
ЧИЧИКОВ. Нет, чайку лучше как-нибудь в другое время.
ПЛЮШКИН. Как же, а я приказал самовар... Я, признаться сказать, не охотник до чаю: напиток дорогой, да и цена на сахар поднялась немилосердная. (Громко.) Мавра! Не нужно самовара!.. А сухарь положи на то же место... Или нет, не надо, я его сам снесу... (Забирает тарелку с сухарём.) Прощайте, батюшка, да благословит вас Бог, а письмо-то председателю вы отдайте... Да. Пусть прочтёт. Иван Григорьевич, он мой старый знакомый. Как же!.. Были с ним однокорытниками...
ЧИЧИКОВ. Прощайте!..
Уходит. Плюшкин остаётся один.
ПЛЮШКИН (взволнованно). Беспримерно великодушный человек... Надо ему что-нибудь от себя подарить. Да хоть часы, хорошие часы старинной работы, немножко, правда, поиспорчены, и хода в них нету, но это ничего, он себе переправит... (Подумав немного.) Нет. Лучше я оставлю их ему после моей смерти, в духовной, чтобы вспоминал обо мне...
Становится совсем темно, и в комнате Плюшкина никого больше не видно. Звучит музыка. Бьют сломанные часы, звук часов переходит в скрежет...
Шкатулка чёрного дерева.
Та же комната, только выглядит она немного лучше, меньше грязи и паутины, и нет углу кучи бессмысленных предметов, подобранных неизвестно где. В комнату входят дети Плюшкина – старшая дочь Александра Степановна в дорожном платье со свёртком в руке и сын Пётр Степанович, офицер. Вслед за ними вбегает Мавра, суетится, хлопочет, бестолково протирает передником стулья, не зная, как услужить и что делать.
МАВРА. Господи Боже ты мой! Наконец-то... Александра Степановна, вот радость-то... Пётр Степанович! Не прикажете ли чайку с дороги? Не подать ли закусить? А барин-то наш на рабочем дворе или в столярной... Прикажете позвать, так я мигом... Дожили, слава Богу, до радости великой!
Ловит руку Александры Степановны, пытается поцеловать.
АЛЕКСАНДРА. Хватит, Мавра, у меня голова болит от твоих причитаний. Лучше пошли за папенькой и доложи об нашем приезде.
МАВРА. Сию минуту!
Бежит к двери.
АЛЕКСАНДРА. Впрочем, погоди... Вернись.
МАВРА. Сию минуту!
Возвращается.
ПЁТР. Кстати, и водки подай. Есть у вас анисовая?
МАВРА. Сию минуту!
Убегает, тут же возвращается с подносом и графинчиком. Пётр Степанович выпивает, морщится. Наливает себе ещё рюмку.
АЛЕКСАНДРА. Хватит, Пьер, довольно... (Ходит по комнате, рассматривая обстановку.) Ты вот что, Мавра... Ты сперва расскажи, как вы тут живёте.
МАВРА. Как живём?.. Хорошо живём, слава те Господи, чего и вам желаем!
ПЁТР. Зачем ты её спрашиваешь, Александрин, ведь она, антр ну, дура беспросветная, и всегда ею была.
Мавра кланяется, ловит руку Петра Степановича, чтобы поцеловать.
АЛЕКСАНДРА. Позволь, как же хорошо, Мавра, что ты такое говоришь? Ведь у меня глаза не повылазили ещё, сама вижу, что дела наши плохи, и хозяйство в разоре.
МАВРА (с готовностью). В разоре, голубушка ты наша, Александра Степановна, как есть в разоре! Покупщики-то нас совсем забросили, сколько в прошлом годе хлеба сгнило, ужас! И нонешний год опять туда же, кладовые полнёхоньки, а цены вовсе никакой не дают, ироды окаянные, хоть всё подряд пропадай: и сено, и мука, и холсты... Известно, пришла беда – отворяй ворота! Раньше, при покойнице Глафире Андреевне, мы такого и знать не знали, а нынче совсем народ испортился, средь бела дня пропадают... Да не один там какой-нибудь, а целых трое в бега ударились! Слыханое ли дело, чтобы у самого господина Плюшкина в его имении барские мужики с места пропадали?!
АЛЕКСАНДРА. А как папенька? Здоров ли? Ты как на духу отвечай. Не случается ему, к примеру, заговариваться? И не замечалось ли какой странности поведения?
