"Да, мы спокойны здесь, - писала Клементина мужу 19 декабря 1941 года. - Но Гонконг находится под непосредственной угрозой, а в дальнейшем в зону опасности попадет и Сингапур? Борнео подвергся вторжению - следует Бирма? Не говоря уже об ударах, нанесенных Америке... Мой дорогой Уинстон, храни тебя бог и подвигни на хорошие планы вместе с президентом. Мы живем в ужасном мире, Европу оккупировали нацистские свиньи, а Дальний Восток - желтая японская зараза".
Черчилль ответил супруге: "Худшее случилось с Гонконгом; хотя все знали, что это передовой пост наций обороны, мы надеялись, что укрепленный остров будет держаться несколько недель, возможно месяцев, а ныне видно, что он на грани сдачи после всего лишь двухнедельной борьбы... Мы должны ожидать суровых ударов со стороны Японии и нет смысла критикам кричать "Почему мы не были готовы?", когда все наши силы уже задействованы. Вступление в войну Соединенных Штатов компенсирует все удары... Быть на корабле в такую погоду - словно сидеть в тюрьме с дополнительным шансом утонуть. Но возможно есть и польза в том, что я отвлекся от непосредственных дел. Следует время от времени созерцать всю разворачивающуюся картину целиком". Черчиллю явно нравились его роль во всех этих делах, да и лежачий образ жизни устраивал его более всего. При том каждый вечер было кино, которое Черчилль считал лучшим способом избавиться от насущных забот. А главной из забот были сомнения в том, найдет ли он верный тон в контактах с Рузвельтом, сумеет ли сделать союз с США осью своей мировой политики. "Можешь себе представить, - пишет он Клементине, - как я волнуюсь, не зная, что предложат мне американцы".
22 декабря 1941 года Черчилль высадился в Хемптон-Роуд и оттуда вылетел в Вашингтон. Позднее он вспоминал, что президент Рузвельт "махал ему рукой из машины и я с удовольствием пожал его сильную руку". Через несколько часов второй этаж Белого дома превратился в штаб двух величайших держав Запада. Спальня Черчилля располагалась напротив кабинета Г.Гопкинса. Эти трое - Рузвельт, Черчилль и Гопкинс провели несколько дней почти не расставаясь. Персонал Белого дома видел, как Черчилль несколько раз подвозил коляску с президентом к лифту. Зато президент покорно ждал, когда Черчилль выспится после обеда.
Как уже говорилось, Черчилль боялся, что президент Рузвельт будет настаивать на первоочередности обращения к азиатскому отрезку "оси". Взятые в отдельности английские силы были недостаточны для энергичных действий с запада против половины Европы, оккупированной Германией. Однако уже через несколько часов обсуждений Черчилль успокоился, его опасения в отношении азиатской заангажированности американцев безосновательны. Генерал Маршалл и адмирал Старк от лица американского правительства заявили, что европейский театр военных действий является "решающим", и что "Германия - ключ к победе". Стало ясно, что президент Рузвельт в своей глобальной стратегии исходит из той идеи, что США должны принять первостепенное участие в боевых действиях там, где в конечном счете определяется мировой расклад сил, а именно, в Европе. Победа или поражение именно Германии решали судьбу Америки - этого принципа Рузвельт придерживался твердо.
На этом этапе дискуссий (на которые Рузвельт пригласил, помимо Гопкинса, Хэлла и Уэллеса, а ряды англичан пополнили Бивербрук и Галифакс) Черчилль был в превосходной форме. За дни перехода через Атлантику он проиграл с группой своих помощников немало вариантов и теперь его красноречие покоилось на основательном знании предмета. С точки зрения английского премьера, если немцы стабилизируют советско-германский фронт, они постараются укрепить "крепость Европу". Возможна оккупация Испании и Португалии, а также выход на северо-африканские рубежи. Следовало подумать о реакции западных союзников на такое смещение центра внимания Берлина. Черчилль предложил свой вариант действий англо-американцев на этот случай. План назывался "Джимнаст" и он предполагал высадку десанта американских войск в Марокко, в районе Касабланки.