МАВРА. Упаси Боже, у нас с этим строго. Нам эту странность и на порог пускать не велено: ни цыганов, ни странников, ни юродивых, тьфу на них совсем! И заговариваться, правду сказать, не с кем. Соседей мы редко принимаем, сами не ездим никуда. Особливо в ненастье тоска... Бывало, отобедают они безо всякого десерта, запрутся у себя в кабинете и всё покойниц вспоминают – матушку вашу Глафиру Андреевну и сестрицу Варвару Степановну. А то ещё шкатулку чёрного дерева из-под ключа достанут, всё перебирают, что у них там собрано, и ну вздыхать!..
Пауза. Александра Степановна и Пётр Степанович переглядываются.
ПЁТР. А что, Маврушка, много там, в шкатулке, собрано?
МАВРА. Ой, много... (Спохватившись.) Мне-то откуда знать сколько, наше дело маленькое, подай-принеси!..
ПЁТР. Так ты вот что... Ты подай нам эту шкатулочку любопытствия ради. Впрочем, даже подавать не надо, скажи, где лежит, и весь разговор... Ведь мы не чужие, мы наследники. К кому после отца имение перейдёт? То-то... А мы уж тебя на старости лет не оставим... (Сестре.) Ма шер, дай-ка ей рубль.
МАВРА (кланяется). Премного вами благодарны, а только я и ведать не ведаю, что у барина где хранится. Не нами к месту положено, не нам и руками трогать.
ПЁТР. Врёт. По глазам вижу – врёт нагло. Всё она знает... (Мавре.) Быстро неси, а то голову набок откручу. Ну!..
Подступает к Мавре. Та пятится к двери.
АЛЕКСАНДРА. Оставь, Пьер! (После недолгой паузы.) А ты ступай, Мавра, иди себе... И смотри у меня, лишнего не болтай. Папеньке доложи: приехали, мол, ждут. И всё.
Мавра убегает. Пётр Степанович тут же распахивает дверцы шкафа, выдвигает ящики, заглядывает во все углы. Александра Степановна молча наблюдает за поисками брата.
ПЁТР. Где же эта чёртова шкатулка?! Если не здесь, тогда в спальной смотреть надо. Или в бывшей диванной.
АЛЕКСАНДРА. Всё испортишь, дурак. Кто тебе позволит при живом отце обыски устраивать, спугнёшь его – только хуже будет.
ПЁТР (лихорадочно). А что делать прикажешь? Мне без этих денег форменный конец. Хоть стреляться. Помоги, Александрин, нужда не тётка, прямо голова кругом...
АЛЕКСАНДРА. Делай, как я сказала... О проигрыше ни слова. И о шкатулке ни звука, Пьер, иначе мы ничего не добьёмся... (Вполголоса.) Ты что, не видишь, что он от жадности умом повредился? Мне говорили: по деревне бродит, по дворам, и что плохо лежит – к себе прибирает!.. Мужа моего приятель, капитан, сказывал, что ему мужики даже кличку особую придумали – «рыболов»! Нет, тут по-другому надо! (Думает, расхаживая по комнате.) Как папенька взойдёт, ты сразу винись. Дескать, годы мучительных ошибок молодости перевернули всё моё существо, и теперь настал решительный момент для окончательного сыновнего покаяния. Запомнил? Повтори!..
ПЁТР. Не могу! Уволь, Александрин, спутаюсь.
Наливает себе ещё рюмку водки, быстро выпивает.
АЛЕКСАНДРА. Ладно, молчи тогда, я сама говорить стану. А ты головой кивай, винись и ничему не удивляйся. Скажу: «как блудный сын возвращается к родному порогу» – это тебе сигнал. На колени, руку целуй, и чтоб непременно слёзы на глазах навернулись.
ПЁТР. Откуда ж я их наверну?
АЛЕКСАНДРА. Откуда хочешь. Хоть плюнь да разотри незаметно...
Слышны шаги. В комнату входит Плюшкин. Он в старом домашнем халате, но выглядит прилично. Останавливается. Молча смотрит на сына, которого давно не видел. Тишина.
ПЛЮШКИН (сдержанно). Признаться, и не ждал таких гостей принимать... Прошу покорнейше садиться.