26 декабря Черчилль выступил перед объединенной сессией сената и палаты представителей конгресса США. "Я не могу заставить себя не размышлять о том, что, будь мой отец американцем и моя мать англичанкой, а не наоборот, я, наверное, был бы среди вас. И это был бы не первый случай, когда вы слышите мой голос". Самый большой успех выпал на фразу, обращенную к японцам: "За кого же они нас считают?" Американцам пришлось выслушать и неприятные пассажи: "Если бы мы были вместе после минувшей войны, если бы мы предприняли общие меры безопасности, это новое проклятье не светилось бы на нас". Наступила тишина, но Черчилль имел мужество продолжать: "Пять или шесть лет назад для Соединенных Штатов и Великобритании было бы легко не проливая крови, заставить Германию разоружиться".
Черчилль довольно много говорил об азиатском театре военных действий. "Когда мы сопоставляем ресурсы Соединенных Штатов и Британской империи с ресурсами Японии, когда мы вспоминаем о том, что Китай так долго и доблестно противостоит вторжению, и когда мы вспоминаем также о силе русских, то становится трудно соотнести японские действия с простым благоразумием и даже с обыкновенным здравым смыслом". В конце своей речи премьер-министр коснулся проблем устройства мира после достижения победы. Он предположил, что союз сил, борющихся с державами "оси", будет основой послевоенной стабильности. При этом "британский и американский народы ради своей собственной безопасности и ради блага всех пойдут вместе друг с другом".
В конце этого заполненного событиями дня, ложась спать, Черчилль попытался открыть окно и острая боль пронзила его левую руку. Ничего подобного с ним ранее не было. Стандартный учебник требовал в случае с коронарной недостаточностью шестидневный отдых в кровати, и врач - сэр Чарльз Вилсон должен был это сказать. Но сообщение о сердечном приступе в такое время могло иметь для Черчилля фатальные политические последствия. "Не говорите мне, Чарльз, об отдыхе. Я не могу. Я не буду. Никто не проделает за меня эту работу. Я должен". Лишь спустя двадцать четыре года, после опубликования мемуаров Вилсона стало известно об "ангине", поразившей Черчилля 26 декабря 1941 года. Уже утром 27-го Черчилль обсуждал с генералом Маршаллом перспективы развития событий на Дальнем Востоке.
* * *
Если Рузвельт, недавно вступивший в войну, в определенном смысле учился, то его учителем в эти месяцы и дни был У.Черчилль. Многое он просто имитировал. Прибыв в Вашингтон, Черчилль захватил с собой часть карт из знаменитой подземной "комнаты карт", которую можно было назвать нервным центром Британской империи. Рузвельт проявил к "мини-комнате карт" чрезвычайное внимание и после отбытия английского гостя создал на первом этаже западного крыла Белого дома свою "комнату карт".
Рузвельт и Черчилль волею обстоятельств стали крупнейшими деятелями дипломатии своего времени. Напрашивается их сопоставление. Многие близко знавшие их наблюдатели утверждают (как, в частности, врач Черчилля лорд Моран. - А.У.), что между ними не было ничего общего, кроме совместно ведшейся войны, что их союз был "браком по расчету". Общей виделась лишь очевидная человеческая незаурядность и исключительная погруженность в себя. Исследователи предпочитают говорить об их отношениях не как о "дружбе", а как о "партнерстве" (скажем, историк Дж.Лэш вынес это определение в заглавие своей книги: "Партнерство, которое спасло Запад"). Но во взаимоотношениях этих двух политиков было много и личных эмоций. Черчилль был на восемь лет старше Рузвельта и он был членом британского кабинета в то время, когда Рузвельт выпускал студенческую газету. К моменту их личного сближения он уже четыре десятилетия был в центре британской и мировой политики, но он обращался к Рузвельту всегда с подчеркнутым пиететом: "Мистер президент", тогда как послания Рузвельта начинались обращением "Уинстон". Рузвельт с завистью отзывался о литературном таланте Черчилля. "Кто пишет Уинстону речи?" - таким был первый вопрос Рузвельта Гопкинсу, вернувшемуся из Лондона в начале 1941 года.
В то же время, как полагает американский историк Дж.Бернс, у Черчилля, наследника великой дипломатической традиции, искусного в черной магии дипломатии, наблюдалось "фатальное непонимание значения огромных сил, порожденных революциями в России, Китае и других местах. В сравнении с Рузвельтом, его поле зрения было далеким, но узким; он видел взаимосвязь военной стратегии и послевоенного баланса сил в Европе, но он не мог представить себе подъем народных масс Азии и Африки. Как и Рузвельт он был оппортунистом и импровизатором в своем подходе к великой стратегии, но ему не хватало всеобъемлющих принципов, которые давали бы ему, по меньшей мере, общее направление и фокус в отношении рутинных ежедневных решений Рузвельта. Черчилль действовал так, как он однажды восхищенно написал о Ллойд Джордже: "Он обозревал проблемы каждое утро глазами незатемненными предвзятыми мнениями, прошлыми оценками, прежними разочарованиями и поражениями", и в присущем военному времени калейдоскопе меняющихся ценностей и потрясающих событий его стратегия основывалась скорее на интуиции и проницательности, чем на долговременных, заранее установленных целях. Подвижный, эффективный, энергичный, он не имел твердого направления движения и полноты обзора, чувства пропорции и времени, отличающих великого стратега. И его стратегия была ориентирована на Запад; Рузвельт, по меньшей мере, бросал взгляды на взрывную энергию, зреющую в миллиардных людских массах".
Черчилль так впервые представил Рузвельта в своей "Истории второй мировой войны": "У меня сложилась сильная привязанность, которая росла с годами нашего товарищества в отношении этого крупнейшего политика, который на протяжении почти десяти лет утвердил свою волю на американской политической арене и чье сердце, казалось, отвечало столь многим импульсам моего сердца". Заметим осторожность Черчилля. Он не пишет того, что, казалось, напрашивалось: о великом вожде западных демократий, о превозмогшем немыслимое инвалиде, об идеологе "нового курса" и т.п. Черчилль лаконично выразился лишь о "крупнейшем политике". Стиль Рузвельта очень отличался от стиля Черчилля. Последний, если верить мнению Морана, был меньше Рузвельта обеспокоен эффектом своих речей на окружение, это был своеобразный способ самовыражения. Напротив, Рузвельт всегда думал прежде всего о том действии, которое возымеют его слова на массу населения. Его метафоры всегда были рассчитаны не на риторическое красноречие, а на непосредственный импульс к действию.
В отличие от Рузвельта Черчилль иногда взрывался. На второй квебекской конференции (1944 г.) он прервал поток нескончаемых историй Рузвельта: "Чего вы хотите от меня? Чтобы я встал на задние лапы как ваша собака Фала?". Присутствовавший на встрече в Марракеше (1943 г.) А.Гарриман отметил одну из причин разногласий двух великих политиков: Рузвельт "указал на рост национализма среди колониальных народов. Он сказал, что Черчилль, во многом, колонизатор из девятнадцатого столетия". Черчилль немедленно со всем красноречием доказал присутствующим, что "Новый курс" в Марокко не имел бы успеха.
В узком кругу своих министров Черчилль довольно критически высказывался о процессе принятия решений в верхнем эшелоне американской администрации: "Олимпийское спокойствие царит в Белом доме. Но, судя по всему, Белый дом в значительной степени изолирован от основных процессов. Президент не имеет необходимой связи между своей собственной волей и действиями, направленными на ее воплощение в жизнь. У них нет такой организации как секретариат, как служба кабинета министров, как штат руководителей штабов. Встречая руководителей двух отдельных родов войск, президент обращался с ними как с чиновниками, ответственными только перед ним, и эти встречи были в значительной степени неформальными". Черчилль думал, что имеется серьезная опасность того, что американцы не смогут должным образом оценить характер развития войны и что процесс их "учебы" затянется. К тому же, как он отметил, американцы не выказывают особого желания учиться у своих более умудренных партнеров, имеющих уже значительный опыт ведения войны. Черчилль указывал своему окружению, что концентрация власти в руках президента столь велика, что отдельные ведомства (скажем, государственный департамент) не обладают настоящей самостоятельностью, подлинной ответственностью и не способны по настоящему координировать события. (При всем этом Черчилль посчитал необходимым сообщить своим министрам слова, сказанные ему Рузвельтом: "Положитесь на меня, и мы пойдем вместе до самого конца").