АЛЕКСАНДРА. Ах, папенька, сколько уж лет минуло, как Пьер родные наши пенаты оставил, да и я, увы, редко бываю... Нам с братом здесь и двух минут без волненья душевного находиться нельзя. Так прямо и душат слёзы, всё ушедшее перед глазами встаёт. Дом, милый дом... Сад... Невинные детские радости... Маменька... Сестрица... А помните, как чай на террасе кушали с крыжовенным вареньем? На мне платьице беленькое с кружавчиками, на Вареньке такое же, но розовое, а у брата – матросский костюмчик... А как мамзель француженка вдруг с качелей упала и ушиблась пребольно, вот было смеха!
ПЁТР. Да-с... Варенье, это я очень даже, что было, то было. Детство, так сказать.
ПЛЮШКИН (глядя на сына). Небось опять в карты проигрался, долгов понаделал?
ПЁТР (быстро). Никак нет. То есть, в том смысле, что привычки пагубной к карточной игре более не имею и не считаю должным. Так сказать, пренеприятное заблуждение натуры.
АЛЕКСАНДРА. Молчи, Пьер! И сядь, наконец, ведь я вижу, мой друг, что ты уж на ногах не держишься.
Пётр Степанович послушно садится.
Приехал ко мне давеча, весь страшный, губы до крови закушены, руки трясутся... Ехать, кричит, немедленно к батюшке ехать!.. Насилу остановила. Куда, говорю, на ночь глядя, и лошадей свободных нету... А всё сон этот необыкновенный!..
ПЁТР. Сон?
АЛЕКСАНДРА. Твой сон, Пьер. Ты позволишь мне самой рассказать, ведь я каждое слово запомнила...
ПЁТР (неуверенно). Разумеется, позволяю. Что за счёты между родными... Сделай одолжение, Александрин, у тебя с моих слов даже складнее выйдет.
АЛЕКСАНДРА (нервно расхаживая по комнате). Так о чём я?.. Ах да, сон. Вы, папенька, тоже присядьте, ведь это история долгая, волнительная, я сбиться боюсь.
Плюшкин садится.
Так вот, как я говорила, приехал ко мне Пьер, и что же раскрылось... А именно: привиделось ему посреди ночи, что будто бы идёт он по нашему старому саду к беседке и вдруг видит прямо перед собой и вас собственной персоной, и маменьку-покойницу. И словно это всё весной происходит, и яблони вокруг в кипенном цвету... А тут как раз сестрица Варенька откуда-то появляется, а в руках у неё какой-то странный предмет. Не то коробочка деревянная чёрного цвета, не то шкатулочка, определённо и описать невозможно...
ПЛЮШКИН (взволнованно). Как ты сказала? Что в руках... Шкатулка?
АЛЕКСАНДРА. И тогда Варя протянула брату Пьеру эту шкатулку, и улыбнулась эдак, загадочно, и одно слово сказала – «возьми». Он стоит себе, хочет открыть, но не может. Тут Пьер закричал во сне и проснулся... (Брату.) Верно ли я передала?
ПЁТР (слегка запинаясь). Именно, что очень верно!.. Прямо в аккурат точно так и было. Во сне, то есть.
Пауза.
АЛЕКСАНДРА. Я, главное, говорю ему – что сон, во сне всякое бывает, не верю я в эти сны, да и нет у нас в доме никакой такой шкатулки чёрного дерева, а он и слушать не хочет. Всё твердит: это мне свыше знак послан, это, дескать, сестрица Варя с того света указывает – для того, чтобы окончательно с батюшкой примириться, надо мне скорее домой поспешить, подобно тому, как в Священном писании блудный сын вернулся к родному порогу! (Вздыхая, разводит руками.) Что тут поделаешь... Всё бросили, собрались и поехали.
ПЁТР. Простите ли вы меня, папенька?! Так сказать, ошибки молодости, всё существо перевернулось, мучительный момент...
Быстро опускается на колени у ног отца. Плюшкин, чуть помедлив, не выдерживает, обнимает сына.
ПЛЮШКИН (сквозь слёзы). Петруша, сынок... Прощаю! Ради матери твоей покойницы прощаю, ради Вареньки незабвенной!.. Всё для вас, а мне что надо, мне ничего...
Настойчиво поднимает сына, усаживается рядом, гладит его, как маленького мальчика. Александра Степановна достаёт носовой платок, вытирает глаза отцу, потом брату.