На короткое время Черчилль отбыл в Канаду, где выступил в канадском парламенте. Во франкоязычном Квебеке Черчилль довольно много говорил о своей французской политике: если бы французское правительство в собственных интересах выехало в Северную Африку в 1940 году, то "вся французская империя объединилась бы с Британией, будучи вместе, они получили бы преобладающую мощь на морях. Французы использовали бы весь потенциал своей империи". Тогда Италия, возможно, вышла бы из войны еще до конца 1940 года, а Франция заняла бы свое место как полноправная нация среди союзников и на конференции победителей. Но Петэн и его генералы повели страну по неверному пути". К восторгу своих франкоязычных слушателей в Квебеке Черчилль перешел на французский и заговорил о возрождении Франции: "Французская нация восстановит свою мощь. Мы никогда не забудем какую роль играла Франция в судьбе свободных людей и ей предназначено великое место".
Самые важные переговоры с Рузвельтом Черчилль начал по возвращении из Оттавы 1 января 1942 года: "Впервые я видел Уинстона, способным слушать другого, - записал в дневник его личный врач. - Можно было ощутить, какое значение он придает этим беседам". Главным практическим итогом встречи Рузвельта и Черчилля было создание англо-американского объединенного комитета начальников штабов для "определения общей стратегии". Две страны объединяли ресурсы для совместных действий. В случае возникновения противоречий, говорил совместный документ, "президент и премьер-министр обязуются разрешить их между собой". Создавался Объединенный совет распределения военных материалов (с отделениями в Вашингтоне и Лондоне), ответственный за сырьевые ресурсы, промышленную продукцию, морской транспорт, распределение продуктов питания.
К определенному удивлению Черчилля, впервые имевшего возможность долго и без помех обсуждать с американцами наиболее насущные проблемы мировой войны, президент Рузвельт не нуждался в помощи, разъяснениях, советах. Было ясно, что проблемы союзной стратегии обдумываются им давно и серьезно. Отныне две темы доминировали в политике Черчилля по отношению к Америке: направить основную мощь американцев не на азиатские цели, а на европейские; в Европе американцев нужно было использовать прежде всего в Средиземноморье, а не на континенте. И он преуспел в обоих случаях.
Без малейшего подталкивания Рузвельт высказал мнение, что "жизненно важно остановить немцев в северо-западной Африке и на островах, выходящих в Атлантический океан". Именно эти цели, полагали оба лидера, мог Гитлер взять под прицел в любой момент и именно они осложняли Соединенным Штатам возможность подойти к европейскому континенту с юго-запада. Рузвельт предложил послать американские войска в Северную Ирландию, высвобождая английские войска для действий против вермахта и его сателлитов. Было видно, что Рузвельта интересует главное направление удара. Президент не хотел бросать американские войска в зыбучие пески Ливии.
Рузвельт и его окружение чувствовали критическую значимость переживаемого времени. Только сейчас, а не ранее (и, возможно, не позже) предоставлялась возможность создать тесный союз с Великобританией, резервируя для себя главенство в этом союзе. По мнению Рузвельта, строить такой союз было проще, начиная с тихоокеанского бассейна - здесь американские позиции выглядели заведомо внушительнее, чем в Северной Атлантике, где Англия вела войну уже два с половиной года. На совещении высших военных представителей (происходившем в здании Федеральной резервной системы) генерал Маршалл заявил своим английским коллегам, что потрясающие японские военные успехи на Тихом океане не будут остановлены, если не будет создано эффективного союза антияпонских сил: "Я убежден, что должен быть назван единый военачальник для всего театра военных действий, которому подчинялась бы авиация, наземные силы и флот". Маршалл не исключал возможности того, что таким главнокомандующим мог бы быть англичанин (все же англичане участвовали в конфликте крупными силами), но этот главнокомандующий должен был отчитываться перед военным советом в Вашингтоне.
В конечном счете пост главнокомандующего в азиатско-тихоокеанском регионе был предоставлен английскому фельдмаршалу Уэйвелу. Но под его номинальное командование попали неуправляемые в своей исключительной удаленности и несвязанности друг с другом войска в голландской Ист-Индии, Малайе, Филиппинах, Новой Гвинее, Бирме, на Соломоновых островах, Фиджи, Самоа. В то же время он обязан был координировать основные решения с Вашингтоном.
* * *
1941 год принес Британии избавление от угрозы, равной которой она не знала тысячу лет. У нее появился континентальный союзник, который в конечном счете уничтожит восемьдесят процентов сил вермахта, прежде нацеленного на Британские острова. Но сила германской военной машины еще была колоссальной. Германия в границах Третьего рейха 1942 года была самым мощным европейским образованием со времен Наполеона. Германская экономика была в четыре раза более мощной, чем советская. Она опиралась на индустриальную мощь и сельскохозяйственные возможности почти всей Центральной и Западной Европы. Восемьдесят миллионов немцев, предельно организованных и дисциплинированных, опирались на людские и природные ресурсы союзной Италии, Скандинавии, Бенилюкса, Франции, Польши, Балкан, стран Иберийского полуострова и захваченных у Советского Союза Прибалтики, Украины, Белоруссии, части европейских областей Российской Федерации. Триста миллионов жителей Европы прямо или косвенно содействовали нацистской Германии в союзе с Италией, Финляндией, Венгрией, Румынией, Хорватией, Словакией в восточном походе против Советского Союза.
Только в январе 1942 года Берлин по настоящему оценил способности Красной армии и, после подмосковного отступления, вынужден был сделать стратегический поворот к производству наземных вооружений, перенеся акцент с удовлетворения нужд военно-морского флота и авиации дальнего радиуса действия к нуждам вермахта на Восточном фронте – к производству танков, самоходных орудий и бронемашин. Изменение направления нацистского штурма Европы дало Британии время прийти в себя и мобилизовать свои силы.
Вечером 1 января 1942 года президент и премьер-министр обратились к самой сложной для них теме - России. Радио в последние дни сообщало о жестоких боях на советско-германском фронте, об отступлении немцев под Москвой. Черчилль вспомнил те дни, когда руководил английской интервенцией и белые армии вплотную подошли к Туле. "Я прощу их теперь, - сказал Черчилль, - в пропорции к числу убитых ими гуннов". "Простят ли они вас?" - откликнулся на слова Черчилля Гопкинс. "В пропорции к числу танков, которые я пошлю", - ответил Черчилль.
В действиях Черчилля видно долговременное стратегическое планирование. Он сообщал Идену в Москву: "никто не может предсказать, каким сложится баланс сил и где будут стоять победоносные армии в конце войны. Вероятно, однако, что Соединенные Штаты и Британия, не истощив своих сил, будут наиболее вооруженным и экономически самым мощным блоком, который когда-либо видел мир, а Советский Союз будет нуждаться в нашей помощи значительно больше, чем мы в его". Впрочем, в те критические времена английский премьер еще не пришел к окончательным выводам. Он даже поручил Идену обсудить возможность посылки английских войск на Кавказ и не исключал для себя участия английских дивизий в боевых действиях на юге советско-германского фронта.
Обсуждая с Черчиллем проблемы союзных отношений с СССР, Рузвельт сказал, что Сталин возглавляет "очень отсталый народ", и это многое объясняет. Но Россия - огромная страна и мир будущего можно построить только в союзе с ней. Черчилль, как и после первой мировой войны, считал что "гранды" современного мира могут обеспечить свои интересы посредством союза наций в организации глобального охвата. Этой организацией предстояло стать ООН.