Ах, Петенька, Сашенька, дети мои... Что делать?.. За хозяйством нашим разве такой присмотр нужен? Мужики разбаловались, а иные и вовсе обленились совсем, чуть недоглядишь – опять имению урон! Где мне на старости лет одному за всем уследить, каждый второй вор, а ежели подумать, то и каждый первый! Так и норовят стянуть, когда лежит плохо. Весь день пробегаешь, а ночью без сна, только под утро и забудешься... Видно скоро мне с Глафирой Андреевной моей встретиться суждено, и ответ перед ней держать.
АЛЕКСАНДРА. Что вы, папенька... Даже не говорите такие слова! Вы ещё всех соседей переживёте.
ПЁТР. А я того... Следующий год всё брошу, и в отставку! Поселюсь здесь, в деревне, с вами. Христом-Богом клянусь! Мы с вами вместе за хозяйство-то и возьмёмся. У меня не забалуют! И дом подновим, и сад, все старые яблони с вишнями долой, чай станем пить с крыжовенным вареньем...
АЛЕКСАНДРА. Вот и мне на вас глядя утешение, прямо камень тяжёлый с души! То-то сестрица на небесах радуется, ведь это она через сон волю свою обозначила, как теперь в чудеса не поверить!..
ПЛЮШКИН. Исполню, сей же час исполню!.. И что удивительно, Сашенька, сон этот как есть правда. Имеется у меня шкатулка чёрного дерева, под ключом хранится, самое дорогое в ней содержится.
АЛЕКСАНДРА. Неужели?!
ПЛЮШКИН. В точности так! И вот вам моё решенье: теперь же, не откладывая, хочу сыну моему единственному, Плюшкину Петру Степановичу, шкатулку эту со всем её бесценным содержимым передать в вечное пользование. Говори, Пётр... Согласен ли ты принять?
ПЁТР (запинаясь от волнения). Я, право, того... не стою таких ваших милостей. Однако, если на то отцовская ваша воля, долг мой, так сказать, слушаться и повиноваться вполне.
АЛЕКСАНДРА. Браво, Пьер! Вот вам достойный ответ достойного сына.
Плюшкин дрожащими руками достаёт связку ключей, открывает один из ящиков шкафа, молча достаёт шкатулку. Помедлив, целует её, потом передаёт сыну. Александра Степановна хлопает в ладоши. Пётр не сразу решается открыть шкатулку. Пауза. Александра заглядывает через плечо...
ПЁТР. Что это?.. (Не сразу.) Что это такое? Какие-то битые черепки...
ПЛЮШКИН. Ты разве не помнишь, Пётр? В этой чашке матушке вашей утренний кофий подавали. И вышивание после неё осталось, последняя работа, так и не закончена. Локон сестрицы Вареньки и бант с её платья... Сашенькин стишок, ею собственноручно к Рождеству переписано... А там, внизу, ты посмотри внимательнее... Рубашка младенческая нательная. Твоя.
ПЁТР (уже не сдерживаясь). Какой к чёртовой бабушке локон, какие банты?! А деньги где?!
Роется в шкатулке. Вышивка падает на пол.
ПЛЮШКИН. Деньги?.. Здесь нет денег.
ПЁТР. Что значит – нет? Помилуйте, папаша, я больше так не могу, это, наконец, выше человеческих сил! Вы, кажется, говорили, что здесь самое ценное, или я ослышался? У вас на руках родовое имение, и крестьян свыше тысячи душ, и доход должен быть порядочный, где тогда средства? Александрин, хоть ты ему скажи... Ежели человек совсем разумом помутился, надо у докторов лечиться, а он нас перед обществом позорит, он фамилию нашу бесчестит, у мужиков ворует!.. Я до последней крайности дошёл, весь в долгах, с меня шкуру спустят, а мне рубашечку младенческую предлагают, гран мерси вам за это! (Плюшкину, теряя терпение.) Мне деньги нужны, и срочно! Две с половиной тысячи рублей. Да или нет?!
АЛЕКСАНДРА. Пьер...
ПЁТР. Что – Пьер? Я всю жизнь Пьер!.. Пусть он мне даст денег, иначе я за себя не ручаюсь!