Вечером первого дня 1942 года президент Рузвельт, премьер-министр Черчилль, посол СССР М.М.Литвинов и китайский посол Т.Сунг подписали в кабинете Ф.Рузвельта документ под названием "Декларация Объединенных Наций". Название "Объединенные нации" пришло к Рузвельту в самом конце работы. Он вкатился в покои Черчилля на коляске, и премьер-министр, только что принявший душ, нашел новое название более впечатляющим чем прежнее - "Ассоциированные нации". Черчилль тотчас же извлек из своей бездонной памяти строки Байрона, воспевшего "меч объединенных наций будущего". Рузвельт был первым, кто подписал декларацию, вторым это сделал Черчилль, третьим Литвинов, четвертым Сунг. У каждого из подписывающих декларацию было свое представление и о целях Объединенных наций и о будущей структуре организации. На том этапе Черчилль был согласен обсуждать мировую стратегию лишь с Рузвельтом. Такое состояние дел в выработке союзнической стратегии не устраивало многих. Пожалуй первыми это выразили китайцы. Генералиссимус Чан Кайши получил звание верховного главнокомандующего союзными войсками на китайском фронте, и он немедленно выразил желание участвовать в выработке большой союзной стратегии. Напрасные усилия. С точки зрения статуса наиболее привилегированного союзника у Англии в США не было конкурентов. Когда правительство Чан Кайши попыталось превратить дуумвират и триумвират, эти "поползновения" были отвергнуты на том основании, что, находясь в отдаленном и плохо связанном с внешним миром регионе, Китай не может быть членом клуба, главной задачей которого является мировое распределение ресурсов. Созданные в Вашингтоне органы не пошли на включение в свое число и других Объединенных наций, в частности Советского Союза.
В январе 1942 года Рузвельт приложил все усилия, чтобы заручиться дружественностью Черчилля. Через него он рассчитывал получить рычаги воздействия на Канаду, Австралию, Голландию и многие силы в Западной Европе. Черчилль вспоминает: "Мы жили вместе в Белом доме как большая семья, в атмосфере доверия и отсутствия формальности... У меня возникла большая симпатия, постоянно возраставшая по мере нашего совместного труда, в отношении этого великого политика". В свою очередь, Рузвельт был в высшей степени удовлетворен установившимися между ним и Черчиллем контактом. Не будем верить обоим политикам на слово полностью. Уже тогда, в начале 1942 года обнаружились серьезные противоречия в перспективном планировании, в видении послевоенного мира. На этом этапе Рузвельт находился под впечатлением книги некоего Луиса Адамиса "Выход в обе стороны", в которой рисовалась волнующая американских руководителей картина: после войны США оказывают экономическую помощь Европе, платой за что будет укрепление в ней позиций США. Рузвельт устроил ужин в узком кругу, во время которого вождь британского империализма мог познакомиться лично с писателем, автором идей, подрывающих мощь этого империализма. Рузвельт постарался показать Черчиллю, насколько велик в США потенциал антианглийских настроений (война за независимость, война 1812 года, жестокость англичан в Индии, англо-бурская война). В случае сепаратных действий англичан этот потенциал может стать преобладающей политической силой. С самого начала формирования англо-американского союза Рузвельт хотел ясности в том, где находится капитанский мостик этого союза. И он вовсе не хотел, чтобы англичане за счет американской помощи укрепили свои имперские позиции. В начале февраля 1942 года президент предупредил Черчилля, что сохранение системы имперских преференций "ослабит единство целей союзников и нанесет вред как вашим интересам, так и нашим". Американский президент хотел снять все внутренние ограничения на экономическом фронте - только тогда американская экономика сможет показать свою мощь. Необходима "экономическая демократия". В качестве компенсации Черчилль получил от президента заверения в том, что ослабление внутренних связей Британского содружества наций не станет первостепенной целью американской внешней политики, но у него на этот счет оставалось все меньше иллюзий.
После встречи с президентом Черчилль 5 января 1942 года отправился во Флориду со своим доктором, секретарем и телохранителем. Недалеко от Майами было найдено одинокое бунгало. После заснеженного Вашингтона безоблачное небо Майами были неожиданным контрастом. Здесь Черчилль плавал, отдыхал и работал. Доктор пишет об "Уинстоне, погрузившемся наполовину, как гиппопотам, в болото. Но его мыслительный процесс не знает остановки". Черчилль приходит к выводу, что следует стимулировать посылку американских войск в Персию. "Если южный русский фронт будет разбит (а это может случиться), войска могут быть посланы на север, на русскую территорию, чтобы защитить нефтяные месторождения Каспийского моря и границы Индии". После пятидневного отдыха Черчилль звонит Рузвельту: "Я звоню по открытому телефону и не должен говорить вам, каким образом я приеду к вам, так вот мы приедем пуф-пуф".