Отбрасывает шкатулку и выскакивает из комнаты, хлопнув дверью. В наступившей тишине Плюшкин ползает по полу, собирая всё, что рассыпалось, обратно в шкатулку, бережно складывает осколки давно разбитой чашки.
ПЛЮШКИН (бормочет). Откуда деньги... У меня и копейки лишней нету! Земля худая, мужики ленивые, работать не любят, им бы только в кабак, да болеть от пьянства. Того и гляди, по миру пойдёшь...
АЛЕКСАНДРА. Боже, какая дикая сцена... Вы, папенька, не берите в голову, Пьер всегда был раздражительный. Тем более, обстоятельства...
ПЛЮШКИН. Проигрался?
АЛЕКСАНДРА. Разумеется.
Плюшкин тяжело поднимается, молчит, прижимая к себе шкатулку, смотрит на дочь.
ПЛЮШКИН (тихо). Что же делать, Сашенька? Дать ему денег, так он сызнова проиграется. Снова дать – опять играть станет, пока всё не спустит.
АЛЕКСАНДРА (оглянувшись, подбегает к отцу). Не давайте! Вы совершенно правы – в этом смысла никакого, один зряшный расход!.. Пьер наш конченый, а у меня семья, дети. Мне дайте, никто и не узнает. А я к вам внуков привезу, мы гостить у вас будем, и любить, и уважать!.. Ах, Боже мой, ведь я с этими хлопотами совсем позабыла... Глядите, какие я вам подарки купила... Вот!.. (Распаковывает свёртки.) Халат новый, и цвет вам ужасно к лицу, а то прежний уже и вида никакого не имеет!.. И кулич к чаю, смотрите, какой кулич свежайший... А Пьеру не давайте ничего, нельзя ему, дураку, давать!
Становится совсем темно, и в комнате Плюшкина никого больше не видно. Звучит музыка. Бьют сломанные часы, звук часов переходит в скрежет...
Связка писем.
Та же комната, только выглядит она немного иначе. Средняя дочь Варвара Степановна сидит в кресле, кутаясь в шаль. Входит Плюшкин, он ещё не стар, но выглядит плохо и одет небрежно. Плюшкин неестественно оживлён, потирает руки...
ПЛЮШКИН. Ну-с, как у нас настроение? Не хотим ли мы шоколаду горяченького? Я бы, признаться, охотно. Эй, Мавра!.. (Дёргает звонок.) Вот дура, вечно её не дозовёшься, когда требуется... Что за народ, одни лодыри и мошенники кругом!
ВАРЯ. Не надо, папá,вы же знаете, что я не пью шоколада в это время... Что доктор сказал?
ПЛЮШКИН (бодро). А то и сказал, что бронхит твой вскорости пройдёт, пустячный в сущности бронхитец, ровно ничего серьёзного. Порошки пить, грелки к ногам ставить, больше времени проводить на свежем воздухе и думать только об женихах и нарядах!
ВАРЯ (смеётся, потом кашляет). Я так и знала, потому что я абсолютно здорова, а этот кашель сам по себе исчезнет, когда потеплеет. Летом у меня всё будет в порядке, или даже раньше, весной. И знаете что, папá... Летом давайте устроим качели у реки, как прежде, у самого обрыва. Там так раскачиваться интересно, что дух захватывает! А утренний чай накрывать в беседке, в беседке у чая вкус другой.
ПЛЮШКИН. К лету я Петра всенепременно жду. Повзрослел, возмужал, переменился совершенно!.. Ты помнишь последнее его письмо?
Достаёт из кармана связку писем, перевязанную ленточкой.
Поверишь ли, Варенька, у него даже литературный вкус какой-то открылся, и рассуждает эдак умно, толково, политично... Вот что значит в губернском городе служить, с важными особами в знакомстве состоять! А я на то и надежду имел, что Иван Григорьевич Петрушу нашего не оставит, и заметит, и покровительством своим не обделит в память о прежней нашей дружбе. Шутка ли – вместе по заборам лазили, однокорытниками были, так сказать, ближайшими конфидентами!..
Бережно рассматривает письма сына.
Вот сейчас я тебе одно его умозаключение прочту... Ничего не скажешь, превосходный слог и, главное, что ни фраза, то мысль!..
ВАРЯ (осторожно). А как бы славно, если летом и сестру Александрину с мужем пригласить. Они бы погостили...
Пауза.