Отдыхая во Флориде, Черчилль переписал свои прежние четыре сценария будущего войны в свете вашингтонских обсуждений. В новом футурологическом наброске подтверждался первостепенный приоритет Германии (как противника) и говорилось о возможности начала военных операций на Западе Европы летом 1943 года. Черчилль отмечал, что на Вашингтонской конференции все основные моменты стратегии, предлагаемые англичанами, были приняты американской стороной. Новым моментом планирования было предложение американцам послать свои войска в Иран.
В долгосрочных планах Рузвельта особое место отводилось Индии. Рузвельт потребовал от своих дипломатов в Лондоне прозондировать вопрос о будущем крупнейшей британской колонии. В ответ поступили заверения, что в этом случае позицию Черчилля невозможно изменить ни на йоту. И тем не менее Рузвельт не отступал от своего. Он пишет Черчиллю, что в сложной конфигурации внутрииндийских сил, где мусульмане севера с трудом находили общий язык с индусами Индостана, возможно, лучшим решением было бы опираться на прецедент из американской истории - на Статьи конфедерации, как на конституцию, обеспечивающую автономию отдельных провинций. Черчилль, не давая прямого ответа, указал на сложность проводить параллели между различными веками и народами. Рузвельт старался использовать критическую военную ситуацию для того, чтобы решить важный вопрос своей геополитики: ослабить британскую империю в ключевом звене, заручиться твердыми позициями и влиянием в Индии, огромной азиатской стране. (И поэтому, презрев такт и этикет, Рузвельт снова написал Черчиллю 11 апреля 1942 года: "Если нынешнее англо-индийские переговоры окончатся крахом... и Индия будет завоевана Японией, реакцию американского общественного мнения невозможно будет преувеличить".) По мнению Г.Гопкинса, ни одно предложение Рузвельта Черчиллю "на протяжении всей войны не вызывало такого гнева, как обсуждение американцами проблем Индии".
Черчилль в частном порядке сообщил Гопкинсу, что он скорее подаст в отставку, чем пойдет на попятную. О президенте он писал, что тот "все еще находится умственно в периоде войны за независимость и думает об Индии как о тринадцати колониях, борющихся против Георга III". Черчилль напрочь отверг аналогию со статьями конфедерации. С его точки зрения, в момент высшего напряжения, когда на карте стояла судьба Британской империи, политические эксперименты были неуместны.
В Лондоне агонизировали по поводу возможности распада империи. В Вашингтоне же на этот распад откровенно рассчитывали. Вопреки жесткой позиции, занятой Черчиллем, Рузвельт послал в Нью-Дели своего личного представителя - бывшего заместителя военного министра Луиса Джонсона (о котором было известно, что он основал и возглавлял массовую правую организацию - Американский Легион). Было ясно, что Джонсон не специалист по улаживанию колониальных споров, и что этот американский патриот решает стратегические задачи своей страны. Американцы особенно усилили давление на Лондон во второй половине февраля 1942 года, когда японская армия захватила Сингапур и довольно быстро начала продвигаться через Бирму к Индии. В Вашингтоне посчитали момент наиболее благоприятным для изменения статуса Индии, получения ею автономии в рамках Британской империи. Члены комиссии по иностранным делам американского сената провозгласили: "Единственный способ привлечь народы индии к борьбе - это сделать так, чтобы они сражались за Индию. Мы должны потребовать, чтобы Индия была предоставлена автономия". Один из сенаторов потребовал, чтобы помощь Англии по ленд-лизу была обусловлена предоставлением Индии независимости.
Наиболее категорическим образом Рузвельт выразил свое желание фрагментировать Британскую империю и выделить Индию как самостоятельную величину в азиатской политической игре в апреле 1942 года, когда японские военные корабли вырвались в Индийский океан и выход японских армий на равнину Индостана казался лишь вопросом времени. Президент Рузвельт послал Черчиллю телеграмму с осуждением "тупиковой ситуации, созданной нежеланием английского правительства предоставить индийцам права самоуправления". Телеграмма поступила к Черчиллю в его загородной резиденции Чекерс в три часа утра 12 апреля 1942 года во время беседы премьера с Гопкинсом. Британский премьер ни секунды не колеблясь заявил, что, если Рузвельт будет продолжать давление в данном вопросе, он уйдет в отставку, но английское правительство не менее строго будет следовать прежней линии.