ПЛЮШКИН. Даже имени её при мне не произноси. И слышать не желаю! И видеть не хочу! И принимать их не стану!..
ВАРЯ. Но папá...
ПЛЮШКИН. Не стану. (Спрятав связку писем обратно в карман). Хорошо ещё, что матушка ваша Глафира Андреевна до такого позора не дожила!.. Сбежать потихоньку, да с кем? С ничтожеством в мундире, с каким-то штабс-ротмистром Бог весть какого третьестепенного полка! Венчаться тайком, наскоро... И где? В деревенской церкви...
ВАРЯ. Однако, папá, отдайте им справедливость... Александрин полюбила, она теперь замужняя дама, и муж у неё определённое положение занимает.
ПЛЮШКИН. Это он-то? Да ты дитя неразумное, Варенька, что ты в этом понимаешь?! Все они, офицеры, на один манер, только шпорой притопывать, да проматывать мастера! Каждый второй в военной службе – картёжник и плут, а ежели подумать, то и каждый первый. Разве дельному человеку взбредёт в голову определиться, к примеру, в кавалерийский полк? Да никогда в жизни, жамэ де ля ви! Да они...
Варя долго кашляет, и Плюшкин замолкает на полуслове, испуганно смотрит на дочь.
ВАРЯ. Не смотрите так, папá. Это пустяки, у меня и не болит ничего.
ПЛЮШКИН. А не хочешь ли грелочку? Позволь, я прикажу...
ВАРЯ. Не хочу.
ПЛЮШКИН. Может быть, бокал вина красного? Эй, Мавра!
ВАРЯ. Не надо.
ПЛЮШКИН. Тогда фруктов?..
ВАРЯ. Нет.
ПЛЮШКИН. И конфектов не хочешь?
ВАРЯ. Не хочу.
Появляется Мавра, поясница у неё замотана платком.
МАВРА. Звали?
ПЛЮШКИН. Вот дура, ползёт, как черепаха!.. Ты чего замоталась?
МАВРА. Так это... Ревматизма у меня.
ПЛЮШКИН. Что у неё?.. Нет, ты только погляди, Варенька, ты полюбуйся на эту дуру... Выпороть бы её, как в старое-то время, мигом про все свои ревматизмы забудет!
МАВРА. Коли за дело, так почему ж не выпороть... На то воля господская.
ПЛЮШКИН. Я тебя первый раз когда звал? Ну, народ... Им бы только спать с утра до ночи, да щи с кашей трескать.
Мавра кряхтит, ждёт приказаний.
ВАРЯ. Иди, Мавра, мне ничего не нужно. Поправляйся.
Мавра уходит.
ПЛЮШКИН. Да-с, пораспустили мы их, так и до греха недалеко. Сказывали, у Собакевичей по осени мужик сбежал. Слыханое ли дело – чтоб в нашей губернии мужички вдруг бегали!..
ВАРЯ. Папá...
ПЛЮШКИН. Что, Варенька?
ВАРЯ. Папá, можете вы мне исполнить одно моё желание?
ПЛЮШКИН (с готовностью). Не только что смогу, за счастье почту!
ВАРЯ. Обещаете?
ПЛЮШКИН. Изволь. Если надо, и поклясться готов. Скажи только, что тебе захотелось? Не нарядов ли?.. (Смотрит на дочь.) Одно из двух: или нарядов модных, или книжек, ты у меня завсегда была до чтения охотница! Угадал?
ВАРЯ. Я хочу... (Не сразу.) Я желаю, чтобы вы заранее простили брату Пете его непослушание.
ПЛЮШКИН. Что?!
Подходит ближе, останавливается.
Ты не медли, Варвара, ты без обиняков говори... Что с Петром?
ВАРЯ. Нет-нет, не бойтесь, папá! Он жив, и здоровье у него в полнейшем порядке.
ПЛЮШКИН. Точно ли здоров?.. Ну, слава тебе Господи, а то прямо в сердце стрельнуло!.. (Перекрестился и вздохнул с облегчением.) Что, набедокурил по молодости лет? Уж я знаю, как оно бывает: где город, там и театры, и актрисы там же... Поистратился? Сколько просит?..
ВАРЯ. Денег не надо.
ПЛЮШКИН (с искренним удивлением). А что же тогда?
Пауза.
ВАРЯ. Вы полаг